Вот уже полчаса Феоктистов прогуливался по уютному бульвару

незнакомого городка и любовался ажурными кронами неизвестных ему

деревьев. А за деревьями виднелась плантация белых роз. После

небольшого дождя на розах сверкали хрустальные капли, зажженные

декабрьским солнцем. Феоктистов невольно засмотрелся на розы. «То ли

плачут они, – думал он, – то ли смеются, но выглядит это красиво...»

Пройдя еще немного, он остановился. Здесь, под сенью двух огромных

деревьев, за столиками уже появились мужчины. Играли в шахматы, в

домино; некоторые просто сидели, общались. Феоктистов сел на свободную

скамью поблизости и стал наблюдать за окружающим. Окна белых

четырехэтажных домов за аллеей деревьев, на параллельной улице, из-за

спущенных жалюзи казались слепыми, а сами дома необитаемыми. Но на

узких балкончиках сушилось белье, и кое-где окна были настежь открыты.

Временами оттуда доносились женские голоса, и Феоктистов воображал

себе женщин за этими окнами: они готовят ужин, восточный, с

экзотическими пряностями. Он уже видел это, когда добирался сюда из

аэропорта, – в открытых кофейнях и в лавках.

И опять пришла на память старая, давно засевшая мысль о том, что у

каждого человека есть на земле место, о котором он не знает, но это –

единственное место, где он может быть счастлив, где нет и не может быть

никаких потерь и где ему следует прожить свою жизнь. Феоктистову

показалось (а, может быть, просто хотелось так думать), что он очутился

как раз в том месте, от которого был оторван по какой-то случайной,

роковой ошибке. Он смотрел на сидящих за столиками, слушал мирный гул

их голосов, представлял себе женщин, которые ждут их там, за окнами, и

душа его тоскливо вздыхала: «Вот она – свобода! Вот оно – счастье! Даже

просто смотреть на это». Ему вдруг страстно захотелось быть своим среди

них, освободиться, вырваться из пут неизвестности, которыми он был

скован.

У Феоктистова было тяжело на душе. Что его ждет?..

Было два человека, которые могли подтвердить и доказать непричастность

его к преступлению. Одного уже нет в живых. Второй, единственный,

должен жить в этом городе. Если нет и его – что тогда? Суровое наказание,

долгие годы тюрьмы, а ему уже тридцать два.

Пять часов назад Феоктистов прилетел в эту даль и уже два часа пребывал

в этом экзотическом городке – этом цветущем оазисе в центре пустыни. Вот

куда занесла его жизнь!

Свидетель по его расчетам должен был работать, как и раньше, в

юридической фирме. По его расчетам... Он мог, конечно, с ним связаться и

по почте, и по телефону, но слишком важное это было дело, и, чтобы как-

нибудь невзначай не испортить его, Феоктистов решил встретиться с

человеком с глазу на глаз.

Местонахождение фирмы – было первое, что Феоктистов разузнал, как

только прибыл сюда. Это было недалеко от бульвара, где он сейчас

находился. Но он не пошел туда сразу не только потому, что сегодня

выходной и все закрыто. Можно было все равно подойти, посмотреть на

вывеску, увидеть фамилии, и, возможно, сразу же решилась бы его судьба.

Однако что-то подсказывало ему не делать этого, подождать до завтра.

«А что, если нужной фамилии там нет? – спрашивал он себя и тут же

находил успокоительный ответ: – Это еще ничего не значит. Ведь

свидетель – женщина, она могла сменить фамилию и вообще куда-нибудь

переехать. Тогда он узнает у сослуживцев ее новый адрес и все равно

разыщет ее. Лишь бы она была жива».

Феоктистов уже ходил взад и вперед, нервничал, устал от мыслей, наконец

остановил себя: «Да ведь это же - всего лишь мои домыслы. Может быть,

все как раз очень просто: она здесь, и все будет хорошо. Правильно, что

отложил до завтра. Зачем устраивать себе ночь тревог и сомнений? Пусть

будет ночь надежды».

Солнце уже спряталось. Феоктистов и не заметил, как стало вечереть. Он

дошел до конца бульвара, пересек магистральную улицу и вскоре оказался

на небольшой городской площади. Посередине площади – эстрада. По ней

бегали дети. На лавочках, в стороне от эстрады, сидели взрослые. Работали

маленькие магазинчики и кафе. Уже горели фонари. Вечерняя жизнь была

в полном разгаре. Мир далекий, чужой, незнакомый... Но странно:

Феоктистов не чувствовал ни одиночества, ни отчужденности от этого мира.

Наоборот, ему снова показалось, что он каким-то образом связан с ним – то

ли был уже здесь в прошлой жизни, то ли, в самом деле, должен жить

именно здесь. "Но, скорее всего, – думал он, – ему так кажется потому, что

все люди на земле одинаковы в своей житейской суете".

Снова вспыхнула мысль о свободе. Какой-то свежий, совсем новый смысл

видел он теперь в этом обыденном слове. Никогда он раньше не вникал в

него. Это, как воздух, как вода - все привычно, но незамечаемо. «Неужели,

– удивлялся он, – все эти люди здесь тоже не замечают, какие они

счастливые?»

Феоктистов побродил немного по площади, разглядывая людей, потом

вышел на широкую улицу, которая вела прямо к его отелю, на самую

окраину городка. Это минут сорок ходьбы, но, поскольку автобусы туда

ходили редко, да и спешить было незачем, он решил пройтись пешком.

Улица переходила в пустынное шоссе. Уже закончились многоэтажные

дома, теперь пошли редкие виллы. Вдоль дороги с обеих сторон темнела

пустыня. В небе уже зажглись звезды. Всю дорогу Феоктистову светила

луна, а прохладный воздух был таким ласковым и пьянящим, что он шел и

думал: «Идти бы и идти так бесконечно...»

В просторном элегантном холле отеля было тихо и пусто, несмотря на

далеко не поздний час. За стойкой дежурная, молодая, кокетливо одетая

женщина, что-то деловито обсуждала с солидного вида мужчиной, по-

видимому, менеджером. Оба приветливо улыбнулись Феоктистову, когда он

вошел. В глубине холла прошел и скрылся за дверью чернокожий уборщик

со своей рабочей коляской. И наверху было так же сиротливо и тихо. Если

бы не звуки телевизора за приоткрытой дверью одного из номеров, можно

было подумать, что гостиница совсем не обитаема. А, может быть, так оно и

было. «Что ж, не сезон...» – вздохнул Феоктистов.

Рано утром его разбудили птичьи голоса. Не вставая с постели, Феоктистов

смотрел еще туманным после ночи взглядом на розовеющее небо, на

зеленые верхушки деревьев, на порхающих птиц.

Потом он встал, подошел к окну и, посмотрев вдаль, застыл в изумлении:

за нежнейшим туманом просвечивались контуры гор – это была пустыня...

Утреннее солнце окрасило пустыню в мириады оттенков розового,

сиреневого, синего, серого... Феоктистов стоял, не двигаясь, не отрывая

глаз от этой сказочной панорамы. Когда он ехал сюда в автобусе из

аэропорта, какой-то пассажир, сидевший позади него, очень эмоционально

рассказывал собеседнику о пустыне. Феоктистов поневоле прислушивался

к рассказу и теперь, когда сам смотрел на это волшебное царство, ему

мерещились живописные тропы, пастушьи деревеньки, древние

цивилизации... « Пустыня – это место, – говорил пассажир-романтик, –

куда приезжают, чтобы забыть обо всем и отдохнуть душой».

« Да, отдохнуть душой», – с горестной усмешкой повторил те слова

Феоктистов и отошел от окна.

Он начал собираться; принял душ, привел себя в порядок, оделся и, не

интересуясь расписанием автобусов, отправился в город пешком, зная, что

долгая ходьба, хоть и утомительна, но успокаивает нервы.

Он шел мимо пустыни, но думал уже не о древних цивилизациях, а лишь об

исходе своего дела. Через пару часов все решится. Есть два варианта

исхода: тюрьма или свобода. И то и другое – шок. Всему конец или...

начало?

Феоктистов с недоверием посмотрел на гигантские насыпи, на лилово-

розовый туман и не стал развивать дальше мысли.

Волнение подгоняло. Феоктистов ускорил шаг. Он уже миновал пустырь,

жилые комплексы... Вот он уже в центре и теперь не спеша приближался к

бульвару. Было еще пусто кругом. Лишь то тут, то там выгуливали собак.

Феоктистов нашел вчерашнюю скамейку и сел, чтобы немного передохнуть.

Утро было великолепное. Уже во всю сверкало солнце, празднично

блестели листья, щебетали птицы; белые розы доверчиво и радостно

смотрели на мир... «Какой прекрасной могла бы быть жизнь!» - с тоской

подумал Феоктистов...

Послышался стук каблучков. Феоктистов повернул голову. Шла очень

молодая, длинноволосая женщина; в джинсах, в короткой курточке, с

сумкой через плечо и с ребенком на руках. « В детский сад и на работу», –

решил Феоктистов. Весь облик женщины и мимолетный взгляд позволили

ему предположить, что она не замужем, свободна, одна растит ребенка.

Незнакомка уже скрылась из виду, а Феоктистов, вспомнив вчерашние

мысли об этом лучезарном крае, мечтательно подумал: « Остаться бы здесь

навсегда... жениться на той девушке...»

Однако долго любоваться утром, да и сидеть на одном месте, Феоктистов не

мог. Он поднялся и, пройдясь немного по бульвару, отметил, что начали

появляться люди, все больше людей. Он посмотрел на часы: пора! И

решительно зашагал туда, ни о чем больше не думая и ничего не чувствуя.

Все как будто атрофировалось у него внутри.

Должно быть, вон то двухэтажное здание, похожее на барак, как ему

описали его вчера. Феоктистов подходил к этому зданию, как к чему-то

святому, стараясь вобрать в себя весь его невзрачный, серовато-белый вид

и в эту минуту уже понимая, что никогда не забудет его.

Он поднялся на второй этаж. В коридоре было три двери. Первая дверь...

вторая... Не то, не то. Он подошел к третьей двери и, взглянув на вывеску,

замер перед ней. И имя, и фамилия... И никаких сомнений: он спасен!

свободен! Феоктистов стоял перед табличкой с именами в таком же

изумлении, как ранним утром стоял, созерцая картину пустыни...

Обратный самолет ночью; еще полдня свободны. И хотя Феоктистов

возвращался в отель уже привычной дорогой, все теперь ему казалось

новым. Шел он медленно, наслаждаясь каждой мелочью декабрьского

пейзажа. Сначала удивлялся зеленеющим повсюду деревьям возле

больших современных домов. Потом его взор ласкали скромные виллы,

молочно белеющие за цветущими кустами. И снова пустыня, редкие

деревца; вдоль тротуара – густые заросли столетника, которых раньше он

не замечал. И сам широкий тротуар, вымощенный каменными плитами под

цвет пустыни, тоже был приятен взгляду.

А вдали, в дымчатом тумане, вырисовывались громады каменных гор.

Теперь, в разгар дня, пустыня была уже другой. Это было не нежное

перламутровое сияние, как утром, а зрелище серьезное, даже грозное.

Сейчас пустыня поражала своим безмолвием. Какая-то неземная тишина

шла из ее глубины. И она завораживала. Еще совсем недавно Феоктистов

думал, что «если все кончится хорошо», он будет летать от счастья, будет

строить веселые, смелые планы...

Теперь же величавая тишина пустыни заглушала все житейское, заставляя

думать лишь о чем-то вечном, о высокой, чистой жизни. И Феоктистову

казалось, что люди, которые живут здесь в молочно-белых виллах среди

цветов, и те, что играли за столиками на бульваре, - все они живут именно

такой жизнью. Ведь они каждый день видят пустыню и на каждом шагу в

городе - плантации роз в декабре.

Так размышлял Феоктистов, идя по пустынной дороге, пока не подошел к

гостинице. Он не торопился в номер. Походил вдоль низкой каменной

ограды, за которой на кустах пылали ярко-красные цветы; потом, обойдя

здание, попал в чистый, ухоженный дворик. Там, кое-где у стен

хозяйственных построек, аккуратно был расставлен инвентарь. Так же

аккуратно в стороне сложены столы и стулья. На земле желтели грустные

пятна закатного солнца. Весь дворик выглядел задумчивым и никому не

нужным. «Все ждет своего часа, своего сезона... гостей, туристов», – думал

Феоктистов, глядя на сиротливые столы и стулья и о чем-то смутно

сожалея.

Дворик был таким уютным, что Феоктистову не хотелось сразу уходить. Он

увидел в глубине под деревом шезлонг, прошел туда и с удовольствием

опустился в него: отдохнуть от тревог, от дороги, привыкнуть к

блаженному состоянию, когда тяжкий камень упал с его души. Он достал

свежую русскую газету, купленную утром в городском киоске, не спеша

прочел международные новости. На одной заметке он задержал внимание.

Речь шла о преступнике, приговоренном к смертной казни. Перед

приведением приговора в исполнение, его спросили, чего бы он сейчас

хотел. Преступник попросил мороженого. Феоктистов усмехнулся; потом

задумался. Он представил себя перед лицом палачей. А какова бы была его

последняя воля? Что бы он попросил? И затруднился ответить. Тоже

лакомство, может быть?.. Или встречу какую-нибудь? С родным

человеком?.. Но тут же решил, что это было бы слишком жестоко. Должно

быть что-то отвлеченное. Книга хорошая?.. Минут так на двадцать, если бы

разрешили...

Феоктистов увлекся и, уже потеряв нить игры, дал волю своим праздным

мыслям. Он смотрел в глубь неба сквозь ветви деревьев и пытался вызвать

в памяти книжных героев. Перед ним поплыла какая-то серая, безликая

толпа. А потом вдруг ясно, отчетливо выделился из толпы один.

Феоктистову он вспоминался изредка почему-то, этот книжный герой. Как

живой человек, как давний знакомый.

Это был начинающий газетчик; старый, бедствующий, почти нищий. Жил

он в революционной России. В рваной шинели, дрожа от холода, голодный,

он волочился по лужам в промокших ботинках через весь город, чтобы

принести потом в рабочую газету свои заметки. Заметки его часто

выбрасывались как негодные; сотрудники потешались над ним. И все-таки

ему доверяли. Только он мог ночью, в ледяной дождь, отправиться в

дальний конец города и раздобыть к утру важный материал. Безропотно

перенося насмешки, нищету, невзгоды, он философствовал о жизни сам с

собой и упорно работал, чтобы оправдать доверие редактора и

добродушно-насмешливых товарищей, таких же нищих, как и он. Человек

этот был героем революции, хотя, конечно, не знал этого, как не знал

толком вообще, что происходило в стране. Просто быть нужным товарищам,

рабочей газете было не просто его потребностью, а главной ценностью в

его жизни.

Феоктистову был очень симпатичен этот малограмотный, как-то по-детски

наивный репортер-философ; симпатичен своим неосознанным умением

радоваться жизни в нищете и такой же неосознанной способностью быть

благодарным людям. И, вспомнив сейчас начало своей «игры», Феоктистов

подумал, что в самых тяжких обстоятельствах был бы рад разделить

компанию этого, придуманного писателем, человека.

... Шагая по ковру в холле, потом по ковровой лестнице к себе в номер,

Феоктистов все еще видел перед собой, как старый репортер шаркает

больными ногами по мокрому серому снегу. Потом он уже видел только

снег. Чистый, искрящийся, колкий, мокрый, грязный – он любил его

всяким. Сейчас не верилось даже, что совсем скоро, уже завтра, он увидит

настоящий русский снег. Ведь теперь декабрь, зима в разгаре.

И представилось Феоктистову, как зимним вечером распахивается дверь

деревенского дома и вместе с долгожданным другом в сени врывается

ароматный морозный воздух и снежная пыль... Теплое, сладостное чувство

разлилось в его душе.

Уже в полной темноте Феоктистов шел к автобусной остановке и все

оглядывался на гостиницу, на ее безмолвное окружение. «И все-таки есть,

наверное, гости, – подумалось ему, – вон стоят же машины...» Но он так

никого и не встретил. Было чуточку грустно от этого.

 

Цитата:

«И розы, и снег» Из Герцена («Людям хотелось бы все сохранить – и розы,

и снег»)