"Видений пестрых вереница влечет, усталый теша взгляд,

и неразгаданные лица из пепла серого глядят".

(Афанасий Фет)

 

Да... Поносила меня нелёгкая по матушке-России.

Вот и сейчас обряжает бабуля в путь-дорожку и наказывает:

- Митюша, будешь в наших краях, не поленись - сходи к бабке Стюре с Митрофаном. Старые они уж теперь, одинокие... Там и поживёшь денёк-два, чем на постоялый двор идти. Посмотришь, где сам родился-крестился. Поди, забыл соседских-то деда и бабку, а? Я им тут кой-чё положила - вот и порадуешь гостинцем. От меня поклонисся.

- А почему одинокие-то?

- Дочка в младенчестве померла. Стюра больше и не рожала. С Митрофаном двух послевоенных сироток приютили - образовали, на ноги поставили - те разлетелись в разны стороны. Родителев теперь и не знают...

 

Управился я с делами, приехал в памятные места.

Май. Капли бывшего дождя срываются с крыш, смачно шлёпаются о раскисшую землю. По-летнему тепло. В лужах хохочет солнышко. Красные флаги трепыхаются на воротах. По тропинкам плетётся-волнуется развесёлый народ - кто с собой серьёзно разговаривает, кто - подруге-приятелю чего-то громко доказывает, размахивает для понятия руками. Трезвые, кажется, только груднички в колясках да голуби, деловито снующие под ногами.

Сегодня праздник - день Победы! Из окон радостно громыхает: "Я на тебе, как на войне-е! А на войне - как... на тебе-е...", "Ты такая страшная - ненакрашенная страшная и накрашенная - страшная!"

 

Иду-вспоминаю с малолетства оставленные улицы. Пытаюсь представить бывших соседей - бабу Стюру и деда Митрофана-старого фронтовика... Как живётся им в наше нелёгкое время? Кручу головой, верчу бумажку с адресом...

Мимо поторопилась женщина - задела тугим животом, выпирающим из пальто. Она тащила за руку рыжего парнишку - тот едва успевал.

- Девушка! Подскажите, где...

- Кого вы ищете? - остановилась женщина - румяная светлоглазая молодуха. Она пухлыми обветренными руками пробовала стянуть полы расстёгнутого на большом животе пальто. - Я назвал. - Пойдёмте, мы живём рядом!

Издали донеслась гармошка. Мальчонка сорвался вперёд. "Сергунька, не упади!" - крикнула мамаша, мне заметила, - "Это дядя Митрофан играет. Они вон там живут!" - Женщина указала на домишко с красной звездой.

 

У ограды зелёная лужайка грелась на солнышке. Дрались воробьи, не поделив хлебную корку. "Кх-хха-аррр!" - откашлялась пролетавшая ворона и, ловко ухватив корку, села на ветку. Щенок потявкивал, виляя пушистым хвостом-бубликом, разгоняя птичек.

Крупный старик в тесной заплатанной фуфайке, покачиваясь на завалинке, ляпал корявыми пальцами по кнопкам хромки. С настроением выворачивал цветастые меха, наклонив голову в солдатской шапке с отвислым ухом. - Сердечная мелодия, рыдая, неслась по округе... Сергунька стоял возле, открыв рот, слушал.

Мы подошли. - Гармонь замолчала.

- Ну как, Сергуха, ночью-то рыбы много наловил? Уху исть будем? - спросил дед мальца, хитро подмигнул матери.

- Ничё не наловил!

Старик отставил гармонь, - А сёдни воды сколь выдул?- снова спросил он мальчишку. Тот мотнул кудлатой головой. Дед, не обращая внимания, продолжал, - Ага... Много, значит. Ну держись, матрас! Обфуришь теперчи всю постель! Рыбы теперчи у мамки с папкой мно-ого будет!

- Не пил я воду! - вскочил карапуз и юркнул в соседнюю калитку.

- Митрофан Евсеич, вот... паренёк к вам. - Женщина ушла.

Я стал объяснять, кто такой, откуда.

Щенок залился звонким лаем.

- Цыть ты! Дай с человеком поговорить! - старик поднялся, отогнал собачонку во двор. - Погоди... вспомню... - он внимательно оглядел меня, - Да-а... вырос.. совсем взрослый, сходственность с отцом больша-ая. - похлопал по плечу, - Айда в дом. Вот Стюра-то обрадуется!.. - в сенцах подивился, - Ак чё ж... не сообщили-то?

- Не хотел беспокоить, - оправдался я.

Дед пошоркал о кружок ноги. Кряхтя, снял с валенок галоши, - Вытирай обувку, ишь грязи-то поналипло... да скидавай - чувяки вон под лавкой возьми-надень, - Подтолкнул легонько, - Проходи...

 

Я вошёл в светлую горницу - сытно пахнуло щами. Осмотрелся. -

У печки в пол-избы, прикрытой цветной шториной, словно, вросший, громоздится кованый сундук с лоскутным одеялом. С подоконников из-под выбитых занавесочек вытягивает сочные щупальца столетник. Свежие половики-дорожки разбегаются по горенке. За вышитым полотенцем таинственно мерцают иконки. Лукаво водит зрачками в такт маятнику кошечка на ходиках. На тумбочке - маленький телевизор, заваленный газетами. Со стены, над высокой кроватью, улыбается лихой солдат в краснозвёздной пилотке. Со своей фотокарточки смущённо глядит симпатичная дивчина. Рядом салютуют две пионерки с бантиками.

 

Мы с дедом Митрофаном присели на лавку у широкого стола с вязаной скатертью, покрытой зашорканной клеёнкой. - Вот так и живём... - Дед поднялся, - А это куфня, - толкнул дверку в стене - худенькая старушка проворно что-то стирала. - Тц-ц!.. Гость в доме, она стирать взялась! - незлобно ругнулся дед, - Стюра! Слышь, чё говорю?! Хватит канителиться-то - гостя встречай-давай!

- Какого гостя? - не поняла хозяйка, выглянула, - О-ой! - обрадовалась, наспех вытерла руки о фартук, обняла, - Митрий?! Сразу узнала! Хм, вот какой стал!.. - восхищённо сказала, шмыгнула носом, - бежит время-а... - бабушка отстранила меня, снова придержала, - А я вчерась весь день икала. Так и подумала, вспоминат кто-то... - спохватилась, - Щас только... свитру в сенях раскину...- Вернулась, забренькала посудой.

- Надолго к нам? - поинтересовался дед.

- Завтра уезжаю.

- На мало чё-то... мож, на ещё останисся?.. - тут же понял, - Ну да, оно, конечно... дела делать надо...

- Дядя Митрофан, это вот... - Я разложил на столе продукты, купленные специально. Поставил бутылочку красненького.

Хозяйка принесла миски. - Вот... картошечка, грибочки, огурчики - айдате-ешьте... капустка вот... холодец рыбный. Пирожки с грибами, энти вот - с морковью. Разносолов больших нету, но... чем богаты... всё с огорода. Без него, не знай, как бы тянули... - Увидела продукты, смутилась, - Зачем?.. Смотри - на столе-то всего полно. - Нарезала колбасы, остальное отнесла в сенцы.

- А это - от бабули, - я отдал старику нарядную рубашку, старушке протянул шаль. Дед тут же примерил обновку. - Погляди-ка - впору! - он кашлянул, пригладил волосы, - Поспасибуй Мане от меня!

- Красивая рубашка! - похвалила тётя Стюра. Накинула платок, - А шалёнка-то как хороша! - тоже покрутилась у зеркала, расправила концы на плечах.

- А ну-ка, старуха, повернись - теперчи дай я погляжу на тебя маленько! Ну-ка, ну-ка!.. - У-у кака ба-арыня! И, правда, к лицу!

Старики радовались нехитрым подаркам. Обнимали, целовали меня. Тётя Стюра прослезилась: "скажи Мане - шибко нам угодила!"

 

- Ну давайте уже садиться будем, - попросила хозяйка, - а то холодец расползётся.

- Ма-ать! Тащи-ка нам крепкой! - скомандовал старик, - Праздник никак.

- Да вот же! - я показал на бутылку вина.

- Оно... спасибо, конешно... но... не по мне это сёдни! Праздник большой - поядрёней надо! Припасли... для такого случая. - Спросил жену, - Ну где у нас там?..

Хозяйка вышла в сени. - Очень ты вовремя, Митрий! - тихо сказал дядя Митрофан, - Молодец, уважил старого вояку! Пока она возится, гимнастёрку надену, чтоб всё - чин по чину! Вон куфайку и шапку с войны берегу да энту гимнастёрку... маловаты, правда... и обветшали малость...

- Смотри, Митя, какой среди нас бравый солдат! - Тётя Стюра передала мужу графин, ласково улыбнулась. Старик гордо крякнул. Жена, с новым платком на плечах, устроилась рядом,- Ох, возилась до одури цельный день - косточки ноют, друг дружке жалуются.

- Вот и садись-отдыхай, - урезонил муж. - Ну что?.. - дядя Митрофан налил самогона, жене - красненького, - Примем за Великую Победу!

Я виновато заотнекивался, отодвинул стакан, мол, не пью...

- Вот те раз! Не пьёшь?! Совсем? - сильно удивился дед, - Как это?.. - Сник. Обиделся. - Ладно... сам знаешь... было бы предложено... Оно, конечно и правильно... - Через минуту придвинул мне стопку вновь.

- Ак чё... даже не пригубишь... за праздник-от?..

- Слышь, Митрий, - попросила тётя Стюра, - Выпей чуток за компанью, - помялась, шепнула, - всё ему помене достанется. Болеет - нельзя много-то. А он, как выпьет, потом уж - без удёржу.

- Ну разве что... маленько...

- Вот - это другое дело! Это - по-нашему! - засуетился старик.

Выпили за победу. Дядя Митрофан повеселел, разговорился, - Вылитый отец, гляди, Стюра! Так же вихры торчат, словно, корова облизала. - Он засмеялся, провёл ладошкой по моему лбу, - Как, Митрёха, живётся-можется? Как там родители, бабка Маня?

Я рассказал, что и как. И полилась неторопливая беседа.

 

Старик был в том возрасте, о котором говорят снисходительно: "Ну что вы хотите - человек выжил из ума". Деда же Митрофана я слушал с удовольствием. Простые слова его, словно, пересыпанные солью-перцем, без труда скатывались с языка.

Стало тепло, я снял пиджак.

- Ты чевой-то разнагишался? - заругался дед, - Смотри-ка разжарило ему! А ну-ка накинь пинжак! - Давно не топлено.

Мы выпили ещё по одной за память всех, кто не вернулся.

- Хозяйка у меня рукодельница, - погордился дядя Митрофан. - Эту скатёрку, к примеру - сама вязала. И занавески на дверях-окнах - на машинке выбивала.

- Да уж не вышиваю - глаза не те. - вмешалась тётя Стюра, убирая пустые миски.

- Носки-рукавицы - не куплям, - хвалил жену дед, - Свитру, котору стирала-жулькала - тоже сама... Половики и те ткёт сама!

- Ну не сама... с тобой же...

- Ага... нарежем-нарежем с ней старое барахло на ремки... а где суседи принесут. Смотам в клубки, она потом и ткёт. Себе и на продажу тоже. Станок-от в сенках. И одеяла сама стегат, ага... Пялы ей сработал. Тоже вон в сенях. Да ты, поди, видал, заходил када... Люди просют, и им рукодельничат. - Старик, посмотрел на меня, - Помогаю ей, конечно, када у самого-то нет заделья. И тку и пряжу пряду. Ну а как же... Копеечка не лишня к пенсии-то.

Жена рассмеялась: - Ну, дед, всё рассказал. Про себя только смолчал.

- И про себя скажу. А чего? Я - и столяр, печник и плотник. И крышу, бывало, покрою, еслиф, кто просил. Сичас ишо, редкий раз, богатым печки кладу - мода, вишь, на русску-то печку пошла. Да вот и гробы... ага. Смерть-то ишшо у нас никто не отменял, - дед невесело ухмыльнулся. - Всё могём... пока вот эти руки делают.- Он вытянул клешневатые руки. - И рыбалю! Сёдня уж карася-то в речке - с гулькин нос, но... кой-как ловится... - Дядя Митрофан поднял стаканчик, - Айда ишо по маленькой?..

- Митрий, щей похлебать не хошь ли? Давеча сладила. Вку-усныя!

Мне пока не хотелось.

- Стюра, впусти-ка Жулика, ишь скребётся.

Хозяйка открыла дверь: "Чтабы веди себя смирно!" В комнату с радостным визгом влетел щенок, опёрся о передние лапы, уставился на меня - неожиданно звонко залаял.

- Эва! Какой дуралей! А ну-ка!.. - прицыкнула хозяйка.

Я дал пёсику кружок колбасы. Он быстро проглотил, тявкнул.

- Ишшо чё захотел? Колбасы ему надо! Губа - не дура! Иди вон своё едево трескай! А нет - так я тя щас... вицей поохаживаю! - Собачонок опустил уши, убежал под стол.

- За Победу! - мы выпили ещё.

 

- Вы ешьте-ешьте, - приговаривала хозяйка, подкладывая золотистой картошечки. Закусывая, я метнул взгляд в окно. Мимо с коромыслом прошла уже знакомая беременная соседка.

- Кланька-то, вишь - опять в положеньи. - заметила мужу баба Стюра.

- Н-ну кобелина, ловко он её опутыват! - дед покачал головой, - Ты, Митрёха, подумай, настругал ей троих - мало! Четвёртого надо! Она тоже хороша кобыла - тыщу раз ей по-соседски говаривали: "Гони его в шею!" - Не слушат! "Люблю!" Кака-така любовь, када мужик дома не живёт по тридцати дён кряду! Где шлятся? Чёрте знат?! А потом отсыпатся цельными днями. А то газетами обкладатся и лежи-ит... чита-ет... Грамотей сраный! Хм... что за мужик? - сплюнул дед, - Ездит всю жизть на бабе, как лиса на битом волке. А она, дура, на двух работах кажилится да на своём горбу всю ораву тянет!

- Да уж... ловчей некуды. - подхватила тётя Стюра, - И я тож думала, грамотей какой - очки носит дак... Думала, инженерит де-то... А он... хм... в пупке цельный день ковырят. Ай, ну их! - отмахнулась старушка, - сами разберутся! Да! Чуть не забыла - ведь они в вашем, Митя, доме живут. Ещё Кланькины родители у твоей бабки-Мани дом-от купляли. Ладно, давайте вот... пока горячи... - извинилась, - Постны, правда... Ну вот сметанку кладите. - Тётя Стюра поставила тарелки со щами. - Ты, Митрофан, мякушко ешь, а горбушку-то - в суп покроши. И кусочки отмети от себя в хлёбальну миску, чтабы ногами не растоптались.

- Обезлюдел посёлок: из шести десятков изб... только в половине-то народ и остался. Молодежь норовит в города удрать! - воспламенялся дед после очередной стопки. - Народ сичас... как с ума все посходили, - он печально посмотрел на меня, - пьёт народ... запиватся. А пахать-сеять... Чапай будет... ага! - Дед Митрофан вдруг разозлился, заиграл желваками, легонько поколотил по столу кулаком, - Тьфу ты, яз-зви их-то! Они вон луче провода со столбов на пропой посымают, а ты неделями без свету сиди! Телевизар не показыват... А ведь он, как веник, должон всегда быть под рукой. Энтим лоботрясам проще козу, либо поросёнка у стариков со двора стащить, чем самим руками работать!

- Оно та-ак, - горько поддакнула тётя Стюра. У нас, Митя, намедни-то... борова прямо из стайки спёрли. Даже не слыхали, как...

 

- Ладно, бабка, не горюй! Живы будем-не помрём! На фронте и не тако перживали! Веселись, праздник сёдни!

Дед бросил на клеёнку ложку. Тряхнул головой, поправил гимнастёрку и пошё-ол... пошёл бочком: "И-и-и... эх-ма, буки-баки! Искусат меня собаки!" - забубнил он и раскинул большие руки. И гоголем заходил по избе, - "Искуса-а-ат меня соба-аки!" - приплясывал дед, сбивая половики. Хлопал по валенкам ладонями-вилами: "Буки-ба-а-аки! Искуса-а-ат меня-а собаки-и!" Шлёпал себя по сморщенной шее, по впалой груди, задевая медали. Наконец, вспотел, тяжело осел на лавку. - Ох-х... Митрёха-а... я ведь... ой, да чё там говорить!.. - махнул пятерней, отдышался, - Я-то после фронту молодой ишшо совсем был, кр-расивый! Вон, на стенку погляди, какой я там орёл! - Дядя Митрофан вытер пот, - Девки за мной... табунами бегали! Да-а... А она вот... перва добежала, касатка-рябушка моя! - старик ухмыльнулся, вспоминаючи, обнял жену. Та подала ему полотенце:

- У-у.. стрючок старый! Уж сиди нето... "перьва добежа-ала"... Кто до кого добегивал перьвея, вспомни! да на мою карточку вон тоже погляди! - жена примяла влажные мужнины волосёшки, - И чего хорохорисся? Ну?.. Обязательно плясать надо? Сердце бы пожалел. - Хозяйка поднялась, - Отдохните пока - чуть погодя, чаю попьём.

 

- Слышь, старуха, а где у нас Жулик-от?.. - Дед заглянул под стол, - А-а-а... посмотри-ка - нагадил!.. - воскликнул он, - Ты чё же это делашь-то, а? леший тя дери! И не стыдно? - спросил он щенка, - Чего глаза упрятал? Выдь-ка сюды!- ткнув мордочкой собачонку о половик, дед приказал, - А ну айда-давай в сенцы уходи! - убрал за псинкой, - Там у его своё корыто есть для энтих дел. Пущай привыкат. - Пёс в сенях заскулил. - Не веньгай! Научись выспражняться, как следоват! А то - ишь ты!

Вскоре сердце старика обмякло - впустил щенка. Тот виновато свернулся калачиком у хозяйских ног, сладко задремал. Дед ласково погладил собачонку, - Смышлёный пёс!

- Ну... ещё по чуток... за твово, Митрёха, деда Тимохфея - не во время он ушёл... в армии даже не побывал... хм... шахта... будь она неладна! А Тимохфею пусть навечно земля будет пухом - одной семьёй росли... - Старик освободил стаканчик, - Раньше, когда пацанами-то были... мы ведь неплохо жили. Сы-ытно. - Сделам, бывало, тюрьку* с квасом ли с водой... как натрескамся-налупимся. А сверху - картошки наглотамся. Брюхо-то понабьём - оно и хорошо-о-о... Глядишь, желудок обманули! А потом бегам с твоим дедом - пердим, прости господи... только треск стоит... как на войне! - дядя Митрофан хохотнул, - А то сухарницу едим цельный день... как наварим чугун ведёрный и - сытыя! Так вот и жили... а чево? А энти... безлошадны да бескоровны... всю жизть испоганили, вишь как... - Дядя Митрофан на минуту задумался, - Да мы и сичас живём - слава богу! - Я - на лавке, старуха вон - на своём сандуке с приданым, - засмеялся он.

 

Старик взял хромку, растянул. Гармонь затосковала, и бабушка вдруг тонюсенько запела, живо поглядывая на мужа: "На ём защи-итна гимнастёрка-а... Она с ума-а-а меня сведё-от..." Дед браво забасил: "она с ума-а-а меня-а сведё-о-от!"

Защемило моё сердце - перед собой увидел я молодых и счастливых ребят.

Я не спрашивал о дочках, чтобы не расстраивать стариков. А те и не заикались.

 

- Дядя Митрофан... расскажите о делах фронтовых... о войне...

- А чё там интересного? - неожиданно для меня недовольно ответил дядя Митрофан. - Геройского ничё такого не сделал. - Я уронил взгляд на медали. Старик понял, - Нет, Митрёха... орденов да ратных медалей не ищи - не заработал. Энти вот, - он ковырнул слоистым ногтём висюльки, - энти - все после войны дадены... юбилейные. Я, Митрёха, был простым фронтовым... работягой. Рядовым ушёл, рядовым пришёл. Оно, конечно, есть, что вспоминать. А, главно-то есть... кого поминать. Дак я друзей-товарищев своих и не забываю... И чем ближее к черте... всё время говорю с имя... не только в праздники... - Дядя Митрофан загрустил. Лицо разгладилось. Взгляд ушёл в прошлое...

Он убрал гармошку. Начал рассказ.

* * *

"На фронт молоденьким взяли. В пехоту. Деревенских было много - в кого ни ткни! Оно, конешно, и курски мужики и саратовски, и сибиряков - не меряно. Но сдружились мы с деревенским - Андрюхой Железновым. Ну вот... Письма на войне - самая большая радость. Почта за фронтом не успевала, зато, потом письма-то пачками несли. Так мы прежде сами читам, а уж после - друг дружке. А в пи-исьма-ах... всяка всячина! Ждёшь из дому-то вестей хороших, а они... хм... такое понапишу-ут... ой... тот умер, другой похоронку получил, третьего обокрали, у четвёртого жена загуляла... Думашь, зачем пишут, када без ихних новостей на душе невкусно. Ага... Вот и у товарища мово - Андрюхи, исторья... - Парень женился, через полгода на войну забрали. Жена у его родителев жила. Да, видать, гулять взялась. Вот и писали ему, чё было-не было... Он, бедняга, веришь, белугой ревел, не гляди, что мужик"

 

Тётя Стюра в сенцах хлопочет, вёдрами громыхает.

Дед Митрофан покурил в форточку, громко заметил: "Мать, прикрой-ка вороты, кабы чужой не зашёл кто". - Сел за стол, прищурился в задумчивости: "Мысли торопются...".

 

- "Эх, Митрёха, много всякого было. Иной раз вспоминаю... Потрепала нас война... - сколь друзей-товарищев потоптали, заживо позасыпали в траншеях "тигры" да "пантеры". Сколь потонуло в ледяной воде нашего брата-пехотинца в переправах..." - Дед покусал губы, - "Денёчки... фронтовые... И в лютые зимы в траншеях с голодухи... звёзды считали. И в землянках вшей кормили... Бывалчи, сначала вшей с лежанок веником повыметем, а уж потом... спать ложимся.

А тут, хм... вспомнил свово украденного поросёнка, да чё-то на память пришло, слышь...

Прям, картинкой вижу -

 

Полгода войне. Зима. Снегу полно. Человек двадцать нас. Тяжело идём. Бойцы падают с усталости да с голоду - мало-мальски припасы, каке имели - все проели. Сделали привал. Отдохнули чуток, командир подзыват нас с Андрюхой Железновым: "Пока мы тут окапывамся, - говорит, - смотайтесь за провизией". Километрах в пятнадцати, дескать, селенье должно быть. Там-де и раздобудете поисть чего.

До-олго мы по лесным сугробам колупались. Уже из сил выбились. В брюхе урчит, голова на шее едва дёржится - об еде не думаем. Выкатились кой-как на просеку. Вкусно печным дымом запахло. Видим - развалюшка в снег уткнулась. Во дворе стирано бельишко плачет-воду роняет. Присмотрелись-прислушались - вроде, нет немца. Откудаф у нас и прыть взялась - двумя скачками влетели в избу. Хуторянка, вишь, даже не испугалась. С палатей любопытные головёнки свесились. Мы с Андрюхой хватанули бегом едево, како на столе было - голод-то не тётка...

Глотам, а сами бабе рассказывам, что-де товарищи помрут, еслиф съестное чё не притащим. "Сядьте, поешьте спокойно", - сказала она. Сама вышла из избы-то. Мы насторожились-забеспокоились - вдруг немцев приведёт?

Слышим... визг поросячий... Глянули в окошко - женшина за верёвку борова тянет. "С собой возьмёте", - говорит. Оказывается, до вчерашнего дня тут хозяйничали немцы - всех курей порубили-пожрали. Она борова-то спрятала. А нам вот... вишь... сама привела. У меня, дескать, мужик-от тоже на фронте. Поди, мол так же вот... провизию промышляет де-нибудь. Ой... Порось вижжит, вырыватся, почуял, что последние минуты доживает. Еле поймали - закололи. Картошки нагребли в подполе. Хлеба взяли. Хозяйка рёвом заревела - порося жалко. Дак и нас-то жалко тоже. Провожат: "Быстрей, мужики", а сама фартуком слёзы утират.

Прём тушу поочерёдке. Скорей бы поспеть - там братва ждёт-не дождётся! Боров-то пока тёплый был - хоть и худой, а шибко тяжёлый, а застыл, полегчей стал. Идём-ползём по сугробам-то, а до места никак не докувыркамся! Господи ты боже мой! Чё-то... вроде... заблудились... Слышим, пальба, выстрелы де-то... будто, танки тарахтят... Тут ветер засвистел, всё потемнело. Небо, кажись, вот-вот упадёт-накроет. Метель колкая закружилась. Подзёмка сахаром хрустит под брюхами. Продирамся сквозь кустарник, а кустарник-от злой - по глазам так и хлещет. Копошимся в сугробах - волокём порося да мешок с хлебом-картошкой... Снежура за шиворот понабилася. Сначала-то хлюпала, а с ветром мокра одёжа колом позастыла. Всё нутро заледенело. У Железнова хоть шапка на лбу, а у меня так и вовсе пилотка - уши там пообморозил." - дядя Митрофан потрогал уши. Те варениками висели на худой шее. - "Ну дак вот... сколь мы плутали уж и не помню... а когда вышли на место с боровом-то... кормить уж было и некого... Глядим... кровища по снегу размазана... товарищи наши... растерзанныя... по полюшку размётаны. Нашли мы тогда с Железновым всего троих живых-то... раненные были".

Дед глубоко вздохнул: "Выпьем за упокой ихних душ!" Он обтёр ладонью рот. Призадумался.

 

"А тут ещё случай... ой, кажный день - случаи выходили!

Первой весной дело было. - Конец апреля. Проливной дождь. Нас - человек полтораста. Тащимся. Грязь месим. Вещмешки за спинами. У кого ружьё висит, у кого - лопатка по заднице колотится. У меня сапог чавкает - каши просит. Подмётка с портянкой по грязи тащутся. Присел на камень, нарвал из портянки ленточек, затянул подмётку - пошёл дальше.

Промокли все до нитки. Шинели раскисли. Сами как цуцыки - зуб на зуб не попадает. Пришли на место. Быстрый снег повалил. Нахлобучило... с метр, наверно. Холодные-голодные взялись траншею рыть. Земля-то сверху склизкая, а снутри - мёрзлая ишо. Всю ночь долбались. Лопат не хватат, ломов - тоже. Так мы... где палками, где суковинами ковырям, а где и просто голыми руками снег с землёй выкидывам. Кой-как подкопались. Ночью гороховой похлёбки получили на брата по половинке котелка. Спирту чуток. Согрелись маленько. Два дня с траншеями колдыбались. Устали как собаки! Намёрзли-ись, ох...

Немчура - перед нами, метров за двести. Тоже отгребаются. Никто не стреляет - ни мы, ни они. Готовимся к бою. Кто письмо на коленке пишет, кто молится. Утром, затемно, плеснули щей - каждому негусто. Остограммили.

 

И вот оно - Командир приказал: "в атаку!".

Патронов - кот наплакал. Ружья... яззвило их в душу! - одно на двоих... да и те... хм... половина из учебки - с простреленными стволами!

Ну что ж... сам, поди, понимашь, кака будет атака... хм... с голыми-то руками". - Дед сощурился от дыма, ухватил двумя пальцами окурок, жадно вдохнул, поплевал, - И у меня вместо винтовки - лопатка. Строчат немецкие пулемёты. А нам их любой ценой подавить надо. Чем? Вот и кумекай..." - дядя Митрофан сердито процедил: "Косит нас немец, как молодую траву... Страшно. Я бегу-бегу на карячках... да к земле припаду - обнимаю её. Чё мне тада?.. двадцати ишо не было. Ох... жить охота! - Слезьми-соплями реву: "Спаси, Землюшка родная!" А кругом рвёт, свистит, гудит! Земля ходуном ходит, с огнём к небу подыматся - жуть!.. Ад кромешный! Смотрю: там солдат распластался, тут... Дак один-то упал - поднялся и дальше побежал, а другой упал... так и остался лежать.

 

С вражьей стороны ударила миномётка. Вижу: сбоку - воронка. Прыгнул туда. Дружок, Андрюха, подлетел - рядом бухнулся! Вдруг толкануло в спину! Потемнело в глазах. "Ну, - думаю, - всё... "прощай, мама!" Оклемался маленько... потряс головой... живой, вроде. Слышу, Андрюха стонет. Гляжу: а у него-о... Боже праведный!.. кровища кругом с грязью перемешана... Белые кости... наместо ног торчат. Оторванные ноги с сапогами да с кусками штанов... по сторонам разбросаны. Я чуть ума не лишился!" - дед крупно задышал, с трудом проглотил комок, - "Андрюха кровяной пеной пузырит: "пристрели-и... умо-оляю-ю..." Ну разве ж я пойду на такое?.. Скинул свою рубаху. Сам голый, но жарит всего! Руки трясутся. Только что не реву в голос - крики в груди держу. Взялся рубахой-то обрубки друговы перевязывать: "Потерпи, браток!" Не потерпел Андрюха... откинул голову с кровяными сосульками... Сколь жить доведётся - не забуду!" - рассказчик поперхнулся, рубанул столешницу ладонью, - "И завыл я нечеловечьим воем! Пули свищут, а я ору-матерюсь во всё горло!" - Старик перевёл дыхание, зашептал - "и тащу дружка мово... мёртвого... по полю... Чё тащу, куда?.. - сам не знаю..." - дядя Митрофан обхватил виски ладонями, скривился, губы задрожали: "душа горит..." - Он маханул стаканчик, занюхал кулаком, высморкался: "Андрюха... Пухом те земля! Царство небесное..." - закрыл глаза... затянулся сигареткой. -

 

"Немцев заткнули с тыла наши танки. Много полегло ребят в той мясорубке...

А я... очнулся в санитарной палатке. Перевязанный. Плечо огнём горит. Осмотрелся - кругом раненые вповалку лежат. Стоны, вопли, рёв... Мужики детями плачут. Да... Не буду много расписывать, скажу тока, что отвезли нас лошадями до станции. Товарняком отправили в госпиталь - бывшу поселкову школу. А та-ам!.. - Местов на всех в само-то помещенье нету. Кто на соломе прямо на улице у домов валятся. Это в холод-то! Другия - лежат-грудятся кучами, чтобы теплей было... Лично меня поместили в каку-то сараюху. На кормёшку в очереди, бывалчи, до одури настоисся, пока поешь раз в сутки. Ходили по ближним деревням - на жратву меняли у кого чего есть. Которы-то раненыя, бывало, так дообмениваются... что... веришь-нет, в одних портках остаются.

Я считался ходячим. Таким раны не обрабатывали, нову повязку сверху старой приляпнут и - хорош! Сколь-то дён прошло - плечо моё прям заполыхало! Боль наизнанку ключицу выворачивать взялась. Сердце, иной раз, та-ак захватит... волком вою от боли! Когда распороли с плеча кровяной-то панцырь, оттудава... черви живыя и посыпались! Вонища... у-ух... Прости меня, Митрёха, Христа ради, что за столом... поминаю такое, но... сам просил... Да-а... Ну вот тада тока и обработали по-настоящему. Короче говоря, вскорости отправили нас в Челябинск. Пока ехали тоже натерпелись: без воды, без еды... Не берусь уж больше сказывать, но только в тамошнем госпитале и отоспался. Да и с едевом-то, конечно, получшело. Потом - снова фронт. И... новыя исторьи.

А каке... я те до другого разу оставлю".

* * *

Дед Митрофан, сутулясь и вздыхая, подошёл к образам: "Матушка-заступница, Пресвятая Богородица..." - губы его зашептали молитву, - "... Пущай земля всем товарищам моим, усопшим... пущай им земля пухом будет! Всем".

Старик похлопал меня по плечу, поглядел в оконце.

- Вишь, Митрёха, весна на дворе... листочки проснулись. Хорошо-то как... Нет, не ценим жизть - дар господний... не ценим... А вот как петух клюне-ет... Двое нас, фронтовых, в прошлом годе было. Ноне я один остался... Да... Школьники вон вчерася... кисет подарили...

Дед сел на сундук, натянул на голову резинку с очками, взял с телевизора газету, положил на колени, - Читал, чё пишут-то? - он постучал серым пальцем по газете, - Вишь, казна деньги в долг даёт - бери-не хочу! Хошь, стройся - ферму каку ли чё... а хошь, дело своё затевай!- Поросят заводи хоть тыщу штук, - старик невесело усмехнулся, - только глаз востро держи, чтабы не украли! А то поле-огород засевай хоть картошкой, хоть... кулубникой. - Глядя на меня поверх очков, сказал убеждённо, - Нонче только лентяи не живут нормально, вот што я тебе скажу. - Помолчав, пригорюнился, - Ох, Митрёха, умирать-то как неохота... Счас тока самый и пожить бы... Да молодежь торопит-подталкиват, мол, ослобоняй... А так... скинуть бы годков... с десятка два-три... Я бы показал вам, нонешним-то, как жить надо при сичасном положеньи! - Дед хрякнул кулаком об стол. Приподнялся, было. Ноги не сдержали - снова присел. Развернул газету. - Та-акс... поглядим... чё нам пишут... Вот, смотри, чё пишут:

"Сегодня российская деревня с переломанными костями - она унижена, оплевана, пропита, распродана... Но дух крестьянский все так же крепок. И поэтому мы верим, что, благодаря деревне, Россия поднимется с колен и вновь станет мощной державой"

- Вот! И я об тем же! - Дядя Митрофан прямо посмотрел на меня. - Я больше те, Митрёха, скажу: я - ста-арый воробей... стреляный... и знаю, нутром чую - вытащимся из болота... вы-та-щим-ся... не впервой! Люд наш... могутной... Ага...

Я удивился - народ винит-костерит теперешнюю жизнь, а деду при своей бедности видится радужный просвет.

Мы проговорили до сумерек.

 

- Чего же на память-то подарить эдакое... заветное?...- тётя Стюра встала посреди избы в растерянности. Хлопнула себя ладошкой по лбу - Щас! - Вынесла из кладовки большую цветастую подушку и хозяйственную сумку. - Вот, подушшонка пуховая! А тут... в банке... компот брусничнай.

- Хм... нашла заветный подарок - подушку! - хмыкнул старик, хрустя газетой.

- А я думаю - неплохо! Сама подбирала - пушинка к пушинке. Чистый лебяжий. Думаю, Мане пондравится.

- Ну вы тут разбирайтесь, а я... засну маленько... здеся, на сандуке... - дед Митрофан позевнул сладко, протяжно, - Слы-ышь, мать, сы-ыростью-ю сквозит откудаф-то, о-о-хо-хо-о... - Приоткрыл шторку, - А-а... вон вишь, небо осердилось. К дожжу, должно. А ты постели Митрёхе на печке. Да не забудь кошму под перину подоткнуть... Обряди-и его в до-оро-огу-то как сле-едо-оват... о-охо-хо-о...

- Да сделаю всё! Спи-давай!

Старый солдат, не снимая очков, побрякивая медалями, устроился прямо в валенках на сундуке. Укрылся вчерашней газетой, засопел...

 

=========================================== ==

*тюрька (тюря)- на Урале - квас либо вода с ржаными хлебными крошками, репчатым луком, солью.