Какого цвета была моя любовь? Она была цвета музыки Моцарта или цвета баллады Эрика Клептона “Tears in heaven”. Какой вкус был у моей любви? Вкус капучино или вкус жарких поцелуев? Нет, нет: у моей любви был вкус DIROL, сдобренный вкусом первого поцелуя… А какой у моей любви был запах? У моей любви был запах моих духов, несмываемым следом, оставшимся на Его руке.

Так она думала, когда простуженным февральским вечером шла домой…

Что можно сказать про мужчину, который случился в её жизни, как легкий бриз на море? Ну, во-первых, то, что у Него очень сильные и добрые руки, во-вторых, что Он обладал поразительной способностью успокаивать, и в третьих, что однажды у тебя был с Ним потрясающий секс в не совсем подходящих для этого условиях… Сейчас она не помнила, с чего все началось…

Хотя, кажется, все началось осенью. Он обходил больных и, подойдя к её кровати, совершенно бесцеремонно откинул одеяло и впился своими сильными пальцами в её колено.

«Совершенно неприлично иметь такие колени, как у Вас. Вам серьёзно надо подумать об операции», - сказал Он и отошел к другой больной. Тогда она сильно разозлилась на то, что посторонний доктор позволил себе так беспардонно причинять ей боль..

На время она ушла из больницы. Тогда Он сказал, что при её выписке обязательно устроит большой праздник.

Потом она вернулась в больницу и однажды вечером случайно оказалась у Него в кабинете. Естественно, она согласилась выпить чашечку кофе, приходя в восторг от перспективы поболтать и пококетничать.

Ей нравилось то, что они болтали ни о чем. Он рисовал ей будущую операцию и успокаивал, говоря, что будет на ней первым ассистентом. А она говорила, что если бы у нее было много денег, то она подарила бы Ему частную клинику…

А потом Он очень властно обнял её, и странное дело, это совсем не обидело её. У неё было такое чувство, что после долгой дороги она вернулась домой.

Он целовал её, как в стихах у поэта, помните? «Зацелую допьяна, изомну, как цвет…» Почему она ничего не помнила? Именно потому, что была зацелована допьяна. Она только помнила, что когда она зажгла свечу в темном кабинете, он почему-то спросил её, нравится ли ей фильм «Горькая луна»? Может быть, Он находил, что она похожа на Эммануэль Сенье? А потом…Сначала их движения были не очень слаженными.Она начала волноваться и от этого еще больше делала все невпопад. Но он обнял её, прошептал на ушко: «Не спеши, девочка моя, у тебя все получится…» И действительно всё получилось!..

После они лежали и пили апельсиновый сок, а она говорила о том, что была бы очень счастлива, если бы каждый день у нее начинался с чашки клубничного мюсли и со стакана апельсинового сока…Он прижал ее к себе и сказал: « Странное дело, профессор, когда делает операцию, как правило, матерится, как сапожник, а когда делал операцию тебе, он не ругался.».

Потом у нее была операция, после которой профессор разбудил её словами: «Вставай, красавица, проснись.» Она решила щегольнуть своим гуманитарным образованием и ответила немного хриплым спросонья голосом: «Пушкин несколько банален, вот Мандельштам…»

Да, Мандельштам…

Она выписывалась, когда Он дежурил. У нее есть странная манера делать вид, что у неё все в порядке, когда на душе просто кошки скребут. Так было и в тот раз: она делала вид, что очень рада своей выписке. И сказала: «Сейчас Вы можете устраивать праздник». На её лице сияла улыбка, а её душа стонала от боли. Все видели улыбку, но только Бог видел её душу…

Она обещала своему профессору, что через несколько месяцев приедет к нему в больницу для осмотра…

И вот она возвращалась, возвращалась темным февральским вечером домой. Она шла и точно знала, что летом снова приедет туда…

И потянулись долгие месяцы разлуки, время, когда она жила ожиданием встречи с Ним. Проплакал капелью март, шлепая по лужам, прошел апрель и наступил бесшабашный май…

В мае она ездила отдыхать в санаторий близ Москвы. В прошлом это была пригородная усадьба купца Грачева. Её поразило, что такой рай на земле был расположен в паре километров от МКАД. Как –то она слышала, что однажды Вольтер на вопрос, где он хотел бы оказаться, в раю или в аду, ответил: «По комфорту я хотел бы быть в раю, а по общению - в аду».

Так же было и здесь. Удобства, вполне городские: магазин, парикмахерская и почта, были рядом. А вот мягкая трава луга, дорожки в парке, неторопливость отдыхающих создавали такое впечатление, что находишься вдали от жизни в городе.

Было немудрено, что между отдыхающими завязывались романы.

У нее тоже был роман, роман-сказка, ибо, как говорила её институтская подруга: «Любой свой роман ты превращаешь в сказку». Но её поражало то, что, в общем-то, роман этот был совершенно ей безразличен. Было и море цветов, и поездки на экскурсию в Шахматово, и ночи без сна… Но иногда ей казалось, что она была отравлена Им . Что бы она ни делала: занималась гимнастикой, плавала в бассейне или принимала ухаживания своего кавалера – она все время думала только о Нем.

Наконец настал день, когда она поехала на прием к профессору. Она очень долго собиралась, примеряла разную одежду, подбирала косметику и духи, созванивалась со своим вечно занятым профессором. И в один жаркий солнечный день в начале июня приехала туда, откуда уходила темным февральским вечером… Профессор осмотрел её, в общем, остался доволен результатами. Правда, его беспокоило то, что у нее появилась некая неустойчивость походки. Но он сказал, что со временем это пройдет. Осенью профессор снова собрался положить её в больницу для проведения одной очень небольшой операции, а пока, желая пообщаться с ней, предложил с ним пообедать. Конечно, она согласилась… Ей очень нравилось разговаривать с профессором, нравилось, что у него такая замечательная библиотека, а непроходимый беспорядок в кабинете, где можно было найти все, начиная со скальпеля и кончая кофеваркой, создавал впечатление, что находишься не в кабинете врача, а в комнате Плюшкина…

Профессор угостил её пирожными и очень обиделся, когда она, желая показаться вежливой, взяла мало. Он угостил ее водкой, но, отвыкшая от крепких напитков, она поперхнулась . «Какой же ты еще ребенок»,-сказал он. Он говорил ей комплименты, а она знала, что сейчас она выйдет, пройдет по коридору и войдет в Его кабинет…

В Его кабинете сидел другой врач и говорил что – то глубокомысленное о демографической катастрофе в стране.

-Вот у меня, например, трое детей, - важно сказал он.

- И ни один на вас не похож,- сказала она. Жена того врача была японкой и детишки были с характерными монгольскими чертами лица. После столь мудрого замечания повисла пауза, во время которой её возлюбленный наклонился, чтобы поднять выпавшую из рук авторучку. Он незаметно провел рукой по её ноге, подавая знак, чтобы она тоже наклонилась. Она наклонилась и увидела, что у Него по щекам от смеха текут слезы. «Если бы не твой медовый язычок – тебя можно было бы наказать за такие слова»,-прошептал Он…

Он угощал её кофе, она ела шоколад и хохотала над его остротами. Она отказалась, когда он предложил ей поехать вместе в Сочи, сославшись на то, что она не вполне здорова. Они договорились, что Он сам поговорит с профессором и проведет ей осенью операцию, хотя сказал, что очень трудно делать операцию любимому человеку.

-После той операции я три дня не мог прийти в себя, но, тем не менее, я никому не хочу доверять тебя…

А пока она опять уехала, назначив Ему в конце ноября свидание на операционном столе.

Она решила действовать, как пушкинская Татьяна. Что делала Татьяна в дни разлуки с Онегиным? Читала книги, которые читал её любимый мужчина.

Она не знала, какие книги читал Он, но она знала, из какой страны Он приехал. И поэтому она читала все, что могла найти про эту страну. Она читала про быт, про культуру и про историю этой маленькой южной страны и незаметно для себя полюбила её. Она полюбила молчаливую суровость горцев, она верила, что Христос был в Эчмиадзине, её восхищал непонятный алфавит, который более тысячи лет назад был изобретен Месропом Маштоцем.

Иногда она думала, что если вдруг сложится так, что она не будет с Ним, то она всегда будет любить его страну…

Пришел август.

Август для России какой-то фатальный месяц: страшные беды и несчастья у нас в стране в большинстве своём происходят в августе. И для нее август тоже стал страшным месяцем. В августе она пошла на прием к невропатологу, он обратил внимание на её несколько неровную походку и направил её в Центр неврологии для проведения обследования…

Обычно в художественных фильмах, когда с героем происходит что-нибудь страшное, гремит гром или звучит какой –нибудь реквием. Жизнь, это не фильм. И гром не гремел, и реквием не звучал, а был солнечный день, когда она прошла обследование, и ей был поставлен диагноз, который убивал своей лаконичностью и ничего не говорил своими коротенькими словами. Надо было изменить свою жизнь, расстаться со многим, о чем мечтала и к чему стремилась.

И самое главное, надо было забыть о Нем, сделать все, как в стихотворении у Ахматовой:

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить…

Она поехала к профессору на прием в ноябре, как и договаривались. Но если летом профессор хотел ей осенью сделать операцию, то сейчас она ехала чтобы сказать, что все изменилось. Она ехала, чтобы попрощаться со своим профессором.

Она вошла в его кабинет так, как будто открывала давно забытые страницы зачитанной до дыр книги.

Ничего не изменилось в этой комнате. Все тот же беспорядок, интересные книги и улыбчивое лицо профессора… Оно успокоило и придало ей мужества. После осмотра он спросил :

-Ну как, дорогая, будем делать операцию?

Она ответила немного замявшись.

-Наверное, не будем… никогда. Мне поставили очень нехороший диагноз.

Профессор спросил: «Кто поставил такой диагноз?». В нем проснулся исследователь, поэтому ему надо было знать все. По мере того, как она отвечала, она заметила, что профессор заметно мрачнел.

На прощание она подарила ему книгу «Человек перед Богом», а он дал ей совет во всех жизненных испытаниях быть, как лягушка в кувшине молока: продолжать бить лапками и никогда не сдаваться. Он говорил, что медицина на месте не стоит, пройдет год-другой и она снова придет к нему, но не для того, чтобы сделать операцию, а просто поболтать, сказать, что она выздоровела и для неё началась новая жизнь. Она кивала в ответ, хотя оба знали, что расстаются навсегда…

 

В её характере была одна черта: она никогда не позволяла своему партнеру падать в её глазах. Поэтому она никогда никому не говорила о своих проблемах.

Что бы ни происходило у нее в жизни, она всегда отвечала, что всё нормально. Этим она оберегала себя от всяких разочарований. Она знала, что человек – не Господь Бог и, по большому счету, да и по малому тоже, человек не может что-либо изменить или исправить. Она решила ничего не говорить Ему о своей болезни.

Когда она вошла в Его кабинет, Он сидел за компьютером. Он встал и протянул к ней свои объятия. Ей очень нравилось в Нем это сочетание необузданности горца и мягкости английского джентльмена, которыми, как она считала, обладали все мужчины его страны.

-Здравствуй, девочка моя, как у тебя дела? Ты прекрасно выглядишь. Про тебя можно сказать, что время над тобой не властно.

-У меня всё в полном порядке…

-Будем делать тебе операцию?

- Конечно, будем, только не сию минуту. Я еще не отошла от прошлой операции и планирую до весны ничего с собой не делать.

- Я был бы большой сволочью,- сказал Он, усаживаясь на стул и сажая её к себе на колени, - если бы сейчас позволил тебе уйти просто так. Пойдем куда – нибудь: посидим, чего-нибудь выпьем, поболтаем ни о чем…

Они сидели в маленьком, уютном ресторанчике в центре Москвы, принадлежащем его брату, и Он рассказывал, как в начале октября ездил отдыхать в Сочи и катался там на серфинге.

- Летом следующего года я тебя тоже возьму в Сочи, согласна?

Она кивнула и грустно улыбнулась. Он не заметил грусти в её глазах. Он был рад, что с ним интересный человек, общение с которым никогда не надоедает. А самое главное, Он любил эту женщину.

Вышел тапер и зазвучала божественная музыка баллады Стинга «THEY DANCE ALONE»….

Они танцевали во мраке ресторанного зала, тесно прижавшись друг к другу. Они ни о чем не разговаривали, слова разбили бы эту тишину, ибо молчать можно только с очень близким и родным человеком… Потом наступила божественная ночь. Ей очень нравились стихи Цветаевой про ночь:

Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново.

Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм.

О мучительный стыд, за вечернее, лишнее слово.

О тоска по утрам…

Она ушла утром, когда Он еще спал. На зеркале соей помадой она написала adieux.

 

А в конце января по электронной почте Ему пришло письмо:

Здравствуй, моя радость.

С мыслями о Тебе я проводила двадцатый век. Мечтая о Тебе, перешагнула рубеж тысячелетий, и, взяв в руки виртуальное перо, Тебе первому я пишу в этом году. Я желаю Тебе быть источником радости и страданий, кладезем мудрости и морем легкомыслия. Быть грешным и в то же время святым. И очень прошу Тебя никогда не меняться, всегда быть таким, какой ты есть сейчас.

Приближается День моего Ангела и я решила сделать себе подарок: написать посвященное Тебе четверостишие, в котором, как солнце в капле воды, отразились все мои мечты и желания.

Я ходить научусь, чтоб к тебе приходить.

Я молчать научусь, чтоб с тобой говорить.

Я себя сохраню, чтоб тебе подарить,

Я тебя полюблю, чтобы жизнь полюбить…