За темными окнами уже давно опустилась тьма, окутавшая непроницаемым саваном улицы и проулки, тускло светящиеся фонари и бредущих по тротуарам пешеходов. Остатки холодного осеннего дождя осели капельками прозрачной влаги на прелых листьях цвета охры, что усеивают грязно-серые тропы городских скверов. В этот пасмурный октябрьский вечер члены клуба потихоньку собирались в небольшой, залитой электрическим светом квартирке на окраине города, за массивным круглым столом, из старой выцветшей древесины, застеленной зеленым сукном, словно в игорном доме. Казалось, будто этому столу не одна сотня лет и что он многое успел повидать на своем веку. Председатель уверял, что так оно и было, ибо по его словам стол этот был изготовлен венецианскими мастерами для двора курфюрста Пфальцского, и именно за ним в 18-м веке курфюрст частенько играл в карты с королем Фридрихом, порою проигрывая за вечер целые состояния. Когда все пришедшие персоны заняли свои места, а стрелка больших маятниковых часов, висевших как раз напротив моего места, приблизилась к семи часам, в комнату вошел Председатель. Это был невысокий человек лет сорока, темные с проседью волосы и массивный с горбинкой нос делали его похожим на Марата, таким как он изображен на портрете Брюсселя Кора, вот только солидное выдающееся вперед брюшко делало это сходство лишь физиономичным и, пожалуй, несколько поверхностным. Председатель обвел всех собравшихся напряженным взглядом, своих слегка слезящихся глаз, и обратился к угрюмым слушателям:

-И так, господа, прежде чем открыть наше очередное собрание, я хочу огласить свежую новость - от нас ушел Рафаэль..., в смысле он воплотил задуманное....

-Как же он это сделал?, - послышался хрипловатый голос Платона, державшего подле рта кружевной платок.

Председатель перевел взгляд на вопрошавшего:

-Довольно просто, он вскрыл себе кухонным ножом вены.

-М-да довольно грубо и примитивно, не ожидал этого от Рафаэля... у этого человека совсем нет фантазии... то есть я хотел сказать не было. - вмешался в диалог Ницше. -И он еще назвался Рафаэлем...

-А что, господин Ницше, вы могли бы предложить какой-нибудь оригинальный способ? - робко поинтересовался Декарт.

-Да, уж по-моему если умирать, так надо умирать либо красиво, либо дерзко. Ну например уйти громко хлопнув дверью - показать этому гнусному миру и подлому Создателю кукиш, если не получается пнуть его ногой.

Пришло время вмешаться и мне:

-Ах, оставьте, любезный Ницше, кому вы собрались показывать кукиш, какому такому Создателю. Вы просто сотрясаете пустоту, с таким же успехом вы могли бы попытаться пописать на Луну. Мир холоден, пуст и не наделен разумом, дабы увидеть ваш кукиш и понять чего вы от него хотите.

-Не скажите г-н, Кант, не скажите, он смотрит на нас, дергает за веревочки, точно злобный кукловод, где-то там - при этих словах Ницше неопределенно махнул в сторону окна. - Вот знаете что я задумал - возьму охотничье ружье, сделаю обрез, чтобы удобнее было прятать под полами пальто, и непременно пойду с ним в церковь. Ну а там понятное дело, вставлю в рот и... Кусочки мозга вперемешку с темными сгустками крови и примесью желтоватой слизи, подобно мазкам экспрессиониста лягут на глядящие ото всюду витражи, хмурые лица иконостасов, заляпают алтарь и бледное лицо приходского священника. Завопит зычным голосом пожилая прихожанка, поднимутся из под нефа, хлопая крыльями, отожравшиеся на городских помойках голуби, напуганные звуком выстрела... А потом мир замрет на секунду, замолкнут звуки улицы, исчезнет свет сияющих звезд, прекратятся крики младенцев в соборной купели, стихнет стон ветра в израненных осенью кронах дерев... - Ницше на секунду замолчал, уставившись остекленевшим взглядом в пол. И тут же это молчание, эта тишина просачивающаяся в комнату сквозь щели в стенах, и меж неплотно закрытых оконных рам была нарушена зычным хохотом - то был хохот Эпикура. Стихающий смех смолк и перешел в едва различимое бульканье, еще сотрясающейся гортани:

-Ннет, ввы слыыышалии его! Ты рассказываешь нам эту историю уже пятый раз, уже трое из нас за это время ушли, а ты сидишь и показываешь кукиш, но не создателю, а самому себе, и всем нам. И мы как идиоты должны слушать твой бред.

Ницше залился краской и вскочил, но тут за руку его схватил Председатель:

-Опомнитесь господа - мы не в городском собрании, мы все здесь жаждем лишь одной благой цели, так зачем же мы, единомышленники и, не побоюсь этого затасканного слова, братья, будем поливать друг друга грязью?

Ницше неловким движением отстранил от себя длань Председателя, и взглянув на того с воловьей покорностью рухнул обратно на стул, и вид был у него такой будто он только что вспахал целое поле и вот теперь совсем изможденный, и лишенный сил решил прервать свои праведные труды. Он ничего не говорил - только сидел и едва заметно дрожал, казалось, что еще чуть-чуть и у него начнется эпилептический припадок.

В комнате повисло гнетущее молчание, даже Эпикур был смущен, недавним своим весельем - и вот теперь дабы загладить вину, он начал примирительным тоном:

-Конечно я никого не хотел обидеть - нервы знаете ли сдают..., совсем ни к черту... мне всю мою сознательную жизнь казалось что я на высоте, что я живу как все, и даже чуть достойнее, шагаю в ногу с веяниями времени, и будущее мое более-менее определено - небольшой, но весьма доходный ресторанчик на одной из центральных улиц, с летней террасой и пластмассовыми столиками под полосатыми тентами - там мы подаем десертные вина, мороженное с коньяком и ароматный турецкий кофе, пахнущий песком и жаром арабских пустынь, у меня есть жена, трое детей, старшему уже двенадцать, любовница проживающая на углу Монферраль и Кленовой в доме с лепными горгульями над водостоком, и друзья - сплошь рестораторы или производители кошачьих консервов. С завидной регулярностью - раз в две недели, мы встречаемся с ними и обсуждаем текущие цены на мясо и зерно, достоинства уличных потаскух с которыми мы спали в дешевых борделях на окраине, или сетуем на скупых клиентов и безмозглых официанток. Вы спросите - чего еще ему надо, живи себе... а я не могу... все тщета, ненужная суета, безумие... да-да господа - я понял что жизнь - это безумие в чистом виде, только безумец или трус цепляется за нее своими жадными руками, в надежде растянуть собственную агонию, выкроить еще один жалкий год сомнительных удовольствий, борьбы с собой, с окружающим миром. Я понял это не вдруг... постепенно, день за днем складывалась у меня эта картина мира - прием товара, заботы на кухне, заполнение накладных - и все время улыбайся, посетитель должен быть счастлив. И вот так, господа, я привык улыбаться - я улыбался когда от меня ушла первая жена к моему лучшему другу, и улыбался когда умерла моя трехлетняя дочь, я улыбался когда мне было больно и улыбался когда мне было весело, я улыбался когда вскрыл себе вены, подобно Рафаэлю кухонным ножом для разделки мяса, улыбка не сошла у меня даже после полугодовой интенсивной терапии в психиатрической клинике Шарантона. Вот и сейчас улыбка эта пролезла на мое лицо помимо моей собственной воли - и вот уже уголки губ нервно дрогнули и из гниющего нутра раздались мерзкие булькающие звуки... Простите меня господа, особенно вы, Ницше... Впрочем все тщета, даже эти мои нелепые извинения...

Эпикур виновато замолк, безмолвствовал в ответ и Ницше, точно не слыша слов ответчика - лишь Председатель откашлявшись произнес:

-Думаю ваши извинения приняты, господин Эпикур, надеюсь г-н Ницше также удовлетворен. Желает кто-нибудь еще высказаться?

-А чего тут высказываться - послышался хриплый голос Платона, - и так все ясно, некоторые из нас рассуждают о смерти, подобно Шопенгауэру держа в одной руке бокал вина, а в другой сочнейшую баранью лопатку... настоящего Шопенгауэра я имею ввиду, а не того что выбросился из окна третьего дня. Знаете ли вы, господа, что означает в наше время быть банкротом? Я не хочу сейчас вдаваться в подробности, вы уже слышали должно быть мою историю, возможно, чуть раньше ее изложил Диккенс... но скажу вам честно, я не стал бы умирать будь у меня все то, что перечислил Эпикур... Раньше я был преуспевающим банкиром - а теперь вынужден прятаться от кредиторов в ночлежке для бомжей... И вообще все это вопрос чести, самурай на моем месте уже давно бы вспорол себе живот - великолепная смерть, очищенная страданием, омытая темной венозной кровью из разрезанной печени... -Платон с силой ударил кулаком по столу - А еще я не могу понять что я делаю в вашей компании..., впрочем нет, я знаю ответ... Правда в том что я не могу решиться на самый правильный, самый логичный и самый честный в моей жизни поступок и вот из за этого-то, из-за собственной трусости и низости я сижу здесь, в надежде набраться сил и быть может мужества... но то что я слышу здесь каждый раз приводит меня в состояние отчаяния - я не могу больше жить, но не обладаю решимостью лишить себя жизни... Быть может это все потому что я слишком дорожу ею... в отличие от всех вас. Вы все просто психи, сумасшедшие... - Платон поднялся со стула, скрипнули половицы -Прощайте!

и он вышел из комнаты в парадную, громко хлопнув за собою дверью.

-Подумать только - какая сволочь! - выкрикнул ему в след Гегель, при этом у него с носа слетели пенсне и упавши на пол издали тяжкий звон разбившегося стекла. Гегель что-то бормотнул себе под нос и нырнул под стол в поисках того что осталось от его очков.

Руку поднял Декарт - точно скромный ученик желающий ответить на вопрос строгого учителя. Тщедушный мужчина, невысоко роста, сгорбленный с тонкими детскими руками и длинной подвижной шеей - он напоминал всем своим видом встревоженную птицу. Не ставши дожидаться разрешения Председателя он заговорил:

-Позвольте господа пару слов сказать. Я отчасти согласен с Платоном, но не во всем, а лишь с причиной своего посещения нашего уважаемого собрания. Видите ли мне не хотелось бы уточнять причины по которым я хочу уйти в небытие - я мог бы долго говорить о прелести смерти, о красоте неопределенности небытия, подобного результату деления числа на ноль и т.д. и т.п. -но все гораздо прозаичнее и понятнее для вас - я слишком слаб чтобы жить... слаб не физически, хотя и это тоже... но где-то там внутри... я маленький человек как и миллионы других людей, но в отличие от них я всегда и везде чувствовал себя посторонним, ненужным - и осознавал это с такою ясностью, что порою мне становилось жутко. Это чувство следует со мною неустанно, словно ангел мести с занесенным клинком над головою обреченной жертвы... Продолжать не буду, хватит и того, что я вам уже наболтал... Факт состоит в том, что я не могу отважиться на последний шаг и потому мне пришла в голову довольно смелая идея - я хочу попросить вас помочь мне умереть.

При этих словах Декарт обвел присутствующих отчаянным взглядом, в котором читалась мольба, мольба раненого который просит добить его. Но присутствующие лишь неловко опускали глаза. И тут меня точно черт дернул за язык:

-Господин Декарт, вы как-то говорили, что у вас есть револьвер. Это так?

-Все так, шестизарядный, и шесть патронов к нему. Я купил его как-то у одного нищего за 300 франков, парень утверждал что этим пистолетом на войне наградил его сам де Голль, который, правда, тогда еще не был генералом. А может он просто украл его у какого-нибудь ветерана, забив беднягу обломком трубы. Кто знает?

-Что ж, - я неуверенно почесал подбородок - в таком случае я готов помочь вам, если вы отдадите мне пистолет.

-Конечно, конечно, самому мне револьвер ни к чему, я не хочу мучительно умирать с простреленным черепом.

-Вот как, а чего же вы хотите?

-Я бы хотел умереть от асфиксии. Если угодно это моя мечта с детских лет...

-Но тогда мне понадобится помощник... - признаться я думал Декарт попросит меня выстрелить ему в затылок, например. Это было бы несложно - подойти сзади, приставить ствол вплотную к голове и нажать на курок - это ведь дело не хитрое. А вот душить - тут пожалуй нужна сила, brutal force, как говорят англичане, кроме того это так не эстетично, все равно что почувствовать себя голубым Отелло удушающим бородатую Дездемонну, за то что "она" переборщила с тушью. Впрочем у меня уже созрела в голове одна идейка:

-Г-н Ницше, - я посмотрел в его сторону, стараясь придать своему взгляду твердость, сделать его похожим на взгляд удава, гипнотизирующего кролика - Не желаете ли дать пинка Создателю и всем его сраным ангелам?

Мы шли по ночной Парижской улице - я, Ницше и Декарт - мимо ночных кафе, пропахших сигаретным дымом и горьковатым запахом абсента, мимо закрытых до утра газетных киосков и облупленных, испещренных пятнами плесени сероватых зданий, в которых жили, слушали радио и размножались среднестатистические парижане. Ночь выдалась весьма холодной - черные всклокоченные облака закрывали небо от звезд, и лишь полная луна то и дело высовывалась в их разрывы, словно лишь затем чтобы коснуться своим светом грязных улиц городской окраины.

Ницше смотрел себе под ноги потерянным взглядом, Декарт то и дело втягивал в себя полной грудью воздух, пропитанный миазмами окрестных помоек, словно пытался напоследок впустить в себя часть окружающего мира, растворить себя в нем. Мы свернули в какой-то закоулок и остановились перед парадной дверью обшарпанного шестиэтажного дома.

Декарт повернулся ко мне:

-Ну вот мы и пришли... сейчас мы тихонько поднимемся на второй этаж...

Когда мы зашли в квартиру Декарта, я признаться был несколько удивлен. Вместо ожидаемого мною бардака, который обычно царит в жилище старого холостяка, да еще и мечтающего свести счеты с жизнью, я обнаружил идеальный порядок. Пыль вытерта, книги на полках расставлены в алфавитном порядке - я обнаружил среди них Пруста, Флобера, Жида и Руссо, причем довольно старые и потрепанные издания. У противоположной от книжного шкафа стены возвышалось нечто вроде импровизированного алтаря - три ряда затушенных свечей, и что то вроде цветочного гербария - уж эта то деталь точно не выписывалась в мои представления о Декарте, быть может, Декарт - хиппи, или попросту голубой? И опять, уже второй раз за этот вечер, меня посетил образ бородатой Дездемонны. Но впрочем какое мне собственно дело до ориентации человека, которого я практически не знаю и которого через несколько минут не станет... Ницше неловко переминался с ноги на ногу рядом со входной дверью, казалось он размышляет - остаться ему здесь до le fine, или быстренько ретироваться - благо выход совсем рядом. И потому я счел нужным приободрить своего компаньона:

-Ницше сегодня сбудется ваша мечта - вы станете Сверхчеловеком, вы бросите в лицо создателя перчатку, которую он не сможет поднять. А посему проявите немного решительности и отойдите пожалуйста от двери.

Ницше неохотно повиновался и прошел в комнату разглядывать книги на полках. В это же время из кухни вынырнул Декарт:

- Господа, быть может желаете коньяку?... для храбрости.

Я усмехнулся:

-Г-н Декарт, вы ведь не хотите чтобы у нас дрожали руки в самый ответственный момент?

Декарт лишь пожал плечами:

-Ну как хотите... что ж раз прелюдии не будет, давайте приступать к делу.

-Хорошо, но только сначала пожалуйста отдайте револьвер, иначе мне придется потом перерыть всю вашу квартиру...

Декарт кивнул, и подойдя к книжному шкафу снял с полки несколько книг. Револьвер хранился в одной из них - ее хозяин предусмотрительно прорезал несколько страниц дабы вместить вместо печатного слова несколько сот граммов смертоносного металла.

-Что ж, отлично - опустив в карман револьвер, пробормотал я глядя в упор на Декарта - Можно

приступать.

Декарт глубоко вздохнул:

-Я лягу на софу, а вы возьмете подушку и прижмете ее к моему лицу до тех пор пока все не завершится... Но если я все же подниму вверх левую руку, вы снимите с меня подушку... Это на случай если вдруг неожиданно, что-то пойдет не так.

Я так и сделал, двумя руками прижал подушку к сморщенной физиономии Декарта и заставил то же самое сделать Ницше, которого била мелкая дрожь, а лицо побледнело так словно душили его. Минуты две все было спокойно, а потом Декарт начал дергаться и поднял левую руку. Мы, как и договорились, убрали подушку. Раскрасневшийся словно после бани Декарт кашляющим голосом пролаял:

-Сейчас вот только отдышусь немного и попробуем еще раз.

-Вы что издеваетесь?

-Ни в коей мере, просто знаете ли у меня мало опыта в деле умирания, а посему прошу вас - отнеситесь ко мне со снисхождением.

-Ну ладно... можно продолжать?

Опять минуты две Декарт лежал смирно, но затем снова задергался как эпилептик в припадке и поднял левую руку. Тут я понял что мы этак всю ночь будем над ним стоять, если каждый раз давать ему отдышаться и подушку не отпустил. Но тут снова запаниковал Ницше:

-Что вы делаете, он же поднял левую руку - отпустите его.

-И не подумаю!

-Но вы же убьете его!!!

-Именно для этого он нас и позвал.

В этот момент агонизирующий Декарт непроизвольно ударил Ницше локтем в пах, тот согнулся пополам и рухнул на пол, тихо поскуливая от боли. Декарт тем временем удесятерил усилия, а я навалился на подушку всем телом - но понял что этак ее не удержу, тем более как мне показалось сквозь подушку он умудрялся вдыхать небольшие порции воздуха просачивающиеся сквозь ткань и перья. Тогда я левой рукой достал из кармана пистолет, и плотно приставив к подушке, выстрелил. Декарт тот час застыл, перья из прострелянной подушки разметались по комнате, кровь ручейком сбегала с софы на крытый досками пол, Ницше с выпученными глазами глядел на меня, словно на второе пришествие, полоумного еврейского мессии, револьвер все еще дымился в моей руке.

Тело Декарта я оставил лежать как оно было, Ницше пришлось отпаивать коньяком пока он изрядно не "повеселел" и не смог чуть прихрамывая идти самостоятельно, гильзу от револьвера я подобрал и выкинул в ведро для мусора. Затем, прихватив с собой початую бутылку коньяка, мы с Ницше вышли на улицу. Казалось, на воздухе он пришел в себя, и холодный осенний ветер вместе с коньяком, растворил в себе его печали и сомнения. Мы шли по улице молча, но Ницше вдруг спросил:

-Скажите Кант, вы что военный?

-Нет, я грабитель банков. А почему вы спросили?

-Просто вы очень жестокий человек, и очень прагматичный... и пожалуй я бы не удивился окажись вы и впрям грабителем...

-Что ж спасибо за комплемент, хотя в ваших словах я чувствую скорее порицание.

-Не обижайтесь Кант. Не мне вас судить, но по-моему мир станет чуточку лучше без вас.

Я улыбнулся:

-С каких это пор вы стали радеть за судьбу мира? Или, быть может, в вас проснулась любовь к ближнему? Или вы, как и наш покойный друг математик решили стать пацифистом-асфиксистом?

-Математик? Если вы о Декарте, то он никакой не математик, он работал продавцом в цветочном магазине, я видел его несколько раз через стекло витрины проходя мимо, а один раз даже решил зайти и поздороваться, но он опустил глаза и сделал вид что не узнает меня.

-Вот как, интересно, а я представлял его каким-нибудь библиотекарем или математиком, корпящим в одиночестве над своими расчетами... Бывает что узнаешь что-то новое о человеке лишь после смерти.

Ницше лишь пожал плечами:

-А знаете Кант, после сегодняшнего вечера я передумал умирать. Я понял что хочу жить! Жить по настоящему, а не одним лишь ожиданием конца, жить и чувствовать и вдыхать свежий прохладный воздух и смотреть на луну и плакать в ее серебристом свете.

-Вы просто пьяны, дорогой Ницше. Завтра вы протрезвеете, и все вернется на круги своя и вы снова будете мечтать о том, чтобы заляпать своими мозгами какую-нибудь церквушку.

На перекрестке улиц Пти Ле Фер и Робеспьера мы расстались. Ницше побрел, шатаясь и прихрамывая, в сторону Елисейских полей, а я спустился в ближайший переулок и зашел в какой-то темный подъезд, с хлопающей на ветру дверью. Здесь пахло мочой и плесенью, запах был просто невыносим, и даже зажал себе рукой нос. Затем порылся в карманах и оценил дебеты и кредеты сегодняшнего вечера. Массивный золотой перстень Декарта, его же бумажник с двумя сотнями франков, несколько безделушек - врядли они на много потянут, рваный и почти пустой бумажник Ницше - вообщем конечно не густо, но главное у меня был револьвер. Завтра мне пожалуй стоит нанести визит в банк...