Семен Михайлович давно оформил пенсию, а пять лет назад вообще перестал ходить на работу. Тяжело стало толкаться в метро, еще тяжелее ходить в сумерках по скользким московским улицам. Ранней весной Семен с женой Верой съезжали из тесной квартиры на дачу, где и оставались до октября. Возвращение в Москву всегда расстраивало Веру до слез. За летние месяцы квартира так зарастала грязью, что это становилось заметно даже Семену. Целый месяц Вера приводила в порядок кухню, скребла плитки в ванной, отмывала полы и очищала водкой пятна на паркете. По ночам она жаловалась на леность невестки, безразличие сына и безалаберность обожаемых внуков.

Семен и сам видел всю эту кутерьму. В мечтах своих он покупал им с Верой отдельную квартиру, пускай маленькую однокомнатную, но отдельную, где Вера навела бы свой идеальный порядок, расставила бы свои кастрюльки и вазочки, пекла бы пирожки, и с нетерпением ждала прихода внуков. Но мечты эти не могли осуществиться, потому что денег на покупку жилья у них с Верой не было, да и быть не могло. Откуда деньги у переплетчика и медсестры на пенсии?

Семен, воспитанный после смерти родителей дедом и бабушкой, образования хорошего не получил. Он с детства помогал деду, так что профессию переплетчика освоил еще до окончания восьмилетки. Уговорами бабушки, Семен все же получил в местном техникуме диплом по делопроизводству, но жизнь свою посвятил любимому делу – книгам.

Последние двадцать лет работал Семен начальником переплетного цеха, да не где-нибудь, а в самой главной библиотеке страны, в знаменитой «Ленинке», как по старинке называли ее сотрудники. Книги Семену попадали самые трудные, старинные, обращаться с которыми нужно было очень бережно, руками не касаться. Почти всю работу приходилось выполнять в перчатках. Трудно, маятно, руки как чужие, а любил Семен эту работу, и книги любил, редкую не пролистывал от корки до корки пока с ней работал!

Ну, жизнь быстро пролетела. Старший сын институт окончил и по распределению в Иркутск уехал. Прижился там, женился, детки растут. Раз в год обязательно приезжает повидаться. дочка Маринка замуж вышла, хорошая у них семья, тоже уже деток двое. Квартиру построили, ипотеку выплачивают. С деньгами туговато, но не бедствуют, хотя отпуска на даче проводят, либо в доме отдыха в Подмосковье.

А вот со средним сыном незадача! Выучился, а работы по специальности не нашел. Женился, а жена глупой бабой оказалась: пилит его день и ночь, что денег мало, но сама работать не хочет, с утра до вечера в Интернете висит. Вот и застряли все в этой самой двушке, повезло, что комнаты раздельные. Внук на кухне спит, кухня у них не маленькая, двенадцать метров, но дети быстро растут, скоро ему уже на кухонном диванчике не улечься будет.

Семен с коллективом распрощался, но чуть не каждый месяц звонят ему, на консультацию приглашают, а то и домой приходит новый начальник цеха посоветоваться. Опыт ведь дело наживное, а где опыта набраться, если новый и пяти лет не проработал! Но видно, хочет человек сделать как надо, учится с удовольствием, совета спрашивает.

Тезку своего, Семена Андреевича Прозорова, Семен знал много лет, еще кандидатскую диссертацию ему переплетал. Дача у Прозорова в том же поселке была, вот кто-то и посоветовал ему с переплетом к Семену обратиться. У него и сейчас дача на соседней улице, только участок втрое больше, чем у Семена с Верой, да дом новый он построил в два этажа. Прозоров академиком стал, большим ученым! За прошедшие годы эти стали они с Семеном почти друзьями. Один - академик, другой – простой переплетчик, а было им интересно друг с другом.

Как то принес Прозоров старую Библию. Рассказал, что книга эта прабабкина, ей, мол, к свадьбе подарили, показал в начале книги первую запись, октябрем 1893 года датированную. «Любимой внучке Вареньке к свадьбе!» Старинная книга, интересная, а переплет из телячьей кожи истрепался, из корешка нитки лезут, но книжный блок в хорошем состоянии, проблем с реставрацией не будет. Род Прозоровых, понятно, старинный, дворянский род, и не из бедных, сразу видно. Уголки на книге когда-то золотые были, не сохранились, правда, но Прозоров уже заказал их у ювелира, чтобы уж засияла Библия во всем былом великолепии.

Семен любил такую интересную реставрацию, и всегда делал ее с удовольствием. С любовью делал, время выбирал, чтобы ничего не мешало, чтоб не отвлекали его. Вера всегда знала: работает Семен, значит не надо мешать. Библию Семен отложил до отъезда на дачу, и там в первый же день взялся за нее. Работал он всегда на просторной веранде, где стоял его верстак, висела лампа, и все было им сделано для того, чтобы ничто не мешало любимому делу. Аккуратно отделив книжный блок от переплета, Семен разровнял страницы, уложил блок под пресс и занялся переплетом. Он задумал сохранить форзац - страницу скрепляющую блок и переплет книги. На форзаце как раз и была дарственная надпись незнакомой прабабушке Вареньке. Семен медленно отпарил нужную страницу, аккуратно отделил форзац вместе с авантитулом и уложил под малый пресс. Затем он смахнул с обнажившейся обложки куски истлевшей корпии, и обомлел. Изнутри к переплету был приклеен бумажный конверт. Семен привычно потянулся к перчаткам, и только надев их, осторожно открыл конверт. Внутри были два бриллиантовых крестика в золотом обрамлении и на золотой же цепочке каждый. Потемневшее от времени золото засветилось под весенним солнцем старинным достоинством, а бриллианты заблестели, рассыпая радужные отблески по всей веранде. В конверте лежало письмо, и Семен, считая себя не вправе прочитать его, снял перчатки и набрал телефон Прозорова.

Тот приехал под вечер: высокий, подтянутый, дорого и со вкусом одетый, всегда с доброжелательной улыбкой на лице. Прозоров принял из рук Веры чашку чая, откусил свежеиспеченного печенья, и устроившись в плетеном кресле, вопросительно посмотрел на Семена. Руками в перчатках Семен вынул письмо и, закрепив мелко исписанный лист между двух стекол, подал его Прозорову.

«Дорогие мои дети, внуки, правнуки, и дети их детей до седьмого колена!» - удивленным голосом прочел Прозоров. – Это письмо, – он перевернул стекла, чтобы посмотреть на подпись в конце письма, – от графини Прозоровой, моей прабабушки Варвары! Она из семьи тех самых Демидовых, первая хозяйка этой Библии! – Прозоров опустил письмо на стол. – Дайте мне, пожалуйста, воды, Вера! - попросил он. – Что-то дышать трудно.

- Моя прабабушка, – отдышавшись рассказывал Прозоров, – княжна Варвара Демидова. Семья ее из обедневшей ветви Демидовых. Замуж она по любви вышла, жили очень счастливо, но не долго. Мужа ее, моего прадеда, в семнадцатом году расстреляли по решению солдатского комитета. Через десять лет прабабушка снова вышла замуж, за Ремизова, профессора медицины, хирурга. Мы и сейчас в его квартире живем. От первого брака у нее было двое детей: мой дед и сестра его. Сестра умерла от голода в девятнадцатом году. Бабушка рассказывала, что свекровь ее себе простить не могла, что ребенок не выжил. А она в тот голодный год все с себя продала, на продукты обменяла, - тогда же и уголки с Библии на еду ушли, - а все равно дочку не уберегла.

Во втором браке у них детей не было.

- А мама ваша? – спросила Вера. Она присела на стул напротив Прозорова, готовая в любую минуту подняться и оставить мужчин говорить о делах, но рассказ Семена Андреевича о семье остановил ее. – Где ваша мама была блокаду?

- В Петербурге, конечно, - подтвердил Прозоров. – Двое детей маленьких, побоялась эвакуироваться. Тане, сестре моей в сорок первом пять лет исполнилось, а мне и трех лет не было. Мама с бабушкой остались, думали, большой город, все-таки, не может быть чтобы немцам сдали. А прабабушка вообще никуда из Питера уезжать не хотела. Говорила, мол, здесь меня крестили, здесь и отпевать будут!

Он замолчал, вспоминая.

- Вы, Семен Андреевич, письмо прочитайте, - напомнила Вера.

- Да-да, - прервал размышления Прозоров, - письмо!

Он откашлялся и начал читать вслух:

«Дорогие мои дети, внуки, правнуки, их дети, и дети их детей до седьмого колена! Я умираю. В этом году умерло так много людей, что смерть еще одной семидесятилетней женщины никого не удивит. Но на мне смертный грех, и хочу я покаяться перед смертью, хотя и знаю, что грех этот непростителен и может пасть на головы всех моих потомков до седьмого колена. И молю Всевышнего, чтобы несла наказание я одна, и не тронула чернота чистые души моих маленьких правнуков, которые должны пережить эту страшную войну, вырасти и продолжить род наш. Крестики, вложенные в письмо, наши фамильные, демидовские. Ими окрестила я новорожденных детей Натальи, жены моего внука Андрея Прозорова. Девочка крещена мною Анной, а мальчик Александром. Нина, невестка моя, имена их знает, скажет за кого молиться. Дети умерли на моих руках. Молока у Натальи не было, а молочный порошок на пользу детям не пошел. Я знала, видела, что не жильцы они на этом свете, и скоро станут ангелами небесными. Так и случилось. И молила я Всевышнего только об одном: спаси старших! Сенечка и Таня в конце февраля перестали вставать, почти все время дремали. Тела новорожденных лежали в холодной спальне. Ни у кого из нас не было сил похоронить малышей. Я думала всю ночь. Долго не могла я решиться на такой чудовищный поступок, но в тот день Сенечка спросил меня: - Бабуля, правда мы все умрем, как твоя маленькая девочка?

Я решилась…»

Прозоров перевел дыхание, глотнул воды и снова поставил стакан на стол.

Все молчали. Вера прижала руки ко рту чтобы не закричать.

- Мама моя, вы знаете, врач, мобилизовали ее еще в сентябре, но в Петербурге оставили, – начал рассказывать Прозоров. - Она в госпитале на казарменном положении жила. А оставили ее в городе потому, что была она беременна, это я уже потом понял. В начале февраля мама в своем же госпитале родила близнецов. Молока у нее не было совсем. Через пару дней привезла она новорожденных к бабушке, а сама в госпиталь вернулась. Раненых тогда везли много, не только палаты, коридоры были переполнены. Мама оставила порошковое молоко, его малышам разводили, оно тогда только появилось, привезли откуда-то. Помню, бабушка хлеб блокадный размачивала теплой водой, трясла бутылочку и кормила младенцев. Потом остатки хлеба нам с сестрой отдавала. Я так ясно помню голод! Помню, малыши даже не плакали, а как-то жалко скулили. Прожили они недолго. Еще холодно было, и бабушка положила их, мертвеньких, в свою спальню. Сказала, что станет потеплее и тогда она их похоронит как следует. Мы все тогда жили в маминой спальне, там буржуйка стояла, печка, там и спали. Что с маленькими дальше стало я не помню. Мы с сестрой в конце зимы уже совсем доходили, спали все время. А когда маленькие померли, в тот месяц стало полегче, потому что их карточки детские бабушка отоварила и нас с Таней подкормила.

Вера шумно вздохнула, словно всхлипнула.

– Вы до конца читайте, Семен Андреевич, что там дальше-то в письме.

- Сейчас, сейчас дочитаю, – Прозоров допил воду. - А потом, не поверите, чудо случилось! – продолжал он. - Бабуля где-то обменяла свои драгоценности на мясо. И стала каждый день варить нам с сестрой мясной суп. Представляете, что в Петербурге тогда значил мясной суп?

Вера охнула, и в ужасе прижала ладони к щекам.

Стало тихо. Слышно было как в комнате тикают старые ходики, и поскрипывает их металлический маятник.

Прозоров оглядел замершую в ужасе Веру и оторопевшего Семена.

- Ну, вы же не думаете… - пробормотал он, и снова поднес к глазам стекла с письмом.

«Самое страшное было начать. Детей я обмыла, помолилась над ними, прочла что положено, души их невинные вручила Господу. А тельца маленькие, скрюченные, похожие на замороженные тушки пулярок… Страшно было начать. Я ходила вокруг них весь день, и только перед вечером, когда стемнело, я решилась…

Суп варился в большой кастрюле, которой мы уже полгода не пользовались. Для того мизерного количества еды, что у нас было, мы обходились маленькой кастрюлькой, в которой перед войной готовили для детей. Большая кастрюля стояла на печке, и запах настоящей еды расходился по всей квартире. И я, грешная, тогда подумала: - Хорошо, что все жильцы в нашем подъезде уже померли, что никто не слышит этого греховного запаха!

Сенечка и Таня сидели возле печки и не сводили запавших глаз с кастрюли. Наконец, Нина поставила перед каждым из нас тарелку с супом. Она даже принесла из столовой тарелки и большие ложки. Дети ели медленно, видно сил уже не было быстро есть.

– Вкусно, Сенечка? - спросила я. – Вкусно, Танюша?

- Очень вкусно, бабуля, я такого никогда не ел!

- А завтра мы тоже это будем есть? – спросила Танечка.

Ребенок уже не помнил, что ел до войны. Сердце мое кровоточило, я не могла заставить себя взяться за ложку.

- Мама, ешьте! – прошептала Нина. – Вы свалитесь, мы без вас пропадем. Ешьте, ну пожалуйста!

Нина съела свою порцию. Наверное, в тот февральский день, она уже дошла до такой степени голода, что ей было все равно что есть, лишь бы съедобное. В тот вечер я не смогла прикоснуться к супу, и Нина отдала мне немного хлеба от своего пайка. Сто двадцать пять грамм хлеба в сутки! Нина отрезала мне грамм пятьдесят. Хлеб по цене жизни…

Дети мои, если вы читаете мое письмо, то вы, слава Господу, выжили в этом аду. Хочу верить, что у меня уже есть праправнуки.

Я молю Всевышнего, чтобы грех, который я совершила сознательно и с единой целью спасти моих внуков, лег на мои плечи. Не виновна моя невестка Нина, она не смогла удержаться, ела, пряча глаза, не спрашивая, откуда взялась еда. Не виновна жена моего внука Наталья, не могла она держать детей при себе в госпитале. Да и молока у нее не было, от голода, наверное, кормить детей ей было нечем. Дети, Сенечка и Танюша, не виновны! Не знали они, что едят, грехи их несут родители.

Виновна только я, и вину эту буду нести до скончания времен. Я к этому готова.

Прощайте, мои дети, внуки, правнуки, все Прозоровы.

Живите благородно, делайте людям добро, и дай вам Б-г счастья.

Ваша, Варвара Прозорова – Ремизова, урожденная княжна Демидова»

 

Было тихо. Прошуршали над головой крылья ночной птахи.

- Гордыня! – вдруг сказал Прозоров.

Он глянул на Веру и Семена.

- Я всю жизнь гордился своей семьей: все правильные, благородные и чистые люди! И я такой же, и сына я так же воспитывал! И только сейчас понял…

Он замолчал.

- Что вы поняли, Семен Андреевич? - мягко спросила Вера.

- Что гордиться мне нечем, что я так мало знаю о своей матери, о бабушке… И не мне судить! Ведь то, что сделала бабушка Варвара – настоящий подвиг, и в то же время кощунство. И никто сейчас не определит, что же это было на самом деле: благо спасения или злейшее зло!

- Но, вы то живы, - тихо сказала Вера. – Сестра ваша Таня, девочки ее, ваш Андрюша. И вы столько всего успели в жизни сделать, столько всего полезного. Да только ваш вклад в науку уже давно покрыл тот старый грех! Да и такой ли это грех, если посмотреть, для чего бабушка ваша его совершила?

- Ох, не все так просто, Вера, - пробормотал Прозоров. – А давай, Семен, мы с тобой водки, что ли выпьем, а то у меня ей же ей голова совсем отказала.

Вера быстро собрала на стол, Семен разлил водку.

- За упокой младенцев Анны и Александра! – очень тихо и быстро пробормотал Прозоров, и выпил не чокаясь.

- А мама ваша знала, что малышей больше нет? – спросила Вера.

- Нет, так и не узнала, - горько ответил Прозоров. – Весной, когда снег сошел, бабушка Нина пошла в госпиталь маму проведать. В живых она ее уже не застала. Мама в начале марта в стационаре умерла от дистрофии.

- Видно так и не оправилась после родов, бедная, - печально вздохнула Вера.

- Наверное так, - отозвался Прозоров. – Ну, еще по одной, Семен Михайлович, разливай, дорогой.

Они выпили, закусили, и долго сидели молча.

- И как только крестики демидовские у вашей прабабушки сохранились? – спросил Семен. – Революция, гражданская, бандитизм всех сортов. А крестики удалось сберечь.

Вот ведь еще одна тайна!

- Я думаю, что крестики эти ей прадед передал. Он хирургом был, с пятнадцатого года в полевом госпитале работал. Прадед ведь в гимназии с братьями бабушки Варвары учился. У нее братья-погодки были – Андрей и Арсений Демидовы. Потом они офицерами стали, рядом с прадедом воевать пришлось. И погибли оба почти в одно время, прадед о них нам с Верой много рассказывал.

Семен снова наполнил стопки.

- Крестикам этим сейчас цены нет, – сказал Прозоров, отдышавшись, - на них должно быть демидовское клеймо. Новые предприниматели за такую штучку кучу денег отвалить могут. Сейчас ведь все ищут родословную, да как бы себя из дворян вывести, да не из простых, а из известных. Такими вот мелочами доказывают историю своего дворянства железно! Не подкопаться – демидовские крестики!

Они опять помолчали. Вера принесла из кухни миску с картофельным пюре и котлеты.

- И ты, Семен, мог богатым стать, - задумчиво сказал Прозоров. – А остался человеком. Вот, как прабабушка писала - благородным и счастливым.

Разошлись в тот вечер после полуночи.

Всю неделю Семен потихоньку, без спешки трудился над переплетом Библии. В четверг позвонил Прозоров и обещал вечером принести уголки, которые забрал в городе у ювелира.

Он приехал вместе с сыном, высоким, подстриженным по моде, таким же улыбчивым, с открытым взглядом. Оба Прозоровы были одеты не по-дачному, в костюмах и строгих галстуках. Вере даже показалось, что это они так разоделись специально для сегодняшней встречи. Впрочем, она тут же подумала, что этого быть не может, потому что к ним Прозоров всегда заходил по-дачному запросто, мог и в спортивных штанах забежать.

Она тепло поздоровалась с Андреем, знала его с малых лет, улыбнулась Семену Андреевичу, и уже хотела уйти на кухню ставить чайник, когда Прозоров старший попросил ее остаться.

- Мы с Андреем только что от нотариуса, - сказал Прозоров. – Вы останьтесь, Вера, послушайте, что мы придумали.

- От матери моей жены осталась квартира, - начал он, - Андрею завещана. Тещи моей уже два года как нет, квартира пустует. Мы думали, что внук мой там поселится, когда в университете учиться будет, а он уже два года в английской школе, и в университет там же в Англии поступать планирует. В общем, квартира эта нам оказалась не нужна. Скажи ты, Андрей, - обратился Прозоров к молчавшему до сих пор сыну.

- Мы с отцом составили нотариальный договор. Вы, Семен Михайлович и вы, тетя Вера, можете владеть бабушкиной квартирой пожизненно. Хотите – живите, хотите – сдавайте, ваше право. Никаких условий, делайте там все по вашему усмотрению.

Вера с Семеном переглянулись, все еще не понимая, что сейчас происходит.

- Мы еще год назад забрали из этой квартиры все, что для нас представляло ценность. Мебель там осталась, но нам она не нужна. Хотите пользуйтесь, не хотите – выбрасывайте – продолжал Андрей.

- Ну, Семен Михайлович, не молчи, скажи, что вы принимаете нашу благодарность, сними у меня камень с души! – весело проговорил Прозоров, поднимаясь со стула и пожимая руку Семену.

- Ну, ладно, тетя Вера, - обнял ее за плечи Андрей. – Давайте радоваться, а не плакать! У вас случайно ореховых коржиков нету? С детства любимые коржики, забыть не могу!

Конечно, нашлись и коржики, и варенье, и хороший чай, припасенный Верой специально для гостей и заваренный в китайском фарфоровом чайнике.

После чая Вера и Семен проводили гостей до калитки, помахали вслед отъезжающей машине, и медленно пошли по дорожке назад к веранде.

- Ну, Сенька, ты, наконец, понял, почему я с тобой так счастлива? – вдруг спросила Вера.

- Не понял, - виновато ответил Семен.

- Ну и не надо, - легко вздохнула Вера, - иногда чем меньше знаешь, тем лучше!

- А вот это я уже понял… - тихо сказал Семен.