Он был невзрачен – худ и мал, Как говорится, метр со шляпой. Его всерьёз не принимал Никто. И прозывали Кляпом. Нет, не в обиду, не со зла – Такая уж была работа: То слив забъёт у санузла, А то зальёт кого-то кто-то. В потёртой робе, в сапогах, Лет сорок, как уже не мальчик. Мундштук с «Памириной» в зубах, В руке железный чемоданчик. И вечно сбиты пальцы рук – В полосках синей изоленты. Какой там бинт, когда вокруг Прошу прощенья, экскременты. И тихо время, день за днём, К заветной пенсии катилось… Я б не рассказывал о нём, Да только вот что приключилось: Был День Победы – тридцать лет. И, как всегда, наш предцехкома Кому флажок, кому портрет Раздал, да это всем знакомо. Ну и, как водится, по сто – Для куража, для настроенья. Звенел бутылочным стеклом В проходе приблатнённый Веня. Тут Кляп с портретом, как на зло, На нём был сам товарищ Суслов. И этим Сусловым смело Стаканы с водкой и закуску. Фиксатый Веня побледнел, Рванул на Кляпе плащ-болонью. «Ты чо, козляра!..» И осел Перед тяжёлой тусклой бронью. За Севастополь, Сталинград. За Киев, Будапешт и Прагу. А выше их – отдельный ряд – За «Боевые…» и «Отвагу». «Ты это, батя…Ну, дела… Я ж не… Да я… Не знал, ей-Богу… Ты не держи… Ну, это, зла… Садись. Давай-ка – понемногу». Бытовка – не парадный зал, Бетонный пол в грязи весенней. Но он того не замечал, Безбашенный блатняга Веня, Тот, что обычно посылал Во всем известных направленьях Обидчиков своих, стоял Перед солдатом на коленях. |