Солнце в двести двадцать ватт включилось ровно в девять.

Тёплый ливень из ста восьмидесяти дырочного решета расплескал нестриженные волосы по лбу.

В рот – изо рта, в рот – изо рта – так полощут рот, выплёвывая использованную воду - фонтанчиком прямо перед собой.

 

 

***

 

 

Представление уже закончилось и почти все артисты разошлись по домам.

Я один сижу в гримёрке и смотрю на себя в зеркало. Я ещё не смыл грим, моя хохочущая рожа продолжает выступление.

Сегодня я, наконец, решу для себя – кто я.

Хороший или плохой?

Мне надоело постоянно думать и помнить о том, что другая жизнь рядом.

Всё – с меня хватит. Надоело! Сегодня я решу!

Я заберу всё или уйду к чертям.

Сегодня я решил взвесить всё.

Всю жизнь я шёл по черте. Иногда я делал шаг влево, иногда меня клонило вправо. И вот, наконец, пришло время сделать выбор.

Мне сорок пять лет, тридцать три из них я работаю клоуном. Полжизни с носом-помидором, как вам?!

 

Впервые, я осознал себя гадом в одиннадцать лет.

 

Я не был зачинщиком – я то есть вообще никогда не лез вперёд. Просто так получалось что я шёл сзади и повторял всё за теми кто вёл толпу. Я получал крохи, но проглатывая остатки я ощущал себя частью этой толпы и мне этого вполне хватало.

 

Очередь облизать бутылку дошла и до меня. Я только успел выскочить на улицу, как меня тут же вывернуло. Я сидел на корточках и смотрел на тянущиеся изо рта к земле шнурки слюней минут тридцать. Никто не вышел и не поинтересовался, как я себя чувствую – в нашей каморке было темно и люди сидящие внутри не обращали внимание на внезапно исчезнувшую тень.

Когда я вернулся она уже лежала на столе без сознания. Их было семеро – я восьмой.

Он вытащил из неё бутылку и громко заржал.

 

- О! А наш сопляк-то тоже хочет!

- ДАВАЙ! ДАВАЙ!

 

У меня кружилась голова, я сгибался в рвотных позывах, но мой желудок был пуст – последние капли желчи уже успели засохнуть на моём лысом подбородке. Громкая музыка из разорванных динамиков вдалбливала мне в голову ощущение всеобщей эйфории. Кто-то стянул с меня штаны и под надрывные крики пьяных бритых голов вторая девчонка схватила меня за член, яйца сжались и по телу пробежали мурашки, она размазывала помаду по моим складкам и иногда сплёвывала себе под ноги. Из её губы сочилась кровь, пару раз она останавливалась и непослушными грязными пальцами выковыривала из тюбика остатки чёрной помады. Размазав жирные комочки по губам и щекам, перепачкав нос, она вновь с усердием принималась запихивать мой детский член себе в рот.

 

- ДАВАЙ! ДАВАЙ, СМОРЧОК!!!

 

Её жёлтая рвота стекала по моим коленям – мне было всё равно, я "глотал со стола крохи" и чувствовал себя таким же, как они. Я осмелел: схватил её за волосы и вогнал эрекцию прямо ей в горло. Она пыталась кашлять и задыхаться, а я давил ей на глаза и орал песню сорвавшимся голосом. Кто-то из них оттащил от меня эту лягушку и я снова услышал вопль:

 

- ДАВАЙ! ДАВАЙ! ТЫ ЖЕ С НАМИ! ПОКАЖИ НАМ!!!

 

Я подошёл к той, что лежала на столе и с силой вставил в неё. Я даже не знал, куда я вошёл – просто я чувствовал, что там было место и я продолжал двигаться. Они растянули её ноги в стороны так, будто она всю жизнь занималась художественной гимнастикой. Я продолжал орать сиплым голосом, они рвали её грудь. Я чувствовал, как мои ноги прилипают к её телу, она истекала кровью, но мне было плевать. Рваные динамики вбивали в мои ноги ритм и я подчинялся.

 

- ДАВАЙ, УРОД! ДАВАЙ!

 

Я думаю, что она уже была мертва в тот момент и не чувствовала боли. Но так я думаю сейчас – тогда мне было всё равно.

 

Иногда быть тенью всё-таки хорошо – когда они, с опухшими глазами, всемером сидели на скамье подсудимых, никто из них не вспомнил обо мне.

 

В цирк меня привёл Ваныч – гардеробщик. Он увидел, как я играл с соседской собакой и решил, что у меня талант. До этого меня никто не воспринимал всерьёз, а тут вдруг «талант»! Да я за одно только это слово готов был сделать для него всё что угодно. Конечно, я согласился пойти с ним в цирк. Я отлично помню тот день – самый разгар весны, отличная погода, солнце уже начинало греть по-настоящему – по-летнему.

Он показал мне всех животных и даже завёл в клетку к тигру – я сначала боялся, но, когда Ваныч разжал тигру пасть и показал мне, что у него нет зубов, я согласился и погладил большую полосатую кошечку.

 

- Цыган вырвал все ещё в детстве – чтоб не рыпался.

- Жалко его.

- А чё его жалеть-то?! Они ж сволочи людей в Африке жрут!

- Людей в Африке?

- А что? Африканцы, брат, тоже люди.

 

Мы выпили за знакомство и вечную дружбу две бутылки какой-то гадости. Я почти сразу отключился и цирковой гардеробщик отнёс меня в стойло к лошадям.

 

Так закончилось моё детство. Когда я проснулся, мы были уже далеко от города и прощаться с матерью было поздно. Голова у меня трещала, в заду саднило, а гардеробщик Ваныч как-то странно всё посмеивался.

 

- Ну, чё пацан, во взрослую жизнь вписался? А ты не горюй – чего у мамки-то на шее висеть? Не интересно ведь – а с нами мир посмотришь. Ух, шпана, да себя покажешь! УУУУХА-ХА-ХА!

 

Тётя Ося – сказала:

 

- Будешь мне помогать.

 

У тёти Оси, как у тигра, зубов не было, поэтому говорила она очень непонятно и первое время я её совсем не понимал. Когда она ругалась, слюни из её беззубого рта летели во все стороны.

 

- Будеф ме помогать – вот что сказала тётя Ося.

 

- Животных коумить и аену мести. Аена у нас больфая, от и будеф ме помогать. ПОЯУ?? Я СПАЩИФАЮ, ПОЯУ МЕНЯ?!

 

- Да – говорю – понял. И впредь старался разговаривать с ней как можно меньше.

 

Цирковая арена по началу и впрямь казалась мне огромной. Я ползал по ней с тяжёлой совковой лопатой и по нескольку часов собирал говно, которое мне после рабочего дня оставлял чрезвычайно добрый и старый конь по кличке Сизый. Потом я освоился, научился халявить и работа спорилась.

 

Сизый давно уж сдох.

Никто по нему не горевал. Ваныч разделал тушу и наш единственный зубастый зверь – медведь Андрей жрал своего партнера целый месяц. Я сохранил череп Сизого – он до сих пор стоит у меня на шкафу – значит память живёт.

 

В принципе, в цирке ко мне все относились хорошо – запойный алкаш Феофант – загадочный жонглёр виртуоз, обучал меня своему делу и говорил, что я когда-нибудь стану его преемником, но спустя месяц он убедился, что руки мои растут совсем не из того места и наши занятия потихоньку сошли на нет; тётя Ося меня иногда даже хвалила – как она выражалась – «за усеудие», но однажды мне и от неё всё-таки крепко досталось: беззубая Ося, засовывая в рот ложку с супом, свободной рукой всегда подтягивала кверху нижнюю губу, при этом она громко всасывала в себя жидкость и вообще всячески старалась удержать суп во рту, но он всё равно вытекал ручейком из левого уголка рта – её это страшно злило, а меня наоборот – очень веселило – за свой смех я лишился четырёх зубов. Обиженная Ося и карлик Малюта привязали меня к столбу, закрыли рот и восстановили справедливость, пробив шваброй дырку в моей улыбке. Это был урок – я больше никогда не смеялся над чужим горем.

В цирке пили все. Никогда не верь пьяному человеку – это был мой второй урок.

Алкоголь изменял даже постоянно спокойного и необычайно интеллигентного фокусника Зураба. Почему-то меня не удивляли его зайцы-голуби из чёрной шляпы и бесконечные ленты связанные из разноцветных платочков – меня завораживала его походка. Когда он уходил со сцены, возникало ощущение, что его ноги не касаются земли. Его тело, облачённое в сверкающий звёздами, чёрный занавесный материал словно сгусток горячего воздуха, гонимый ветром быстро, но грациозно вплывало в главную цирковую гримёрку – «КАБИНЕТ» - внутри раздавался щелчок и через час, волшебство исчезало – из «КАБИНЕТА» выходил здоровенный Зураб – он был одновременно и директором цирка и фокусником. Зураб-директор всегда носил коричневую жилетку, золотые часы на цепочке и наклеенные усики. Ещё он курил сигары – толстые, похожие на грязные пальцы рабочего. В конце дня Зураб обычно срезал кончик сигары длинным ногтем указательного пальца и, покачиваясь на тяжёлом дубовом табурете, подолгу смотрел куда-то вдаль, выпуская изо рта красивые кольца дыма.

 

Пьяный Зураб предложил мне лечь в ящик, который он обычно распиливал на своих представлениях.

 

- Давай, мальчишка, полезай в этот чёртов гроб – я раскрою тебе свой секрет! Ты же хочешь узнать, как я это делаю?!

- Да, дядя Зураб.

- Вот так, умный мальчик.

 

Вот так меня изнасиловали во второй раз. Зураб перевернул закрытый ящик крышкой вниз, снял одну половину и вставил мне в зад одну из своих сигар. Мой разорванный гардеробщиком сфинктер тогда ещё продолжал кровоточить.

 

- Ах ты, свин! Да ты же даже не целка! Ты посмотри на себя, жопастый ты развратник! Не смей стонать, пидор! Это же твоё привычное дело! Твоя задница – что пасть у нашего тигра!

 

Потом он дал мне водки и заставил рассказать, кто разорвал мне задницу до него.

 

На следующее утро я видел, как Зураб пинал Ваныча в лицо. Это был последний раз, когда я видел старого гардеробщика.

 

- УУУУУУУУУХА-ХА-ХА-ХА! Ну, пацан, ты даёшь! ХА-ХА-ХА!!! МАЛЮТА ВЫБИЛ ЗУБЫ?! УУУУУУУУУУУХА-ХА-ХА!

 

Теперь Зураб приходил ко мне каждый вечер. Он курил свои сигары, а потом, как бы невзначай снимал штаны. Сначала я злился, но потом мне стало уже всё равно. Даря Зурабу маленькие радости по вечерам, я был предоставлен самому себе всё остальное время. Тётя Ося больше не заставляла меня убирать говно с арены, Малюта не принуждал пить, я был свободен.

 

Веселил публику между выступлениями основных артистов – уродливый карлик Малюта. Он обычно мало разговаривал, но пил крепко и здорово умел кувыркаться. Было интересно наблюдать, когда он и медведь Андрей, сцепившись вместе, катались по арене колесом – публика просто визжала от восторга.

 

Я начал выступать совершенно случайно – всем давно было известно, какая я бездарность и тётя Ося продолжала меня кормить только благодаря Зурабу. Однажды я сидел среди публики и смотрел, как Малюта с медведем перекидываются мячами, балансируя на катающихся цилиндрах – всё шло нормально, пока непротрезвевший карлик не поскользнулся и не выбросил один из мячей в зал. Резиновый шар приземлился прямо ко мне на колени – выдрессированный на «апорт» Андрей, радостно бросился за ним. Все замерли, а я подчиняясь неведомым инстинктам, схватил мяч и рванул прочь от медведя. Разбушевавшийся Андрей догнал меня и, пытаясь ухватить за зад, разорвал мне штаны. Таким образом, я минут пятнадцать бегал от бешеного Андрюшки с голым задом по всему залу. Люди приняли нашу беготню за поставленный номер и, громко хохоча, подбадривали мохнатую тварь отхватить мне ещё что-нибудь. Всё закончилось, когда я, наконец, опомнился и отдал медведю то, что ему было нужно. Схватив мяч, он на задних лапах, поспешил осчастливить злобного карлика – мол, смотри, я поймал этот мяч!

 

Я забился в угол и сидел там, боясь пошевелиться, до самого вечера. Я думал, что в случившемся все обвинят меня и в этом случае даже Зураб не пойдёт против всего коллектива – меня выкинут на улицу. Но к своему счастью я ошибся.

 

- Мауыф, фто ты здефь делаеф? Пофему тебя не быуо за стоуом?

- Меня выгонят, тётя Ося? Да? Они выгонят меня?

- Нет! Майчик, никто тебя не выгонит! Журап хочет, чтобы ты выступау. Вместе с Малютой и Андъеем!

 

Вот так я стал клоуном. И именно перед своим первым выступлением я увидел то, что грызло мою душу все эти годы – Зураб впервые впустил меня в свою гримёрку – висевшая на двери табличка гласила: «КАБИНЕТ». Он усадил меня в большое мягкое кресло и сказал ждать. Пока он бегал неизвестно где, я вытащил из кресельной подушки немного паралона, успел померить его блестящий чёрный костюм, порылся в «волшебном» цилиндре, поиграл немного с кроликом и, в конце концов, нашёл великое сокровище Зураба. О нём не знал никто из циркачей – это точно, ведь если бы узнал хоть один из них – сокровище овладело бы его разумом так, как оно овладело моим и поверьте мне – он бы сдался, он бы не выдержал такого давления, он бы пошёл за ним.

 

Зураб был последним представителем известной цирковой семьи. Его отец – барон Ибрагим умер от сердечного приступа, когда застал своего единственного сына в постели со свиньёй. Никто из родственников Зураба так и не узнал почему умер великий Ибрагим: «смущённая» свинья быстренько выскочила из ложа извращенца, а сам Зураб оделся и с пронзительным криком, полным отчаянья «НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! ОТЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЦ!» первым «нашёл» скоропостижно скончавшегося барона, таким образом, грязная тайна почила вместе с незапятнанной честью отца. Далее Зураб был более осторожен: он исправно подчинялся воле матери до наступления совершеннолетия, по наставлению своего больного деда усердно занимался математикой, развивал искусство иллюзиониста и нагло, но очень правдиво, рассказывал матери, как всё это для него важно. На самом же деле важным для него было лишь наследство, которое он должен был получить, как единственный сын по достижению восемнадцати лет. Всё случилось именно так, как он того хотел – он получил заветный сундук, стёртые чугунные уголки которого лучше всяких слов говорили о возрасте сокровищ, находящихся внутри. Теперь Зураб превратился в знатного цыганского барона. Но от семейной знатности и народной признательности не осталось и следа, когда Зураб завладел семейными ценностями. Он проматывал состояние денно и нощно – он засыпал на руках волосатого гомосексуалиста в разгульном доме под красной крышей, просыпался со стянутым засохшей спермой лицом в квартире с плавающими от закачанной химии стенами. За два года жизни он превратил себя в дым, раздражающий ноздри, за этот разнузданный год его кожа покрылась болезненными струпьями, он высох, как высыхает на ветру впитавшая влагу промокашка, в нём осталась всего одна живая капля – и именно она дала возможность прорасти в его гниющем теле зерну праведности. Как-то утром в его раскалывающийся от боли череп постучался отец – конечно, Зураб понимал, что это всего лишь видение рождённое замутнённым сознанием, но то видение рассуждало очень логично и убедительно и оно каким-то непостижимым образом заставило Зураба остановиться.

Он остановился, но семья не приняла его обратно – его изгнали из табора. Зураб долгое время мотался по миру без дела, но волею случая он вернулся к истокам – он выкупил старый обанкротившийся цирк у сумасшедшего жонглёра и сам вышел на арену. Вот так началась его новая жизнь – сначала в цирке выступали в основном артисты-гастролёры, но со временем он обзавёлся и собственной труппой.

Остатки семейных сокровищ он прятал в своём неприступном «КАБИНЕТЕ». Вход в его гримёрную был строго воспрещён. Артисты верили, что именно там живёт душа цирка. Но они ошибались – там жила душа Зураба.

Я был первым, кого молчаливый иллюзионист впустил к себе. Заходя туда, я понимал, что это для него и меня значит. Я чувствовал себя, как невеста перед алтарём. Когда Зураб оставил меня в «КАБИНЕТЕ» одного в меня словно бес вселился – я облазил всю комнату, обнюхал каждый угол – я пытался впитать в себя все тайны, скрывающиеся за мощной дверью с покосившейся табличкой. Когда я увидел старинный сундук у меня перехватило дыхание – спустя мгновение я чуть не наложил в штаны от неожиданного прикосновения Зураба. Он вошёл тихо и незаметно, плавно подплыл сзади и положил свою тяжёлую руку мне на плечо.

 

- Ну вот, мальчик мой, теперь ты знаешь, что прячет Зураб.

- Сундук?

- Сундук, сундук, мой маленький Пьеро.

 

После этих слов Зураб подошёл к зеркалу и начал медленными движениями размазывать по лицу белый грим. Сначала мы оба молчали, а когда он закончил со своим лицом и принялся за моё, то его словно прорвало – он говорил и говорил, не утаивая от меня даже самые незначительные мелочи – он рассказал мне всю свою историю.

 

- Мой маленький Пьеро, ты первый, кому я поведал о своей тайне. Теперь ты должен хранить её также, как ты хранишь верность мне. Теперь ты часть моей тайны, моего сокровища, ты мой домоклов меч.

 

Он усмехнулся ртом и заплакал глазами. Огромный Зураб прижался ко мне, и я почувствовал, как его тело сотряслось.

 

Тогда мне было двенадцать лет. Тридцать три года я был верным рабом своего барона.

 

- Мой мальчик, мой прекрасный Пьеро, ты – единственный. Только тебя я люблю на всём белом свете. Ты единственный человек, от которого у меня нет тайн.

 

Зураб давно превратился в сморщенного старика, но с мозгами у него всё было нормально. Он даже продолжал выступать и людям нравился старый фокусник в поношенном атласе, даже больше чем молодой. Я знаю, что, считая меня своей семьёй, Зураб после смерти оставит все сокровища «своему маленькому Пьеро». Но я устал ждать. Мне надоело. Это тянется бесконечно и я знаю – продлится ещё не один десяток лет. именно поэтому я решу всё сегодня. Мне сорок пять – я, наконец, достиг своего «совершеннолетия».

 

Кто я? Хороший, плохой…

 

Я знал, что это убьёт его.

 

Мальчик корчился и громко стонал – мне надоели все эти пидорские игры, но я прекрасно понимал, что именно это сработает.

 

Я прижимал его руки к зеркалу: мы вместе смотрели на наше совокупляющееся отражение. У него было красивое лицо и гладкое тело – это укололо старого цыгана именно туда куда нужно.

 

По своей комнате я небрежно разбросал всю заранее написанную любовную переписку – в своих письмах я зову мальчика «любимый Пьеро» - сразу после своих выступлений иллюзионист имел обычай заходить ко мне во всём своём отвратительном туалете.

 

Мой план сработал чётко – как часы – тик-так-тик-так-тик-так – ни шагу мимо:

 

- тик - так -

 

Старый фокусник поклонился два раза, несколько секунд послушал милые сердцу аплодисменты.

 

- тик - так -

 

 

Улыбаясь загадочной улыбкой, слегка прищурив глаза, он вошёл в мою комнату: разобранная кровать, порванные простыни, раскиданные бумаги – я ведь никогда не рассказывал ему, что пишу кому-то письма – я зову мальчика «мой любимый Пьеро» - во всех строчках я восхваляю его плоть – каждое моё слово – томное прошение о любви – его ответы мне полыхают похотью – дочитывая несколько писем до конца старик вытекает из комнаты слёзами горечи предательства.

 

- тик - так -

 

Подходя к «КАБИНЕТУ» он уже слышит мой хрип – ещё не открыв двери он уже видит всё – он распахивает дверь и его лицо отражается в зеркале рядом с нашими – сразу в глаза бросается его старость – все его мятые морщины рядом с прекрасным лицом юного создания – вот он выстрел – я не останавливаюсь – я извергаю всю свою многолетнюю боль в своего купленного на улице ангела.

 

- тик - так -

 

Старый барон рухнул на пол – пульса нет.

 

- Он умер?

 

- Да. Он был очень стар. Ты даже не представляешь насколько.

 

- Ну, тогда это нормально.

 

- Да. Это нормально. Ты можешь идти.

 

- Ты знаешь, где меня найти.

 

 

***

 

Я провожу рукой по запотевшему зеркалу и долго смотрю в свои мутные премутные глаза.

 

- Да, это нормально.