У парикмахера Сережи к семидесяти годам к варикозу и радикулиту прибавилась и аллергия на волосы. Заметьте, это не такое уж и редкое заболевание для работников этой профессии. Сережа – парикмахер от бога. Я у него стригся примерно дважды в месяц в течение последних десяти – двенадцати лет. Он любил поговорить с постоянными клиентами во время работы, считая своей обязанностью развлекать их. И всегда рассказывал одну и ту же историю - о том, как он в 52-м брил Брежнева. Ее, эту историю, я, как впрочем, и все Сережины клиенты, знал назубок. Рассказывать он всегда готовился, как и к работе, долго и основательно. Сунув голову очередного клиента под струю теплой воды и нежно ее намыливая, он приступал:

Нэт, сейчас время не то, - начинал он тихим голосом с неповторимым армянским акцентом, который не исчез и за пятьдесят лет проживания в Молдавии. – Вот раньше…Э-э! – он сердито мотал головой. – Помню в 52-м, время тяжелое было -после войны. Мне отец сказал: «Иди в цирулники! Деньги будут!» Я и пошел. Закончил курсы и стал работать в салончике на Кузнечной, около тюрьмы. Молодой был. Попал я к Марчелу Иванычу. Мастер был! Он меня всему научил. Однажды утром прихожу на работу, готовлюсь. Марчел Иваныч где-то задержался. Вдруг открывается дверь, заходит…- тут Сережа выдерживал эффектную актерскую паузу. – Как ты думаешь, кто?

Кто, Сережа, - спрашивал клиент, слышавший эту историю десятки раз.

Сам Брэ-ж-нев! – фальцетом по слогам произносил Сережа и многозначительно поднимал вверх указательный палец, покрытый сплошными заусеницами и волосами. – Генеральный секретарь ЦК КПСС! Правда, тогда он был только главным начальником в Молдавии. Просто решил пойти в народ…Значитца, заходит, осматривается и говорит: «Здравствуй, товарищ! Побриться можно?» Охрана тут же столпилась. Я ни жив, ни мертв. Только кивнул. Он сел в мое кресло, а у меня руки дрожат. Марчел Иваныч тут подошел, но его охрана внутрь не пропустила. Так и стоял под дверью, пока я дорогого Леонида Ильича брил…

Не страшно было? – задавал обязательный вопрос клиент.

Страшно! – мастер на секунду задумывался. – Время такое было. Я старался, по высшему классу побрил. Вот этой самой золингеновской сталью, что и тебя, побрею, дорогой, – он словно иллюзионист размахивал перед глазами клиента опасной бритвой с костяной черной ручкой. – Как Марчел Иваныч учил…

Эта бритва предназначалась для самых достойных и щедрых клиентов. Все знали, что скупиться не следует: бритва, которой брили самого Брежнева, дорогого стоит. У нас знают толк в таких вещах. Ее неоднократно пытались купить за сумасшедшие, по тем временам, деньги. Но она не продавалась: работа такой бритвой оплачивалась по высшему тарифу. Сережа вытаскивал из нагрудного кармана своего синего халата тонкий пенал, доставал оттуда тот самый «золинген», который его отец привез с фронта, трепетно вынимал сверкающее лезвие, брал кожаный армейский ремень с пятиконечной звездой на бляхе и начинал уверенными отточенными движениями править сталь. Любо-дорого было на это смотреть. Остроту лезвия он проверял ногтем. Такой наточенной бритвой можно было, наверное, разрезать волосок вдоль. Но никого из клиентов он ни разу в жизни не порезал.

По высшему классу сделал, - продолжал Сережа. – Аж до синевы. Охрана во все глаза смотрела. Ай-ай, не дай Бог - порежу! – Он усмехался. – Не дождались! Леонид Ильич спрашивает: «Как живешь?». «Хорошо, - отвечаю - дорогой Леонид Ильич. Недавно женился». «Жену любишь, не бьешь?». «Нет, не бью, – отвечаю. – Очень люблю». «А на футбол вчера ходил?» – спрашивает. А как же, я ж болельщик! «Конечно, - отвечаю. – Как не ходил, ходил…»

Тут Сережа останавливался и мечтательно задумывался.

Какая команда была, «Бурэвэстник»! - Он поднимал глаза к небу и начинал загибать пальцы. – Мухортов, Бутылкин, Коротков, Цинклер…Звезды! Не то, что сейчас, - мастер раздраженно делал отмашку рукой, в которой была зажата та самая золингеновская сталь. – Вчера опять проиграли…

Ритуал соблюдался - следовало необходимое отступление от рассказа, к которому все клиенты привыкли. Сережа знал о футболе все. Он болел за «Нистру» и раньше, когда был помоложе, а команда играла в чемпионате СССР, и не пропускал ни одной домашней игры. Он еще помнил переполненный во время матчей Республиканский стадион, добродушную конную милицию и богов на поле, которых весь Кишинев обожал и знал в лицо.

Так вот, - Сережа опять на мгновение задумывался. – Побрил я его, горячим полотенцем промокнул лицо, лучшим одэколоном, венгерским, спрыснул…А он еще молодой был, красивый. Посмотрел на себя в зеркало, был доволен, сказал: «Молодец, мастер! – Сережа отходил на шаг-другой от кресла, придирчиво осматривая стрижку, потом стремительно нырял назад, ножницами срезая только одному ему видимый волосок с головы. Такие нырки могли продолжаться бесконечно долго. Сережа требовал от себя безупречной работы. – Сказал: «Спасибо» и ушел. После этого я ждал, что Брэжнев опять придет бриться. А он скоро пошел на повышение, в Москву. Зато я стал самым модным мастером в Кишиневе…

Заметим, что отдельные детали этой истории с возрастом рассказчика незначительно менялись. То он Брежневу рассказывал анекдот, а тот громко смеялся, и Сережа его чуть не порезал своим «золингеном»; то, во время разговора о футболе, Сережа посоветовал взять в команду тогда еще совсем молодого Кегеяна. Леонид Ильич обещал подумать. Но дело не в этом. То, что Сережа брил самого Брежнева, сомнению никогда не подвергалось. И в самом деле, после того знаменательного события Сережа стал самым популярным парикмахером города. К нему записывались за неделю вперед, вскоре он стал заведующим салона. Но дальше не пошел. Так и проработал в парикмахерской всю жизнь с ножницами и машинкой в руках.

Сережа, ты же не вечно жить будешь, - назойливо интересовались наиболее любопытные клиенты. – Что будет с бритвой после твоей смерти?

Это было больное место Сережи. Ни сыновья, ни дочь в парикмахеры не пошли, да отец совсем этого и не хотел. Они закончили институты, разъехались - кто куда, обзавелись семьями и детьми, работали.

Нэ знаю, - растерянно задумываясь на мгновение, Сережа мрачнел и начинал ожесточенно работать грозно клацающими ножницами. – Нэ знаю, дорогой…

Сережа прожил длинную достойную жизнь. В ней было все: война, голод, арест отца, смерть близких, женитьба, рождение детей, которые, наверняка, стали хорошими людьми. А поди ж ты, врезалось в память навеки именно это событие: ему - двадцать лет, молодая жена, вся жизнь впереди, веселый Брежнев, суровая охрана, пятьдесят рублей и утреннее весеннее солнышко, пробивающееся сквозь оконную занавеску парикмахерской…

На похоронах Сережи я не был, ездил в командировку. Но уверен, что в гроб рядом с узловатыми скрюченными артритом пальцами, покрытыми мелкой рябью желтых старческих пятен, кто-нибудь положил и тот самый «золинген» с костяной черной ручкой, которым покойный когда-то брил самого Брежнева. Во всяком случае, мне в это очень хочется верить.