ХАРЮКИ

 

Благословенна украинская ночь! Сколько знаменитых и не очень знаменитых прозаиков и поэтов писали об этом чудном времени суток. Каждый воспевал её по-своему, каждый отыскивал свои неповторимые слова для того, что бы признаться в любви этой степи, этому пьянящему воздуху, этой красавице-луне, освещающей своим нежным светом кохающиеся парочки; этим неотразимым звездочкам, подвешенным за лучики к небу и образующим загадочные узоры, по которым гадали и на смерть, и на любовь, и на урожай.

А кто из нас, лёжа на мягкой степной траве, вдыхая аромат ночи, не любовался звёздным дождём? И пусть учёные мужи сколь угодно долго доказывают, что это сгорают, попав в атмосферу, частицы космического мусора, пусть чертят сложные траектории и исписывают сотни страниц мудрёными формулами, мы-то с вами знаем, что это чушь. Мы знаем, что там, в вышине, порой дует ветер и срывает с небосвода звёздочки. Как капли дождя, летят они на землю и, упав, превращаются в золотые монетки. Парубки да дивчины ходят в степь искать монетки и, бывает, находят. Правда, в наших краях такого чуда не случалось. Но у каждого из нас есть родственник или знакомый, живущий «ну совсем недалеко», который точно знаком с человеком, нашедшим такую золотую монетку.

Вот и в эту ночь, были парни да дивчины, любовавшиеся звёздным дождём. Но, как и всякий дождь, этот начал иссякать, капли падали всё реже и реже, а последняя, крупная, яркая, не долетев немного до земли, начала, словно подвыпивший дьячок, выписывать кренделя и, наконец, приняв решение, опустилась где-то в степи.

В том месте, где степь, словно лицо ещё не старого, умудрённого опытом чоловика, будто морщинами, была изрезана неглубокими оврагами, а редкие рощицы напоминали щетину, стоял хутор Харюков.

Когда и откуда появились они, никто не знал. Бабка Мрия, которой, по её словам, в прошлом годе исполнилось сто лет, рассказывала, как ездила она каждый год с родителями на ярмарку в Сорочинец, и не было в степи ни хутора, ни его странных обитателей. А в тот год, когда купили ей звонкие монисточки у заезжего жида, возвращаясь обратно в село, увидели они хутор. Три дня назад ехали мимо, и задремавший тятенька выронил знатный кнут. А когда очнулся, пришлось ему, пыля чоботами, возвращаться, подбирать потерю.

За это выпил с кумом в шинке по стаканчику горилки, потом ещё и ещё. И хотя мать Мрии, женщина с доброй душой, но не терпевшая пьянства, провела со своим благоверным воспитательную работу и кулачками, и скалкой, и черевичкой, но зелёный змий упорно не желал покидать тятенькину голову. Так он и ехал - то напевая, то погружаясь в сон. И вдруг волы стали, словно перед ними вырос незримый забор. Тятенька, проснувшись, едва не свалившись с телеги, потянулся за кнутом, чтобы подкрепить вечное «цоб-цобе!» сыромятиной, да так и застыл.

Ещё бы! Там, где вчера было пустое место, сегодня стояла не малая мазаная хатка; во дворе, огороженном плетнём, кудахтали куры, разбегаясь от нескольких пегих, пятнистых хавроний; в тени, под явором качалось в люльке дитя, пол которого определить не представлялось возможным. А несколько хуторян пахали целину. Да как пахали!

Старший Харюк, впрягшись вместо лошади, привязанной к явору, тянул соху, а его жинка и дети помогали изо всех сил. Соха была таких размеров, что тятенька засомневался, смогла ли бы её тянуть кобыла. Все Харюки были здоровыми, даже жинка и старшой были вровень с сидящим на телеге тятенькой, а сам возвышался над изрядно струхнувшим главой семейства. Несмотря на то, что день был жаркий, все они были одеты. Видно, стеснялись снять одежду, потому что все до одного, даже лежащее в люльке дитя, были горбаты. И горбы их были не круглые, а скорее, как подложенные снизу небольшие корыта.

Про внешность их мать Мрии сказывала, что были их лица безучастными и застывшими, как будто вырезанные неумелым резчиком из старого топляка.

Старший Харюк, остановившись, вытер рукавом пот и, подняв голову, взглянул на тятю.

- Ну? – голос, казалось, исходил у него изнутри, во всяком случае, тятенька говорил, что не видел, чтобы он раскрывал рот.

- Водицы не найдётся?

- Не найдётся.

- Ну, вот и спасибо! Так я поехал?

- Езжай! – Харюк прикрыл глаза, – да смотри, не пей больше!

Вот и весь разговор. Только бабка уверяла, что после этого в голове тятеньки заметно прибавилось седых волос. А вот с горилкой, к радости матери, как отрубило. Что только бедный мужик ни делал: и к дьяку ходил, и у ворожей был – всё напрасно! Уж как ни смеялись над ним соседи, как ни пытались помочь мужицкому горю – ничего не помогало. По ночам ему снилось, как наливает в чарку из штофа чистой, как детская слеза, горилки, как, не спеша, подносит к усам, крякнув, опрокидывает в рот, чувствуя, как, катится по горлу огненная река, как выдохнув, хрустит крепким огурчиком, засоленным со смородиновым листом и нежными стебельками душицы и мяты. Так, то во сне.

А проснётся, как ни старается опрокинуть чарку в рот - ничего не получается!

Вот вам и Харюки! Были и другие случаи с казаками да с хуторянами. Да и не только с ними. Говорят, это Харюк сказал казначею: «Не воруй!». И с тех пор бедняга ни-ни! Жить стал только на довольствие, любовниц бросил – грошей-то не хватает, в карты играть перестал, уважение в обществе потерял.

Что сказал Харюк прокурору, то лишь они вдвоём и ведают. Только с тех пор стал прокурор всё делать по закону, да по справедливости. Обеднял, понятно, осунулся, уже не три подбородка, а один остался, уважение в обществе, понятное дело, потерял.

А за Харюками слава недобрая закрепилась. Даже дорога, что мимо их хутора шла, зарастать стала. А чего ж ей не зарастать, если мужики старались тот хутор за три версты объехать. Это, между прочим, не в переносном смысле сказано.

Харюки – это по-нашему, по-хохляцки будет. Вы, москали, их Угрюмцами называли бы. Да как их ни называй, Харюки - они и есть харюки. Угрюмцы.

 

***

Степь видела немало войн. Какие только племена ни топтали её копытами своих коней. Скифы, сколоты, половцы, хазары сменяли друг друга. Можно было понять тех, кто хотел повергнуть чужих богов, чтобы возвеличить своих. Тех, кто жаждал крови, власти, чужих женщин. Но раньше воевали с чужими.

Теперь брат шёл на брата, сын против отца. Красные, белые, различные гетманы и атаманы воевали против всех и друг против друга.

Небольшие группы дезертиров и мелкие отряды в два-три десятка человек обходили Харюков стороной. Более крупные останавливались в хуторе на постой.

Вот и теперь здесь расположился карательный отряд барона фон Коха.

Полковник Кох был истинным - нет, не арийцем, а истинным швабом. Выше среднего роста, худощавый, с холёными ладонями и казавшейся маленькой, для такого тела, головой. Голову он, никому не доверяя, каждое утро брил сам. На аскетичном лице, как две льдинки, прикрытые стеклышками пенсне, располагались маленькие глаза. Вообще, он был похож на Кащея Бессмертного из русских сказок. Солдаты и офицеры за глаза так и звали его – Кащей. И не только за внешнее сходство. О жестокости фон Коха шептались хуторяне, передавая друг другу истории, от которых кровь стыла в жилах.

Вот и сейчас конная полусотня под командованием сотника Ганжи возвращалась из карательного рейда. Далеко позади поднимались к небу чёрные, жирные клубы дыма. Привязанные за верёвки к сёдлам, с вытянутыми вперёд руками за отрядом рывками двигались двое пленных. Пыль, поднимавшаяся из-под копыт лошадей, покрыла их лица и одежду таким плотным слоем, что определить, кто это, было практически невозможно. На голове одного из пленных чудом держалась бескозырка, а фуражка второго, с расколотым козырьком, наводила на мысль, что её владелец был гимназистом.

Сотник, соскочив с коня, лихо подбежал к полковнику, неторопливо потягивающему из кружки ледяную простоквашу, и, щелкнув каблуками, утвердительно кивнул головой.

- А эти кто?

- Гимназист, у деда гостил. А когда ребята баб в кусты потащили, они и кинулись на защиту. Деду Мыкола голову шашкой срубал, а щусенка пожалел, плашмя лупанул.

Сотник, обернувшись, махнул рукой, и пленных подтащили поближе. Новый кивок - и несколько вёдер воды привели гимназиста с матросом в вид, позволяющий рассмотреть личности.

- Как ваша фамилия, молодой человек? – барон, ухватив гимназиста за челюсть, поворачивал его голову из стороны в сторону, внимательно всматриваясь в лицо.

- Сиворский, – пробормотал юноша.

- А батюшку вашего не Карлом Модестовичем зовут? Он, случаем, не в Академии наук работает?

Гимназист утвердительно кивнул головой.

- Сотник! Освободите господина Сиворского. Мы с его батюшкой столько копий на научных диспутах сломали! Замечательный учёный!

Барон расплылся в улыбке, вспоминая прошедшие дни. Один из конвоиров, повинуясь приказу, развязал гимназисту руки, и теперь юноша стоял, растирая затёкшие запястья.

Полковник повернулся к матросу:

- А это кто у нас будет?

Сотник, вытянувшись на цыпочках, стараясь попасть губами в ухо, выдохнул какое-то имя.

- Вот как! А вы не ошибаетесь?

- А если и ошибаюсь, какая разница?

- Действительно, никакой.

Полковник пожевал губами и, став напротив матроса, спросил:

- Так это вы и есть тот самый Булыга?

По рядам карателей словно пронесся ледяной ветер, некоторые попятились, стараясь подальше отступить от легендарного красного командира.

Чуть повернув голову, не отводя взгляда от барона, пленник сплюнул тёмный комок чуть ли не на блестящие сапоги Коха.

Несколько вылитых на матроса ведер ледяной воды смыли с него пыль и грязные разводы. И теперь можно было рассмотреть мужественное лицо, загорелое под степным солнцем, однако в прорехах тельняшки виднелось молочно-белое тело. Мышцам мог позавидовать любой из античных героев, ростом Булыга не уступал барону, но, всё же, был на полголовы ниже Харюка. Ладони, связанные верёвкой, он сжал в кулаки, которые походили на два огромных, сглаженных водой и ветром булыжника.

Говорили, что он мог сломать сразу две-три конские подковы, завязать узлом винтовочный ствол, а из «Максима» стрелял, держа его в руках, на весу.

- Ну, вот и встретились, товарищ краском.

У Коха заканчивался кокаин. Посланный за ним в город нарочный ещё не вернулся, и поэтому барон решил экономить. Утреннюю дозу он пропустил, и теперь чувствовал, как внутри поднимается все разрушающая ярость.

- Молчишь, сволочь? А когда моих казачков расстреливал, тоже молчал?

Глаза полковника побелели, как у варёной рыбы, лицо изменилось, он сразу из интеллигентного академика превратился в злобного Кощея. Хакнув, барон нанёс удар в солнечное сплетение, а когда Булыга, согнувшись, упал, стал топтать его сапогами.

- Прекратите! Господин полковник, перестаньте! – гимназист кинулся на защиту матроса. Фон Кох, размахнувшись, отвесил ему звонкую пощёчину, от которой юноша рухнул на землю, выплёвывая кровь из разбитых губ.

- Убрать! – двое карателей подхватив гимназиста под руки поволокли его через двор и бросили внутрь бревенчатого амбара.

Ганжа вновь махнул рукой, и один из его людей кинулся к открытым дверям амбара, держа под мышкой два шевелящихся свёртка из голубой материи.

- Это что? – полковник на минуту прекратил экзекуцию.

- Да когда обратно возвращались, из кустов выскочили. Болезные какие-то, по-нашему не говорят, чего-то лопочут. И одеты в балахоны, я такие на больных видел. Может, чахоточные, может, психические. Уроды. А может, от цирка отбились.

- Пусть сидят. Завтра всех порешим.

 

***

Харючий амбар был сработан на совесть. Между ровными бревнами, из которых были сложены стены, проложен толстый слой сухого мха. И хотя не было видно ни одной щелки, внутри он казался освещённым ровным неярким светом. Внутри было свежо, но не холодно, а после степного зноя дышалось изумительно легко.

На охапке душистого сена лежал гимназист, юное лицо было залито кровью. Нос распух, губы напоминали оладьи. На щеках были заметны дорожки слёз, выступивших от боли и обиды.

Рядом с ним стояли два существа, которых сотник назвал уродцами. Ростом около полутора метров, форма голов обоих напоминала яйца. Лишённые абсолютно всякой растительности, бледно-голубого цвета черепа, с маленькими ушами и непропорционально большими миндалевидными глазами, соединялись с туловищами тонкими шеями.

Одеты они были в комбинезоны синего цвета, более темного, чем цвет их лиц, и как бы оттенявшими их бледность.

- Ди! Мы прхр х вам мрр!

Гимназист улыбнулся, его разбитые, опухшие губы чуть раздвинулись, но движение вызвало легкий стон, а из трещин начала сочиться кровь.

Уродцы, хотя и были похожи, но всё же отличались друг от друга. Один из них был немного выше и более крепкого сложения, другой чуть ниже и более округлой формы.

Они переглянулись: тот, что повыше, издал вопросительный звук:

- Виу-у-у фи-и?

Его товарищ, подумав, утвердительно просвистел:

- Ц-ц-ц си!

Поглаживая ладони, он внимательно смотрел на юношу, затем, вытянув вперёд руки, но не прикасаясь, стал делать легкие пассы, обводя фигуру гимназиста. Временами руки застывали, и голубой уродец замирал, словно вслушиваясь в возникающие ощущения, затем вновь продолжал пассы.

Дыхание пациента стало спокойным, синева под глазами побледнела, опухший нос и губы начали приобретать естественную форму.

Раскрыв глаза, он следил за странными действиями маленького знахаря, затем его взгляд переместился на ладони, от которых исходило успокаивающее тепло, и юноша, вскрикнув, в страхе сжался в комок, прикрыв голову руками.

Тот, который был повыше, успокаивающе гладил гимназиста по голове, что-то негромко, успокоительно насвистывая. А лекарь смотрел на свои ладони, удивляясь реакции пациента. Руки, как руки, на каждой ладони по девять пальцев. Ладони изящные, небольшие, пальцы, как и положено, расположены в два ряда – пять длинных сверху, под ними, вторым рядом - четыре более коротких. На верхних пальцах - по четыре фаланги, на нижних, более крепких - по три.

- Сё хр, сё хрш.

Интонация, с которой уродец обращался к юноше, успокоила его, и он уже без страха начал рассматривать своих соседей.

Тот, что был рядом, ткнув себя пальцем в грудь, произнес:

- Тиу-у-у!

Затем представил своего товарища:

- Виу-у-у!

Лекарь вежливо кивнул головой.

Гимназист, показав пальцем на одного, повторил:

- Тиу-у-у!

Постучав пальцем по груди, представился:

- Константин!

Уродцы радостно заверещали:

- Кин-тин-тиун, Кин-тин-тиун!

 

***

Дверной проем потемнел. Харюк осторожно протиснулся боком, чтобы не потревожить лежавшего у него на руках Булыгу. Голова матроса безжизненно свисала вниз. Мужественное лицо, разорванная тельняшка – всё было залито кровью. Сбоку, с винтовками в руках шли двое конвоиров. Когда хозяин прошёл внутрь, один из них нанёс прикладом удар в бок Булыге. Точнее, хотел нанести. Повернувшись, Харюк принял удар на спину. Раздался звук, будто окованный металлом приклад попал по деревянной стене. Гигант-хозяин, на секунду остановившись, сделал шаг назад. За его спиной пискнуло, словно под тележное колесо попала неосторожная крыса. Второй конвоир тоже размахнулся, намереваясь нанести удар.

- Не балуй!

Каратель замер с поднятой винтовкой.

Аккуратно уложив матроса на сено, Харюк направился к выходу. Проходя мимо конвоиров, замерших, словно статуи, он буркнул:

- Пошли!

Очнувшись, как от сна, каратели поплелись следом за ним. Крепкая дверь закрылась, но было слышно, как, гремя винтовкой, рядом устраивается часовой.

Константин наклонился к неподвижно лежащему матросу, стараясь уловить слабое дыхание. Тиу и Виу тихонько пересвистывались между собой. Наконец, приняв решение, они обнялись за плечи. Виу знаком показал гимназисту, что он тоже должен присоединиться к ним. «Лекарь», как прозвал про себя Константин Виу, прикрыл глаза и, казалось, задремал. Но юноша видел, как вокруг странного соседа возникает золотистое сияние. Разросшись, оно окутало его, Тиу, фигуру матроса, и вдруг он почувствовал, что Булыга жив, только потерял сознание. И ещё он точно знал, где у матроса сломаны ребра, повреждены легкие и печень, почувствовал две застрявшие в теле пули и несколько старых осколков. Видимо, с непривычки, а возможно, и от слабости, в голове зашумело, словно первоклашки вырвались на переменку, и с виноватой улыбкой Константин упал рядом с матросом.

Очнулся юноша от знакомого свиста. Его соседи что-то обсуждали, рядом тихо дышал матрос. Повернув голову, он всмотрелся в спокойное лицо Булыги. Краскому явно стало лучше, но он до сих пор был без сознания.

- Мы сможем ему ещё помочь?

Тиу виновато развёл руками:

- Слшк блш. Нам мла сил.

Дверь, скрипнув, открылась. Харюк вошёл, держа в одной руке корзину, в другой - небольшое деревянное ведро с водой. Вслед донеслось недовольное ворчание часового:

- И чего зря еду переводить? Всё равно, утром всех в расход.

Харюк, между тем, выложил из корзины на вышитый рушник порезанный крупными ломтями хлеб, куски холодного мяса, пару головок плоского синего лука, размером с хороший голыш, чеснок, пучки петрушки и укропа, кринку с ледяной простоквашей, десятка полтора жёлтых, сочных дуль и главное блюдо, без которого не обходится ни одно хохляцкое застолье – ароматное, душистое сало.

Его тяжёлый взгляд задержался на неподвижно лежащем матросе, глаза сошлись к переносице, кожа на лбу сморщилась так, что юноше послышался скрип, показалось, что из зрачков блеснули молнии.

- Вставай, паря! Вечерять будем.

- Он не мо… - слова застряли у юноши в горле. Потянувшись так, что хрустнули кости, Булыга сел, привалившись спиной к бревенчатой стене.

- Спасибо, батя, что разбудил. Хоть барон и обещал, что утром расстреляет, но ночь лучше провести на сытый желудок.

- Извиняйте, – запустив пятерню в прореху тельняшки, матрос с наслаждением почесал в нескольких местах. Вытащив руку, он поднес ладонь к глазам.

- Гадость какая-то прилипла, вот кожа и зудит.

Константин посмотрел на две свинцовые пули и несколько металлических осколков, лежащих на ладони Булыги, и ему показалось, что именно они некоторое время назад были в теле матроса.

- Ты не меня, ты вон деваху благодари. Эт она тебя на ноги поставила, а то спал бы ты, матросик, до второго пришествия!

- Деваху? – гимназист удивлённо закрутил головой по сторонам.

Харюк кивнул головой на Виу. Булыга мягким, кошачьим движением вскочил на ноги. В его огромной лапе утонула маленькая голубая ладошка. Мгновение он разглядывал тоненькие пальчики, расположенные в два ряда.

- От имени трудового народа и от себя лично прошу принять горячую революционную благодарность, гражданка!

Склонившись, он нежно поцеловал теплую кожу.

- Тр-р-р! Хрп! Иу-у! Цвик-цвирк-цвик!

Виу стала темно-синего цвета, на глаза навернулись фиолетовые слёзы. Тиу в отчаяние тряс небольшую серую коробочку, из которой по-прежнему доносились хрипы и треск.

- Нш лингхр грк.

- Сломался, что ли? – Булыга взял дребезжащий портсигар и осторожно покрутил, внимательно рассматривая со всех сторон.

- Нет инстрхрп! – Тиу выразительно пожал плечами.

- Знаешь, браток, я, ведь, на флоте старшиной мотористов был. Так что к технике отношение имею. У нас, если что отремонтировать нормально не получалось, так мы, как последнее средство, кувалдометром пробовали. А если и это не помогало, тогда …

- Тогда что? – не выдержав, спросил Константин.

- Тогда всё! Ну что, пробуем?

Тиу обречённо махнул рукой.

Булыга взглянул ему в глаза, а затем, взмахнув рукой, швырнул аппарат об стену.

Отскочив, коробочка упала возле ног матроса.

- Тр-р! Хр-р! – по-прежнему раздавалось из нее.

- Ну, если уж и это не помогло … - матрос поднял ногу, намереваясь раздавить непослушную дребезжалку.

- Люди-и! Мы пришли к вам с миром! С миром!

 

***

- Значит, вы прилетели оттуда? – Булыга поднял палец вверх. Тиу и Виу утвердительно закивали головами.

- С Луны или с Марса? – Константин вспомнил школьные уроки астрономии.

- Мы прилетели с Анджелы.

- Ангелы? – все внимательно посмотрели на малышей. Харюк скептически, матрос с гимназистом заинтересованно.

- Возможно, наш лингопереводчик после вашего ремонта не совсем правильно улавливает нюансы, но мы не ангелы, мы анджелы. Наша планета находится в нескольких сотнях световых лет от вашего Солнца. Даже наше скопление невозможно рассмотреть с Земли в самый мощный телескоп.

- Папа всегда считал что в космосе мы не одиноки. Иначе было бы просто не справедливо. Это так грустно – знать, что ты один. Вы обязательно должны - слышите, обязательно! - встретиться с моим папой … - всхлипнув, юноша удручённо замолчал. Булыга, ласково похлопав его по плечу, обратился к анджельцам:

- А какая, к примеру, у вас политическая система? Кому принадлежит земля, фабрики, заводы? Кто руководит планетой, сколько у вас государств?

Анджельцы переглянулись. Тиу, сделав глоток простокваши, ответил:

- У нас нет государств, жители планеты имеют равные права и обязанности. Земля, предприятия принадлежат всем анджельцам, а руководит планетой Совет Мудрейших.

- Вы слышали? Нет, вы слышали? – матрос буквально лучился, - ведь это коммунизм! Это то, о чём говорит товарищ Ленин! Фабрики – рабочим, земля – крестьянам, власть – Советам! И пусть мы погибнем, но разве не радостно, даже умирая, знать, что сражался за правое дело! И мы победим не только в России, не только на Земле, но и там! – Булыга поднял палец, – во всём мире!

Еда незаметно исчезала, а земляне слушали чудесные рассказы анджельцев о других мирах, о бездонной пустоте космоса, о красных гигантах и «чёрных дырах».

- Сказки! – выдохнул Харюк.

- Сказки, говоришь? А разве то, что мы сейчас делаем, не сказка? Ты посмотри, батя, впервые на земле сошлись в битве не за деньги, не за жратву – за будущее! Разве это не сказка, когда твои дети закончат академии и полетят в гости к этим, – Булыга кивнул головой на Тиу и Виу, - а то и дальше?

Жалко только не доживут гости наши даже до завтрака. Я-то своё пожил, студента барон, может быть, и не тронет - всё-таки своя кровь - голубая, а вот этих спасти – здорово было бы.

- Эх, паря! Молодой ты больно. Впервые, говоришь, сошлись в битве? Нет, не впервые! Сколько раз вы, человеки, дрались друг с другом, не упомнить! И всё за светлое будущее… Да и было с кого пример брать. Боги и те не раз между собой схлестывались, всё силушкой мерялись. Вот и наш Создатель с Денницей в битве сошёлся. Мир тогда разделился. Кто за Белых стал, кто за Чёрных, кто за Господа, кто за Дьявола. Но были такие, кто не захотел принимать чью-то сторону. Вот и получилось, что Белые - в Царствии небесном, Чёрные - с Сатаной в Бездне, а Серые - на земле, с людьми остались.

Мы ведь столько лет жили, стараясь ни во что не вмешиваться. Просто смотрели что вокруг делается. Столько лет… ты даже представить себе не можешь, сколько. Да разве с вами, с людями, спокойно поживёшь? Видно, когда-то выбирать надо - с кем ты?

- Значит, когда сознательные небесные массы поднялись, чтобы свергнуть тиранию и освободить трудящихся от ига эксплуататоров, и у вас нашлись ренегаты, не желающие ни во что вмешиваться? Мол, моя хата с краю, ничего не знаю?

Выражение Харюка изменилось. Наверное, впервые с момента его появления на свет лицо стало обиженным.

- Понимал бы ты, паря! Тоже мне, размечтался – революция, свержение тирании, трудящиеся, эксплуатация…

Да никакой эксплуатации не было, и революции не было. Просто один надумал сменить другого, занять его место. А это знаешь, как называется?

- Дворцовый переворот! – подал голос Константин. Булыга бросил на него сумрачный взгляд.

- Так что ж ты, батя, ни к кому не примкнул? Ты, я чую, не из простых будешь, ох, не из простых…

Харюк тяжело вздохнул:

- Денница мне никогда не нравился, больно скользкий да угодливый. А Творец со временем меняться стал. Не столько Творец и Создатель, сколько Господь и Бог. Понимаешь разницу?

- У нас иногда говорят: «Трудно быть богом!». Ты, я понимаю, хочешь сказать, трудно быть Творцом и Создателем. Быть Богом и Господом гораздо легче?

- Ёщё как легче! И гораздо спокойнее.

- Так поможешь гостям?

- Чем помочь-то? Ну, из амбара я вас выведу, а дальше? Много их слишком, всем глаза не отведешь. Там, во дворе телеги, лошадей я впрягу, со двора вы выедете, а потом? Тут степь кругом, а у барона вояки опытные, на конях да в голой степи они вас мигом достанут. Бежать-то некуда.

Анджельцы переводили взгляды то на Харюка, то на Булыгу, стараясь понять суть спора.

- Что случилось? Почему вы так волнуетесь?

- Эх, лягухи-путешественники! Расстреляют меня утром. Да и вас могут, за компанию. Полковника не зря Кащеем прозвали, для него кровь людская как водица. Хотели мы с хозяином попробовать спасти вас, да, видно, не получится.

- Что такое расстрелять?

- Расстрелять - это значит убить, лишить жизни, – Булыга слегка стукнул кулаком в согнутую ладонь. Звук получился такой, словно крейсер, на котором он служил старшиной, дал залп из орудий главного калибра.

- Убивать плохо. Лишать жизни плохо! – Виу посмотрела на Тиу, и оба утвердительно закивали головами, – плохо!

- Ну, это как сказать! Вот ежели, к примеру, врагов трудового народа, да ещё таких, как Кащей, то это ничего. А вот, доблестных бойцов рабоче-крестьянской Красной армии или их героических командиров – это, братишка, действительно, дрянь! А расстрелять гостей, которые прилетели с другой планеты, чтобы поддержать молодую Советскую республику – так это, вообще, подлость, которую только белые сволочи могут придумать!

- Но мы не хотим умирать! Мы еще не выполнили свою миссию! – от волнения кожа Тиу покрылась узорами.

- Видишь, батя! Хоть и оттуда, – палец Булыги поднялся вверх, – а тоже, в первую очередь о деле думает.

Ты, братишка, не переживай. Все мы когда-нибудь умрем. Конечно, хотелось бы попозже, интересно хоть одним глазком увидеть светлое будущее. Но, не волнуйся! Товарищи отомстят за нашу безвременную гибель!

Матрос прикрыл глаза.

Пришельцы вновь переглянулись. У Тиу, он явно был старшим, заблестели глаза:

- Там, возле дороги, мы спрятали наш корабль.

- Где? Там же голая степь. Там не то, что корабль, телегу не спрячешь … - Харюк недоверчиво посмотрел на инопланетянина.

Виу провела ладонью по комбинезону, и ткань на груди засветилась. Словно в небольшом окошке, стала видна степь. Тихий ветерок гнал волны по верхушкам трав, облака порой прикрывали луну, но, словно обжегшись её светом, спешили дальше, освобождая место для следующего облачка. Около дороги, ведущей к хутору, виднелся небольшой курган, заросший травой. На самой вершине, принюхиваясь к чему-то, невидимому зрителям, стоял, поджав переднюю лапу, лисёнок.

- Ваш ковчег? – безучастное лицо Харюка повернулось к девушке. Она утвердительно кивнула головой.

- А чо, паря, может и получится? – тяжелый взгляд хозяина встретился с открытым взглядом матроса.

 

***

Степную тишину разрезал разухабистый свист. По дороге, освещённой лунным светом, гремя колёсами и поднимая клубы пыли, неслась телега. Стоя, словно на палубе крейсера в штормовом море, Булыга одной рукой держал вожжи, а другой нахлёстывал пару бешено мчавшихся лошадей. С оскаленных морд летели хлопья пены.

Следом, припав к конским холкам, неслись каратели. Но курган приближался, и Тиу, вытянув палец в сторону кустов, крикнул:

- Туда!

Был ли то камень, или выползшая погреться в теплой пыли черепаха, кто знает! Но телегу тряхнуло, на полной скорости она завалилась на бок. Воздух вырвался из груди беглецов, когда их тела соприкоснулись с землёй.

Матрос, перевернувшись несколько раз, вскочил на ноги, со стоном поднялся Константин. Но в пыли неподвижно лежали два неподвижных голубых тела.

- Сволочи! – обернувшись, Булыга погрозил огромным кулаком в сторону приближающейся погони. Подхватив анджельцев, он, прихрамывая, побежал вверх по склону. Константин, виляя из стороны в сторону, кинулся следом.

Рядом зацвиркали пули. Кусты медленно приближались. Каратели, видя, что беглецам некуда деться, спешились и прицельно осыпали живые мишени выстрелами. Как назло, в облаках, до этого время от времени закрывавших луну, образовался разрыв, и тёмные силуэты матроса и гимназиста представляли чёткие мишени.

Послышался шлепок, словно камень упал в жидкую грязь, и матрос, охнув, завалился на бок.

- Студент!

Константин на четвереньках подполз к Булыге.

- Держи!

Маленькое тельце Виу казалось невесомым.

- Вперёд!

Булыга встал в полный рост, не обращая внимания на свистевшие пули, пошёл вверх. Его шатало, обеими руками он прижимал к груди Тиу. Лохмотья тельняшки, уже не прикрывавшей тело, были пропитаны кровью. Ещё одна пуля попала в спину. От удара матроса бросило вперёд, и только потому, что он упорно шёл вверх по склону, краском всего лишь опустился на колено. Страшно заскрипев зубами, Булыга снова встал и двинулся вперёд.

Константин лежал, вжавшись между двумя плоскими камнями. Пулей у него сорвало фуражку и теперь она валялась на расстоянии вытянутой руки. Рядом, на камне, лежала дрожащая девушка. Можно было повернуться на бок, и места хватило бы для двоих. Но тогда его молодое, только начинающее жить тело оказалось бы открыто шальным пулям. А как люто ненавидел он Булыгу! Этого твердолобого гиганта, не имеющего мозгов, не знающего, как устроен мир, в котором живёт Константин Сиворский, гимназист и будущий студент. Возможно, ему предстоит сделать открытия, которые перевернут сознание общества, расширят горизонты, сделают счастливыми всех людей на планете. Надо только лежать, не шевелясь, вжавшись всем телом в теплую землю, и не поднимать глаз, не смотреть, как этот фанатик-матрос, раскачиваясь, идёт вверх. А эти голубые уродцы … Вряд ли они прилетели с далёкой планеты. Разве можно пересечь чёрный холодный космос в железном ящике? Скорее всего, они, действительно, отбились от цирка, где их показывали на потеху публике. И не может этот холм быть инопланетным звездолётом. И пусть каратели перестреляют всех идиотов и клоунов, лишь бы остался жить он, молодой и здоровый, но такой беззащитный. А потом, когда всё кончится, его приведут к барону, и они будут вспоминать отца, академию, вести научные споры и дискуссии. Через несколько дней полковник с оказией отправит его обратно в Петроград, возможно, с провожатым, которому даст строгий наказ передать его с рук на руки отцу… И белые ночи, Мойка и Фонтанка, Сенатская площадь и шпиль Адмиралтейства вылечат душу, сотрут из памяти воспоминания о Харючьем хуторе, о деде Гнате, порубанных соседях и поруганных женщинах. Никогда не вспомнит он изрешечённого пулями Булыгу, так и не выпустившего из рук яйцеголового Тиу, и маленькую, голубокожую Виу, принявшую на себя пули, предназначенные ему, Кин-тин-тиуну…

Ещё один кусочек свинца, ударившись о камень, скатился по голове и шее и застрял, обжигая, на спине. Вскрикнув, юноша замахал руками, стараясь стряхнуть раскалённый металл.

Маленькая ладошка нежно коснулась кожи, пальчики, словно ножки паучка, пробежали по спине, и боль исчезла. Ладонь Константина нечаянно опустилась на голубой комбинезон. Он ощутил упругость маленькой, но развитой округлой груди, почувствовал испуганное биение сердца. Кровь прилила к щекам так, что показалось, что его лицо светится в темноте. Отдёрнув руку от груди Виу, юноша крепко обнял девушку.

Внутри Константина что-то сдвинулось. Исчез страх, заставлявший вжаться в теплую землю и лежать, лежать, лежать … Вскочив, он за несколько шагов догнал матроса, и не страшась ни пуль, ни смерти, пошел с ним рядом – шаг в шаг, плечом к плечу.

А со стороны хутора поднималась в небо гигантская птица. Несколько неспешных взмахов крыльев, и вот уже часть ночного светила прикрыл странный силуэт. Константин, выросший в семье материалиста и не особенно верующий в Бога, готов был поклясться, что видит человека с безучастным лицом и огромными крыльями за спиной. Сверху раздался удивительно чистый призывный голос, и ещё несколько крылатых силуэтов присоединились к воззвавшему. Правда, они были чуть помельче первого, а один, размером с крупного орла, вообще, напоминал ребёнка.

Повинуясь неслышной команде, странные летуны сомкнули строй, крылья заслонили луну, и курган погрузился в темноту.

 

***

Пахло свежестью, как перед грозой. А ещё теплым металлом, кожей и полынью. Константин открыл глаза, осмотрелся. Он лежал в маленькой кроватке непривычной формы. Рядом, на полу, скрипел зубами Булыга. Скорее всего, для него не нашлось ложа соответствующего размера. Матрос был раздет, его тело опутывали разноцветные провода и трубки. Рядом с ним, потирая ладошки, готовилась приступить к лечению Виу.

В кресле, возле странных овальных окон, сидел Тиу. А через стёкла были видны прочёсывающие степь каратели Коха. Но вот, чего не мог понять юноша, так это того, почему в окнах, расположенных перед анджельцем, было видно всё, что делается и сбоку, и сзади инопланетного ковчега?

- Обязательно надо узнать, почему? – мелькнула мысль.

Пальцы Тиу переключали рычажки, нажимали кнопки, крутили кружочки.

- Да, так и девяти пальцев на одной руке не хватит, - улыбнулся Костя.

Послышался чуть слышный гул, тело потяжелело, облака приблизились, а в окнах стали видны разбегающиеся каратели.

В одном из окон был виден лунный диск с силуэтами то ли гигантских птиц, то ли крылатых людей. Внезапно на поверхности земли появилась фигура пентаграммы. Даже ночью был виден её чёрный цвет. А в глубине мелькали отблески, словно от подземных огней. В то же время в облаках приоткрылись створки ворот, и снежно-белый свет, которого не существует на земле, хлынул из них. Крылатые силуэты потянулись к воротам, к чистому свету, льющемуся из Небесного Царства.

- Вот и сделал ты, батя, свой выбор. Оно, конечно, спокойнее, чем с людьми. От нас мало ли какой заразы нахвататься можно? А там, говорят, насекомые не водятся, – ни к кому не обращаясь, сказал Булыга.

Огромные птицы почти приблизились к Вратам, но, словно что-то услышав, эскадрилья неожиданно развернулась и, пройдя между воротами и пентаграммой, направилась в степь, навстречу рассвету.

- Вот так-то, студент!

- Да не студент я … - хотел ответить Константин, но промолчал.

Тиу нажал кнопку, и летучий ковчег анджельцев погрузился во тьму.

 

Курск, 22 марта – 11 июля 2006 года