Юрий Угроватый

 

КАРЛ МАРКС

 

1

 

Ваня вышел из дома в хорошем настроении. Скоро праздники: Новый год, Рождество. На душе радостно и чуть тревожно от ожиданий. Погода выдалась под стать – яркое солнце, безветренно. Пушистый снежок хрустко проминался под валенками. Хотелось даже расстегнуть тёплое, подбитое ватой пальто, но этого он, конечно, делать не стал – Сибирь! Не заметил, как отмахал пять вёрст. Впереди развилка на Агалатово. Потом меньше получаса до Капкова, и Октябрьское – большое село, где школа. Он давно заметил, что расстояние от родного Новоселья до Октябрьского зависит от настроения. Иной раз, когда на душе плохо, эти восемь вёрст кажутся сотней. А в такой день, как сегодня, часа за два их пролетаешь.

Вот и дорога на Агалатово. Притормозил. Обычно у развилки Ваня встречался с Нинкой. Не пришла. Больно резво прискакал. Давно дружат. Одноклассница, и живёт в той же стороне. Так и повелось – в школу и из школы вместе. За одной партой стали сидеть. Интересная девчонка. Не такая, как все. Много не болтает, да и секреты хранить умеет. А рыбу как ловит!

Идёт! Спешит, хоть и не опоздала. Видит: он на морозе топчется, щёки растирает.

Накануне их классная Марта Францевна предупредила:

– Ваня Михайловский, смотри, завтра на линейку не опаздывай.

– Грамоту дадут, – встрял Колька Загвоздин, главный балабол седьмого «А».

– Может, и не грамоту!

– Тогда крупы или сахара.

– А может, и не сахара. И вообще, Загвоздин, помолчи, – оборвала учительница.

 

2

 

Вместо уроков завуч Галина Андреевна проводила в актовом зале политинформацию. Народу оказалось так много, что пришлось принести скамейки из раздевалки. Затем там же началось награждение лучших учеников. Холодное помещение натопили от души. Печь-голландка дышала жаром. Пахло дровами, нагретым железом и старой школьной мебелью. К трибуне вышел директор Осип Иванович:

– Учёба – ваша работа. Это вклад в развитие страны, и вы должны…

Он ещё что-то говорил, но зал уже жил ожиданием праздника и сюрпризов.

 

Потом приступили к награждению. В центре стола возвышалось что-то массивное, накрытое красным кумачом. Ребята понимали, что за этим кроется какой-то секрет, но их внимание быстро переключилось на директора и подарки. В углу сцены сидел незатейливый оркестрик: военрук Бывальцев с огромной трубой, Серёга Орлов из десятого «Б» с медными тарелками и завхоз Миркин – невысокий рыхлый мужчина с колотушкой и большим барабаном, поставленным на попа. Во время вручения они играли туш.

«Восемь учеников-ударников получили грамоты», – считал Ваня про себя. Потом под слова: «Поможете родителям кормить семьи", пошли продуктовые наборы: кулёк гречки и кулёк сахара. Их получили три отличника, включая Нинку. Ваня её поздравил. Остался только загадочный предмет под кумачом.

– А теперь я приглашаю на сцену лучшего ученика нашей школы – круглого отличника Ивана Михайловского, – торжественно произнёс Осип Иванович.

В зале на миг стало тихо. Потрескивали дрова. От волнения защемило в груди. Ваня под пристальными взглядами ребят взлетел на сцену как на крыльях. Грянул туш, и Галина Андреевна с видом фокусника резко сдернула кумачовое покрывало с таинственного предмета:

– За отличную учёбу и участие в общественной жизни школы Иван награждается бюстом вождя мирового пролетариата Карла Маркса!

– Карлы – Мурлы, – тут же вставил Колька.

В зале послышались смешки.

– Загвоздин, смотри, выгоню!

– Я что? Молчу, – состроил смиренную рожу Колька.

Галина Андреевна попыталась поднять фигуру вождя, но только виновато развела руками. На помощь подоспел директор. Он наклонил бюст, подсунул ладонь и, оторвав его от стола, улыбаясь, протянул Ване. Тот принял фигуру и крепко прижал к груди. Маркс оказался тяжёлым, холодным и шершавым на ощупь.

Гремел медью оркестр, летним дождём шумели аплодисменты. Взволнованный Ваня стоял на сцене и думал: «Наверно, так себя чувствуют артисты...» Смущенный, он осторожно нащупывал ступеньки, спускаясь со сцены, крепко прижимая голову вождя мирового пролетариата к груди. Килограмм десять, должно будет. Ну да ладно…

Ваня вернулся на место. Бюст ощутимо давил на колени. От завистливых взглядов ребят становилось неудобно и в то же время приятно. На ряд впереди сидели Нинка с Машей. До него донеслось:

– Твой-то – орёл! Лучший в школе.

– Ничего он не мой! Дура ты, Машка!

– Дура не дура, а вижу: сумку твою каждый день носит и воркуете вы как голубки.

– Да нам просто идти в одну сторону. Что ты напридумывала? Вот и Колька Загвоздин с нами ходит, и что с того?

– Ой, нужен тебе этот Колька, как собаке пятая нога. Я же вижу – тебе Ванюша по душе.

– Так, умолкни быстро! Люди кругом.

У Ивана внутри сладко заныло от слов девочек. Выступление завуча об итогах года он совсем не слушал. Думал о том, что ответила Нинка, и надеялся, что она лукавила.

Потом мысленно перенёсся домой и представил, как придёт, поставит бюст на стол в горнице, будет отвечать на вопросы удивлённых родителей и брата.

 

3

 

Назад шли, как всегда, втроём. Колька пристал, как репей:

– Нет, ты мне скажи, для чего тебе этот Маркс? Мне вот он даром не нужен! Переть такую тяжесть восемь вёрст! Да я бы ни за что не согласился.

– А тебе никто и не предлагал, – Ване стало обидно. – Не согласился бы ты – как же!

Но Колька не унимался:

– Ну, вот скажи, Нинка, ты же – умная. На кой ляд сдался этот Карлы-Мурлы?

– Слушай, Загвоздин, вот ты говорил, что тебе крупа и сахар не нужны, отец и так достанет.

– Конечно, достанет. Он же в райпо работает.

– Вот именно. А такой бюст не достанет. Да если бы и достал, то все равно это было бы нечестно. Ему ведь его не просто купили, а вручили как лучшему ученику школы. А у тебя тройки одни.

За разговорами незаметно дошли до Капково. Ваня остановился передохнуть. Бюст вытянул все жилы. Приходилось нести его под мышкой, в другой руке была сумка с учебниками.

– Ладно, надоели вы мне, отличники. Тили-тили-тесто жених и невеста!

– Загвоздин, сейчас получишь!

Нинка замахнулась сумкой, но Колька ловко увернулся и побежал домой. Ваня обрадовался, что они наконец-то вдвоём. Ему казалось, что сейчас Нинка скажет что-то важное или он ей...

– Давай помогу, сумку понесу.

– Не, я сам.

– Ушёл уже Колька, давай...

Ваня почему-то согласился и отдал ей сумку. Прижал бюст к груди. Идти стало легче. Сзади послышался звон колокольчика. Нинка обернулась:

– Ой, дядя Петя едет.

– Тпруу, Зорька, стоять. Привет, детвора! Что, на каникулы?

– Да, отучились. Дядя Петя, ты домой? Подвези нас с Ваней.

– Домой, в Агалатово, куда же ещё? Только вот подвода у меня вся загружена. Продукты в лавку везу. Лошадь и так еле идёт. Тебя одну ещё возьму, а вот кавалера твоего не могу.

– И никакой он не кавалер! Просто мы дружим. Это Ваня из Новоселья.

– А что это он тащит?

– Его наградили как лучшего ученика школы бюстом Карла Маркса.

– Ну, молодец, коли так! Ладно, ты, Нинка, садись, а бюст энтот на руках держи. За одно и другу поможешь. Но, Зорька...

От серой в яблоках кобылы шёл пар и знакомый терпкий запах. Как же здорово идти с пустыми руками!

– А ты сильный, Ванюша. Тяжеленный твой Карл Маркс!

– Сибиряки – народ крепкий! Батя так всегда говорит.

До Агалатово добрались быстро.

– Слушай, Ваня, как бы погода не испортилась. Может, ты у нас до завтра останешься? Я с родителями поговорю. Не нравится мне эта туча.

Нинка выразительно кивнула подбородком. На ясном солнечном небе виднелась одна-единственная тучка, казавшаяся такой маленькой и безобидной. Ваня махнул рукой:

– Не, дойду как-нибудь. Мамка волноваться будет. Пять верст осталось.

– Приходи на каникулах к нам в Агалатово на горке кататься. Придёшь?

– Приду, а когда?

– Да хоть первого, после Нового года.

– Тогда пока. Спасибо, дядя Петя.

– Ладно, чего уж там. Ты домой-то поспешай. Права Нинка: как бы погода не испортилась – Сибирь!

 

4

 

Отдохнувший Ваня пошел быстрее. Сумку с длинными брезентовыми ручками повесил на шею и забросил за спину. Бюст крепко прижал к груди. Тучка вдали разрасталась вширь. На душе что-то неприятно ворохнулось. Он отогнал тревожные мысли и стал думать о том, чем мамка накормит его на ужин: «Не иначе, пельмени даст». Ваня обожал эти маленькие, на один укус, пельмени. Лепили их обычно всей семьёй целую неделю с утра и до вечера. Готовые выставляли на мороз. Как схватятся, отец загружал их в мешки и подвешивал в сарае под крышей, чтобы не достали звери. Когда было надо, мать посылала Ивана, как самого старшего, принести пельменей на еду. Он брал топор и отрубал большой кусок. А потом ещё чай с чабрецом...

Вокруг потемнело. Туча закрыла весь горизонт и надвигалась, охватывая свинцовыми крыльями окрестные леса. Сердце кольнуло: «Не успеть!» Но он тут же приказал себе:

– Не дрейфь! Отец говорил: страх бывает хуже, чем то, чего боишься. Поддался ему, запаниковал и готов! А сибиряк не такой – он терпеть будет.

Руки от тяжёлой ноши занемели. Впереди у дороги увидел высокий пень. Поставил на него бюст, перекинул сумку на шею, подошёл, пятясь, и с трудом взвалил бородатого на спину. «Ну, и тяжёлый ты, Карлы-Мурлы! Тьфу ты, привязалась Колькина глупость!»

Начиналась метель. Завертелась колючая позёмка. Снег стал жёстким и злобно сёк мелкими льдинками лицо. «Быстрее, быстрее – всего-то с версту осталось». Ему казалось, что он почти бежит, но ноги совсем не хотели слушаться. Согнувшись, с Марксом на спине, он шарахался из стороны в сторону вдоль дороги, как пьяный. «Ещё чуть-чуть! Ведь почти дошёл! За поворотом поле, а там и Новоселье. Полверсты – и дома…»

Загудела стоголосая пурга. Земля и небо смешались. Ледяные вихри закружились в бешеном танце. Дорога вмиг исчезла. Он прошёл ещё несколько шагов и упал обессиленный, сбитый мощным порывом ветра.

 

5

 

– Вася, одевайся – поднимай народ! Я тоже по избам пробегусь.

– Не паникуй, Мария, может, обойдётся. Вдруг малец в Агалатово заночевал? Мабуть, увидел, что погода портится…

– Нет, отец, не обойдётся. Не будет наш сын у кого-то ночевать: не таковский он парень. Ой, сердце подсказывает – домой пошёл. Да и Шарик, вишь, воет: беду чует. Лёня, тоже одевайся теплее, пойдём с нами Ваню искать. Будешь в рельс бить.

Через полчаса у дома собрались человек сорок. Захватили с собой лыжные палки, оглобли, ухваты. Как искать человека в пургу, в деревне знали. Разделились на группы. Каждая взяла свою сторону от дороги. Выстроились цепочкой, держа между собой палки и оглобли. Получились две колонны метров по семьдесят. Одни пошли влево, другие – вправо, а задние стояли на месте.

Злобно завывала метель, огрызаясь на протяжный лай собак в деревне. Сквозь вой пурги тревожно звенел рельс.

 

6

 

Ваня знал, что лежать нельзя – заметёт. С трудом поднялся, взял бюст и, шатаясь, двинулся вперёд. Вдруг порыв ветра донёс еле слышный звон. Он обрадовался и пошёл на этот звук, но быстро сбился с пути. Спотыкался на кочках, падал, заставлял себя вставать и идти, пока совсем не обессилел. Прилёг на минутку с Марксом в обнимку. Сознание покидало его, унося в тёплый зал школы, где гремел оркестр и шумели аплодисменты в его честь…

– Тепло, ах, как тепло! Шарик, это ты, мой хороший. Лижешь меня, собака. А как ты в школе оказался?

Ваня на мгновение открыл глаза, но не в силах сопротивляться навалившейся дрёме, сдался. Сознание опять медленно угасало.

 

7

 

– Василий, глянь, пёс твой – Шарик зовёт куда-то. Никак нашёл!

– Давайте за ним, только держитесь друг за друга.

Сильные руки мужчин подхватили мальчишку, крепко прижимающего к груди что-то очень тяжёлое. Рядом скулил и вертелся Шарик. Дома Ваню быстро растёрли самогонкой, истопили баню.

В праздники на горке, в Агалатово, покататься не пришлось: всё-таки обморозил ноги. Карла Маркса поставили в красный угол горницы под иконы. Мать, глядя на него, ворчала:

– И зачем он нужен, этот бородатый? Чтоб ему! Через него Ванюшка чуть не замёрз.

– Молчи, мать! Ничего ты не понимаешь: ни у кого нет, а у нашего сына есть! Почёт и уважение.

Так он и «прописался» в красном углу. Брат Лёня как-то наябедничал, что мать, когда Ваня уходил, накрывала бюст тряпкой. Однако он ничего выяснять не стал.

Ваня закончил школу с золотой медалью. Мог бы поступить без экзаменов в любой институт, но решил пойти в армию. Там его и застала война…

 

8

 

Накануне Нового года Иван принёс со службы большую коробку с командирским пайком. На праздничный стол выставили весь дефицит: копчёную колбасу, крабы, шпроты и даже баночку чёрной икры. В центре серебрилась бутылка Советского шампанского, отражая разноцветные огоньки новогодней ёлки. Рядом – графин с виноградным соком, перелитым из трёхлитровой банки. Ближе к месту, где обычно сидел отец, стоял армянский коньяк и редкое в то время чешское пиво. Из кухни доносился знакомый запах любимого блюда – утки с яблоками.

Внимание семьи притягивал экран недавно купленного телевизора. Наконец куранты пробили полночь. Появились цифры: тысяча девятьсот шестьдесят пять. Крики «Ура!» и «С Новым годом!» слились со звоном хрусталя. Начинался «Голубой огонёк». Мужественно звучал голос Кобзона: «И снег, и ветер, и звёзд ночной полёт…» За окном завывала свирепая казахстанская вьюга.

– Папа, всё, как у нас: и снег, и ветер…

– Помолчи, сынок, тебе разрешили после двенадцати – дай послушать, – вмешалась мама.

Восьмилетний Колька, отстоявший с боем своё право сидеть за новогодним столом со взрослыми, насупился:

– А Ольке можно?!

– Во-первых, не Ольке, а Оле, во-вторых, ей уже скоро шестнадцать.

Отец повернулся к матери:

– Забыл сказать: мне сегодня на служебный Лёня звонил, поздравлял. Хочет летом на недельку приехать.

– Хорошо! Пусть приезжает. Отдохнёт немного от своей милиции, вместе рыбу половим.

– Ура! Дядя Лёня! И я с вами.

– Конечно, с нами. Только до лета ещё дожить надо.

Праздничная суета улеглась. Новогодний концерт уже не был так интересен. Мама хлопотала на кухне. Заскучавшая Оля попросила:

– Папа, расскажи что-нибудь.

– Про войну, – встрял Колька.

– Давайте лучше про школу.

– Как тебя Карлом Марксом наградили? Колька ведь ещё не слышал.

Отец налил себе коньяку и не спеша, с улыбкой, начал вспоминать…

Когда он замолчал, взволнованный сын тихо спросил:

– А где теперь этот Колька-балабол?

– Воевали мы вместе. Погиб он на моих глазах под Сталинградом. Хорошим был другом!

Отец задумался и надолго замолчал. Оля накрывала стол к чаю.

– Мама, а почему ты не слушаешь, разве не интересно?

– Коля, я же за тортом пошла. А историю эту знаю. Сама в той школе училась.

– Да вижу я торт! Я пельмени больше люблю, сибирские, – вдруг заявил Колька, – и показал язык сестре.

– Хорошо, сварю в другой раз. Слава богу, впрок налепили.

Оля посмотрела на погрустневшего отца и спросила:

– Папа, а что с Карлом Марксом стало?

Отец улыбнулся:

– Председатель колхоза в войну взял его у бабушки за мешок картошки для красного уголка.

– Одного не пойму, почему ты его не выбросил, когда метель началась? Дошёл бы быстрее, не замёрз…

– Дураком был, – развёл руками отец. Чуть богу душу не отдал за вождя мирового пролетариата. – Помолчав, добавил: – Другие мы были и время другое. – Потом посмотрел на жену: – А ты, Нина, как думаешь?

Метель над Казахстанским ракетным полигоном завывала и хлестала космами по заиндевевшим окнам. Дети давно спали. В темноте мерцал экран телевизора.

Ямм,

июнь 2019 г.

 

14 947 знаков