В юности я хотел быть менестрелем, ходить по пыльным дорогам и на ходу придумывать песни. Пить кислое вино на постоялом дворе после целого дня пути. Слушать местные сплетни и укрываться на ночь плащом, который количеством дыр напоминает звездное небо в ясную ночь.

А еще я хотел играть баллады на любимой лютне, петь в огромных замках, где в темных залах у жаркого камина стоят накрытые столы. И что бы за теми столами сидели ободранные принцы и короли в помятых латах.

Как много я хотел...

А стал обычным геологом.

Мы, геологи, не писатели, мы - бродяги и искатели.

Хотя писать нам тоже приходится много: полевые дневники, отчёты разные. Наверное, от частого употребления ручки и бумаги у нас и возникает иногда острое желание написать что ни будь художественное и прекрасное. Роман, там какой, или, на худой конец, рассказ. Лучше всего, конечно, про любовь, так как обычная природа перед нашими глазами и так каждый день мелькает всеми красками и всеми радугами.

Я сам частенько загорался такими намерениями и хватался за авторучку.

Правда, чаще всего дальше придумывания названия дело не продвигалось, но зато какие заголовки вытанцовывались.

Например - Лунный этюд в Сочи. Или - Южные страсти по Сухумски.

Но это было давно и неправда.

Сейчас я устал от всего и всех, плюнул на работу в поле, взял очередной отпуск и стал собираться в путь.

Я купил на сэкономленные деньги путёвку в санаторий и уехал за границу, в Крым.

Путёвка у меня была обычная, поэтому мне достался номер на двоих. Вторым оказался шахтёр из Кемерово. Звали его Петро. Петро был тот ещё ходок, поэтому я его почти не видел.

Я ходком не был и обычно пел свои песни с девяти утра до вон той скалы.

Курортная публика... да что там говорить - можно подумать, что вы сами не видели курортной публики!

Глядя на беснующихся отдыхающих я все отчетливее осознавал, что отпущенный человеку природой век, он не проживает, а пробегает, прожигает, проносясь через жизнь.

В свой оплаченный санаторий я являлся только затем, чтобы поваляться в радоновой ванне, получить очередную порцию жидкости из шприца "в мягкие ткани" и порцию гнусного первого-второго-третьего в желудок.

За день я произносил всего десяток слов, и все в столовой: «Доброе утро (день, вечер)» и «приятного аппетита» (3 раза).

Вот чего мне всегда не хватает в отпускной жизни - так это одиночества.

Поэтому целыми днями я шлялся по редкому и колючему лесу, находя удовольствие в пении идиотских песен, и отдавался постыднейшему из своих пороков: сочинению стихов.

Графомания - это болезнь, и болезнь позорная, вроде недержания мочи. К тому же она практически неизлечимая.

Вообще в жизни я придерживаюсь правила "не умеешь - не берись". Но с моей музой шутки плохи: это вам не слабое создание, бряцающее на лире. Моя муза крепкого сложения, яростная и неутомимая. Она извещает меня о своем приходе: часа за четыре где-то в горле начинается щекотание, и кто-то внутри меня похохатывает, как похохатывает человек, читая, скажем, "Двенадцать стульев" - несильно, но постоянно.

Как-то на второй или третий день отправившись на очередной променаж и сев на скалу, я увидел как в зоне прямой видимости совсем некстати показались две мадамы.

Одной, рыжей, было недалеко за тридцать и, кстати, у нее присутствовала очень даже не плохая попка.

Второй было далеко за сорок, но она тоже была еще очень даже в форме и формах.

И как их только занесло сюда в этакую рань?- подумал я.- Не дай бог, загрызут.

Порассуждать на эту тему мне дальше не удалось, так как мадамы были уже совсем рядом.

- Вот эта, которая постарше, сейчас вцепится,- подумал я.- Технология знакомства у всех их одинакова и такова: Вы не знаете, как пройти до скалы Четыре Брата? А технология мужская такая: Как, вы еще не были на Ай Петри?

Я оказался, как всегда, прав. Подойдя к месту моей отсидки, та, которая была постарше, так и спросила.

И где была моя голова: я не стал отрицать, что не был и иду туда же. Чтоб она провалилась, тыдра!

Тут же начался второй тур: Где-то мы с вами виделись будто...

Она протянула мне левую руку.

Я не понял и пожал её.

Дурак!

Жизнь наша богата нюансами оттенков. Душа оттаяла, мозги в прострации…

Я, правда, быстренько очухался и вежливо, неназойливо спросил.- Как зовут-то красавиц? И какая статья? Ну и, конечно, срок. В смысле - сроки.

Известно, что сроки отдыхающих, если они хотят что-то поиметь друг от друга, должны максимально совпадать. А то сделаешь заход, а партнерша завтра уедет.

Второй тур начался, и я гаркнул, как в зоне на разводе.- Николай Старков, остеохондроз, десятое пятого тире третье шестого.

Старшая озадачилась, а младшая мило так ухмыльнулась. Оценила, значит.

Ух ты, да мы, кажись, с интеллектом!

И если бы вы только знали, какие она имела волосы! Ах, какие рыжие! Да какие яркие! Да какие густые! Глядя на них, у любого мужика затрепетало бы что-нибудь, не в груди, так в штанах!

В голове моей тут же сформировалась мысль: Была ли у тебя когда-нибудь рыжая женщина? Нет?! Ну, и не будет. Однако, чего это ты раздухарился? Тем более - на лицо она всё-таки подкачала. Кожа так себе. И нос… Ну, в общем, не фонтан она Бахчисарайский. Особенно нос.

Правда, соседа моего Петра это бы не остановило.

Петро сказал бы.- С лица воду не пить.

- Да и потом,- сказал бы Петро.- В любой бабе главное не формы, а содержание. И на голом полу можно спать, если он противоположный.

Великий и мудрый Петро!

- А не приобщиться ли мне к великому и всемогущему кобелиному племени,- подумал я.- А не распустить ли хвост веером, а не порассказывать ли о своих подвигах и приключениях, а не залезть ли на скалу Четыре Брата? То есть, я и так на нее каждый раз мысленно залезаю, но это для себя, а тут восхищенные зрительницы, и я будто бы оборвусь левой ногой...

Позднее, вспоминая этот вечер в мельчайших подробностях, я так и не смог вспомнить, что меня подтолкнуло, зачем я сделал то, о чем еще за минуту даже и не думал. Ведь я приехал сюда в поисках одиночества, и ещё несколько минут назад мне никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось общаться, даже с близкими, любимыми людьми.

- Рожденный ползать летать не хочет,- подумал я.- Ждите, так я и полез вам на скалу.

Но, не успели мы подойти к Четырем Братьям, как эта рыжая рванула вперед и, как ящерица, пошла вверх. Мама моя, как она прошла карниз! Я сразу же понял, почему бог подарил человеку конечности. Конечности появились, потому что по суше было неудобно ходить в ластах...

Я смотрел на неё и думал.- Удивительно, как такие великолепные стройные и красивые ножки могут нести на себе такие ловкие и сильные руки.

Мне теперь - хошь не хошь, нужно было тоже идти, и тем же маршрутом.

Даже случайные спутники, преодолевая долгущую и многотрудную дорогу, поневоле сближаются. Главное быть вместе. Вернее, рядом. Нам обязательно нужен первоначальный контакт, после которого всё сразу же упрощается и облегчается. Вот он – этот момент.

- Действуй,- сказал я себе.- Ничего лучшего ты всё равно не придумаешь.

И я полез.

Когда у тебя возникает желание что-то сделать, нужно немедленно принимать решение и не ждать, пока это настроение пройдет.

Глядя снизу вверх на двигающуюся предо мной скалолазку, я всё отчетливее ощущал, что обтягивающий её материал очень выгодно подчеркивает все многочисленные достоинства великолепной женской фигуры. Особенно сзади. И особенно в нижней её части. Казалось бы всего-навсего две небольших упругих округлости.

Но когда они в непосредственной близости от твоих глаз, совсем рядом и так упоительно колеблются!

Я почувствовал, что уровень моего интеллекта внезапно существенно понизился. Сколько будет семью восемь я не смог бы сказать сейчас даже по приговору народного суда.

Иногда полезно заниматься психоанализом. Копаться в первоистоках своих дегенеративных поступков.

Но скалолазка резко повысила темп подъема, и я уже не смог любоваться этим обворожительным зрелищем, а интеллект пришел в норму.

Тем более, что скала стала ещё круче и сложнее.

Почему-то вспомнилось объявление из какого-то юмористического журнальчика, прочитанного в дороге: Продаётся парашют. Новый, в упаковке. Ни разу не открывали. Использовался всего один раз. Немножко запачкан.

В детстве вы начинаете ходить на четырех конечностях, потом на двух, а дальше у кого как получится.

Я лез и твердил про себя.- Только стоящий не споткнётся, только лежащий не упадёт. Возьмём с собой в будущее всё хорошее из прошлого, а настоящее посвятим извращениям! Я знаю технику безопасности, как свои три пальца! Еще миг и буду я скользить по наклонной плоскости, как дерьмо по канализации.

Когда я, вспотевший словно рак в кипятке, вылез наверх, она спокойно сидела на большом камне и насмешливо наблюдала за моими усилиями в покорении скалы.

- И где это вы так научились бегать по вертикальным стенкам,- спросил я, с трудом переводя дыхание.

- В Царицыно и на скальном тренажере,- ответила она.

- Вы, наверное, чемпионка чего ни будь,- продолжил я, отдуваясь, и опустился на землю рядом с ней.

- Нет, но вроде бы кое что получается,- чуть покраснев ответила она.

- Ничего себе, кое что,- искренне восхитился я.- Мне бы так. Всю жизнь провёл бы на стенке. Да и в работе пригодилось бы.

- Всё шутите,- звонко рассмеялась она.- Не скромничайте, У вас тоже совсем даже не плохо получается.

- Слава богу, что жив остался, а не свалился вниз,- ответил я.- Это у моего друга получилось бы. Он мастер спорта по альпинизму.

- А вы по чему мастер?- спросила она.

- По кайлу и лопате. Моё дело копать глубже и тащить дальше. Геолог-полевик я.

- Как интересно, Наверное, не работа, а сплошная романтика.

- Точно романтика. Отдавать комарам, мошке и прочим кровососам добровольной основе свою кровушку, да месяцами сухарями желудок мучить.

Мы замолчали.

Она была восхитительна.

Я был глуп и восторжен.

Дальнейшие наши взаимоотношения происходили на уровне роскоши человеческого общения

Самая светская беседа. А были ли там? Да. А вот там? Нет, но собираюсь. А я был. Мы, вообще, оказывается, родственные души. Не пора ли нам по этому поводу в постельку?

А, между прочим, похоже, что она одинока. Тут мне документы не нужны, я таких сразу вижу. Она может быть тихая или разбитная, но - не глаза даже, а поворот головы выдает: одна.

С такими я почему-то чувствую себя виноватым. Может, ей предназначался как раз я. Хотя, возможно, ей и повезло - я совсем не подарочек. Но живет же со мной жена - уже который год!

Нет, братцы мои, увольте! Отзыньте. Это же еще хуже.

А тут ещё эта тыдра, эта старая сводница, вытащила между тем из меня обещание сводить их после обеда к скале Круглой.

Я пообещал, думая про себя, что не приду. Не приду, и все. У нас свобода совести: хочешь - имей совесть, хочешь - не имей. Мало ли что. Заболел. Ногу сломал. Как раз третью.

И, очень кстати, после обеда шел мелкий, нудный дождь. Так что, если пересечемся когда-нибудь, скажу: да вот, дождь был. Такая жалость.

Сам-то я, конечно, пойду.

Маленькие радости рождаются из больших глупостей. В этом есть особый кайф. И, чтоб кайфу было побольше, пойду не по тропинке, а напрямик. Бразды пушистые взрывая, шурует по лесу эсквайр!

Единственный способ в этой жизни сохранить своё здоровье - это есть то, чего не хочешь, пить то, чего не любишь, и делать то, что не нравится...

А вот сейчас шел дождь, и, что замечательно, было скользко, и, что еще лучше – очень грязно.

Душа моя пела, пока я самым непроходимым путем лез на хребет.

А на хребте лоб в лоб столкнулся я с рыжей.

К тому моменту я уже забыл, как ее зовут. Цифры и фамилии у меня вылетают из памяти моментально. Хорошо там держатся только ассоциации.

И нарисовалась немая сцена. Или, как сказал бы мой родной братец: Родился - удивился: почему?

- А я думал, вы не пойдете!

- А я думала, вы не пойдете!

- А что это вы - в дождь? Упражнение?

- Да почему? Просто нравится!

- Ну, знаете ли! Я думал, я один здесь такой идиот!

- Спасибо на добром слове! Какой вы смешной.

- Смех без причины - признак незаконченного высшего образования.

И через пару минут мы уже сосредоточенно шлепали уже вдвоем по мокрой траве.

 

Я, собственно, мучительно пытался вспомнить, как ее зовут. И потому молчал. А она молчала просто так.

Нравилось ей молчать, вот она и молчала.

И мне это тоже нравилось. Не выношу я по жизни болтливых баб. И еще - смеющихся с подвизгом. Зазвенит где-нибудь в кустах - Их-хи-хи-хи-хи… У меня в таких случаях в зубах свербит, как от бормашины.

Да. А звали ее наверняка Любой. Или Людой. Как-то так.

- Расскажите что-нибудь о себе, - говорила она.

- Тоже мне, нашла себе Дейла Карнеги,- ухмылялся я про себя.- Сейчас я буду тебе вещать, как приобрести друзей и оказывать влияние на людей. Глава какая-то там, совет номер три: говорите с собеседником о том, что его интересует.

Увы, этот фокус я знаю. И, к тому же, меня ничто не интересует. Ну, вообще ничто.

- Да. Что вам рассказать? О себе… Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хотел пойти в МГИМО, но побоялся, что в эту фирму не берут дебилов.

Конечно, это был тест, и этот тест она выдержала.

- Зря… Берут, - сказала она.- И еще как.

И добавила.- А если без метафоризма?

- Ну, если без него, - грустно сказал я, - То я специалист по технологии.

- Технологии чего?

- А ничего... Просто технологии. Помните - А еще они рисуют все, что начинается на букву "М": мальчишек, математику, множество... Множество чего? А ничего. Просто - множество...

- Вот теперь понятно,- сказала она.- Только не очень.

- Ну,- сказал я.- Меня не интересует, ЧТО делать, а интересует - КАК. Приемы, рецепты, алгоритмы.

Так между нами начался интеллектуальный разговор. Ну, очень интеллектуальный. Но не о том. А внутри этого разговора, на полунамеках и полуфразах, идет менее интеллектуальный разговор, но - о том самом.

- Так вот ты, оказывается, какой.

- Какой?

- Почти хороший.

- Даже у самого плохого человека можно найти что-то хорошее, если его тщательно обыскать. Хороших людей много! Полезных мало... А ты, оказывается, тоже вон какая.

- Что на что похоже, то оно и есть.

Ритуальный танец. Только танец языком. Или так: ритуальный танец на обоюдоостром языке, переходящий в смертельный трюк.

И что меня теперь особенно бесит: я распустил хвост, как последний петух - сразу, с первой фразы. Не то, что я стараюсь казаться умнее, чем я есть, тем более, что я в действительности ужасть какой умный! Но я стал выпендриваться, вот что паршиво.

 

 

В последствии из-за этого я и пить бросил: чуть глотнешь, и начинаешь из себя изображать, а утром невыносимо стыдно. Ну, умный ты, так и молчи себе в тряпочку. Тем более, что в нашей стране это - основной закон самосохранения.

Однако продолжим.

Оказывается, звали её не Любой. Любой, как выяснилось, звали ту тыдру.

Печально не помнить, как зовут других, но забыть свое собственное имя - прекрасно.

Что-то у меня с логикой. Почему бы им обеим не быть Любами?

Классическая загадка: у меня в кармане две монеты на общую сумму пятнадцать копеек. Одна из них не пятак. Что это за монеты?

- Скажите, а как вас звали в детстве? - спросил, наконец, я.

Она насмешливо скосила на меня зеленые глаза.- Да так и звали. Люсей.

То есть, догадалась. Стыдобушка-то...

- Безусловно,- думал я.- Фигура я для неё может быть и любопытная, но любопытная не оригинальностью своих мыслей и переживаний, не степенью своей духовной жизни, а просто так, как интересна была бы зеленая лошадь или трехгорбый верблюд.

И тут я осознал, что ощущение - это чувство, которое мы ощущаем, когда что-то чувствуем...

Я тоже человек! И тоже хочу звучать гордо...

Но тут в развитие наших взаимоотношений вмешался вечер.

Из этого вояжа мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико.

После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде.

Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет.

- Гм,- сказал я себе в сердце своем.- Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы, кстати, совсем не маленький ворох… и... и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а? Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь - так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то. Правда, даже если надеть на пингвина галстук - он всё равно не станет джентльменом.

Ешь морковку, лук и хрен - будешь, как Софи Лорен.

В конце концов, я решил, что глядящий на меня из зеркала не скелет, а весьма славный малый с простодушным черепом и подкупающей улыбкой.

А фасон всё равно всегда держать нужно.

Я вырастил сына, построил дом, посадил не одно дерево, исколесил пол страны и после всего этого решил, что теперь мне можно погулять.

Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил?

Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным...

Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если бы я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну, сколько можно!

Увы, я не писал роман, а я его крутил. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутил. И крутил, и крутил, но ничего нового под луной нет.

А решил я тогда, что пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей должно дело кончится.

Пускай у тебя будет два мира,- решил я тогда.- Ты ведь, наверное, хочешь, чтобы у тебя было два мира. Так вот считай, что с этого момента у тебя два мира. И то обстоятельство, что у тебя все миры тут же сливаются в один, не более, чем очередное свидетельство некоего тотального происшествия, продолжающего подставлять твою голову под дубинку хронического присутствия.

К важным делам нужно относиться легко. К лёгким делам нужно относиться серьёзно!

А чего это вы ухмыляетесь?

Были мы тогда на очередной прогулке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Хоть мои джинсы стары и потерты, но в них бьётся горячее сердце!

Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине - шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба.

В наше ненормальное время любой нормальный человек ненормален уже тем, что он нормален. К сожалению, сейчас всё чаще сильным считается тот, у кого хватает сил отказать себе в удовольствии быть порядочным человеком.

Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот я что-то застеснялся...

Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца.

Иногда счастье сваливается так неожиданно, что не успеваешь отскочить в сторону. Благо соседушка мой Петро переселился на пару ночей к своей очередной пассии, и комната была пуста.

Вечером, как всегда, были танцы, и я знал, что тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Говорят, что плохим танцорам мешают яйца.

Танцевал я совсем неплохо, и яйца мне не мешали. Но танцы мне все равно не нравились. Особенно санаторные: когда на жестком асфальте пара рот особей обоего пола толкается и потеет. Значит, сегодня вечером мы идем гулять новым маршрутом.

Кстати, меня всегда мучил вопрос - что мешает плохим танцовщицам?

И я подтянулся, я ощутил себя охотником: моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог.

...И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу.

У умной женщины главная эрогенная зона это мозг.

Ей хочется праздника, уюта, путешествий, скандала, сериала, стихов в свой адрес, ужина при свечах.

Правда, иногда слова только вредят делу, а взаимные недомолвки служат наилучшим выходом из сложившегося положения. В отношениях между людьми, независимо от того, кто они и какие между ними отношения, довольно часто возникают логические разрывы и смысловые пустоты.

Всегда нужно помнить, что если женщине вдруг станет скучно, то все предыдущие усилия мужчины пропадут.

Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Похоже, что роль вридло мне не удалась. Вридло это сокращение от временно исполняющий должность лошади.

Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова.

- Не приспособлены вы, кролики, для лазания!- говорил я, помогая ей на очередном подъеме. Ты знаешь на Кубе есть особое искусство говорить женщине комплименты. Называется оно пиропо. Пришло пиропо на Кубу из Испании. Так вот, настоящее пиропо должно содержать в себе смесь ласки и перца.

Согласно пиропо женщину необходимо подзывать к себе издаваемым губами звуком: пссс… пссс…. Если ты не владеешь пиропо, то для истинного кубинца ты не мужчина.

- Болтать-то вы умеете, Джим. А вот летать?- отвечала она.

Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в санаторном монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход: мне его Петро показал.

Все было сделано чисто: к отбою мы не успели.

Перед тем, как привести её к себе в номер мне теоретически было всё абсолютно ясно. И достаточно просто, как мне казалось, в принципе. Но, как выяснилось позднее, это было только теоретически.

 

Только практика является критерием истины. И эта истина оказалась совсем не такой, как я ожидал.

Как учили нас классики марксизма-ленинизма - только практика является истинным критерием истины.

Мы можем думать, что у нас что-то есть, а как доходит до дела, то сразу же обнаруживается, что и нет ничего…

Так что вопрос взаимоотношений всегда чисто философский…

- Что же делать,- сказала она.

- Выход есть,- сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок.

Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз.

- А вы-то где устроитесь,- невинно спросила она.

- Ну,- сказал я улыбнувшись.- Думаю, что там же, где и вы.

- Что? Как?- спросила она изумленно, а потом будто бы сообразила.- Так для того все и было затеяно? И все было специально?

- А я-то думала, сказала она.

- Ну и дура же я,- сказала она.

И заплакала.

Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху.

- Послушай,- сказал я, положив руку на ее плечо.- К этому надо относиться проще.

- Ты же вернешься к жене, сказала она.- Как же ты к жене-то вернешься?

- А жена-то тут при чем?- удивился я.

- Я пошла,- сказала она.

- Отвернись,- сказала она.- Я оденусь.

Вот чего не люблю - это уговаривать. Скажет мне человек: Нет - ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами - хоть и знаю, что их "нет" - это на самом деле "да".

- Куда ты пойдешь,- сказал я, убирая руку.- Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское. Койко место пусто не бывает.

Сказал и лег на Петрову кровать. Полюби свою постель, как себя самого. Не по Хуану сомбреро... Если не можешь иметь то, что хочешь - научись хотеть то, что имеешь...

Да Год - это период, состоящий из 365 разочарований.

Потом мы долго молчали и слушали дыхание друг друга, и переговаривались дыханием. Она сперва всхлипывала, а я обиженно сопел. А потом она вздохнула глубоко, и стала дышать ровно, и я сделал то же самое.

Настоящее одиночество - это тогда, когда ты всю ночь разговариваешь сам с собой, и тебя не понимают. Правда, крайняя форма одиночества - это когда сам себе ставишь клизму...

Но потом я вспомнил ее затылок и представил, что было бы сейчас вот тут, в двух шагах, повернись все иначе, да и рука помнила ее плечо.

Она в ответ тоже задышала часто и тяжело, но, стоило мне скрипнуть пружинами, она отвернулась, и выровняла дыхание, и я тоже стал дышать редко и осторожно.

Отдельные случайные успехи не смогут затмить наших блестящих провалов...

Помните у Ильфа и Петрова: Граждане! Уважайте пружинный матрац в голубых цветочках! Это - семейный очаг, альфа и омега меблировки, общее и целое домашнего уюта, любовная база, отец примуса!

Как сладко спать под демократический звон его пружин! Какие чудесные сны видит человек, засыпающий на его голубой дерюге! Каким уважением пользуется каждый матраце владелец!

- Вот ведь,- подумал я, вслушиваясь в скрип пружин кровати и очередные всхлипывания.- Послал бог на мою голову.

- Ну чего ты опять,- начал я, и вдруг понял, что она не рыдает, а хохочет.

- Вот это анекдот, сказала она, сияя.

- Да уж,- хмуро сказал я.- Таких идиотов поискать.

- Я думаю,- сказала она.- Это первый такой случай в городе-курорте.

- Да, наверное, и последний,- сказал я.

- Был такой шикарный план - и вдрызг,- поддела она.

- Нет,- сказал я с достоинством.- Это была классная импровизация. Ноктюрн на флейте водосточных труб.

- А главное,- сказала она.- Так ошибиться в человеке. Я думала, ты другой.

- Я тоже так думал,- сказал я.

- Cпокойной ночи, сказал я сам себе.- Пройдёт ночь и настанет новое утро. А утро, как известно, и вечера и ночи мудренее. Утро всегда обещает, как сказал поэт. Оно нашептывает тебе на ухо такие вещи, что начинает кружиться голова, а в крови повышается содержание адреналина; точь в точь, как перед обладанием женщиной, и ты уже не в силах различать серый тон печали и несбывшихся надежд.

Засыпая, я подумал.- А что будет завтра? Что ни будь да будет… Неопределённость – естественная форма нашего существования. Дождя бы мне. Дождя. И одиночества дня на три. Чтобы ни одной души вокруг - только дождь. И палые намокшие лепестки яблонь, прибитые к бордюрам.

С той ночи я стал коллекционировать Люсю. Мы проводили вместе все время, свободное от процедур.

Я коллекционировал Люсю. Коллекционировал ее словечки и привычки: "Да почему?", "Да разве?".

Оказалось, что она курносая, что, по-моему, для рыжих нетипично. А глаза у нее большие, настолько большие, что кажется, что она постоянно чем-то удивлена. Иногда я склонялся к мысли, что мне это не кажется. Я умилялся тем, что ее губы постоянно норовили растянуться в улыбке, и при этом удерживались в восхитительном полувопросительном изгибе.

Мы с ней так и не переспали, и уже явно никогда не переспим. Как-то вот все шло в таком стиле, что секс туда не вписывался.

Мы хохотали, и язвили друг над другом, рассказывали друг другу анекдоты и играли во флирт, но это был никак не флирт.

Люсю к себе я близко не подпускал. Хотя, может быть, я ее даже и любил, но очень странною любовью. А точнее, как раз поэтому. Я знаю, что тем, кто меня любил - трудно позавидовать. Но стократ хуже пришлось тем, кому я ответил взаимностью.

Что-то я рассказывать устал. Тем более что и рассказывать больше нечего.