Когда «вертушка» зависает, разглядывая тебя выпуклыми глазищами и покачивая многоствольными пулемётами, ты невольно замираешь, заворожено пялясь в бездушные затонированные стёкла. Пилоты проявляются, как изображения на старом полароиде – мгновениями позже. Митя слышал от старшего брата, что глаз их ты не видишь никогда – не потому, что они избегают прямого взгляда, а потому, что просто не успеваешь: эти люди смотрят поверх тебя, куда-то вдаль, ты инстинктивно сбрасываешь оцепенение, оглядываешься, и тут вдруг падаешь, отброшенный чудовищной силой навзничь: кто-то из тех людей незаметно нажал на какую-то кнопку. И ты уже мёртв.

Всего-то кнопка – не педаль даже…

Каково это – быть мёртвым – Тамерлан не представлял. Иса сказал не думать – значит, не надо: он старший, он разбирается, и у него есть свой «калаш». За последние два месяца Мите попадалось много неподвижных людей вдоль дороги между Грозным и Урус-Мартаном, и они не производили впечатление тех, кто испытывал хоть какой-то дискомфорт, несмотря на нелепые позы, застывшую мимику или недостающие, обожжённые некоторые части тел. Впрочем, и на чрезмерные удобства по ту сторону бытия такое зрелище тоже не очень-то указывало. Но парнишке не верилось, что Аллах их сделал бессмертными, как говорил отец, или что Иисус теперь молится за них, как шептала мать. Просто не верилось, глядя на эти предметы, бывшими когда-то такими же человеками, как и он.

- Вот уж довелось… снова отступать к Москве, - прохрипел дед Кирилл из темноты своего угла.

Он сильно болел эти дни, почти не вставал с постели, и бабушка кормила его, как ещё недавно Адама – с ложечки. Митя про себя посмеивался иногда, наблюдая за бабой Галей, подносящей ложку к отросшей седой бороде.

- Почему опять, деда?

- Да в сорок первом-то… - дед Кирилл закашлялся, - Ох ты ж, господи. Тьфу! …Я примерно такой ж был, как Иса наш – вот мы драпали от фрицев…

- Да ну! Ты ж говорил, вы били их!

- Это в сорок четвертом били их, да в сорок пятом… Били. И нас били. Так не свои же!

- Ладно уже, Кирилл, опять за своё! - всплеснула руками бабушка.

- Ма-ам, давай другую свечку зажжём, - предложила бабушке мама Ира, входя в комнату из недостроенной кухни. В руках у неё был старый эмалированный тазик, полный спелой черешни. – Тамерланчик, бери ягоду, вот только набрала, с дерева прямо.

Тамерланчиком его звала только мама, а бабушка с дедушкой – Митей: им так больше нравилось. Старший брат частенько дразнил Митю Там-Тамом, да и то так, чтобы отец не слышал, который обращался к нему не иначе, как по полной форме – Тамерлан. Ему это нравилось гораздо больше, чем Там-Там. Но ласковое «Митя» тоже ценил.

Электричества в Урус-Мартане уже давно не было, «федералы» все станции подорвали. Митя вспомнил, как отец на днях сказал, что свой новый дом они уже не успеют достроить. При этом мама на него посмотрела как-то странно и, отведя глаза, пробормотала еле слышно: «Самим бы ноги успеть унести».

- Дед, а ты тоже федерал?

- Чего это вдруг я федерал? - откликнулся Кирилл Фёдорович, переворачиваясь на бок в своей постели.

- А папка мой – федерал?

- Аслан не федерал, уж точно. И мама Ира твоя тоже не федералка, уймись.

- Он в такой же форме на фотографиях, когда в армии служил, как и эти «федералы», - авторитетно заявил мальчик, кивнув неопределенно в сторону завешенного одеялом окна. – И твоя форма на войне тоже на их очень похожа. Там, где ты возле флага. На фотке той, помнишь?

- Помню, - тихо ответил дед.

Фоток больше не было. И кителя его армейского парадного тоже не было – как и не было их квартиры на втором этаже пятиэтажного дома на Фабричной в Грозном, в которой они с женой Галей прожили без малого четверть века.

Внук подсел на краешек кровати и заговорчески прошептал:

- Я тебе кое-что расскажу, по большому-большому секрету, только ты никому не говори, обещаешь?

Дед Кирилл молча кивнул.

- Нет, ты скажи «клянусь Аллахом».

- Я не знаю никакого Аллаха, Митька, и Иисуса тоже, - в ответ прошипел дед. - С чего я ими клясться-то буду?

- Так… порядок такой. Поклянись, а то не скажу ничего! - не унимался мальчик, то и дело оглядываясь на темный проём двери.

Пока всё было спокойно: старший брат с отцом что-то копали в погребе, «федералы» с ичкерами, видимо, и сами уже оглохли от своей стрельбы – потому и молчали, а женщины занимались с маленьким Адамом.

- Ладно, клянусь, - пробормотал Кирилл Фёдорович.

- Аллахом? - поднял брови Митя.

- И им, и Буддой, и Христом-богом, - заверил его дед.

- Перекрестись.

Перекрестился.

- Палец вверх подними. Да нет, указательный давай, не хлюзди – большой не пойдёт!

Дед поменял пальцы, хитро прищурившись, а Митя непроизвольно взглянул на потолок, но в свете отбрасываемого отблеска свечи разглядеть там ни Христа, ни Магомеда не смог: значит, можно! – сделал он логический вывод.

 

- Скажи сперва, ты видел на войне фрицев в вертолёте? Чтобы вот так прямо перед тобой, как… лист перед травой.

Дед невесело усмехнулся.

- Фрицев-то видел, конечно.

- Нет, а вот чтобы лопасти перед носом: вжих-вжих, как из-под земли, вдруг? И пулемёты – настоящие, боевые, как… как змеи пучком целым уставятся и смотрят, смотрят…

- В Отечественную не было ещё вертолётов, Мить.

Тамерлан озадаченно посмотрел на старичка. Как так – не было вертолётов? «Ми-24» были всегда: двух-глазые циклопы, один глаз над другим – побольше и пошире.

- У нас танки зато были, - продолжил Кирилл Фёдорович. - Ты же слышал про Курскую битву, про Рокоссовского, Гудериана? Я к инженерному батальону тогда приписан был, после контузии. Довелось столкнуться с фашистским «тигром» нос к носу. Он, представляешь, заплутал, стало быть, от своих отбился, и прямиком к нам в тыл вышел.

- Да ну? Что он, баран, что ли, чтобы от своих отбиться? - засомневался Митя.

Тигр ему представлялся большим и умным, и вполне себе воспитанным хищником. Пусть даже и немецким, хотя бабушка рассказывала ему только про уссурийских – Боголюбовы в Грозный перебрались из Владивостока больше пятнадцати лет назад, когда мама Ира вышла замуж за папу Аслана в Ленинграде, где они вместе тогда учились в институте. Тамерлан был уверен, что тигров на Дальнем-придальнем Востоке – ну, как баранов в Урус-Мартане: ходят себе важно по Уссурийску, охраняют свою территорию.

- Да ну… - снова в сомнениях протянул он.

- Клянусь тебе всеми ими! - дед поднял глаза кверху, Митя за ним тоже: чисто.

- Представляешь, вытаскиваю из блиндажа корзину с провиантом, а он, «тигр» ихний – на-ка тебе! Как лист перед травой, ага: заворачивает с просеки прямо на нашу опушку.

- Так ты б с «калаша» его..! Та-та-та-та-та!!! Загрызёт же иначе, я знаю!

А дед продолжал:

- А винтарь мой у паленицы прислонен остался. Да и проку-то стрелять: «тигровая» броня – там сотня тонн весу.

Про тигровую броню Митя ничего не знал: шкура – да, хорошая папаха могла бы выйти, судя по бабулиным рассказам.

- А танк-то ваш где был?

- Наши все на Дуге уже стояли.

- Ну, деда, а из танка по тигру… Мокрое место – клочки по закоулочкам!

Кирилл Фёдорович засомневался: о том же самом ли «хищнике» они с внуком говорят?

- «Тигры» фрицевские крепкие были, - уверенно провозгласил дед, откидываясь на подушку. – Завернул он, значит, и встал. Понял, что к чужим угодил, вот казус-то! И я встал, рот открыл.

- Ты б ему подкинул хлебца – он и ушёл бы, сытый, - предложил мальчик.

Дед опять привстал на локте:

- О! Моя кровь, хоть и в чеченских жилах! Верно ведь: я от неожиданности-то сперва выронил всё, а потом схватил сверху краюху – да в него! Да второй, и третьей…

Митя захихикал тихонько.

- И не поверишь ведь: как дал фриц задний ход, и мигом – фьюить! Только я его и видел. Сказывали потом, что он в речушке увяз там, неподалеку.

Мальчик, оглянувшись на дверь, тихо прошептал:

- Деда, а тебе страшно было? Испугался? Да?

Кирилл Фёдорович почесал бороду, глянул на внука и ответил:

- Да, Мить, очень страшно.

- А ты… это… в штаны не нафурил, случайно-то?

Дед от неожиданности замер – уж не потешаться ли над ним вздумал этот шалопай черноглазый? Но парень выглядел серьёзным и несколько настороженным.

- Ну, я ж на войне был, а там мало ли чего увидишь – так и портков не напасёшься. Но всякое бывало, ага.

Мальчик тяжело вздохнул и отвернулся. Дед Кирилл насторожился:

- А ну-к, погоди, ты ж мне рассказать хотел что-то? Про «вертушку», небось? Давай, твоя очередь.

Митя немного помялся, потом выдавил из себя:

- Я тоже так вот, нос к носу… с «мишкой».

Дед ахнул:

- Бурым?!

- Нет, - помотал головой мальчик, - с «двадцать четвёртым».

Кирилл Фёдорович сообразил, что речь о «Ми-24»: его в Грозном узнавали все.

- Как так? Тебе ж отец запретил ходить со двора? А если брат узнает? Иса тебе голову оторвёт сразу.

- Тсс! - испуганно приложил палец к губам Тамерлан. – Не оторвёт, а отрежет, между прочим. Но ты же поклялся не говорить!

- Поклялся, как же… Теперь ты мне клянись, что ни шагу впредь отсюда.

Митя перекрестился, затем направил указательный палец вверх, одновременно поклонившись и омыв ладонями лик свой, при этом пробормотав что-то под нос. Глянул вверх – верно: там его уж на этот раз, должно быть, заметили непременно. Значит, можно продолжать:

- За домом Муслима – у них, знаешь ведь, овражек такой, и забор кирпичный, красный.

- Ну?

- Я на минутку только: хотел добежать, поменять ему кассету «Рэмбо» на «Рокки», и сразу назад. Представляешь, только подбежал к воротам, а тут из-за забора, снизу из оврага – «мишка». Прям на меня. И, как твой тигр: замер, будто сам меня испугался, понимаешь? А я… вот… в общем… выронил кассету и кувшин опрокинул с водой, что рядом там стоял… штаны мои потом мокрые оказались. Деда, скажи: я теперь трус, значит?

В глазах мальчика Кирилл Фёдорович видел крошечное отражение мягко колышущегося пламени свечи, стоявшей тут же на столе. На миг даже показалось, что отражение как-то поплыло вниз в Митиных глазах, к длинной реснице, и растаяло… Парень отвернулся, шмыгнув носом.

- Мить, честное ветеранское: это не имеет никакого отношение к храбрости…

- Но ты-то ведь тогда один на один с целым тигром оказался, и ничего – сам сказал..!

Митя осёкся, потому что где-то за окном послышался нарастающий свист.

Снаряд разорвался, наверно, в трёх-пяти домах вниз по переулку. Митя резко прижал ладони к своим ушам и зажмурился, прошептав:

- Хоть бы не в Мусика, хоть бы не в Мусика, хоть бы не в…

Из прихожей они услышали твёрдый голос Аслана:

- Так! Все в подвал по лестнице, быстро! Ира, ты первая с Адамом – там внизу Иса поддержит. Тёщщща, вы где? Тамерлан?

Даже теперь дед Кирилл не мог не отметить про себя какой-то особой теплоты, прямо-таки шуршащей в голосе зятя, когда тот произносил слово «тёща», и непроизвольно улыбнулся – ранее в своей жизни он не встречал ни у друзей, ни у знакомых такого бережного отношения к родне, особенно к женщинам.

Тамерлан подскочил на кровати, ринулся к дверям, потом резко замер и, обернувшись, спросил:

- Дед… ты..?

- Давай иди, иди, Митя, я тоже, я сейчас, - он осторожно приподнялся на постели и перенес ноги на пол.

Ох уж эта немощь, эта одышка, эта постоянная боль в груди. И это нескончаемое бегство.

Митя скрылся в проёме. Кириллу Фёдоровичу не нужно было одеваться – они давно уже все спали в одежде. Последние два-три месяца ноги всё чаще отказывались ему подчиняться. «Лишь бы котелок продолжал варить, а то ведь всякое бывает», - часто думалось ему. На фоне регулярной в последнее время канонады он иногда ловил себя на ощущении, что находится в тревожном ожидании: вот сейчас к нему в траншею свалится сверху тяжелый продолговатый металлический предмет с массивным набалдашником, без чеки, без смысла, без шансов избежать неизбежное. Галка называла такие моменты приступами спутанности сознания, которые начинали его действительно пугать. Да, лишь бы котелок не продырявился – не время сейчас, до Пятигорска бы дотянуть.

Кирилл Фёдорович выпрямился во весь рост и вдруг замер, пробормотав:

- Старый пень… надо было сказать ему! Конечно, надо было, вот я…

- Тесть мой, как вы тут? – на пороге появился зять.

Второй взрыв прогремел чуть дальше первого, но в той же стороне – значит, метили направленно в одну точку.

Недолго думая, Аслан двумя шагами преодолел разделявшее их пространство и, аккуратно обхватив тестя спереди, приподнял его с видимой легкостью, невзирая на протесты подопечного, и мелкими шажками направился со своей ношей обратно, через дверной проём к подполу, где их уже ждал Иса, старший сын – точная внешняя копия Аслана, только моложе гораздо.

Там, под их недостроенным домом, в земле, было всё необходимое, чтобы переждать обстрелы и зачистки – Кирилл Фёдорович сам ещё в прошлом году укреплял свод и стены, возводил перегородки, даже вентиляцию с толком удалось проложить. Думали, урожай хранить будут. Сейчас провианта хватало, и тёплых вещей, и топчанов. Жаль было всё это оставлять тут на произвол и разграбление. Но детей и женщин нужно было эвакуировать.

Ту ночь они пережили – обошлось. Аслан утром ходил к брату узнать, как у тех прошло. За красным кирпичным забором, где ещё три года назад они вместе возводили кладку, всё оставалось по-прежнему, кроме одного – не было самого дома. Вместо него посреди широкого двора дымилась груда разбросанного кирпича, утвари и другого бесполезного теперь хлама. Никто из родных, слава богу, не пострадал, по крайней мере физически, и лишь старый кот Джохар неподвижно лежал под сенью абрикосового деревца. Но он умер от старости, как заверил Митю отец.

А дед Кирилл умер в Пятигорске две недели спустя. Отступление к Москве совсем подорвало его силы, и в последние дни он находился между реальностью происходящего и какой-то другой, из своего далекого прошлого. Когда сознание ненадолго возвращалось к нему, он пытался что-то сказать Тамерлану, но Аллах лишил деда Кирилла дара речи после той ночи, когда не стало Джохара. Всё, что у него получалось, это по-детски жалобно заглядывать в быстро повзрослевшие Митькины черты и нечленораздельно что-то мычать, немощно указывая на свои ноги. Все успокаивали его, пока, наконец, Тамерлан не положил конец никому непонятной суете деда, прошептав ему на ухо лишь несколько слов:

- Дедуля, я услышал. Ты рассказал мне тогда не всю правду про то, как с «тигром» повстречался. Но ведь к храбрости это не имеет никакого отношения, я знаю, ты мне сам говорил, поэтому не переживай. Всё будет хорошо, скоро приедем в Москву.

Кирилл Фёдорович благодарно ему кивнул и нервно улыбнулся, сжав костлявыми пальцами узкую ладонь внука. С тех пор его и отпустило.

А через три дня Там-Там горько плакал на могиле деда в одиночестве, когда все уже вышли за ограду. Необычный блеск он видел и в глазах старшего брата, но Иса плакал молча, стиснув зубы. Адам же, самый младший, ревел во всю – и по поводу, и без. Хотя к настоящему мужеству ничто из этого не имело никакого отношения.

Посмотреть бы только вот ещё в глаза тем, кто деда снова заставил воевать…