СамоУбийство

 

На этот раз у нее все получилось. Третья попытка покончить с этой бессмысленной жизнью оказалась для Вики удачной. Мама была на сутках в больнице, поэтому не успела помешать дочери. И когда она вернулась с дежурства, та была уже мертва.

Был выходной день, и мать просидела возле тела дочери до вечера, ожидая своих коллег врачей. Поскольку произошло самоубийство, вызвали и милицию. Следователь повертел в руках измятый, залитый слезами матери листок бумаги, на котором красивым ровным почерком было выведено несколько прощальных глупых слов…

Сначала Вика, уснув под действием снотворного, видела какие-то сны, большинство из которых не запомнила. А может быть, это был один длинный сон, разбитый на непонятно как связанные друг с другом части. Снились какие-то огромные мыши и крошечные слоны, убегающие от мышей. Вика жалела слонов, но мыши догоняли и давили их, от чего на душе у Вики становилось тяжело. Она захотела проснуться. И проснулась. Пролежав с закрытыми глазами пару минут, она решила, что, видимо, лекарства были поддельные. И раз все равно она не умерла, то надо вставать и жить дальше. Но тут оказалось, что встать она не может. Как и не может открыть глаз. Тело больше не слушалось ее.

Сначала Вика испугалась, но потом решила, что это сон. Но раз сон, то можно уже окончательно проснуться. Но как?

Полежав еще немного и прислушиваясь к своему телу. Вика так и не смогла понять, бьется ли ее сердце или нет. Но когда она обнаружила, что больше не дышит, то окончательно все поняла.

Констатировав для себя свою смерть, Вика не испугалась, ожидая впереди чего-то нового и светлого, чего не было в ее жизни. Может, смерть окажется лучше, чем жизнь. Она слышала, что после смерти человек идет по какому-то тоннелю. Но где этот тоннель и когда он появится?

Вика пролежала так еще несколько мучительных часов. Все это время она ждала, когда что-то появится. Хоть что-то. Но ничего не происходило. Может, о ней забыли? Из всего, что у нее было при жизни, остались только ее мысли и ощущение времени. Как раз то, от чего она пыталась избавиться всю жизнь.

Вика считала, что уйдя из жизни, она попадет в какое-то новое измерение, в какое-то Зазеркалье, где полностью должны поменяться все ощущения, и она должна стать другой, думать по-другому, а главное, чувствовать все по-другому. Но вместо всего этого нового мира просто исчез старый. Ее тело умерло, а значит, она не могла больше им пользоваться: дышать, видеть, слышать. Ее окружала темнота, которую даже нельзя было назвать темнотой. Она не была черной, потому что не могла иметь цвет. И отсутствие звуков тоже было странным. Это нельзя было назвать тишиной. Скорее это была какая-то пустота.

Но при этом Вика не могла понять, почему она все еще думает, и чем она думает? Ведь мозг тоже должен был умереть. Она помнила, как выглядят предметы в ее комнате, кто она, и что она сделала. Она помнила, что утром должна придти мама и обнаружить ее труп. И она не увидит и не услышит реакции своей матери. И это единственное, что ее радовало во всей этой ситуации, которую и ситуацией-то назвать нельзя. Потому что это просто непонятно что.

Время очень долго тянется. Бесконечно тянется время. Скучно. Так бы хоть телек посмотрела, а тут лежишь… А может, прошло уже несколько лет? И ее тело разложилось или сгорело? Но вдруг Вика услышала знакомый звук открывающегося замка входной двери. «Мама пришла, - быстро подумала Вика. – Но как я услышала? Значит, это все был сон, или я в коме? Мамочка! Сейчас она придет и все исправит. Ведь она меня все-таки любит».

– Вика! Спишь еще? – с порога спросила мама.

Не услышав ответа, она зашла в комнату дочки. Вика увидела мать и поняла, что, видимо, она и вправду спала. Но мама как-то странно и испуганно посмотрела на нее, затем быстро подбежала и, схватив ее за руку, стала щупать пульс. Вика увидела, как лицо матери искривилось от боли.

– Вот дура! Ну какая ж ты дура! – запричитала она, рыдая.

Тут только Вика поняла, что видит мать, склонившуюся над ее телом со стороны, откуда-то из угла комнаты.

Весь день, пока мама ждала врачей, Вика находилась рядом с ней, наблюдая ее страдания из своего угла. Несколько раз она делала попытки «убежать» из комнаты, пытаясь мысленно представить себя в другом месте, но у нее ничего не получалось. Она просила Бога, в которого не верила, избавить ее от этих страданий. Просила с присущим детям эгоизмом именно за себя, избавить ЕЁ от вида мучающейся мамы. Потому что это было невыносимо. При жизни она могла уйти, закрыть глаза или даже просто потерять сознание. Теперь ничего этого сделать было нельзя. Она просила Бога, требовала, умаляла и снова просила. Но ей никто не отвечал. Так продолжалось, пока ее тело не накрыли простыней. Вика снова погрузилась во мрак и тишину.

Пребывая первые мгновения в этой пустоте, Вика почувствовала невероятное облегчение от того, что все наконец-то закончилось. Пусть хоть и на время.

«Вот оно, прощание с близкими», - подумала Вика. Знай она раньше, что ей придется пережить, она бы 200 лет готова была прожить в тоске, лишь бы ее не мучили этим. Что стало с ее телом дальше, Вика могла только догадываться. Видимо ее, точнее его (тело), повезли в морг, где оно и пролежало положенные три дня до похорон. И все эти три дня Вика по-прежнему находилась в пустоте. И по-прежнему она ощущала ход времени, его тяжесть и тоску от невозможности хоть что-то изменить. Вика даже подумала, что может быть это и ест тот самый ад

На второй день она даже научилась «медитировать», как она это для себя называла. Вика пыталась увидеть и услышать хоть что-нибудь в пустоте, которая ее окружала. Но все напрасно. Она оставалась одна. Вика многое передумала за эти три дня до похорон своего тела, которое, по ее же собственному желанию, не будет ей больше принадлежать никогда. Еще в первый день своих мучений, видя плачущую маму, она поняла, какую огромную ошибку она совершила. И тогда еще готова была чем угодно искупить ее.

Наступил третий день после ее смерти. В пустоте, где она теперь находилась, было невозможно определить, какое время суток сейчас у живых людей: ночь или день. Но она как-то определила, что наступил именно третий день. Она все ждала, что за ней придут. Ведь должно же что-то измениться. Похороны все-таки. И вот, наконец-то, Вика снова увидела себя, вернее, свое мертвое тело. Опять откуда-то сверху и сбоку. Ее тело лежало в гробу. Лицо почти не изменилось.

– Господи, как живая! – причитали вокруг родственники.

Мама стояла рядом и уже не плакала. На кладбище радостно щебетали птицы, словно не понимая, как в такой яркий солнечный день можно о ком–то плакать. Двое рабочих долго копали яму. Они готовы были разделить с птицами их веселое настроение, но для приличия принимали серьезный вид.

Докопав, они отошли, чтобы родные могли проститься с покойной. Т.е. с ней, с Викой.

«Но ведь я не умерла, – думала она. – Ведь я здесь».

Родственников было немного. Всех их было жалко. Только теперь Вика поняла, как много она значила для всех этих людей, и как они ее любили. Но больше всех жалко было маму. Она долго держалась, отвернувшись куда–то в сторону. Но когда пришли рабочие и спросили, все ли простились, мама не выдержала, подбежала к гробу и стала целовать Вику, словно пытаясь ее разбудить. Дядя Саша (мамин брат) взял ее под руку и попытался увести. Но та все рыдала, не желая отпускать от себя гроб с любимой дочерью. Общее горе навалилось на всех, но поделенное на несколько человек, оно все равно не стало меньше. А, казалось, даже наоборот. Каждый, видя страдания другого, добавлял его к своим. И от этого Вике становилось еще тяжелее. Она видела всех, и боль каждого отражалась в ее измученной душе. Кошмар, пережитый в день ее смерти, продолжался и даже показался Вике еще более ужасным.

Проведя два дня в пустоте, она ждала перемен. И не просто перемен, а перемен к лучшему. Но получила еще большее мучение, чем испытала за всю свою «тоскливую», как ей казалось, жизнь. Ей не удалось уйти из жизни. Жизнь нашла ее и после смерти. И что теперь? Так и будет всю жизнь, т.е. всю смерть? Но вот дядя Саша увел мать от мертвой дочери, и как только рабочие накрыли гроб крышкой, Вика снова оказалась в пустоте.

Она не слышала и не видела, как гроб с ее телом опустили в яму и засыпали землей. И снова одна. И снова ее не покидало чувство времени. Она не считала часы, но абсолютно точно определяла наступление нового дня. Вика продолжала ждать решения своего вопроса. Теперь, заметив некую закономерность в свидании с мамой и близкими, она больше не думала, что о ней забыли. Ей показалось, что кто–то хочет дать ей возможность и после смерти увидеть, что она натворила, сколько горя принесла она оставшимся жить людям. Людям, которые любили ее, и которые теперь без нее страдают. И, возможно, это свидание не последнее. Ведь будет еще девятый день и сороковой. И если это ее предположение верно, то впереди у нее еще почти целая неделя. Вопрос «чем заняться?», так часто мучавший ее при жизни, и после смерти не давал Вике покоя. Но только теперь решить его было еще сложнее.

Найти занятие для души всегда труднее, чем для тела. «Тело, бедное мое тело, – думала Вика, – как мне тебя не хватает. Надо же было так! Сама выбросила тебя на помойку. Ну откуда же я знала, что лучше не будет?! Мало ли что там говорят. Ведь никто оттуда не возвращался. И почему все так секретно? Почему бы не сказать людям правду? Священники говорят, что смерти нет, но я не думала, что все так буквально. И что же все так мучаются? Ну да, конечно, я же самоубийца. Для таких, как я, рай закрыт. Ну, тогда хоть в ад пустите. Пустите! Слышите?! Есть тут кто-нибудь?... Одна…!

Постепенно Вика свыклась со своим новым положением. Она все меньше ругала себя за совершенное. И раз уж все равно надо о чем-то думать, то она решила перебирать в памяти приятные моменты своей недолгой жизни. Поначалу она подумала, что ей будет тяжело вспоминать, как хорошо ей было, зная, что никогда это больше не вернется. Но постепенно, перелистывая страницы памяти, она почувствовала, как на душе ее становится легче. Иногда ей даже казалось, что она видит какой-то свет.

Весь следующий после похорон день Вика провела в воспоминаниях. Она заметила, что если бы была жива, то не смогла бы вот так целый день просидеть, думая о чем-то без перерыва. А теперь: день подходил к концу, она это чувствовала, но никакой усталости нет. Оказывается, не такая плохая была ее жизнь, раз в ней набралось радостных моментов на целый день.

И все же, что делать потом, когда все переберешь в памяти. По второму разу идти не интересно. Но, как говорила мама, «будет день, будет пища». «Мама, бедная мама, что же я натворила», - думала Вика. Но под впечатлением от светлой памяти своей жизни, даже тоска по маме не была теперь для нее такой ужасной. С этим она и заснула. Поняла она это только утром, когда проснулась.

Первые мгновения после пробуждения Вика боролась с сомнениями, где сон, а где действительность. Может, ей приснилось, что она умерла. Но сознание вернулось, неся с собой горькую правду. Жизни больше нет. Осталась только память.

Что делать еще 5 дней? Как их прожить в этой смерти? И снова тоска. Невыносимая тоска. И от этой тоски уже не уйти. При жизни можно было найти развлечения. А теперь никакой свободы выбора. Тут Вику посетила ужасная мысль: что, если свидания с мамой больше не будет? Ни в девятый, ни в сороковой день? Эти свидания, как она это называла, несли ей только боль и страдания, но она все равно, не зная почему, ждала их. А когда они проходили, то превращались в ее памяти в какие-то светлые моменты, и она ставила их рядом со счастливыми минутами своей жизни.

«Ну разве можно так жить? И зачем? Допустим, я стану умнее, даже мудрее, - думала Вика. – Куда я дену свою мудрость? На что она мне под землей, в пустоте или где я там нахожусь? И что это за фокусы: жизнь после смерти? Вон даже спать стала ночью как живая. Но ведь не живая. Тогда зачем все это? И когда все это кончится? Ведь все когда-то кончается».

Чуда, на которое надеялась Вика, уходя из жизни, не произошло. Ее душа после смерти не превратилась во что-то легкое, оставляя все мучения в прошлом. Теперь нужно научиться жить вот так, без тела.

И вот кое-как она дождалась девятого дня. Мысль о том, что она сегодня может не увидеть маму, даже не рассматривалась ею как возможный вариант продолжения событий, которые теперь происходили исключительно без ее воли.

Вика уже настолько настроила себя на эту встречу, что, казалось, не выдержит, если это не произойдет. И все-таки встреча состоялась. Но была она такой короткой, что Вика не знала, радоваться ей или грустить. С одной стороны, все вышло, как она и хотела. Но с другой, почему же так мало? Всего каких-то минут пять. Гости сидели за столом. Когда дядя Саша с женой собрались уходить, а к ним хотели присоединиться еще и тетя Тоня с Танькой, мамина подруга тетя Нина, видя, что гости расходятся, сказала: «Куда же вы все уходите? Посидели бы еще, все-таки не так часто мы собираемся». Это нелепое выражение всех рассмешило. Даже мама усмехнулась. Мама, которая ее так любила, теперь снова может смеяться? «Как же она может смеяться, когда ее любимая дочь умерла? – думала Вика. – Я здесь без нее места себе не нахожу, а она за столом сидит, ее утешают. А меня? Кто меня утешит? Ведь маме еще только сорок. Выйдет теперь замуж и родит себе новую дочку. Забудет свою непутевую первую. И родные меня забудут. И всем опять станет хорошо и весело. Да им и сейчас не грустно. Вот тебе и вечная память».

Девятый день, который так ждала Вика, принес ей разочарование от свидания с родственниками и зависть от того, что им так хорошо. За те несколько минут, что она провела с близкими ей когда-то людьми, она поняла, что больше ее с ними ничего не связывает. У них свой путь. А у нее теперь свой. Правда, абсолютно неизвестный. Но лишь бы какой-нибудь. А то пока одна пустота вокруг, да и на душе тоже. «Душа – это все, что у меня осталось, - думала Вика. – Весь мир сводится в одно это слово. Не привычно жить в себе. Раньше это казалось невозможным, а теперь вот, пожалуйста… И что с этим делать? Зачем это придумали?»

И потянулись дни… Сорокового дня Вика уже не ждала. Он был ей не нужен. Она уже все поняла на девятый. Поняла, что нельзя цепляться за то, чего нет. Ведь жизни больше нет. Связь с миром, в котором она прижила до 17 лет, разорвана навсегда. И нужно искать новый мир, а если его нет, то создавать свой. Ведь она все еще чувствует, ощущает свое Я. И это Я должно быть с чем-то связано. Но вот с чем? С кем ей теперь общаться? Она стала уставать от одиночества.

Как только она поняла, что должна забыть, порвать со своим старым миром живых людей, время перестало делиться на дни и теперь оно превратилось в какое-то бесконечное пространство. И в этом пространстве уже невозможно было определить, сколько прошло – один час или один день.

«Вот если бы, - думала Вика, - в моем положении оказался бы какой-нибудь старик, для него это было бы наверное, счастье. Избавиться от тела, которое беспокоило его своими болезнями, отвлекая от умных мыслей. Тело больше не болит, есть, пить не просит. Лежи себе, созерцай, размышляй о вечном. Хотя, может, и старику бы такое положение быстро надоело, ведь для мыслей нужна новая информация. Но ведь можно переосмыслить старую», - догадалась вдруг Вика. Подумав это, она очень удивилась, что такие умные мысли стали приходить ей в голову. И, может, это благодаря тому, что головы у нее больше нет.

Прошел год. За этот год Вика не сошла с ума от тоски и одиночества, как ей казалось вначале своего «заточения». Время от времени ее тянуло к прежней жизни и в такие периоды она снова чувствовала наступление нового дня и засыпала по ночам. Во сне она часто видела мать, но постепенно ее лицо стиралось из памяти. Но и когда ей удавалось «жить», не помня о прошлом, она все равно не могла довольствоваться своим одиночеством. Вика все время чего-то или кого-то ждала и искала. И в этом состоянии порой пребывать ей было мучительней, чем даже просто жить воспоминаниями.

Она ждала Бога, ангелов, чертей или каких-то других сущностей, которые, по ее дозагробным представлениям, должны были явиться к ней после смерти. Но смерть наступила уже давно, а их все нет.

Прошел целый год. Или только год.

«Ну почему здесь никого нет? – в тысячный раз задавала себе вопрос Вика. – Как жестоко устроен мир. При жизни тоска, а вместо смерти вообще черт знает что. Да есть тут кто-нибудь или нет?! – «закричала» Вика, не голосом, конечно, а мысленно. Но она никогда так громко и отчаянно не кричала. Ни при жизни, ни теперь. – Ответьте мне хоть кто-нибудь!»

– Зачем же так орать? – услышала она в ответ. – То молчит весь год, а то кричит, как живая.

«Голос, - удивилась Вика, - я слышу чей-то голос. Может, наконец-то я схожу с ума, и мне станет легче».

– Не. Не станет, - услышала она в ответ.

– Вы слышите, Петр Петрович? Наконец-то наша немая заговорила.

– Да еще как громко, еще бы, целый год молчать! – услышала Вика другой голос.

– Кто здесь? – снова закричала Вика.

– Девушка, Вы же на кладбище, а не на дискотеке, говорите тише. Раз уже Вы начали говорить, то теперь Вас и так все слышат.

– Кто это все? – спросила Вика.

– Ну, не все. Ну, так и что? Во всяком случае, на нашем Березовом участке Вас точно услышали.

– А кто вы и сколько вас?

– Я – Соломон Маркович, а через три могилки вправо от меня – Петр Петрович. Так что нас тут пока двое было, ну и Вас год назад «подселили». Надо Вам казать, девушка, что Вам очень повезло с соседями, очень. Место-то старое. Сюда теперь только подхоранивают. Скажите спасибо Вашей бабушке, что она 25 лет назад умерла. Такое место для внучки подготовила! Зелень кругом, песочек. А как здесь поют соловьи! Нет, если б не бабушка, дай Бог ей здоровья, лежать бы Вам сейчас у дороги, а там одна молодежь, а чему от них научишься? Не то, что мы с Петром Петровичем, люди опытные. Правда, Петр Петрович? Уснул, наверное. Вчера весь день…

– Я не сплю, - перебил другой голос. – Соломон Маркович прав, место здесь действительно хорошее, да только соловьев Вы все равно не услышите.

– А как же он? – спросила Вика.

– Должен Вам заметить, девушка, - заговорил Соломон Маркович. – Что говорить о присутствующем в третьем лице не прилично.

– Простите, - извинилась Вика. – Но как же Вы их слышите?

– Соломон Маркович – упрямец и романтик, - вступил в разговор Петр Петрович. – Не повторяйте его ошибок. Все еще на земле живет.

– А Вы-то, Петр Петрович, сами-то тоже жалеете, что все так у Вас вышло.

– Жалею, - согласился голос Петра Петровича. – Потому и советую девушке поскорее забыть и про кладбище, и про соловьев, и про все, что связывает ее с землей.

– Но как же можно забыть ее глаза? – грустно сказал Соломон Маркович. – Моя Софочка все время приходит, я это чувствую, чувствую ее руки на холодном могильном камне. Вижу, как она сажает цветы на Троицу.

– Да Вы так, пожалуй, ее переживете.

– Не смейтесь, Петр Петрович. Мы умрем с ней в один день. Если бы я тогда знал! Вот до чего ревность доводит.

– Как это умрете в один день? – не поняла Вика.

– Вы думаете, сколько лет мне было, когда мое тело положили в тесный гроб и закопали в землю? Не знаете? Ну, так я Вам отвечу. 23. Мне было 23 года. А думаете теперь мне сколько? 67.

– Уже 7 лет как на пенсии.

– Да вот Петр Петрович все шутит. А что нам еще остается? Не повторяйте наших ошибок, тогда может, Вам удастся «умереть», не дожив до наших лет.

– Но что Вы называете смертью? – спросила Вика.

– О, смерть – это свобода. Это что-то новое. Непременно что-то новое.

– Никто не знает, - добавил Петр Петрович. – Вас, кажется, Викторией зовут?

– Звали, - уточнила Вика.

– Это не важно. Так вот, Вика, никто не знает, что такое смерть. При жизни ее боятся, а после смерти ждут как спасение. Ведь Вы, наверно, уже догадались, кто мы такие и почему только мы может Вас слышать. Соломон Маркович очень любил свою жену, поэтому, узнав, что у нее есть любовник, не стал ее убивать, а отравился сам. Не смог пережить предательство. Правда, как потом выяснилось на его похоронах, он напрасно усомнился в своей жене. Но было уже поздно.

А я в 25 лет, будучи еще не рядовым покойником Южного кладбища, а майором Советской Армии, пришел однажды домой после наряда и застал жену с прапорщиком… Три трупа. И только один из них «говорящий» - это мой.

– Вот так всегда, - вздохнул Соломон Маркович, - вечно он шутит, ему тяжело, а он шутит. Мужественный человек.

– А я не согласна, - возразила Вика. – Чтобы убить трех человек, нужно не мужество, а… - Она замолчала, подбирая выражение, чтобы не обидеть Петра Петровича, но все же произнесла: – слабость.

– Трех человек, Вы сказали? Ну что же… У Вас острый ум. Я-то поначалу считал, что убил двух. Себя как бы не в счет, ведь в законе нет статьи за самоубийство, значит, это вроде как и не преступление убить себя. Я тоже понял, что совершил тройное убийство, но не так скоро, как Вы. А то, что это слабость, так я с Вами полностью согласен, причем, тройная слабость, три в одном (пистолете).

Тут Вика не выдержала и засмеялась. Она понимала неуместность своего смеха и даже чувствовала некую неловкость, что смеется над чужим горем. Но не могла удержаться. Целый год она была одна, а тут хоть такая компания. Хотя почему хоть такая? Это при жизни ее интересовали ровесники, а теперь все они тут равны. «Да так жить можно», - подумала Вика.

– Что Вы, Викочка! – уловил ее мысль Соломон Маркович. – Да разве это жизнь?! Да разве так надо жить, на кладбище? Мой Вам совет – бегите отсюда, девочка. Бегите, пока не состаритесь здесь как мы. Нам-то что. Мы-то уж свое доживаем. А у Вас все впереди.

– Да куда мне бежать? Что Вы смеетесь надо мной?

– Смеюсь? Что вы, это Петр Петрович у нас по этой части. Да и не только по этой. Умнейший человек. Он вам сейчас все разъяснит. Петр Петрович, расскажите, у Вас лучше получится.

– Расскажу, конечно, время есть, только хотелось бы, чтобы и наша юная соседка пару слов о себе… Ну, например, что Вас, Виктория Владимировна, заставило совершить это убийство.

– Ну Вы уж, Петр Петрович, как на суде. Девушке, может, тяжело вспоминать.

– Нет. Не тяжело, - ответила Вика. – Да я весь год только этим и занималась: все думала, вспоминала. А вот вы сейчас спросили причину, а ее ведь нет. Тогда была, а сейчас уже нет. Тоска какая-то тогда накатила. Но разве та тоска, которая была при жизни, сравнится с этой, в которой я уже целый год? Глупая была, вот и решилась.

– А как же любовь, Вика? – спросил Соломон Маркович. – Ведь Вам 17 было, а Вы-таки никого и не любили?

– Любила, - созналась Вика.

– Вот! Я знал, что без любви в таких делах никак не обходится, - обрадовался своей догадке Соломон Маркович. – Расскажите нам, кто же этот злодей?

– Артист один. Да только я его сразу после смерти разлюбила. А при жизни… Письма ему писала, с фотографиями. Но потом из его интервью узнала, что он все письма от поклонниц, как верный муж, жене передает.

– Да! – вздохнул Соломон Маркович. – Несчастная любовь.

– Так не бывает, - сказал вдруг Петр Петрович.

– Как это не бывает, - не понял Соломон Маркович. – Вы что же, в любовь не верите?

– В любовь я верю. Я в несчастную любовь не верю.

– А какая же она у девушки? Счастливая, что ли?

– Никакая. Не было ее.

– Это почему? – спросила уже Вика.

– По определению. Любовь не может быть несчастной. Иначе это уже не любовь. Или еще не любовь. Зависть, ревность, но не любовь.

– Да, наверное, Вы правы, - помолчав немного, сказала Вика.

– Вот видите, какой он умный! – обрадовался за друга Соломон Маркович. – Поживете с ним, еще не то услышите.

– Мозг кладбища, - пошутил про себя Петр Петрович.

Вике снова стало весело. Но вдруг она опомнилась. Ведь кто знает, может этот разговор в любую минут оборвется. А что если это какие-нибудь призраки кладбища. Исчезнут, как и появились, и она опять одна. Надо хоть узнать у них что-нибудь об этой жизни (смерти).

– А я вот что спросить хочу, - начала Вика. – Вы говорили, вдоль дороги молодежь лежит, а тут за сорок лет что, так никого из наших и не подхоранивали?

– Из «наших»? Была с нами еще одна женщина.

– И где же она?

– Умерла. Но об этом позже. Вы хотели знать, почему в наше время самоубийц так мало было? Да потому, что не модно было это занятие. Люди проще были. Это сейчас запутались в информации, утонули в ней, захлебнулись. А тогда ее просто не было. Надо жить и все. Сейчас свободы много. Дорог много, выбирай любую, но нет ни компаса, ни карты. А раньше две-три узкие тропинки, да и те в одну сторону ведут. Выбор не большой, зато с пути не собьешься. А теперь: живи как хочешь. Вот и выбирают люди «свободу». А чуть что не понравилось, все, «стоп игра». Выйти вышли, а назад никак.

– Да прямо про меня все рассказали, - задумчиво проговорила Вика.

– Ну а что женщина, та, которая умерла?

– Двадцать лет с нами под одной крышей прожила.

– Как двадцать лет?! – закричала Вика.

– Да Вы не волнуйтесь, время быстро пройдет, если его с умом использовать. А ум, я вижу, у Вас есть.

– Но я не хочу…

– Никто не хочет, а что делать?... – печально констатировал Соломон Маркович.

– Тут уж, милая Вика, нас с Вами не спрашивают, - снова продолжал мудрый Петр Петрович. – Раньше спрашивали, когда живые были, а теперь у нас одна дорога, знай по течению плыви. Кому сколько на роду написано. Все, кто себя убивают, думают, что они Бога перехитрили. Эта жизнь нас не устраивает, подайте нам другую. А раз нет, то и живите сами, а нам на тот свет пора. Но Вы и сами убедились, на небо с черного хода не попадешь. Так что, сколько Вам отмерено, столько тут и просидите.

– Да что же Вы такое говорите? Зачем Вы меня пугаете? Может, Вас специально прислали мучить меня? Как же можно 80 лет под землей просидеть?

– Почему под землей? Мы, самоубийцы, сами себя этим и губим. Все еще продолжаем жить земными понятиями. Соломон Маркович до сих пор соловьев слышит и жену свою все никак забыть не может. Да и мне не вырваться из цепких лап своей земной памяти. Как же мы с таким грузом на небо можем попасть? Вот и Вы считаете, что мы под землей сейчас.

– А где же мы?

– Нигде. Тела наши умерли, а души живы, но мы сами приковали их своей памятью как цепью к своим могилам. И чем дольше душа живет воспоминаниями, тем крепче и толще становится эта цепь.

– Но я уже почти не живу воспоминаниями, - произнесла Вика так, будто у Петра Петровича находились ключи от ее «цепи».

– Но этого мало. Соломон Маркович, помните Тамару?

– Вы еще спрашиваете! Конечно, помню. Томочка! Добрейшая женщина. У нее ребенок из окна выпал,.. и она за ним… Бедная Томочка. Но ей сейчас хорошо. Она уже на месте, не то что мы.

– Так вот, Тамара молилась. 20 лет молилась. Проживала всю свою жизнь по-новому: в любви и прощении, как она говорила. И нас все агитировала. Только мы с Соломоном Марковичем тяжелы на подъем оказались. Мужчины более ленивы, консервативны и упрямы, чем женщины. Это помогает при жизни, но, как оказалось, мешает после смерти.

– Значит, у меня есть шанс отмолить свои грехи еще быстрее, чем Тамара? – спросила Вика.

– Это же Вам не спорт. Здесь нельзя стремиться к цели. Наоборот, надо жить, не задумываясь о результате, тогда и время пролетит быстро, а главное, эффективно.

Тут Вика вспомнила, что действительно, когда она переставала думать о земной жизни, время теряло свой привычный ход, и невозможно было определить, сколько часов или дней прошло. Такого не происходило с ней при жизни, теперь это было обычным явлением. Но вот как оставаться в таком состоянии подольше, чтобы поскорей приблизить свою свободу.

– Вы опять думаете о результате, Виктория Владимировна, так у Вас ничего не получится. Да и нельзя полностью терять связь с прошлым, потому что мы должны исправлять свои ошибки, а не забывать про них.

Вика задумалась. Наступила небольшая пауза. Первым тишину нарушил Соломон Маркович.

– Соловьи. Я снова их слышу. Петр Петрович, как же Вы их не слышите? Ну прислушайтесь! Вика! Слышите? Как поет!

– Нет, Соломон Маркович, не слышу.

– И правильно, - опомнился Соломон Маркович. – Гоните их, если услышите. Что это я, старый осел. Не слушайте меня, Викочка, а то ведь как и я проведете свой век в мучениях… День заканчивается. Интересно, какой сегодня закат? Как давно я не видел солнца и Софочку. Бедная моя Софочка.

– Наверное, пора прощаться, – сказал Петр Петрович. – Старик совсем расклеился.

– Ну что ж, тогда до завтра? – сказала Вика.

– До воскресенья, - уточнил Петр Петрович.

– А сегодня суббота?

– Почему суббота? Воскресенье.

– Так что, здесь сплошные воскресенья? Или… Вы что хотите сказать?

– Да, именно так. Шестидневная рабочая неделя и один выходной. Добро пожаловать на завод невидимых изделий. Светлая память, чистые помыслы, доброта, любовь – эта и другая наша «продукция» пользуется большим спросом во всем мире. Вот только реализовать ее нельзя, потому что и самим не хватает. Поэтому тут каждый работает на себя. Вот так, девушка Вика. Желаю Вам успехов в работе над собой. Надеюсь, у Вас получится то, что не получилось у нас с Соломоном Марковичем. До встречи через неделю здесь же.

Вика хотела тоже что-то сказать на прощание, но, видимо, не очень важное, потому что почувствовав это, Петр Петрович исчез.

Вика снова осталась одна. На неделю. Сколько впереди еще таких недель? Одному Богу известно. Бог. Ну почему же Ты не предупреждаешь людей, стоящих на карнизе, лезущих в петлю, чем для них обернется эта изнанка смерти? Ведь знали бы они это, ни за что бы не променяли свою трижды проклятую жизнь на такую вот смерть. А может быть, потому и держится все это в тайне от человека, что, знай он заранее, обязательно примет правильное решение. Но примет его не сам, не добровольно, а по принуждению. И в этом решении не будет свободы выбора между добром и злом, жизнью и смертью, который ждет от человека Бог.