Мы сидим с ним возле небольшого костерка, разожжённого прямо во дворе полуразрушенного дома. Дом ломают уже второй год, поэтому кое-кто оборудовал территорию под место временного проживания. "Кое-кто" - это Лёка. Он бомж. Сравнительно молодой, лет сорока мужичок. Заросший, но с аккуратно расчёсанными волосами. Для этого у него есть подобранная где-то расчёска. Он периодически вынимает её из нагрудного кармана клетчатой рубашки.

Я случайно забрёл в этот дворик. Искал убежавшую Сайгу, свою собаку, с которой гуляю каждый вечер. Сайга дружелюбна, умна, и , как всякая немецкая овчарка полна благородства, чтобы обращать внимание на незначительные, по её мнению, нюансы. Поэтому я иногда позволяю ей бегать без поводка, предварительно всё же надев намордник.

Лёка бомж со стажем. Уже лет пять скитается по укромным местам городка, редко выходя на центральные улицы. Разве что для поиска пропитания. Да и то иногда приходится отвоёвывать примеченный мусорный контейнер, который неформально "закреплён" за определённой группой бомжей, ютящихся где-нибудь поблизости.

- Ты думаешь, я всегда бомжом был?- Лёка вопросительно поднимает свои удивительно строгие глаза и смачно плюётся в сторону., - Ничего подобного!

И семья была, и дом, и работа...Даже перспектива карьерного роста была!

Я Лёку не перебиваю. Мне почему-то симпатичен этот много повидавший, наверное, в жизни человек.

- Читал в газетах криминальные репортажи с мест событий? Нет, не в центральных, в областных? Алексей Мартынюк! Это я.,- Лёка многозначительно поднимает указательный палец и показывает им в начинающее темнеть вечернее небо.,- Только никому моя правда оказалась не нужна. Там свои правила игры. У прокуроров, у следователей, даже у свидетелей... Короче, турнули меня из газеты. В другие не устроиться - я же личность известная!

Лёка крякнул и надолго задумался.

- Вот и запил с горя. Месяц, два, полгода. Дома сам понимаешь - прохода не дают, слёзы, скандалы... Только дочка моя, Анечка, подойдёт молча, когда я на полу в прихожей валяюсь, присядет ко мне и гладит по голове своей маленькой ручонкой. И такая обида на меня навалится, такая жалость к дочке возьмёт, что завою по-волчьи. А она, бедненькая, отскочит от меня и тоже ревёт...

Лёка закуривает сигарету из новенькой пачки, что я отдал ему в самом начале нашего знакомства, и снова надолго замолкает.

- Так и ушёл из дома. Ночевал, где придётся. К друзьям не пошёл, нужен я им! Поначалу всё же работал понемногу. То грузчиком, то на вокзале вещи пассажиром подносил. А потом истрепалась моя одежда, люди шарахаться начали, как от больного. Вот и дошёл до жизни такой... Только я ведь иногда подхожу к своему дому. Жду, когда Анечка во двор играть побежит. Смотрю на неё, плачу и всё думаю, узнает она меня или нет. Как думаешь, не напугается?

Я говорил Лёке какие-то тёплые слова. Что, мол, в жизни всякое бывает, что он ещё вернётся к своей семье и, как в страшном сне , будет вспоминать эти многие годы своего одиночества. Говорил и не верил самому себе. Нет, не вернётся. Сломался человек! Исчезла из его души палочка. Тот самый стерженёк, на котором держится человеческое достоинство.

...Откуда-то выскочила моя Сайга и виновато ткнулась мордой в мои колени.

- Ну-ну!, - я потрепал её ласково за уши, без брезгливости пожал Лёкину руку.

Мы с Сайгой шли домой. И завтра пойдём. И послезавтра... Куда же ты отправишься, Лёка?