«Жизнь всё-таки интересная штука», - эта светлая и оригинальная мысль пришла мне в голову, когда акушерка сунула мне два с половиной килограммов розовой плоти, отныне носящее моё имя в качестве отчества. Я вытягивал руки и боялся шевелиться, а ты висела как червяк на крючке – скользкая и беспомощная. Потом, подталкиваемый акушеркой, я семенящим шагом донёс тебя до умывальника, и ты огласила мир своим меццо сопрано. Уже позже, рядом с ровесниками, лежащими как куколки муравьев в ряд, я рассмотрел тебя. Ты и была куколкой, или, пожалуй, личинкой человека; уже не протоплазма, но ещё и не окончательный вариант. В этой сопящей команде сверстников, ты отличалась малыми размерами и ранней любознательностью. Ты приоткрыла свой заплывший правый глаз, просканировала обстановку и вскоре закатила его обратно. Так продолжалось с периодичность в десять минут в течение часа, но мои исследования были прерваны новым посетителем зала для новорожденных. Это был огромный мальчик около пяти килограммов, которого положили рядом с тобой. Картина получилась комичная: океанский лайнер рядом с резиновой надувной лодкой. Но ты уже на правах хозяйки подбадривающе помигала соседу, и вы оба погрузились в первый ваш сон на этой планете.

Рождение ребёнка – это новый шанс в жизни. Выполнить и успеть всё, что планировалось, но не сбылось. Вот и ты – мой пропуск в будущее. Мы вместе будем открывать этот мир, только точки старта у нас разные. И чтобы приблизить эти точки позволь рассказать тебе о нас: нашем поколении; стране, в которой мы жили; многое такое, что тебе может показаться странным, даже нелепым.

Мы дети детей войны, Великой Отечественной, конечно. Наши родители в детстве успели прихватить всё это военно-бандитско-голодное время и нас воспитывали методом от «противного». Они подарили нам мирную страну, но у которой бронепоезд стоит на запасном пути. Нам говорили, что мы самые счастливые дети, живущие в самой счастливой стране в мире; и мы действительно были счастливы, тем более что детство – самое радостное и беззаботное время. Родители засовывали нас в многочисленные спортивные секции. В то время (70-е годы) были очень популярны фигурное катание, хоккей, гимнастика, лёгкая атлетика и бокс, поскольку наши спортсмены брали первые места в мировых чемпионатах по этим видам. Моя мама, не мудрствуя лукаво, легко определила своих двух сыновей: меня на фигурное катание, так как я очень гордо держал голову и грациозно падал, а моего брата – на гимнастику, поскольку он плохо держал голову, был озорником и докукой семьи. Я продолжал красиво держать голову, грациозно падая, а также хорошо передвигаться на четвереньках по льду и рукавичкой чистить каток. А мой брат в это время уже умел делать на турнике подъём - разгибом, предмет моей вечной зависти до 18 лет, до тех пор, пока в армии добрый сержант не умудрился научить меня этому элементу путём несложных педагогических решений.

Мама считала меня гениальным ребёнком и отправила, помимо фигурного катания, в музыкальную школу. Я за год научился прекрасно рисовать скрипичный ключ справа -налево и слева – направо, а также я без запинки мог произносить слово «сольфеджио», не представляя его значения. Мой папа с товарищем и большим трудом сумел заволочь на пятый этаж фортепьяно с гордым именем «Август Фёстер». Инструмент был старинным, заслуженным, с медалями и канделябрами. Я был глупый, легкомысленный, ленивый и без канделябров. За год я сумел разучить классический пассаж из народного фольклора: «Жили у бабуси два весёлых гуся», который весело барабанил по клавишам двумя пальцами. Дальше мой музыкальный дар не шагнул. Через год мой бедный папа с товарищем уже выносил злосчастный инструмент, на радость мне.

Мы были пионерами и комсомольцами, чем сильно гордились, так как ощущали себя передовым отрядом молодёжи. Мы азартно выискивали старые кастрюли, утюги, сковородки, сетки от кроватей и сдавали это в металлолом, что было почётно, или на современный манер – круто! Кроме сбора железяк развлекались в поисках макулатуры, одиноких бабушек, дабы перетащить их через дорогу или взять над ними шефство. Мы были полны энтузиазма, в нас кипела энергия и задор. Педагоги и родители пытались направить нашу мятущуюся силу в мирное русло. Иногда это удавалось, тогда мы стучали в барабаны, пели пионерские песни, ходили парами в планетарий, дарили мамам на восьмое марта разделочные доски собственного изготовления, преподносили цветы ветеранам. Когда не удавалось – разоряли соседские сады, изобретали новые пиротехнические изыски, пели блатные песни под гитару, слушали тяжёлый рок, курили в школе под лестницей. Мои родители, чтоб свести до минимума отрицательное влияние двора, отправляли нас с братом на 2 – 3 смены в пионерские лагеря. Это такие учреждения, где летом организованно паслись детишки школьного возраста. Много интересного происходило в этих закрытых от родительского ока местах. Первые романы, интриги, нешуточные страсти, - Шекспиру и не снилось! Один сюжет из своей жизни. Мне, тогда шестикласснику без вредных привычек, старшие мальчики сделали предложение, от которого я не смог отказаться: стать настоящим мужчиной. Кто в 12 лет не мечтает стать настоящим, всамделишным мужчиной? Разве только женщины. Я согласился. Меня привели на полянку, где трое 14-ти летних мэтров готовились к таинству посвящения. Меня посадили на пенёк и дали в руку стакан, наполненный до краёв светлой жидкостью. На вопрос: «Что это?», - мне чётко ответили: «Пей, а там узнаешь». Я не мог ослушаться и принялся вливать в себя это. Это оказался ром «Гавана Клуб», накануне приобретённый в ближайшем поселковом магазине незаконным путём. Мои ощущения будут понятны тем, кто пробовал подобную продукцию братской республики Куба. До описанных событий я ни чего крепче материнского молока не пробовал. Когда спастическими движениями глоточных мышц я отправил последний глоток рома в желудок, мне в зубы вместо кислородной маски сунули сигарету «Космос». Естественно, сигарет я тоже ранее не употреблял. Весь этот букет тут же не замедлил сказаться. В себя я пришёл на третий день, в санчасти лагеря. Моим родителям было сообщено, что их сын попал в медпункт с сильной алкогольной интоксикацией. Моя мама отказывалась верить, пока сама не приехала и не увидела душераздирающую картину: раскинувшийся в кровати сынок, от которого прёт ядреный перегар и исходит явный бред. Я не сразу сумел узнать свою маму, мешали грозовые облака, зелёные человечки, нахальные черти. Когда толпа этих вредных созданий рассеялась, я признал маму и сразу попросил рассольчику. Мама заплакала. Но зато я стал настоящим мужчиной!

Мы жили в большой стране, называемой Советским Союзом, куда входили братские республики, во главе со старшим братом, проживающим в Москве. Наша семья в то время жила в одной из таких родственных республик, Литве. Все основные школьные годы у меня и прошли там. Впоследствии утверждали, что Советский Союз незаконно аннексировал Литву, являющуюся к тому времени частью Польши, что сама республика и её жители ужасно долго сопротивлялась вхождению советский войск, что местные партизаны «лесные братья» перевелись только аж в 1967 году, но нам это всё было не известно. Мало того, не интересно. Мы радовались жизни. Литовские сверстники не сильно мешали нам, а мы не испытывали имперского высокомерия по отношению к аборигенному населению. Конечно, мы дрались с ними, обзывали их «калбукасами» (слово происходит от литовского слова kalba, обозначающее «говорить»), что, на мой взгляд, не было уж каким-то жутко оскорбительным, это то же самое, если б нас стали называть «говорящими». Мы жили как два разных вида приматов, - не особенно докучая и не приближаясь на интимное расстояние, но при этом без откровенно-агрессивных выходок.

В этих местах проходили ожесточённые бои во время Великой Отечественной войны, и мы юные следопыты разыскивали следы прошедших событий. В наши руки попадались все виды стрелкового, артиллерийского и даже авиационного вооружения. Мы даже умудрились раскопать двух мотоциклистов немецкой полевой жандармерии в полном облачении и со своим стальным конём. А сколько мы мин разыскали, - позавидовал бы любой музей боевой славы края. Когда этих железок стало очень много, в чью-то светлую голову, пришла мысль – кинуть неразорвавшиеся экземпляры в костёр. Сказано – сделано. Когда огонь стал вовсю заниматься, мы водрузили десять «блинчиков» немецкого происхождения на жертвенный костёр. Но судьба была к нам благосклонна – эхо войны нам не удалось услышать. Пошёл ливень и загасил все наши надежды на большой взрыв. Повторить попытку мы так и не решились.

Нынешнее поколение не сможет поверить, что люди обходились в своей жизни без стиральных машин-автоматов, компьютеров, мобильных телефонов и даже без плоских телевизоров. В наше время телевизор уже не был невидалью и выпускался даже уже без линз, и с цветным экраном. Но роль члена семьи он не нёс. Включался только по вечерам, да и то не всегда. Но зато как телевизор сумел объединить всю страну, когда шли серии игр по хоккею! Никогда до и после этих событий (за исключение просмотра национального блокбастера тех времён «Место встречи изменить нельзя») у экранов не собирался в едином порыве от мала до велика весь советский народ. Это были времена, когда наша команда показывала такую «кузькину мать» всем импортным игрокам, что не возникало ни малейшего сомнении в исходе матча. Тогда игроков ещё не продавали как перезрелые груши, и советские хоккеисты отличались командной игрой, а не отдельными бандитскими вылазками.

Телефоны в те далёкие времена были только стационарными, и порой весьма тяжёлыми. Нередко трубку использовали вместо гантели, чтоб подкачать бицепсы. Но, почему-то никто не терялся, когда назначались встречи, и никто не орал вечное: «Ты где?», и не смотрел на телефон как на компас или карту острова сокровищ. Сейчас без телефона и Интернета трудно представить возможность общения, а в наши дни мы предпочитали личный контакт. Задушевные беседы до утра на кухне или под гитару у костра, всегда примиряли нас с действительностью, ибо мы разрешали извечные мировые проблемы, находили лекарства от болезней века и дарили всему человечеству готовые рецепты благоденствия. Сейчас молодёжь предпочитает нырять в тенёта Интернета, а там знакомиться, ссориться, заниматься сексом, заводить семьи, расходиться, стариться, умирать и быть похороненной в мегабайтах всемирной паутины.

Ты открыла глаза и совершенно сознательно посмотрела в мои. Я опешил от того неведомого, что исходило из «зеркала» твоей души. Я ощутил себя бактерией, которую изучает пытливый взгляд учёного под микроскопом. Говорят, что в первые месяцы дети хранят память своих предыдущих жизней, и общаются так, как это принято в верхнем мире – телепатически. Но я, увы и ах, умею только телепаться особенно после алкогольной тренировки печени. Вот и сейчас - не могу ничего проблеять на этот полный мудрости взгляд тысячелетий. Но ты, видя моё полное фиаско, сама закрываешь глаза. Потом ты забудешь опыт поколений, и превратишься в нормального мега-крикуна с животными рефлексами. Вот тогда и нужно будет помогать тебе адаптироваться в настоящей жизни. А она меняется с какой-то субсветовой скоростью. Наше поколение пережило уже столько всяческих событий, что это может сравниться разве что с опытом наших бабушек и дедушек, которые видели и царя, и Временное правительство, и дедушку - Ленина. Чехарду смен наших руководителей мы тоже застали, когда диктор центрального телевидения заявлял: «Вы будете смеяться, но наша страна опять понесла тяжёлую утрату…», и дальше шли краткие тактико-биографические данные истории жизни и болезни очередного претендента на мавзолейный лежак рядом или вместо предыдущего хозяина. Но неожиданно, в жёлтой майке лидера оказался не мумифицированный фараон, а вполне пригодный для активных государственных дел житель Центрально-Чернозёмного района нашей страны, с характерным мягких говором и ужимками. Он повёл непримиримую борьбу с пьянством и алкоголизмом. Всё это безобразие называлось перестройкой. Поскольку я ещё прибывал в весьма нежном возрасте, когда началась эта компания, то мне был непонятен вселенский плач всей мужской части населения. Эта борьба привела к введению в стране единой волюты на все виды товаров – карточки или талона. Самой расхожей и пользующейся неизменным успехом карточкой был, естественно, талон на алкоголь. Мужики отдавали все свои талоны на мыло, стиральный порошок, крупы и т.д., и ходили после их реализации грязные, несвежие, голодные и т.д., но счастливые. В магазинах, кроме неизменных банок с морской капустой и толстых местных котов, больше ничего увидеть было нельзя, ну, разве ещё розовощёких, не очень изнурённых диетой продавщиц. И вновь, по мановению чьей-то волшебной палочки, всё сказочным образом изменилось: исчезли талоны и появились настоящие продукты, но за большие деньги. Страна входила в зону капитализма. Капитализм был малоцивилизованным и диким, приручаться не хотел очень долго. В это время мы учились в Высших учебных заведениях, а состояние голода всегда было постоянным спутником студента. Уже тогда, в разгар эпохи буржуазных Робин Гудов и Емельянов Пугачёвых, мы изыскивали способы и возможности заработать деньги. Мне вспоминается автобиография Джека Лондона с его богатым рабочим опытом, но куда ему с чопорным англо-саксонским менталитетом до трудовых выкрутасов моих современников! Один мой знакомый за полтора года умудрился поработать в семи организациях, и везде ему было хорошо, что не скажешь об организациях. Куда там Смоку Белью с его страстишками по золоту! В это время крали – так миллионами, жили как в последний день, веселились – как во время чумы.

Ты завозилась в своём коконе. Что-то приснилось, наверное! Первые сновидения на суше. В коридоре какая-то суета, и в детской комнате становится тесно. Принесли очередного выходца из того места. Это мальчик. Он тихо поскуливает в руках акушерки. Сзади с напряжённым лицом и открытым ртом стоит счастливый отец. Акушерка ловко переворачивает младенца как масленичный блин и кладёт на общий стол с остальными детишками. Ты опять открываешь правый глаз и что-то невнятное бормочешь. Нужно будет обратиться к логопеду, чтоб поставил речь. Акушерка удаляется. Молодой папаша, лет 40 – 45, не закрывая рта, оценивающе смотрит на меня и на всех остальных присутствующих, потом что-то шепчет своему отпрыску и осеняет его и себя крестным знамением так, что с размаху мне чуть в глаз не попадает. Странно, но на священника он не похож. А, это, наверное, один из неофитов, бросившись из комсомольско-партийной веры в православную. Сейчас это очень модная тенденция. В церковь идут целыми творческими коллективами, бригадами, забоями с песнями, транспарантами, лозунгами типа: «Иисус жил, Иисус жив, Иисус будет жить», «Православие – ум, честь и совесть нашей эпохи», «Если тебе христианин – имя, имя крепи делами своими» и т. д. Мне же подобная агитация и раньше не очень нравилась, а сейчас – тем более. В религии, как и в политике, нет одного качества, которое делают их совершенно не способными встать на страже моей души. Это чувство юмора! Без этой изюминки всё становится тоскливым и скучным, как вчерашняя манная каша, есть можно – но противно! Вопрос веры – это вопрос выбора, только индивидуального и только осознанного. Всё остальное – от лукавого.

Молодой папаша, чиркнув по мне взглядом, удалился, напевая что-то из современной эстрады: «Ты целуй меня везде, восемнадцать мне давно...!» Сейчас трудно понять, что есть эстрада, поскольку то, что я слышу, вызывает во мне странные чувства. Иногда мне это напоминает психическую атаку капелевцев на позиции бойцов Чапаева, иногда – музыку для комнат-шкатулок, в которых пытали наших разведчиков проклятые враги, иногда – способ отпугивания птиц с аэродромов. Нам в своё время музыка доставалась не легко. Мы находили из третьих рук жутко дефицитные импортные огромные как сомбреро виниловые пластинки, переписывали их на бобинные магнитофоны, а с тех, в свою очередь, на кассетные. И всё это заезженно-переезжанное роскошество мы с замиранием слушали, а по нашим слуховым косточкам бежали голоса Риччи Блекмора, Криса Норманна, Боба Марли, Рёберта Планта, Сюзи Кватро, Клауса Майне. И все наши начальные знания английского языка приходили именно из их песен. Была и музыка для ног, в то время это была группа «Чингис-Хан», удивительным образом не из далёких Монгольских степей, и даже не из Бурятских посёлков, а из Западной Германии. И песни свои они исполняли на исконно немецкой мове. Весёлые германские парни и девки разудало скандировали: «Москау, Москау», - и далее что-то по-немецки. Мы подпрыгивали и извивались, совершенно не беспокоясь о деталях перевода. А нас запугивали, что это враждебная пропаганда, а мы продолжали плясать.

Для сердца неизменно оставались песни Владимира Семёновича Высоцкого. Его хриплый голос был постоянным фоном всех посиделок и вечеринок…

Но я отвлёкся. Ты опять приоткрыла правый глаз, и раздался протяжный выдох. Наверное, мои размышления утомили тебя, как обыкновенное брюзжание человека, ностальгически вспоминающего былое. Но это не совсем так, моё милое, живое продолжение! Я пытаюсь соединить две ветви узкоколейки, моё прошлое и твоё будущее, чтобы смело можно было жить в настоящем! Дай мне руку, и ни чего не бойся!