БАРМЕНША

 

1.

Губы парня ожесточенно двигались, корявя щеки, обнажая нечищеные зубы.- Это братану, Сереге… Ты родился семнадцать лет назад, а теперь не знаешь, какой ты жизни рад: или смерть встречать под наркотой, или просто быть самим собой…

- Эй, хватит! Закрываемся!

- Такси Андрюхе вызови. Отвезешь, за его деньги. Сама управлюсь.

- Задолбал.

- …Когда маленький был, ты не знал ничего, но теперь все познал, и теперь ты больной, для тебя не проблема обмануть, кидануть, а задача одна – успокоить себя…

- Спать, Андрюша, спать. Потом дочитаешь.

Наконец бормочущего парня увели. Мария накинула тяжелый крючок на дверь и пошла считать выручку.

На составленных стульях уже вытянулись Оля с Любой. Два часа передышки. Они будут спать, даже когда повара забренчат пустыми кастрюлями, и когда привезут свежий хлеб, с грохотом кинув поддон на стойку. Юля, нещадно зевая, дополаскивает тарелки. Охранник повез домой Андрея, невесть какой день переживающего смерть друга от передозировки. Хулиган – жуткое дело, а от потрясения другими словами заговорил: мама, дружба. До стихов дело уже дошло. Как бы следом не отправился, бедный…

Мария выключила свет, раздернула тяжелые занавеси. Белесый рассвет вползал в окна, напуская привычное ощущение неловкости за минувшую ночь. Безобразничали, безбожники? Безобразничали. Как всегда. Перерыв.

Хорошие у нее помощники. Повезло Марии.

Другая смена – та отвязнее. Девчонки, прихватив охранника и свою долю, исчезают, лишь только оботрут столы и расставят свежие приборы. Что случится с заведением до наступления дня – их не волнует. У кассы остается одна барменша. Чувство, Мария знает, не из приятных. Любой отморозок в курсе, что поутру в баре считают деньги. Взбрендится чего в башку, как остановишь? Тревожная кнопка – туфта. Менты всегда приезжают слишком поздно. Пока ничего не случалось, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Но кто знает! С недавних пор Мария не ручается ни за что. Обожглась. Но команда ее: уставшие девочки, сонный секьюрити, подвыпившая посудомойка, прикорнувшая у плиты,- хоть не ахти вояки, но постоять за себя сумеют, проверено.

 

Однажды их чуть не отметелили. Сами, конечно, виноваты.

Олю в тот день все раздражало. А места в баре мало, кухня – сразу за барной стойкой. Когда девочки бегут с подносами, приходится вжиматься в стенку. И вот, Оля в зал, Люба из зала, разминуться не успели. Заказ с Олиного подноса полетел на пол, туда же рухнула и она вместе с обломанным каблуком. Свет в зале уже потушили, музыка гремела, вроде никто ничего не заметил. Матерясь, Оля подобрала лангет, кинула обратно на тарелку, велела поварихе заменить гарнир и в тапках той же поварихи пошла в зал. Уж Мария шипела ей, шипела – остановись, нельзя так, но взбешенная официантка слушать ничего не хотела: сожрет! Товарища этого не знал никто, весь в золоте, лысый, не простой, в общем, товарищ, а заказал зеленый чай и второе. Ни капли спиртного. Футы - нуты, ножки гнуты, сразу разозлилась Ольга. Отнесла ему этот несчастный лангет, и только вернулась, зык в спину:

- Кто тут главный!

Сердце Марии ушло в пятки. Или мужик видел, что сделали с его заказом, или ему попался в тарелке мусор. Что одно и то же. Хорошо, хозяйка к тому времени еще не подъехала. Когда ее нет, главный по заведению бармен.

Мария подошла к мужику, вежливо, по-матерински просто, спросила, чем может помочь.

- Я вас, сучек, сейчас самих заставлю это есть!

- Извините-е!- возмутилась Мария.- Леша, включи-ка большой свет! Какие претензии?

Мужик с отвращением зацепил с мяса волос и потащил вверх, демонстрируя претензию.

- Фу! Что это?

- Что?! Сама не видишь? Так я тебя харей в тарелку ткну, чтоб разглядела!

- Волос? Ну, знаете, мы здесь не при чем. Это ваш волос! – отпарировала Мария, а сама руками так и замахала: ко мне, все ко мне идите!

Они окружили мужика командой, давай галдеть: чей это волос, да и волос ли, приличный мужчина, обхамил женщину, никогда ничего подобного здесь не бывало, ну не нравится – новый принесем, делов-то, извиняйте всякое бывает, давайте жить дружно и так далее. Мужик не успевал слово вставить. Резко встал, оттолкнул Алешку:

- Отп…ть бы вас, чтоб до конца жизни помнили. Жаль, некогда. Но забегаловку эту,- мужик посмотрел вокруг,- я еще навещу.

Они тогда даже не поссорились друг с другом, хотя ежу понятно, что могло произойти, если бы лысый рассвирепел. Отсмеявшись, Мария попросила девочек в ее смену подобных экспериментов не устраивать. Официантки перешли на обувь без каблуков. А мужика через неделю ждать перестали – залетный, видать, был, в чужих краях сам о них забыл.

 

2.

Еще одна ночь позади. Пьяная, дымная, совсем Марии не по возрасту. А натура? Она

ж другого мира человек! В подобном заведении один раз и была, когда родственницу, бухгалтера из породы мелкого бизнеса, на пенсию провожала. В этом, кстати, в «Смаке».

Запомнилось, как официантки подворовывали тарелки с едой. Стоит себе блюдо, никто не притрагивается – разносолов полно. Подбежит девочка менять посуду, тарелочку позабытую царап, будто пользованную. Так бы и сказать: постыдись, жди, когда разойдемся. Весь стол – твой. Промолчала – и правильно. После банкета, когда юбилярша достала припасенные пакеты, коробки и заботливо уложила в них все, что оставалось еще на столе, даже кружочки подсохших апельсинов, Мария догадалась, таковы правила: кто кому длиннее нос натянет. Вздохнула и стала помогать.

Свое пятидесятилетие она решительно праздновала дома.

- Что ты гробишься,- морщился Валера.- Позови людей в ресторан. Деньги те же, хлопот никаких.

- Ничего, я справлюсь.

Если бы Марии тогда сказали, что она однажды придет в «Смак» проситься на работу, и кем – барменшей!- только бы улыбнулась немыслимой выдумке.

 

Она просидела в библиотеке тридцать пять лет! И ничего, кроме книжных рядов на запыленных стеллажах, знать не знала.

Не умела печатать на машинке, не умела правильно пользоваться мобильником. Когда годовые отчеты о числе посетителей, проведенных выставках, встречах с читателями, платных услугах и прочей никем не проверяемой шелухи, коллеги уже набирали на компьютерах, она по старинке исписывала десятки страниц библиотечными печатными буквами, как учили. Признаваться, что компьютера боится, не хотела.

Слишком быстро обновляемое время ее пугало. Голова начинала болеть, едва приходилось во что-то вникать. Книги она давно не успевала читать. Новые поступления тут же раздавались своим да нашим, о содержании модных новинок узнавала от читателей, исподволь, не признаваясь, что раскрывала книгу, чтоб только поставить штамп.

Любила ли она библиотеку? Не знала. Предложила подружка составить компанию на экзаменах, она и согласилась. Даже думать не пришлось – куда пойти учиться после десятилетки.

Никакой мечты никогда не имела. Что окружающие скажут, то и делала. Удобно, хоть и жалко бывало прятать поглубже собственные желания. Помнится, очень хотелось во время школьных турслетов участвовать в соревнованиях по ориентированию. Но ее всегда ставили кашеварить. И она так старательно выполняла ненавистную обязанность, что за несколько дней не успевала не только поучаствовать в походной круговерти, но даже послушать лес.

Как бы Мария не поступала, вечно напрягалась: а как это оценят другие, да понравится ли им, да не станут ли осуждать. Еще прежде, чем предложат, торопилась делать то, чего от нее, как ей казалось, ждали. На танцы – так на танцы, бойкот однокласснице – так бойкот. Тихо, вежливо, не решаясь принять сторону меньшинства и, тем более, поступить по-своему.

Когда заболела любимая бабушка, а мама фыркнула: наконец-то, чужой век заедает, самой, поди, надоело, двенадцатилетняя Маша не посмела заступиться. Как мыла пол, так и продолжала, головы не подняв. Старуха тихо плакала. Лишь когда мама ушла, внучка позволила себе подойти, обнять, я тебя обожаю – прошептать. Ни словом не обмолвившись о том, что ляпнула мама. Бабушка тоже ничего не сказала.

А ведь мама не была злой, и Маша знала наверняка, что если бы одернула тогда родительницу, бабушка не решила бы умереть. Но подумав, что надоела всем за 93 года, старушка легла в постель, отказалась есть-пить и через две недели скончалась.

Вспоминая, Мария плачет до сих пор. Дороже бабушки у нее никого больше не было. Но и до собственной старости она не сказала матери, что та была не права. Пронесла осуждение, как замшелое кощеево яйцо: и вскрыть боясь, и таскать устав.

 

От постоянных усилий делать не то, что ты чувствуешь, всем угождать и везде успеть, любить нелюбимого мужа, не уметь никого выслушать и понять, зная при этом, что напряженную молчаливость люди принимают за умудренность, - превратили Марию в усохший манекен. Она забыла, как звучит ее собственный смех, а плакать было некогда и не с кем.

Оставалось делать вид, что жизнью она довольна, как никто другой, а сама втайне мечтала о будущей пенсии. Там, освободившись от людского гнета, она станет лелеять внучков и, наконец, сможет спокойно гулять по городу. Просто так, чтобы увидеть его древнее лико.

Но дождаться заводи ей не удалось. Устоявшая жизнь вдруг взъерошилась так, что перестала походить на саму себя.

 

Все началось, когда стройные шеренги книг перестали держать ряд. Мария с недоумением видела, как строгие тома ни с того ни с сего заваливались друг на друга, менялись темами, в отделе музыки непонятным образом оказывались потрепанные книжки школьных классиков, а в краеведении торчали черные корешки Б.Акунина. Внимательно проследила за читателями – не они. Значит, сами, ночью?.. Пока гадала, не заметила, как библиотеку принялись уплотнять: дому культуры, в котором она располагалась со дня появления, потребовались средства на передвижения в бурном море самоокупаемости. С мам-пап юных танцоров не разживешься, придумали сдавать помещения в аренду. У библиотеки, первой, отобрали книгохранилище и приспособили в комнату для приезжих. Из окна билетной кассы потянуло запахом сапожной дратвы. Малый зал, куда старики собирались послушать детсадовцев да поплясать под гармошку, а днями репетировали «Ивановы дочки», отдали в пользование коробейникам. Теперь, на фоне забытого картонного самовара, там продавали то шубы, то самоцветы, то расставляли клетки с заморенными обезьянами. «Ивановы дочки» умолкли, разошлись по квартирам. Всего-то семь певуний! – махнули вслед рукой.

Книги из хранилища Мария перетащила в библиотеку. Связанные стопища громоздились в проходах, стояли вдоль стен, пинались ногами школьников под столами. Читатели теснотой не возмущались, жалели библиотекаршу. Та стыдилась.

Возмущение и боль за порушенные святыни не выказывала, боясь показаться смешной. Попыталась выговориться домашним, да не сумела, только охала, пока не надоела даже дочери-подружке. – Ма, хватит про библиотеку! Кому она нужна?- морщилась та.

 

Постепенно, друг за другом, посыпалось в тартарары всё, чем жила Мария. И сама она тоже. Если бы это произошло лет на двадцать раньше, она, может, и обрадовалась, но теперь…

В пятьдесят два года ее уволили из системы, предложив дотянуть до пенсии вахтершей в доживающем доме культуре. Не позволили даже сделать опись книжного фонда.

- Ой-ее-ёй! Кому нужны ваши книги! Никто не читает эту макулатуру! Библиотека закрывается раз и навсегда.

- Но куда вы денете фонд?

- Фонд? Этот? Полтора рубля за килограмм. Сколько тут у вас? 35 тысяч? А что, неплохо заработаем. Закрываемся!..

Потери она уже не успевала считать.

 

Еще распихивая связки по углам, услыхала о молодой любовнице Валеры. За большое несчастье весть не посчитала. Что поделаешь, видный мужчина, а ей за пятьдесят, пусть позабавится, от нее не убудет. Разве она не понимала, что мужику при должности стыдно не демонстрировать всесилье. Сейчас молодому парню закадрить девицу ой как постараться надо, а им, начальникам-то, сколь годков не будь, какое брюхо над добром ни висни, - плюнь и готово. Что у Валеры имелись любовницы и раньше – догадывалась, не слепая. Что с того? Дома он вел себя как нормальный муж и строгий отец. А ей большего и не надо. Главное, все знают: Мария Павловна Скворцова – жена уважаемого человека, какого-никакого руководителя. Не стыдно на людей смотреть. И не важно, что еще десять лет назад не ему, а он подгонял «Волгу» к подъезду шефа. И что она ночи просиживала над его курсовыми неизвестно какого института, потому что шеф сказал:

- Валера – вуз! Хватит крутить баранку. Мне нужны свои люди на должностях.

Валера вылез в начальники – умница, сумел, теперь так в роль вошел, хоть шарахайся. А у Марии задача одна – обихаживать. Тыл блюсти. Она старалась как могла. Даже костюмы его в химчистку не сдавала. Всё сама, сама. Вся валерина элегантность – ее рук дело. Какая молодуха сможет без продыху шить, стирать, чистить, гладить? И Марии казалось, муж это ценит. Он никогда не дул губы на заломанный воротничок или неровные стрелки на брюках. Одевался, не глядя – знал, что всё идеально. А когда стрелки вышли из моды, Мария научилась так отглаживать мужнины штаны, что брючины с утра до вечера лежали на ботинках красивыми мягкими складками.

Когда библиотеке она оказалась не нужна, а Валера открыто обзавелся любовницей, не пряча свою победу (Мария видела ее в машине рядом с мужем), она все равно не пала духом. Да, огорчительно. Но все таки не конец света. Переможется. Перетерпим.

Но корабль все кренило и кренило. Бездна уже заглядывала за борт черным ожиданием.

 

3.

Барменша аккуратно сложила купюры. Почти тысяча. Нервы чуточку, по привычке, трепетнулись. Как в первый день, когда, сверив по чекам выручку, рассчитавшись с девочками, она обнаружила, что ее доля составила не более и не менее, а триста рублей. Немыслимые деньги! Ей никогда не платили столько за раз. И это – сверх заработка, обещанного в конце месяца! Чудо…

Но – не своровала ли она ненароком? Разве ей давали чаевые?.. Страх, что сейчас ее разоблачат, догонят, отберут деньги и опозорят на весь белый свет, не позволил барменше взять эти три сотни. Она завернула их в салфетку и положила под стекло. Спросят – вот они, дожидаются.

Чаевые дожидались ее двое суток, до следующей смены. Напарница, сдав хозяйке кассу, спросила:

- А что тут спрятано?

- Что?- испугалась Мария.

- В салфетке. Деньги какие-то. Твои? Или посетители забыли? У меня никто не спрашивал.

- Ах, да… Забыли. Придут, наверное.

Мария сунула деньги в сумочку. Значит – мои, подумала она, не понимая, радоваться или нет. Наутро было еще триста, потом еще, и Мария почти привыкла к добавкам, хотя бояться их не перестала.

 

Про ее первую ночь в «Смаке» говорили: повезло, как утопленнику. Впереди маячили выходные, и в бар набилось столько народу, когда даже опытная обслуга, сбившись с ног, готова отказаться от навара, лишь бы в себя прийти. Когда запирают дверь и ждут, что толпа рассосется по соседним заведениям. Но «Смак» не то место, где отваживают клиентуру. Хотите пить – пейте стоя, в очередь, сдачу дома будете считать.

Она ту смену выдержала. Значит, победила? Во всяком случае, хозяйка, прощаясь, сказала – жду через два дня, не подведите. Если бы Мария не явилась, все бы посмеялись беззлобно и понятливо, на том случайный эксперимент и закончился. Но не за тем Мария страхов натерпелась, чтобы спасовать после первого испытания. Вы еще не знаете, какие они, старухи! Погодите в утиль списывать!.. Но ночь своей новой жизни она запомнит надолго.

 

В шумном бедламе Мария плохо соображала, как записывала на огрызках бумаги заказы, разливала напитки. Судорожно молила – только бы не просили сделать коктейль! Пальцы дрожали, нажимали не те кнопки, калькулятор врал, ей приходилось складывать и вычитать цифры столбиком – считать в уме она никогда не умела.

Толпа ждала кто презрительно, кто со смехом. Эй, старая, быстрее не можешь – покрикивали нетерпеливые. Официантки делали завсегдатаям большие глаза: заткнитесь, мол, она не просто старая, она новенькая. Вообще – лузер, имейте понятие. Никуда ваше пиво не денется. Девчонки очень ей тогда помогли. Стояли рядом, раздавали направо-налево стопки с водкой, бутылки с пивом, ссыпали на тарелки орешки и чипсы, с резким хрустом разрывая пакетики.

Мария, от страха что-нибудь напутать, едва держалась на ногах.

К одиннадцати вечера поток иссяк, но девочки разочаровали – после полуночи хлынет новый. Ушли те, кому требовалось заправиться алкоголем, а придут те, кому хочется гулять, вот тогда и начнется настоящая ночь. Передохни…

 

Откуда библиотекарше было знать, что «Смак» - одно из самых злачных мест в городе? Что молодежь здесь не просто тусуется, но приходит с намерением оторваться по полной, начудить. Что именно сюда, например, заваливаются самые отвязные гаишники тратить взятки, выуженные с водителей?

Ей придется еще полюбоваться, как плюгавый, зализанный милиционерик будет вытаскивать из кармана брюк пачку разноцветных купюр, стянутых резинкой, вырывать из нее стольник и кричать: сигарету!

 

Бумажка плавно проплыла в воздухе, а гаишник уже ушел к столику, где официантка услужливо расставляла тарелки. Мария, поймав купюру, решила, что сигарету надо поднести.

Она выставила на стойку крохотный серебряный подносик с сигаретой и сдачей, но Оля, проходя, быстро его скинула.

- Убери. Он уже забыл. Сейчас мы его раскрутим…

- Расплатитесь, пожалуйста, заранее,- повисла она с блокнотиком над стражем.

- Неси заказ, бля!

- Готовится, на плите стоит. Нет, серьезно – люди собираются, мне некогда следить. Заплатите по счету и празднуйте.

- Курвы, бля. Кому не верите?! Мне не верите? – милиционерик разорвал резинку.- На, гляди! – и бросил пачку в лицо Ольге.

Деньги разлетелись по залу. Оля с подоспевшей Юлей поспешно собирали их с пола, подлезая под столы, совали в карманы фартуков, бубнили:

- Вы платите, а не размахивайте. Денег мы, что ли, не видели.

- Курвы. Сколько там, за мясо?

- Шестьсот семьдесят.

- Ни х… себе!

- Так ведь самое дорогое, что есть в меню, берете! Проверьте, записано.

- Бери тысячу. На х… сдачу!

- Гуляйте, товарищ милиционер! Если что – мы рядом! – и с набитыми карманами девочки подбежали к Марии.

- Спрячь. Утром разберемся. Если мент просечет, что денег нет – отдай. Скажи, выронил, а мы подобрали.

Потом девочки позвонили в дежурную часть и обеспокоено сообщили, что в «Смаке» опьянел их коллега:

- Люди смотрят. Может, вы его заберете? Сами знаете, какая публика к нам ходит. Как бы чего не случилось…

Наряд живо забрал уже невменяемого сотрудника своих органов, а деньги достались бригаде, каждому чуть не по недельному навару. И так, сказали девочки, уже третий раз. Сколько же грабастают остальные, если этакое чмо счету деньгам не знает? Милиционерика ненавидели. Когда он перестал появляться в баре, никто не пожалел.

 

4.

После увольнения из библиотеки Мария решила, что дождется пенсии дома. Оплакав обиду, подумала, что так даже лучше: не надо бегать исполнять пустые обязанности, доказывая при этом, что ее профессия необходима обществу. Она сама уже разочаровалась в своей работе, особенно после того, как в библиотеку устроилась некая девушка и за полгода деятельности доказала: то, что делают они – преступление.

Заведующая не узнала, кем трудилась девушка раньше – было все равно. На заработки за кордон укатила прежняя соратница, и требовалось просто восполнить освободившуюся клетку в штатном расписании. Но девица та, увидев, как часто и подолгу в библиотеке пьют чай с праздными приятельницами, как суетливо торгуют московскими кофточками, пока редкие посетители отыскивают на полках какое-нибудь чтиво, - буквально покрыла всех презрением. Лучше, сказала, вы бы совсем заведение закрыли, чем превращать его в эшафот для убийства времени. Так и сказала. Мария долго возмущалась и насмехалась вслед вместе с обиженными друзьями библиотеки. А в душе знала: девушка права.

Читателей приходило все меньше, новые поступления состояли из пары-тройки глупых детективов. Когда в библиотеке стали спрашивать сборник кратких пересказов романов русской классики, и заведующая системой посоветовала Марии Павловне обязательно приобрести сборник («на рынке, я видела, продавали»), у Марии совсем опустились руки. Если уж они, носители книжной культуры, станут вместо нормальных книг выдавать читателям подобную писанину, это – каюк.

Зачем она вообще здесь сидит? Почему позволяет всяким начальницам устраивать в библиотеке пьяные застолья?.. Со своими несчастиями она давно поглупела, но не настолько, чтобы перестать понимать, зачем существуют библиотеки и книги в них.

Всё, хватит переживать. Буду сидеть дома, завтракать, когда хочется, валяться на диване и читать, наконец-то – читать! До боли в пояснице. Наверстывая упущенное, возвращая себе покой и забытые книжные переживания. Шестой десяток лет. Она не нарушила ни одного правила игры: детей вырастила, муж в порядке, дом полна чаша, квартира просторная, рыбки аквариумные.

Мария не успела даже выбрать книгу. Колесо прежней жизни стремительно заскрипело под гору, рассыпаясь в труху.

 

У дочери где-то украли сумку. С ее привычкой все свое носить с собой, это обернулось трагической потерей документов, нескольких тыщ долларов (откуда у Катеньки оказались в сумке тысячи долларов?!), еще каких-то бумаг, из-за утери которых дочь буквально бросалась на стены. Мария не узнавала ребенка. Катенька все двадцать пять лет разговаривала шепотом, не то, чтобы в ярости бранить матом и родину, и город, знакомых и незнакомых людей. В одночасье вдруг собралась и укатила, сказала, в Москву.

- Меня не жди. Вернусь не скоро. Звонить буду сама.

Когда поезд тронулся, она прокричала из-за плеча проводницы:

- Мамочка! Ты мне очень нужна! Но потом, потом! Чтобы не было – дождись меня!..

Мария даже не заплакала. Ничего не понимаю, ничего не понимаю, твердила она обратной дорогой и думала, что остались еще сын, муж, мама, чьи капризы следовало выполнять. Дождись? Господи, разве она никогда не ждала? Разве было у нее за душой что-то еще, кроме интересов семьи? Ни одной близкой подруги! А почему? Потому что на дружбу не хватало уже сил и времени. Но главное – времени, этой непонятной субстанции, в которой все жили, а она, в суете, ни ощутить, ни разглядеть не могла.

Внешне ей удавалось всех обмануть. Моложавая, благополучная. Всегда сдержанна, спина прямая, руками зря не машет. Узкие юбки, узкие свитерки. Резкое белокурое каре с низкой челкой. Четкие линии подкрашенных глаз. Неизменные шпильки от десяти сантиметров и выше.

Никто не верил, что ее женское время на исходе. Многие подозревали бурные адюльтеры на стороне.

А у нее одна слабость и существовала – шпильки. Не могла без них. Она и Катю научила ходить исключительно на каблуках, чем выше, тем лучше – пусть завидуют!

Вечером Мария сбрасывала туфли с уставших ног и тут же неуклюжие ступни по-медвежьи заворачивались внутрь, а попа отклячивалась, провисали щеки и никли плечи. И только высота возвращала натянутость тетивы, выпрямляла спину и втягивала живот.

Плохо обстояло с маникюром. От стирки-готовки ногти крошились, а от возни с фолиантами в окоемы набивалась пыль и мучили заусеницы. Руки были некрасивы, в дорожках взбухших вен.

 

5.

Солнце слепило непомерно. Но разогреть ночную стылость пока не успело. Мария на ходу растерла замурашенные предплечья. В дневной плавильне и в голову не приходит захватить кофтенку с рукавами. Потом мерзнешь.

Всегда так: живешь и думаешь маленьким умом, большой припасаешь для серьезного случая. А он не приходит и не приходит. И вдруг ты догадываешься, что минувшие дни – это и была череда серьезных случаев, а то и вех судьбоносных, но маленький ум все заглушил, оглупил, не позволил вглядеться.

Так произошло с Сережей – воплощением ее грез о любви.

В животе сжалось от произнесенного имени. Или она просто подумала? Скрипнув зубами, Мария убыстрила шаг.

Она спешила в банк, пока не скопились во все окошки очереди. Сегодня срок очередного взноса. Если такими темпами погашать ссуду и дальше, с банком можно распрощаться за пару лет вместо пяти, отвязав долговую петлю.

 

Три тысячи долларов, которые Ваня попросил ее найти, когда угробил чужую машину, казались такой немыслимой суммой, что Мария, оформляя кредит, знала – их всех загребут в тюрьму. На библиотечную зарплату в две тысячи рублей нельзя погасить даже проценты.

Отцу решили ничего не сообщать. Он бы нашел деньги и без банка, но сказать, значило обречь семью на ежедневный скулеж и скандал.

- Бездельник!- стал бы он выговаривать сыну.- Я уже в двадцать лет зарплату домой носил, а ты всё из нас тянешь. Тупица, неуч, материно воспитание!

Ваня, конечно, не совсем правильно себя ведет. Не учится и не работает, только девушек на «Волге» катает. Она у него точно такая, как у главы районной администрации, номер на одну цифру отличается. Черный бумер – так зовут Ваню друзья. Но разве это Мария потакает сыну, периодически снабжая его новой машиной? Вот и недавно, обещано «Волгу» заменить наконец иномаркой. И разве это она отмазала сына от армии, когда Ваня не только был уже призван, но даже учебные сборы проходил? Вспомнить жутко, как через неделю после отъезда Иван постучался домой – сбежал. Взял и сбежал, не захотелось дальше жить в казарме. И ничегошеньки ему за это не было. Ни армии, ни наказания. Третий год раскатывает по городу, как ни в чем не бывало. Трудно сказать, рада ли Мария была результатом. Но если тебе – мысленно спорила она с Валерой,- легче договориться с военкоматом, чем наставить сына на путь истинный, то молчи, пожалуйста. Вообще молчи, не вспоминай, что ты глава семейства и должен в кулаке держать всех. Мы и так помним, сами, пока ты создаешь где-то свою другую жизнь.

Три тысячи долларов – это была их с Ваней тягучая тайна.

 

К тому времени мама, никогда не унывавшая, неугомонная в стремлении видеть свет, общаться с людьми, стала вдруг жаловаться на боли, тут и там. Потом и вовсе слегла. Не прошло и месяца, как веселая женщина, до семидесяти лет имевшая кавалеров, превратилась в плаксивую развалину. Здесь не так, там не то.

Мария никогда никому не прекословила. Избави бог!.. Тем более, матери. Всё нагромождение капризов, указаний по лечению, исполняла. Пришлось даже какой-то чертов камень искать.

- Люди говорят – огромной силой обладает! Натрешь порошку с него, посыплешь язву, и – как рукой, никакого следа назавтра. Съезди, Маша.

- А что делать с этой кучей лекарств?

- Выпьется. Бабе Стеше отдашь.

- Отдашь! – молча возмущалась дочь. – Ты, что ли, деньги за них платила?!

Мать с хрустом срывала с ног окрашенные сукровицей бинты.

- Ищи камень, Маша!

Нашла.

Недалеко и был – час езды на автобусе да по лесу полчаса пешим ходом.

 

От остановки вглубь уводил нахоженный, утрамбованный желтой хвоей, путь. Дробь дятла да радостные всполохи птичьего крика в кронах лишь подчеркивали окружающую тишину. Тропа постепенно ссужалась, теряла строгую линию, заманивала в заросли.

Мария даже не догадалась подумать: а вдруг она оборвется и оставит ее в гуще папоротника наедине с поваленными корягами. Наступит ночь, а с нею – волки, куски отрываемого мяса.… Не до сказок. Сказано идти – вот и идет. И голову фантазиями не забивает. Главное – камень отыскать. Чтобы мама жалобами не изводила.

Скоро тропка вывела ее на просторный взгорок. В конце заросшего травой поля рядком стояли старые бревенчатые дома. Деревню предваряла железная нога с вывеской: Белоблядово.

- Ну и название, - удивилась Мария.

- Нормальное, русское. Испоганили народную речь, теперь удивляются. – В тени дома на лавочке сидел плотный молодой мужик, в резиновых сапогах, длиннющей байковой рубахе навыпуск. Гладко выбритый рот блестел золотой фиксой. – Кого ищешь, красавица?

- Чертов камень ищу. Мама болеет.

- А… По адресу, да. Присядь рядышком. Не бойся! Мы здесь без лихих людей обходимся. Был один – вывели.

- Куда вывели?

- В расход! – засмеялся мужик. – Не бойся, говорю. Федором меня кличут. Сижу вот, греюсь, жду таких, как ты. Непременно кто-нибудь следом явится. Вместе и пойдем тогда.

- За камнем?

- За ним, родимым.

Ждали недолго. На взгорке выросла кучка ярких спортивных костюмов. Гуськом двинулись за Федором.

Белая глыба, вроде известняка, торчала на задах деревушки, укрытая от взоров шатром из еловых лап.

На земле сидели несколько человек, пели под гитару что-то про васильки и колокольчики. Гитарист, зарытый по брови и плечи в спутанные льняные волосы, посмотрел на прибывших.

- Вот и друзья! Батюшка ждет нас!

Начались какие-то хороводы. Мария так устала, что не удивлялась ничему. Секта? Пусть. Только бы дали вожделенный кусочек.

Она ходила вкруг валуна, взявшись за руки чужих людей, подтягивала незнакомые мелодии, улыбалась, когда ее одобрительно оглаживали по плечу.

Наконец обряд завершился. Мужик с фиксой долотом отсек от чертова камня упругие осколки. Раздал гостям. Мария протянула сто рублей.

- Продуктами бы лучше. Нам обычно хлеб несут, варенья-соленья. Ладно. В ямку денежку положи, вон – рядом с батюшкой.… Эх, городская, глупая. Камень-то и есть – батюшка наш. Разве не поняла?

- Поняла, как же, спасибо. У вас батюшка, у нас – матушка. Можно идти?...

О походе в Белоблядово она никому не рассказала – стыдно.

 

Порошок матери не помог. Ноги по-прежнему истекали бледной кровью, а старуха каждый вечер вручала новый список чудо-лекарств из телевизора.

Своей болезнью она окончательно превратила дочь в загнанную лошадь. Принеси то, не знаю что; сбегай туда, не знаю куда; сделай то, не знаю что. На последнем издыхании Мария бегала и приносила.

Она понимала, что мамины причитания губят их обеих, но не решалась проявить волю – положить старуху в хорошую больницу, обследовать, определить, наконец, что с ней происходит. Вместо этого, мечась между работой, семьей, мамой, поставив крест на Сереже, она бестолково, но старательно выполняла ее поручения.

Скоро мама умерла. В похоронной сутолоке Мария услыхала: залечила дочка…

 

6.

В «Смак» она попала от отчаяния. Чувство утраты всего и всех было так пронзительно и тяжко, что мысли о диване с книжкой забылись, как сон. Дни напролет Мария вышагивала по комнатам, смотрела тупо на пустырь за окном.

Слово не воробей, это так. Талдычила-талдычила, что хочет остаться одна, в тишине и покое, вот и осталась. А, по правде, ничего она не хотела! Только внимания. Чтобы домашние, представив, каково им будет без обихаживания, ценили ее хлопоты еще больше. Но все сбежали. Отдыхай, мама, ты этого желала. Никому твоя суета не нужна. Живи для себя.

Но что было за душой, чтобы рискнуть остаться наедине с собой?! Ни-че-го. Беготня, дерганье, разговоры из пустого в порожнее, отмахивание от неудобных вопросов, шоры на глазах и затычки в ушах – вот ее жизнь. Достойное содержание, ничего не скажешь. Пользуйся, если не противно, богатством собственной души, ничто не мешает. Все дела кончились. Нельзя даже съездить в деревню, чтобы отвлечься, копаясь на грядках: муж, прощаясь, забрал загородный дом, оставив старой семье квартиру.

Аквариум с немыми вуалехвостами хотелось разбить. Почему она не завела собаку или кошку? Почему боялась их возней побеспокоить детей, Валеру? А может, им понравилось, что в доме мешается мохнатое существо, требующее внимания и щедро делящее взамен своей любовью?.. Жила бы собака, Марии было бы теперь, кому выплакать тоску.

Загнанную лошадь не останавливают. Ей медленно снижают темп, чтоб не сдохла. Мария за год лишилась всего, даже собственных страхов – перед кем и чего ей стало бояться? – и теперь неумолимо погружалась в предельно-гибельную пустоту.

Умереть, как бабушка? Стыдно. Катенька велела дожидаться. Приедет – где мама? Нету мамы. На чьем плече она выплачется?...

Надо что-то делать, делать, делать.… И Мария вспомнила примелькавшееся на столбах объявление: «В кафе срочно требуются официантка, повар, бармен». Схожу! Кафе – это люди, это занятие, в конце концов.

Была бы она в порядке, не связала объявление с собой. Никакому кафе она никаким боком не подходила. Что она могла предложить – уставшая, неулыбчивая, растерянная, скучная? Такую тронь – рассыплется, лопнет, как мыльный пузырь. Впору в психушку на профилактику проситься, а не в сферу обслуживания. Но Мария не была в порядке, и потому набрала телефон кафе.

- Всех взяли? Как жалко.… Бармен? А что, вы женщин берете? Ну, если попробовать… Лет много – пятьдесят два.

На другом конце провода хмыкнули и замолчали. Потом неуверенно проговорили:

- Работа, знаете, не простая.… А внуки не будут против ваших ночных смен?

- У меня нет внуков.

- Приходите, в общем. Поговорим на месте.

Ее ни за что бы не взяли, но кафе катастрофически страдало от нехватки барменов. Местные мужчины подобной должностью пренебрегали. Бойкие барышни, доработав до первой обещанной получки, или не возвращались вовсе, или, сказав – а пропадите вы все!- демонстративно переходили в разряд клиентов. И уже от столиков, на весь зал, учили новенькую:

- Эй! Не мухлюй! Разливай мерным стаканчиком! И кофе-то полную ложку сыпь, полную! Не экономь, не свое, все равно в накладе останешься.

Окружающие ржали. Новенькая ничего не понимала. А это была месть обманутых и обиженных несостоявшихся барменш.

Лишь по окончании трудного месяца, едва врубившись в тонкости обязанностей, работница узнавала, что мучилась напрасно, что ее использовали, как кондом на пять минут.

В конце месяца администрация непременно вскрывала недостачу товара. С барменши требовали возместить ущерб за неизвестно когда разбитую посуду, за несходящиеся граммы алкоголя, пропавшие шоколадки, черт знает еще за что. Та, естественно, отказывалась, поднимался ор и длился до принятия полюбовного соглашения: то была притирка, никто никому не платит. Но в следующий раз.… Одни уходили, другие оставались, чтобы доказать свою честность, а по истечении месяца ситуация повторялась. В результате барменши работали на заведение бесплатно, не считая чаевых. В конце концов, трудиться за подачки от клиентов отказывался любой.

Текучка в «Смаке» была устрашающая. Последние дни и ночи хозяйка сама стояла за стойкой, издыхая от усталости. Надо платить, хватит! – решила она сменить порочную практику, но платить уже было некому.

 

Явившаяся на разговор Мария вовсе ее не обрадовала. Скорее, насмешила. Сразу хотелось спросить: женщина, вы немножко соображаете, что делаете? К нам такие, если и заходят, так с дневного жару, в компании подруг, мороженным охладиться. А вы – на работу устраиваться! Вы хоть водку-то пьете? Вы знаете, что такое – ночи со «Смаком»? У вас возраст – как печать на лице, ничем не сдерешь. Смеяться же будут. Домой! К внукам, сериалам, плите с борщом!..

Но, думая это, хозяйка, двадцати трех лет отроду, не могла не оценить умелый макияж просительницы, свежей глади волос, костюма, явно не с базарного лотка. Стройная фигура и высоченные туфли, которые хозяйка сама носить никогда не умела, решили дело в пользу Марии. Пусть неделю простоит (на дольше, посчитала хозяйка, пришелицу не хватит), а она отдохнет, отоспится. Там, глядишь, подвалит кто-нибудь более подходящий.

Мария выстояла за барной стойкой месяц. Потом второй. Начался третий. Касса сходилась копейка в копейку. Обвинить новенькую, которой шестой десяток лет, что в бутылке мятного ликера не хватает пятидесяти грамм, а виски попахивает водкой, у администрации не хватало совести. Да и зачем, если с приходом Марии заведение стало чуть тише и чище. Плохо ли, что юные официантки наконец получили старшего среди равных и в охотку ему подчиняются?

А сама она, пообвыкнув, с удивлением обнаружила, что не чурается окружающего бедлама. Хотя ее по-прежнему отвращали сцены, когда разгулявшееся сборище танцует, срывая с себя потные майки, размахивая ими над головами, разбрасывая по сторонам. Ей не нравилось, что оглушительно звучит музыка. Шокировали проститутки и наркоманы. Краснела, когда просили продать один презерватив.

- Мать, присмотри за столиком, я сейчас вернусь,- говорил какой-нибудь пацаненок и исчезал, с презервативом в руке, вслед такой же молоденькой путане.

Но она почти приняла этот мир, решив, что если он существует, значит, так надо. К тому же, в чудилище с глупым названием «Смак» ее реже стали посещать беспросветные мысли, и крах собственной жизни уже не казался концом света. Вот только.… Если бы вдруг.… Когда-нибудь… в дверь вошел Сергей… Мария все бы ему объяснила, покаялась – теперь бы у нее нашлись слова, которых он так ждал, а она пожадничала произнести.

 

7.

Восемь еще не наступило. У входа в банк перетаптывались в ожидании люди. Мимо проходили клерки. Охранник, углядев их в глазок, услужливо приоткрывал щель и тут же закрывал тяжелую дверь на запор. Словно железо скрывало пещеру Алладина, а не затоптанный пластиковый зал, куда страждущие так и норовят ворваться и размести все сейфы.

Мария отдала в окошко очередные двести долларов и вздохнула с облегчением.

Теперь можно не спешить. Дома ее никто не ждет. Ваня, хоть никуда и не делся – единственный из семьи, сутками пропадает неизвестно где или валяется в своей комнате – то с девушкой, то один. Общение с матерью ограничивается сменой чистого белья. Не за кем даже посуду помыть.

 

Облака цветущих вишен и яблонь окутывали заборы. Невидимые птахи верещали в ветках, довольные обустройством. Рассыпанных по улицам тряпок, мусора, сухой травы, палочек, хватило всем, гнезда большие и малые чернели на стыках ветвей. Вороны, отложив на вечер собрание, копошились в высоких тополях, утаптывая место для кладки.

Мария наслаждалась остатками тишины. Город проснулся, готовился к бою с новым днем. Но еще не распахнулись настежь калитки, никто не выставил в окно динамики магнитофона. Автомобили мирно помалкивали у подъездов в ожидании хозяев. Минут сорок – и ни одной птицы не будет слышно в звуках суеты, стуках-бряках, шарканья, хлопанья, цоканья, завывании сирен, скрипах тормозов и прочем шуме города Дилова.

 

Старый, уставший городок с трудом удерживал навязанное ему звание центра окрестностей. Когда-то было крупное, добротное село Дилово. С началом советской власти его возвысили до ранга города, отбросив лишнюю букву. Расплодились чиновники, появились дома-муравейники. Поля коллективных хозяйств соперничали с обилием частных огородов. Соседство полусгнившей древности и безликой современности придавало городу нелепый вид.

Когда Советы испарились, город совсем было сник, но вдруг, как грибы после дождя, полезли сверкающие стеклом магазины, банки, офисы, кафе и рестораны, и Мария не понимала – для кого они? Какие деньги предполагается тратить и копить гражданам, если промышленность в округе стухла, а угодья медленно, но верно распродавались погектарно неведомым лицам? Но на примере одного только «Смака», где еженощно пропивались огромные суммы, Мария видела – деньги у народа откуда-то есть.

Ну и хорошо – не ломала она голову. И дальше бы так – думала она, по утрам отправляя в кошелек сотню-другую чаевых. Чувство, что всё однажды для всех плохо кончится, отгоняла подальше. Не ее дело. Так человек старается не знать, что заражен паразитами, пока эта мерзость не вылезет наружу, напугав до инфаркта.

- Маша, тормозни! – послышалось сзади.

Мария оглянулась. Ее догоняла Алла Сидоровна, бывшая коллега повыше чином – пока одна сушила кожу среди стеллажей, другая заведовала центральным отделом поступлений и распределения фондов. По возрасту ее давно могли отправить на заслуженный отдых, но правильные знакомства еще со времен советского дефицита уберегали Аллу от буйного ветра и сквозняков.

- Откуда и куда в такую рань?

- А вы? – не ответила на вопрос Мария. – На дачу собрались?

Под ветровкой торчал мощный живот Аллы Сидоровны. Туго натянутые спортивные штаны морщились в складках паха.

- Нет! Огородик недавно прикупила, в самом центре. Картошки, свежей на стол, хочу посадить. Да лучку, зелени для салата, - коллега кивнула на тачку, загруженную мешком с проросшими клубнями, лопатой, граблями, рулоном полиэтилена. – Дача у нас далеко. Поедешь, так сразу на несколько дней. А тут – всё под рукой. Сбегал, сорвал, съел. Ну, как ты?

- Что?

- Как отдыхаешь-то? Ой, я тебе завидую. Лежишь, наверное, днями, сама себе хозяйка. Никуда бежать не надо. Дурацкая, всё-таки, наша работа: люди уже по своим норам, а ты всё в библиотеке торчишь.

- Да, я уже не торчу.

- А что делаешь? Устроилась куда-нибудь?

- Так.… Ищу.

- Ну, ищи-ищи! Найдешь, мне скажи обязательно. Тоже, наверное, скоро уволюсь. Надоело. Лет пять, пожалуй, и хватит.

- А что не больше-то? – съехидничала Мария. – Вы еще женщина о-го-го.

- Не дадут больше. И так уже.… Кстати! Ты последний номер районки видела? Там статья про меня. «Библиотека – ее судьба». Этот писал, Сергей Морозов. Ну, ты знаешь. Помнится, я его часто в твоей библиотеке видела. Он у тебя там читателем, что ли? Был, я имею в виду?

- Разве теперь упомнишь, кто был читателем, кто не был…

- Я ему, честно говоря, сама позвонила. Сергей Иванович, говорю, как хотите, а пишите про меня статью, а то эти молодые профурсетки совсем обнаглели. Смеют нас, ветеранов, учить работать! Ты сначала до моих годов доживи…

- Алла Сидоровна, простите, я спешу.

- Ну, бывай. Так если что найдёшь – звякни!

- Звякну, звякну. Всего доброго…- и Мария торопливо свернула в случайный проулок, чтобы не слушать больше этот напористый голос.

 

8.

Жизнь свела их, словно наказание назначила: и не будет вам отныне ни покоя, ни радости, ни света, ни воздуха, а взвоете тоской лютою, гробовою. И ничем – ни аером, ни воздухом, ни бурею, ни водою дело сие не отмыкнете…

Их нечаянная встреча не предвещала никаких последствий.

Ну, праздник. Фольклорный, на огромной поляне за городом. Она, от отдела культуры, работает на подхвате. Он, само собою, журналист: бегает, фотографирует, интервью берет. У края поляны – автобус, для передышки участников, чаю-водки выпить, переодеться при надобности. Там они и столкнулись.

- Девчонки, - влетел он на подножку автобуса,- есть у кого батарейки? Сели, падлы. Диктофон не пишет!

Мария бросила чай, принялась искать в сумке неведомые батарейки.

- Ты чего суетишься? – удивилась подруга.- У тебя же нет никаких батареек.

- Так человеку надо.

- И что?

- Действительно…- Мария смущенно оставила сумку.- У нас нет, извините.

- Ладно, кумушки.- Сергей убежал. Белая футболка вздулась пузырем от ветра.

- Худой какой…

- Зато прыткий. Этого Морозова все боятся, даже там,- подруга подняла вверх палец.

- За что?

- Умный и очень злой. Говорят, начальников не любит. Чего напишет, тут же скандал.

- А по виду не скажешь.

- Да уж – красавчик. Одни кудри чего стоят…

Вечером они возвращались с поляны, измученные праздником. Вдруг подруга тормознула:

- Пошли-ка в гости!

- К кому?

- А вот, к Морозову. – И она показала на окна первого этажа. – Он здесь живет. Слышишь, музыка: гуляют! Познакомимся. Чего дома-то делать?

- А если прогонят?

- Нас? Не прогонят. Он на баб, говорят, падкий.

- Тем более. Заревнует какая-нибудь, космы повыдерет.

- Как хочешь, а я зайду. Гулянка, чувствуется, что надо! Скажу: пришла, мол, познакомиться. А там – по обстоятельствам. Давай, подруга, не кукся. Уйти никогда не поздно.

Так Мария попала в дом к Сергею. И в пятьдесят лет обрела любовь. Но что она с нею сделала за недолгий отмеренный срок, это обезуметь можно, как говорила бабушка.

 

С первого дня Мария не переставала себе поражаться. Откуда что бралось! Как вообще она могла оказаться в постели человека, с которым едва познакомилась?

Ведь он даже не настаивал. Потанцевал пару раз, а когда все стали расходиться (подругу еще раньше увел кто-то из гостей), сказал – подождите, я вас провожу. А потом просто подвел к кровати, сдернул покрывало и кивком показал – ложись. Ну и… все остальное.… До утра. Всю ночь они смотрели друг другу в глаза. Не отрываясь. Молча. Словно понимали, что это конец: прежняя жизнь оборвалась, а новая так и не склеится. И ничем дело сие не отмыкнете.… Никогда она не видела, чтобы мужчина столько плакал.

Что с ней произошло?!

Почему, зная уже, что любит, зверски, ненасытно любит, изводила Сергея неопределенностями, обманом, нарочитым пренебрежением? Назначала встречу – и не приходила. Мурыжила его весь день в библиотеке, но, в конце концов, вызывала сына и ехала с ним домой, а Сергей оставался один у запертых дверей – недоумевающий и обиженный.

Она ни разу не сказала ему – люблю. Он ждал. Потом спросил. Потом попросил – скажи. Нет, - ответила она. Почему? Ты меня не любишь? Не могу произнести. Тогда напиши, вот ручка, пожалуйста! Нет, нет, нет. Он застыл, как мертвый. Она легла, накрыла его телом, стала смотреть в глаза. Прочти – там! Он отмяк. Но больше об этом не заговаривал, хотя сам осыпал ее и словами, и стихами – любимая, самая, я знал, я знал, моя… Она обнимала его, молча.

Со стыдом вспоминала, как по-новому повела себя, после уже десятка ошарашивающих свиданий: даже не обсохнув от любовных утех, в момент отрывалась от его горячего тела и принималась деловито одеваться.

- Куда ты?- дергался Сергей.

- В магазин забегу. Хлеба дома нет.

- Что, за весь день взрослые люди не могли купить себе хлеба? Мамку ждут?- злился Сергей, и мог с полным правом сказать ей, что никто ее дома не ждет и никому никакой хлеб не нужен. Разве только старой маме, да и то не в одиннадцать вечера. Но он учитывал, что любовница – замужняя женщина, и всякие могут быть дела, вставал тоже, подносил ей трусы, колготки, грустно уговаривал вместе сполоснуться, а она отвечала – дома. Да как отвечала! Резко, обрывая его в желании продолжать. Будто от гнусности отказывалась, а не от душа.

В какой книжке она прочла, что можно так поступать, когда любишь? Какой бес толкал ее унижать Сергея и себя, опуская их встречи до торопливой случки? Она уходила, едва отдышавшись после постели, оставляя позади нетронутый стол с закусками и вином, который он для нее, уставшей от работы, накрывал, фантазируя с салфетками и цветом посуды, и не знала, что он потом со всей этой красотой делает. Выбрасывает в урну? Ест-пьет в одиночестве, заливая тоску? Или звонит подружке, чтобы добро не пропадало?..

Куда подевалась ее хваленая мягкость, вечная боязнь причинить кому-либо малейшее неудобство? Нет, она постоянно упрекала Сергея, что он холост, моложе на целых семь лет и делает, что вздумается, пока она сидит, привязанная к семье. Дошла до того, что выговаривала ему за резкие статьи – чем тебе люди не угодили? Хотя до их знакомства газет в руки не брала.

Она словно мстила, в его лице, всем, кто всю жизнь заставлял ее, вольно или невольно, соглашаться, подчиняться, идти и делать то, чему душа противилась, но ослушаться не могла.

Мария выпихивала любимого человека в муки адовы, а сама цеплялась за привычно-опостылевший мир, чтобы впоследствии провалиться в ту же преисподнюю, но уже в жгучем одиночестве. И горько мучиться от потерянной любви, вины и стыда.

 

9.

Так продолжалось полтора года, за исключением первых счастливых недель, когда Мария думала и хотела только любви. Она, буквально бегом, бегала к Сергею – до работы, после работы, а то и ночью заявлялась. Он открывал дверь, не спрашивая – кто, она тут же в него вжималась, как притянутая магнитом. До постели они добирались, только чтобы отдышаться.

А после ее точно замкнуло.… Однажды, когда Сергей на очередной то ли обман, то ли отказ, заплакал, Мария зло скривилась – иди, повесься. Он смотрел долго и внимательно: хватит. Не могу больше.

- Наконец-то!..

Больше они не виделись, даже мельком нигде не сталкивались.

Мария знала, что Сергей ото всей этой замороки впал в пьянство, бросил свою журналистику. О нем судачили в городе – бультерьер кончился, у него выпали зубы! Даже Валера новость обмусолил:

- Последнюю шавку стравили. Теперь можно спокойно работать, дела делать. Слабак этот Морозов оказался. Обычный алкаш, как все писаки. Жалко мужика, теперь в газете и почитать будет нечего.

Скоро Морозов завербовался куда-то на вахтовые заработки, через полгода о нем почти забыли. Когда вернулся, никто не вздрогнул. Газета милостиво подбрасывала корку хлеба, если никому из редакции не хотелось браться за прискучившую тему посевных работ или школьных КВНов. Мария, видя его фамилию, радовалась – жив.

Теперь, когда у нее ничего не было – ни семьи, ни библиотеки, ни мамы, ни забот-хлопот, когда ее перестали называть по имени-отчеству, ей больше всего хотелось, чтобы в бар зашел Морозов и увидел ее. Наказанную, всеми брошенную. Разливающую водку обкумаренным болванам. Пусть бы посмеялся над ней. Он вправе. А она бы ответила: милый, я так тебя люблю. Мне ничего не надо, только позволь говорить: я люблю тебя, милый, я так тебя люблю!...

 

10.

Солнце слепило. Мария закрылась очками и глубоко, до стона, вздохнула. Надо жить. И ждать. Всё у нее только начинается.

Как у Ирочки – горько вспомнила она недавний визит Ирочки в бар.

 

В тесном городке не помучаешься от безвестности. Ограждай - не ограждай себя от знакомств – все равно в общем котле изваришься, хочешь этого или нет. Бывает, о таких подробностях твоей жизни люди осведомлены, что голову сломаешь, допытываясь – каким ветром? Ведь моды нет ни у кого поздороваться лишний раз, какие там соседские разговоры-посиделки. Кончились общежитские времена. Может, правда – мухами разносится?..

Семья, к примеру, на втором этаже живет. Солидные, в возрасте, супруги, девочка маленькая с ними. Третий год, как вселились, но хоть бы раз здрасьте буркнули. Ни-ни! Словно во вражеском стане обитают, а не в доме кооперативном. Никто и не в обиде. И без лишних здрасьте известно – что за люди, откуда прибыли, в каком детдоме девочку подобрали, почему супружница нервами страдает.

Мария, с досадой понимая, что тоже живет, как на раскрытой ладони, все таки тешилась надеждой сохранить свои секреты нетронутыми. Здоровалась со всеми непременно – любопытство упредить. От субботников не отлынивала, всякие поручения по подъезду выполняла. Лишь бы видели: Скворцовы на месте, активны, на ходу, устают очень, вот и не мелькают семейством. Она – за всех! Располагайте!.. Сердце на замочке держала, ни с кем ни горестями, ни радостями не делилась. Даже с Сережей помалкивала. Впрочем, почему – даже? С Сережей-то более всего, потому как – журналист, мало ли где чего ляпнет…

Когда всплыла Ирочкина история, Мария вспомнила, как однажды мимо нее по утренней улице процокало юное создание в простеньком, но таком алом платье, словно тело во флаг завернули. Шевельнулась тогда зависть: вот идет человек, никого не боится, ничего не опасается. Девушка-знамя. Изначальная победительница.

Вокруг Ирины то и дело возникал в городе какой-нибудь шум, затихая припечатанной сплетней. А потом она уехала.

Но в просторах областного центра не затерялась. Скоро все знали, что та самая девица сделала карьеру юриста, обрела семью и разъезжает на красном кабриолете. Иногда, как тряпка на корриде, она появлялась на телевизионном экране с комментариями громких уголовных сюжетов.

Именно телевидение прославило ее окончательно.

Со дна большого города поднялась сеть мошенничества с продажами в кредит несуществующих автомобилей. Пострадало много народа. Даже Валера едва не попался.

Главной аферисткой, идейным вдохновителем, организатором и получателем денег оказалась наша знаменосица.

Месяц по экранам крутились кадры, как полиция врывается в офис, как мечется по кабинету несуразного вида Ирина: в растянутом свитере, в лыжном шапке набекрень, из- под которой липнут на одутловато-синие щеки жирные волосы.

- Видела стерву? Видела? – кипятился Валера. – Предупредили заразу, документы подчищает. Ну, кино!

С экрана смотрела на Марию запойная баба, в которой от девочки в красном осталась гордо задранная голова.

 

Она явилась в «Смак» будней ночью, перед рассветом. Зал упокоился тишиной. Шевелилась в сонном танце одинокая парочка. Немногие клиенты доглатывали последки.

Мария давно приметила, что никто и никогда, покинув заведение, не оставляет недопитых бутылок. Иному уже в горло водка не лезет, но, давясь и захлебываясь, фыркая от отвращения, он вталкивает в себя последнюю дозу, словно кто давит на донышко его стакана: пей! пей!

- Детство голодное, значит, было, - сделала вывод повариха. – Не приучены едой бросаться.

- Где тут еда-то? Пойло! – презрительно возразила Ольга.

- Не скажи. Что пирог, что водка – всё одно: пища, самая ценная вещь на свете. Я вот, всю жизнь при еде, а даже листика петрушки в тарелке после себя не оставлю.

- Жадничаешь?

- Бога прогневить боюсь. Глянет: сыта бабенка, и не подаст больше ничего. Да и вообще. В нашей стране вечно какая-нибудь заваруха – то война, то революция. Или перестройку затеют. И начинает ветер по пустым амбарам свистеть. Мне, вон, пятьдесят лет всего, а я, как минимум, две голодухи от государства родимого перенесла.

- По тебе не догадаешься,- засмеялась Ольга.

- Ага. Первой не помру, в случае чего. Подкожным жиром подпитаюсь.

- Запасов наверняка по всем шкафам припасла.

- Есть немного. Грех жаловаться. Крупа, сахар, чай, кофе, масло растительное. Неприкосновенный запас на полгода автономного существования. Хоть всю округу бомбами забросай – пересидим, а там видно будет, что дальше делать. Так что… Не осуждай. Пускай человек свои остатки допивает. Пока имеет, что есть-пить – он человек.

И тут появилась Ирина.

- Девки, гляньте! – сунулся на кухню Лешка. – Со смеху помрешь!

 

11.

В дверях бара, раскинув руки по косякам, застыла женщина в норковой, до пят, шубе. Она пьяно водила глазами по залу, то ли выискивая знакомых, то ли ища свободное место. Полы шубы распахнулись. Взорам открывалось тело, облаченное в комбинацию. Голубой шелк очерчивал два этажа тяжелеющего живота. Сквозь кружева розовели полные груди. Наряд довершали красные остроносые туфли на голых ногах.

В углу заржали. Ирина медленно повернула к смеющим лицо.

- Ш-шта?! - грозно выдавила она.

- Здравствуйте, очень приятно,- подоспела Мария. – Проходите к столику за баром. Держим для самых дорогих гостей. Пожалуйста. – Она мягко оторвала Ирину от двери. Та улыбнулась и, навалившись на барменшу, пошла к столу.

- А я вас зна-а-ю!

- Кто меня теперь не знает. Полгода за стойкой стою.

- Обижают?! – женщина остановилась и с угрозой посмотрела вокруг.

- Что вы. Мы здесь все – одна семья. Присаживайтесь. Я вам чаю сладкого принесу. Или кофе?

- Водки!

- Нет, Иринушка. Вначале чаю. Чуть-чуть в себя придете, а там посмотрим.

- Тогда кофе. Двойной эспрессо!

- Слушаюсь…

- Вы почему в шубе? – поставила она перед Ириной чашку и пепельницу. – Лето же.

- Так ведь ночь! В чем мне изволите в бар идти? В ночнушке?

- Нда, лучше в шубе. Вы правы. Ну…

- Останьтесь! Посидите со мною. Не утащат ваш прилавок… Что в городе? Разговаривают?

- О чем?

- Известное дело – обо мне. Главной воровке страны.

- Не знаю…

- Так. Ставлю точки над и. Дело отправлено в архив. Деньги па-а-страдавшим отданы, три года условно получено. По нулям. Опять сама себе хозяйка! Муж остался – прокормит. Но с такой башкой, как у меня, не пропадешь. Только – тс-с-с.… Консультирую тайно. – Ирина заговорщицки пригнулась к столешнице. – Вам – по самому дешевому тарифу.

- Мне, вроде, не требуется,- засмеялась барменша.

- Не говори оп, пока не перепрыгнешь.… А что вы в этом гадюшнике делаете? Я же знаю – вы в библиотеке работали.

- Я? К новой жизни, наверное, возрождаюсь.

- То есть?

- Может, по рюмочке? Угощаю. Что-то весело мне, коньячок – в самый раз!

Ирина, выпучив глаза, понимающе заулыбалась.

 

Мария шла и думала: почему она тогда так разоткровенничалась с девушкой? Чужой человек, подмоченная репутация. Но словно шепнули: можно. Говори, худа не будет. Забудь, наконец, об осторожности, перестань бояться, раскрой рот. Да! Именно! Раскрой рот! Вечно поджатые губы в ниточку. Сколько можно сжирать себя бесплодными переживаниями? Ведь давно всё – рухнуло! Что она бережет? Обломки прежнего существования? Да ничего хорошего не было в прежнем существовании. Муж – блядун, сын – разбойник. Катя – того хуже.

Однажды в ящике письменного стола она нашла пакетики с каким-то порошком. Открыла один, лизнула. Лекарство, нет ли – не поняла. Утром поинтересовалась:

- У тебя там что – витамины?

Дочь вначале побледнела, потом вспыхнула.

- Витамины…

- Безвкусные какие-то.

- Ты пробовала?!

- Лизнула.

- О, Боже…

А потом Мария оформляла для школьников книжную выставку ко дню борьбы с наркоманией. Полистала статьи, почитала рассказы. И догадалась, какие порошки держит Катя в письменном столе.

Залила потрясение жгучими слезами, но дочери не высказала ни укора, ни удивления. Почему? Слов не нашла. А потом и оправдание придумала: ошиблась. Не может такого быть, чтоб ее девочка, хрупкая молчаливая тростинка, черной дурью занималась.

Много позже, когда уже стояла за прилавком, Мария пожалела, что не учинила дочери скандал, не подняла хай, не устроила разгром. Пусть это ничего бы не изменило. Но она хотя бы показала, что любит дитя свое, что не станет мириться с ее смертельным пристрастием. Впрочем, зачем врать.… Тут не пристрастие – хуже. Катенька, похоже, не столько сама пользовалась, сколько приторговывала этими порошками.… Вспомнились странные звонки по ночам, постоянные отлучки в Москву.

- Бизнес у нас с девочками, модельный – объясняла дочка.

- А ты что там делаешь?

- Кастинги организовываю.

Возвращалась всегда в новых дорогих нарядах, тут же бросалась в какие-то хлопоты, переговоры.

- Сколько это стоит? – поинтересовалась мать, бережно погладив новые Катины перчатки.

- Пятьсот евро.

- Ужас!

- Мамочка, в столице иначе нельзя.

Наркодилер. Так, вроде, они называются.… Вместо хая мать делала вид, что ничего не происходит. И Катя продолжала курсировать между домом и Москвой, пока совсем не пропала. Два звонка за последние месяцы. У нее все нормально! Раз так она говорит, значит, так оно и есть.

 

Но возникла из неизвестности пьяная Ирочка, и Марию прорвало.

Впервые она кому-то говорила о себе. Вслух.

Давно накинули крючок на дверь бара, давно улеглись отдыхать девочки. Посудомойка прикорнула у плиты. Ирина куталась в шубу, периодически выпрастывая руку за рюмкой, слушала. А Мария говорила.

 

- Как я жила? Не мудрствуя лукаво. Ни о чем, не имеющем ко мне прямого отношения, мыслить не хотела. Считала, что рассуждения да разговоры – баловство для бездельников. Знакомый у меня был, так он, как расслабится, о высоких материях всё норовил поговорить. Смерть, любовь, поэзия, космос…

- По пьянке?

- Нет, что вы. Как бы благость душевная на него находила. А я, стыдно вспомнить, тут же зевать начинала. Он говорит, глаза сверкают, а у меня такая позевота, хоть рот разорви… Вечно в голове дела крутились, заботы. А какие, спрашивается, дела? Дом обиходить, каши наварить, на работу сбегать? Господи! Суета! Видимость, а не жизнь. Когда рухнуло все: семья, быт – все, у меня в башке, как в бочке пустой зазвенело. Душа мечется, плачет, а заговорить и успокоить ее не могу. Слов нужных не знаю. Увидела себя со стороны – позорище: тупая, зажатая, вечно уставшая, трусливая, неинтересная. На все проблемы один ответ – рассосется! Лишь бы не думать. Никакой ответственности! Пока не лишилась всего, не поняла: жизнь – это ты сама и есть. И если мелочны дела, то и жизнь мелка и бессмысленна. Ой, какая я была глупая! Обо всех, вроде бы, беспокоилась, хлопотала, а никому счастье не принесла. И себе тоже. Полсотни лет – на свалку. Поговорка есть: ни Богу свечка, ни черту кочерга. Это про меня.

- Напрасно вы себя хлещете. У каждого ошибки случаются.

- Жаль, что ни одну нельзя исправить. Давайте, Ирочка, выпьем! За новую жизнь!..

- Вы считаете, что здесь – Ирина обвела вокруг рукой, - ваша новая жизнь?!

- Не знаю. Но сегодня здесь – мое место. Значит, отсюда и начинать. Думать маленько приучилась, и то хорошо. Хоть и невеселые мысли, а мои.

- А я ведь тоже… в новую фазу вступаю. Была богачка, авторитет, теперь – конь в потертой норке. Интересные ощущения.

В дверь застучали.

- Хозяйка приехала! Закругляемся. Кассу сдавать нужно.

- Ухожу. Спасибо, что посидели со мной.

- Это вам спасибо, Ирочка. Навещайте! – Мария улыбнулась и пошла открывать. Солнечное утро предвещало хороший день.

 

***

 

Апрель-октябрь 2008 года