/события реальны, имена вымышлены/

 

Часть I: пустые хлопоты

 

1.

Это была совсем непростая жизнь. Даже сегодня не могу однозначно ответить, жил я или всё только приснилось и был ли я счастлив, если все-таки жил. Если предположить, что счастье – это когда человек находит удовольствие в том, как он живёт и чем занимается, то можно сказать, что я был счастлив не вполне. Далеко не всегда я был доволен тем, чем занимался, и много раз корил себя за не очень красивые поступки. Очень маленькое удовольствие я получил от девяностых, когда речь шла уже не о жизни, а о способе выживания в том г...не, которое мы называли «жизнь». Наступая в очередной раз на одни и те же грабли, я давал зароки и уже на следующий день их нарушал. Я жил по придуманным кем-то «понятиям», потому что жить по уму и совести было невозможно, разве что только уйдя в монастырь. Законов не существовало, да их никто и не собирался чтить. Чтобы совсем не упасть, я стал искать опору. В возрасте сорока лет я пошёл во Владимирскую церковь и крестился. Верил ли я в Бога? Да, но эта вера была неполной – я сказал Ему: ты подожди, я к тебе ещё вернусь, но не сегодня. Потому что хочу быть честным в отношениях с Тобой: грешить днём, замаливая проступки вечером, – это не для меня. Потому и пообещал, стоя перед ликом, что вернусь, когда буду чистым.

Жизнь не стала после этого легче. Каждый день приходилось бороться с людьми и обстоятельствами так, как это делали тогда многие, если не все. Мне скажут: «жизнь была такой». Да, была. Наверное, по-другому было нельзя. Я думаю, что сегодня тоже не получится заниматься бизнесом в белых перчатках.

Послевоенные дети, мы все воспитаны советской властью, комсомолом и партией. Вспомните, кто круто поднялся над всеми в те годы, когда жизнь миллионов людей в начале девяностых покатилась под откос? Выжили и сделали большие деньги немногие: вчерашние номенклатурные функционеры, их дети, бандиты. Те из них, кто стоял или кого поставили на самый верх этих невидимых пирамид, не могли сделать всё в одиночку, им требовался обслуживающий персонал – исполнители, хранители, консультанты, директора предприятий. «Новым» хватило пяти лет, чтобы раздербанить наследство, ставшее ничьим после развала Союза, в период между 1990-м по 1995-й. Хотя, о чём это я? Никогда не было ничего бесхозного, всё было предопределено и роздано по-крупному и заранее: заводы, земли, пароходы (фигурально выражаясь). Остальным (прислуге, приглашённой к процессу доедания пирога) достались крошки, но размер этих «крошек» тоже был не слабый. Их послали «на кормление» – чтоб новым служили верой и правдой, как прежним хозяевам служили. А потом, как в детской считалке: «Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват»! Те, кто «не спрятались», тоже захотели откусить от пирога, но было поздно – им сказали «вас тут не стояло». И тогда начался Большой Передел: в Киеве стреляли каждый день. Бандиты отстреливали коммерсантов, коммерсанты стреляли в конкурентов; ещё не расстрелянные банкиры торопились вывести капиталы в офшорные зоны. Расстрелянным «cкруджам» безутешные жёны в бриллиантах и норках ставили огромные памятники из чёрного черниговского гранита на Байковом кладбище; менты, бывшие КГБисты и нынешние СБУшники крышевали банкиров и в свободное от службы время выполняли «заказы», отстреливая политически неправильных депутатов и криминальных авторитетов. А поверх всего этого шли разборки криминальных группировок.

В каком-то другом случае я никогда бы не пустился в столь долгие рассуждения. Я сделал это лишь с одной целью: вы должны понимать, в какое время я оказался в Киеве. Это было жуткое время и его нужно было преодолеть.

 

2.

В Киев я приехал накануне всех этих событий, в феврале 1989 года. Этому предшествовали события, навсегда изменившие не только мою жизнь, но и жизнь многих других людей, близких мне и не очень. До Киева у меня была семья, где я был согрет и обласкан. И у меня была, что редко бывает, любимая работа. До Киева я жил обычной жизнью среднестатистического инженера с хорошей перспективой. В свободное время баловался писательством, снимал репортажи для газет, крутился среди завсегдатаев клуба авторской песни, ходил на концерты бардов и был знаком со многими из них. Ещё я любил рыбалку и каждую осень пропадал на водоёмах со спиннингом. И вот на четырнадцатом году вполне благополучной жизни я свихнулся. Цепь случайностей в тот год свела меня с молодой женщиной, которая не просто понравилась, а понравилась окончательно и бесповоротно. Короткая связь переросла в чувство такой силы, что я не смог удержаться: прежняя жизнь для меня уже не имела смысла. Моя любовь жила в Киеве, а я – на самом дальнем, восточном краю Украины, в Луганске. На протяжении семи месяцев, едва дождавшись пятницы, я летал Аэрофлотом в её город, а в воскресенье вечером возвращался, чтобы через неделю повторить всё сначала. Долго так продолжаться не могло, нужно было на что-то решаться, и я решился.

...Если бы у меня тогда были сегодняшние мозги, то я вряд ли бы сделал то, что сделал: одним словом перечеркнул не только прежнюю жизнь, но и жизнь двух близких мне людей – жены и сына-подростка, который именно в то время остро нуждался в отцовской поддержке.

Вскоре мы развелись. До сегодняшнего дня не могу спокойно вспоминать, как прощался с сыном: мы стояли друг против друга, и я что-то бормотал в своё оправдание. Потом я сказал: «Мы с мамой решили пожить отдельно». Он спросил, видимо не понимая, насколько всё плохо: «Ты скоро вернёшься»? А я отвернулся, чтобы он не видел, как я плачу.

Через несколько лет первая жена умерла от рака крови. Забрать в Киев семнадцатилетнего подростка я не смог, потому что, не имея постоянной киевской прописки, сам жил на птичьих правах в тёщиной сталинке на краю Печерска. После смерти матери к мальчику приехала жить бабушка, моя бывшая тёща. Через год после окончания сыном школы они уехали в Израиль. Когда я, после долгих лет разлуки, прощённым отцом приехал в гости к старшему сыну – одному из лучших программистов страны, - то услышал слова, поразившие меня своей правотой. Он сказал: «Папа, я приехал в Израиль с надеждой в то, что родственники в чём-то смогут помочь. Они были простыми рабочими и ничего не смогли сделать для меня. Мне пришлось рассчитывать лишь на свои силы. Всё, чего я смог добиться, я добился своим трудом. Сегодня у меня есть всё, и не факт, что я смог бы чего-то достичь, пользуясь чьей-то помощью».

...В Киеве свадьбу не делали: после регистрации мы вернулись домой и немного посидели в кругу друзей. В тот вечер я чувствовал себя обезьянкой, взятой на время из зоопарка: ничуть не стесняясь, гости с нескрываемым любопытством меня разглядывали. Утром следующего дня я отправился покупать платяной шкаф (на софу тогда денег не хватило) и дверное полотно: молодой жене доктора предписали спать на жёстком. Двухкомнатная квартира в монументальной сталинке принадлежала тещё – в бОльшей комнате жила она, в меньшей – я с женой. Щит, купленный в магазине стройматериалов, прекрасно лёг на развернутую диванную подушку. На щит положили матрац и получилась односпальная ортопедическая кровать. Мне места на этом монументальном ложе не хватило и следующие одиннадцать лет я вёл «половую жизнь», на ночь расстелив матрац посредине комнаты. Удивляюсь, как мы при такой жизни ухитрились сделать двоих детей?!

...Работу в Киеве нашёл быстро – помог случай. На Московской площади, в трёх троллейбусных остановках от дома, получил я должность инженера проектно-технологического треста Минсельстроя Украины: пригодились прежние навыки. Первое время пришлось работать за чертёжной доской проектного отдела, но уже через три месяца меня назначили начальником в новый отдел. Тогда ещё ничто не предвещало скорых перемен, но они пришли. Развалился Союз, на множество удельных княжеств распалась теперь уже самостийная Украина – своим людям «на кормление» вчерашние партийные боссы отдавали не только области, районы, города, но и по инерции ещё работающие предприятия. Их новые руководители были – в основном – мало профессиональные люди. Сразу стали рушиться производственные связи, останавливаться предприятия. И люди из ворот предприятий хлынули на улицы – без работы, без средств, без надежд на лучшую долю. После окончания радиофизического факультета моя жена успела немного поработать в ЦКБ киевского завода «Арсенал». Начавшаяся вскоре конверсия погубила разработку систем лазерного вооружения и ЦКБ осталось без заказов. Ещё какое-то время она ходила «на работу», но денег не платили, и однажды она осталась дома. С этого дня в семье остался один кормилец – я. Потом не стало работы и у меня – все нуждались в наших разработках, но ни у кого не было средств платить. Было даже такое: один из колхозных председателей пообещал рассчитаться с нами десятью свиньями. Посоветовавшись с директором, мы решили отказаться от бартера: морозильных камер у нас не было, а продавать хрюшек было не выгодно: мясо-молочная мафия, орудуя на рынках Киева, вынуждала хозяев продавать посредникам мясо за копейки. Вскоре мне пришлось уйти с работы, но и тут снова повезло!

 

3.

Как не поверить в Его Величество Случай? Шёл сентябрь 1992-го года. В тот год я впервые узнал, что такое коммерция. Дочерние предприятия крупных киевских заводов, фабрик и учреждений рождались и умирали еженедельно – это большие начальники, создававшие фирмы «под себя», торопились «распилить» свалившиеся на них богатства: неликвиды, топливо, станки, пустеющие цеха. В Киев потянулись иностранцы. В переговорах с одним таким гостем пришлось принять участие и мне. В тот вечер я познакомился с директором фирмы, организованной при Киевском политехническом институте. Несколько дней спустя мы с ним встретились вновь, и тогда Пётр Аросьев (так звали этого директора), предложил мне место в своей фирме. Он задумал новый коммерческий проект, выполнение которого потребовало усиления коммерческого отдела. В то время большинство сельских хозяйств на Украина не смогли закупить горючее для проведения весенней посевной. В результате страна, исторически лидировавшая на мировом рынке, осталась без сахарной свеклы. Простаивали сахарные заводы и кондитерские фабрики, в магазинах сахар продавался по пол-килограмма в руки. Аросьев решил воспользоваться ситуацией и по-быстрому «срубить» хороший куш. Я же должен был заняться изучением рынка сбыта и поиском желающих приобрести сахар в очень больших количествах. Уж не знаю, откуда у него оказались коносаменты (документы, подтверждающие право владельца на груз), но они у него были! С печатями фирм-отправителей из Франции, Кубы, Китая и страховыми полисами «Ллойда». И даже с образцами сахара, запаянного в упаковки стран-производителей! Система продаж работала просто: находили фирму, желающую приобрести параход сахара-рафинада. Цена на сахар в порту Франции указывалась дешевле, чем по прибытии того же сахара в Одессу. Существенная разница в цене плюс коносаменты на красивых бланках действовали на покупателей безотказно: все были согласны сделать предоплату.

Тогда ходил такой анекдот: встречаются два предпринимателя и один спрашивает другого: «Тебе нужны дрова»? «Нужны», - отвечает другой. И они расходятся: один идёт искать дрова, другой – деньги.

Это было не только страшное время – оно было ещё и странным. Когда бы ещё нашлось такое количество людей, готовых обмануть? Когда бы ещё нашлось ещё большее количество людей, готовых быть обманутыми? Запах быстрых денег, желание утром проснуться миллионерами замутили мозги, лишили людей чувства элементарной осторожности. В ходу была «продажа воздуха»: продавали несуществующие составы с бензином, сотни тысяч тонн ещё не добытого угля, невыплавленной стали, металлолома, который ещё ездил и стрелял на армейских полигонах. За забором «Оборонсервиса» дремали колонны новеньких грузовиков бывшей армии ГДР, предлагаемые по пятьсот долларов за штуку. По городу крутились огромные партии японской, корейской или китайской вычислительной техники, холодильников, компьютеров, телевизоров, не поступавших в розничную продажу. Это был товар для выгодного помещения капиталов: партии бытовой техники и электроники перепродавали большим оптом по пять-шесть раз, каждый раз накручивая цену и каждый раз требуя у очередного покупателя откат. Доходило до смешного: через два-три месяца движения по кругу товар снова попадал на склад к первому поставщику. На этом фоне то, чем занимался я, казалось детскими шалостями. Успешно заключив очередную сделку на поставку сахара, Аросьев выставлял счёт, который необходимо было оплатить в течение одного банковского дня. Большинство фирм-покупателей тогда не имело валютных счетов и оплата производилась в украинских карбованцах. Их нужно было конвертировать в доллары США, но Центральный банк Украины валютных торгов не проводил – его подвалы были пусты. Этим занималась Московская валютная биржа, поэтому деньги переводили в Москву – этим тоже занимался Аросьев. А в Москве деньги терялись. Когда я звонил операционистам банка, куда должны были поступить деньги из Киева, мне рассказывали о сотнях неразобранных мешков с заполненными «авизо» - официальными извещениями об исполнении операции, - пришедших со всего бывшего СССР. Этим и пользовались дельцы и банкиры: неразбериха давала возможность сколько угодно пользоваться чужими деньгами. Несчастные фирмачи, доверившие нам деньги в надежде купить сахар и на этом неплохо заработать, неделями обивали порог аросьевского кабинета. В конце-концов Аросьев срочно улетел в Москву, якобы искать деньги покупателей, и пропал. Он не вернулся ни через день, ни через неделю. Не пришли в Одессу и обещанные пароходы. И тогда все поняли, что Аросьев – жулик и подлец. Закончилось всё не очень весело: вскоре после описываемых событий на пороге фирмы появилась группа молодых людей в спортивных штанах и кожанках. В руках одного из «спортсменов» находилось что-то, по виду напоминающее тонкое детское одеяло. В этом «чём-то», в свою очередь, находился предмет, очень похожий на автомат Калашникова. Убедиться в том, что я не ошибся в догадках, желания не было. Трудовую книжку я смог забрать только через месяц, и то – без печати отдела кадров: предусмотрительный Аросьев накануне побега забрал из сейфа не только наличность фирмы, но и её печати.

 

4.

Едва унеся ноги от бандитов и взяв недельный тайм-аут, я собрал у себя совет. У меня был товарищ, бывший мой сотрудник. Участник войны в Афганистане, он до выхода на пенсию служил советником афганского генерала в Кабуле. Директор треста, в котором я работал, однажды пригласил меня к себе в кабинет и представил нового сотрудника. Так Володя оказался у меня в отделе. Перейдя на работу к Аросьеву, я смог перетянуть туда и Володю. Так что к описываемому моменту мы оба оказались не у дел. Мы остались без «крыши», но у нас уже был свой маленький бизнес. Его мы «замутили» совсем недавно, и всё шло хорошо под крылом фирмы Аросьева – сахар, это где-то в туманном далеко, а тут, в Киеве, арендованный зал с ходовым товаром. Что это был за бизнес? Наш бывший заказчик ещё со времён работы в тресте, крутой литовский бизнесмен Алексис открыл в пригороде Вильнюса мебельную фабрику. Его мебель пользовалась хорошим спросом в странах Балтии, но он был заинтересован и в освоении киевского рынка.

Мы договорились: он делает нас своими представителями на Украине, а мы этот рынок осваиваем. Осваивать мы начали с Киева: договорились с Аросьевым о том, что он берёт для нас в аренду торговую площадь, а мы устраиваем на этой площади выставку-продажу мебели. Естественно, часть прибыли должна была уйти ему. Фирма Аросьева перестала существовать, но остался договор аренды в универмаге Детский Мир и осталась мебель, которую мы получили из Вильнюса. Нужно было срочно искать новую «крышу», и мы её нашли – ООО «Новый Мир» с офисом на Васильковской заинтересовалось нашим предложением. Договор аренды с Детским Миром перезаключили на «Новый Мир», а мы с Володей стали их сотрудниками.

Мы работали по чёрным схемам: начиная с таможни и кончая моментом продажи в ходу был черный нал. Этим же налом мы рассчитывались с поставщиком, этот нал мы отстёгивали нашей «крыше», этим налом получали свою зарплату.

Да, мы обманывали государство, но без этого обмана не существовало бы бизнеса не только у нас, но и по всей Украине. Вести дела по серым схемам вынуждало само государство с его антирыночными законами, фискальной налоговой политикой, армией чиновных прилипал, кормящихся с руки предпринимателей. Малому бизнесу, чтобы выжить, приходилось давать взятки – от визитёров из контролирующих организаций до чиновников городской администрации. Взятки требовали все, кто имел хотя бы мало-мальскую возможность влиять на работу предпринимателей.

Картинка из той жизни: местный участковый с утра обходит торговцев, поставивших палатки у стен Детского Мира. Цена вопроса 5 долларов ежедневно: после этого они могут торговать сосками и детскими ползунками с высоко поднятой головой. То, что они здесь находятся на законных основаниях, что они платят арендную плату, мента не волнует. Затем он обходит уличных менял – тот, кто не заплатит, лишится права торговать валютой. А без менял рынок станет: карбованец – не деньги, в ходу только валюта.

Однажды случилось неслыханное происшествие: заезжие менялы «кинули» предпринимателя. Как оказалось, это была бригада гастролёров, приехавшая накануне в Киев. У обманутой торговки нашлись знакомые, которые подсказали, где можно найти залётных. На следующий день я стал свидетелем такой картины: на автостоянке позади универмага четверо в штатском смертным боем били парней, прикованных наручниками к ограде: это менты, отрабатывающие свой дополнительный заработок, примерно наказывали «чужих».

Но у нас с Володей случались и забавные моменты. Свою мебель в Детском Мире мы хранили на складе детской игрушки. В конторке склада работали три кладовщицы, которые иногда приглашали нас отобедать. В один из дней они пригласили нас отпраздновать день рождения одной из сотрудниц. Мы пришли не с пустыми руками – в Володином дипломате лежал подарок и две бутылки водки. Нужно сказать, что в этот день мы получили зарплату – по шестьдесят зелёных за прошедшую неделю. Пробыв в компании час, я стал прощаться, а Володя решил продолжить банкет.

Утром он появился помятый и встревоженный:

-Я не оставлял тебе свою зарплату? – первым делом спросил он.

Получив отрицательный ответ, Володя помчался на склад. Вернулся он через десять минут и вид у него был потерянный:

-Жена меня убьёт,– твердил он.

Вот что он мне рассказал: разошлись в одиннадцатом часу, причём он был уже «на автопилоте». Жил Володя в Василькове (двадцать пять километров от Киева), в военном городке. В Киеве он сел в пригородный автобус и уснул. На конечной остановке в Василькове его разбудил водитель автобуса – свою остановку Володя проспал. Это был последний автобус и Володя через весь город потопал домой пешком. Добрался до дома он лишь во втором часу ночи и после скоротечного скандала, устроенного разгневанной женой, уснул на пороге квартиры. Проснувшись утром, вспомнил о зарплате. В общем, он решил, что потерял деньги по пьянке. Прошли полгода, и однажды Володя пришёл на работу с сияющей физиономией: накануне он привёз с дачи четыре ведра яблок и жена собралась консервировать компоты. В процессе закрутки банок не хватило сахара и тогда вспомнили о трёхлитровке с сахарной заначкой, стоявшей на кухне. Вместе с сахаром из банки посыпались бумажки зелёного цвета –зарплата, спрятанная Володей в ту злополучную ночь, когда он в беспамятстве приполз домой после ужина в универмаге.

 

5.

Вместе с ростом продаж у нас росла уверенность в том, что пора начинать работать самостоятельно. Для начала мы расстались с фирмой «Новый Мир». Пришлось пожертвовать и торговым залом в Детском Мире, но мы были уверены, что уже через месяц сможем возобновить работу в новом качестве. Прикинув количество необходимых средств, мы решили открыть собственное предприятие, только нам был нужен экономист. Лучшей кандидатуры, чем Борис Штерн, мы не знали. Он был знаком нам по тресту Минсельстроя, где когда-то работал начальником экономического отдела. Так возникла торгово-промышленная фирма «Парнас». Володя стал ответственным за сбыт готовой продукции, Борис заведовал финансами и маркетингом, а мне доверили возглавить фирму. Вскоре мы нашли конструктора мебели и открыли производственный цех. Борис тоже не терял времени даром – с дирекцией ВДНХ Украины мы заключили договор, взяв в аренду часть пустовавшего павильона. На первых порах дела шли успешно, и вскоре мы скооперировались с предприятием, которое наладило выпуск сопутствующих товаров для Hi-Fi-оборудования. На ВДНХ у нас был магазин с прекрасным ассортиментом товаров: кухонные гарнитуры из Германии, несколько моделей мягкой мебели собственного производства и из Литвы, стойки-трансформеры для музыкальных центров, консоли для телевизоров, офисная мебель – компьютерные столы, кресла и стулья. Три года с момента открытия мы работали в надежде дожить до светлого будущего, и это будущее мы делали сами.

А потом всё пошло прахом. Сначала разорились компаньоны. Ввязавшись в авантюрное предприятие, они потратили все свои средства, приобретя мясной магазин. Торговля мясом их разорила – это были годы, когда мясо на рынках стоило дешевле, чем в магазине. Мы ничего не знали и, когда потребовались наличные для закупки комплектующих в Прибалтике, наши компаньоны развели руками: требуемой суммы, на которую мы расчитывали, нет. Тогда мы собрали необходимую сумму, вложив в дело все наличные средства. Производство не остановилось, и была изготовлена большая партия мебели, но в этот момент обвалились цены. Имея склад, битком забитый товарами, мы стали нищими – касса была пуста! Каждое утро мы открывали наш магазин и ждали, когда придёт покупатель. А его не было!

В этом месте я должен сделать небольшое отступление, чтобы рассказать, что из себя представляла тогда ВДНХ и какие бури разыгрывались вокруг этого лакомого куска собственности. После развала Союза за право владеть всем тем, что находилось на огромной территории ВДНХ Украины, разгорелась нешуточная борьба, причём дрались на самом высоком правительственном уровне. Не только пустующие павильоны, ландшафтный парк, опытные поля, мичуринские сады с редкими сортами плодовых деревьев и кустарников представляли интерес для власть имущих. Во время нашего стремительного падения вниз, когда, казалось, все беды одновременно свалились на наши головы, произошла ещё одна битва в верхах, доконавшая нас окончательно. Формально ВДНХ подчинялась Кабинету министров Украины, и без его ведома на территории выставки даже зайчишка не имел права вырыть себе нору. Как вдруг прошёл слух, что в глубине выставочного парка, там, где он граничит с пригородной Феофанией, столичный мэр пожелал построить элитные коттеджи. Кто-то в Кабмине (интересно, кто?) наложил вето на решение городской администрации, и мэр решил отомстить: срочно был ликвидирован последний из оставшихся беспересадочный автобусный маршрут из центра города. «Безлошадные» киевляне потеряли последнюю возможность ездить на ВДНХ, которая традиционно была местом их отдыха, а в последние годы стала ещё и крупным торговым центром. И тогда торговым предприятиям на выставке пришёл конец.

За тот месяц, что прошёл с момента обвала цен и ликвидации автобусного маршрута, мы не продали товаров даже на копейку! К тому же у нас начались неприятности и другого толка: в один из дней на пороге офиса возникли двое в штатском. Это были киевские полицейские из отдела по борьбе с экономическими преступлениями. А случилось вот что: наш львовские поставщик мебели попал в неприятную историю – один из его сотрудников написал на него донос, обвинив в махинациях с наличностью. Львовские борцы с экономическими преступлениями пришли к предпринимателю с предложениями «решить вопрос». Цена вопроса – десять тысяч долларов. Коммерсант колебался три дня, а потом пошёл сдаваться. Следователь встретил его смешком: «Ты долго думал. Сегодняшняя цена – тридцать». Нужной суммы не оказалось, и делу был дан ход. Среди прочих бухгалтерских бумаг львовские менты нашли накладные, подписанные нами в Киеве. И в Киев пошла бумага – львовяне просили своих киевских коллег заглянуть в фирму «Парнас». Пришедшие к нам гости изъяли бухгалтерские документы: «Ребята, мы делаем это в порядке надзора». А тут ещё дирекция выставки прислала уведомление: увеличилась стоимость аренды. Не успели мы переварить эту новость, как появились новые гости – пожарники. Они пришли к нам с рулеткой, измерили там и тут и опечатали торговый зал: «У вас розетки расположены не на той высоте», - заявили они. Пришлось угостить их чаем. Расслабившись, один из гостей назвал цену вопроса: комплект мягкой мебели в подарок. Вы подумали, что я им отказал? Нет, а взятку в размере 560 (именно столько стоил комплект) долларов пришлось потом списать по статье «непредвиденные расходы».

И вот началась эвакуация. Почти каждый день приходили вести, что то одна, то другая фирма покинула выставку. Подсчитав потери, мы поняли, что настала пора и нам «делать ноги». Мы ещё боролись: сняли небольшой зал в подвальном помещении жилого дома близ станции метро «Дружба народов», но там продажи прекратились вообще. Покупатели со скучающим видом прохаживались вдоль образцов, а потом уходили. Так прошёл ещё один месяц. Мы скинулись по сотне долларов, уплатили арендную плату и остались без зарплаты. Это был конец: фирма обанкротилась. Пришлось закрыть цех, производивший мебель, и уволить работников. Уже предчувствуя банкротство, я успел отправить жену учиться, ведь всё равно работы по специальности она бы не нашла – радиофизика в Украине стала чем-то экзотическим, не из этой жизни. Она закончила бухгалтерские курсы, одни из лучших в городе. В момент банкротства фирмы она уже работала в бухгалтерии совместного украинско-российского предприятия, снабжавшего Украину слесарным инструментом.

Оставшись без работы, я бросился на её поиски. К тому времени у меня половина предпринимательского Киева ходила в знакомых, но все, к кому я ни обращался, лишь посмеивались: «Ты согласен на любую работу, даже сборщиком мебели? Оставь телефон». Я уходил, зная, что никто из них мне не позвонит. Была попытка пойти слесарем в ЖЭК, но и там, заглянув в мою трудовую книжку, удивлённо подняли брови: «Для вас работы нет». Чтобы не сидеть без дела, я затеял дома ремонт, как вдруг однажды за ужином оторопел от услышанного: «Кто не работает, тот не ест». Это сказали люди, которых я считал членами моей семьи. Мне, девять лет не знавшему, что такое отпуск!

Наутро я купил газету с объявлениями и пошёл по первому же адресу. Оказалось, что риэлтерская фирма набирает желающих работать в сфере купли-продажи жилья. Был конкурс, но я его выдержал, и меня приняли, но оказалось, что зарплату я смогу получить лишь тогда, когда принесу директрисе договор купли или продажи жилья. Тогда мне бы заплатили какую-то часть от выручки фирмы.

Каждое утро я брал у жены немного денег – на метро и чашку кофе – и отправлялся «на работу». Я колесил по Киеву, встречался с покупателями и продавцами жилья, я устраивал просмотры, я уговаривал и нахваливал... В общем, я пытался что-то заработать. И вот она, первая сделка – генеральская трёшка на киевской окраине! С гордостью я нёс домой тридцать зелёных долларов – мою первую риэлтерскую зарплату.

 

6.

Примерно за год до того, как я обанкротился, у нас в квартире раздался телефонный звонок. Звонила моя кузина, как оказалось – из Германии. Последний раз мы виделись с ней на её свадьбе в Донецке. Молодые после свадьбы уехали по распределению в Среднюю Азию, да так там и остались. Иногда мы посылали друг другу поздравления с праздниками, с днями рождения, но постепенно и эта связь прервалась. Последнее, что я узнал, так это что они благополучно устроены и живут в столице Казахстана. И вот этот звонок. У моей сестры возникла в Киеве проблема и требовалась моя помощь. Но самое интересное, что сообщила мне она, так это то, что их большая семья вот уже три года как живет в Германии. И под конец разговора она поинтересовалась: не хотел бы и я с семьёй покинуть Украину.

...Признаюсь честно: до этого разговора я не помышлял об эмиграции. У меня была работа, был неплохой заработок, а главное – была непоколебимая вера в то, что всё будет хорошо. Однажды у нас с женой возник разговор. Ему предшествовали следующие события: из нашего киевского двора в Израиль уехала молодая пара – талантливая скрипачка и её муж, электрик и горький пьяница. Спустя год моей супруге пришло письмо – та самая скрипачка писала, как им там хорошо: она работает сестрой по уходу за стариками в доме для престарелых, её муж бросил пить и получил место на стройке. И моя супруга загорелась идеей переезда. Как это ни странно, но это она хотела уехать, а я – нет. В итоге я привёл свой последний довод: «Здесь я – генеральный директор предприятия, а кем я буду там»? Теперь я понимаю, что сказал тогда глупость, да и по сути был неправ: уезжать надо, пока ты молод. Может быть, тогда ты ещё успеешь в новом для себя мире что-то сделать для семьи и для себя. Много лет спустя моя (уже бывшая) жена спросила с издёвкой: «Ну, и кем ты теперь стал»?

А тогда, в момент разговора с сестрой, я подумал: «А чем чёрт не шутит»? Подумал, но ничего не предпринял, и жизнь пошла дальше. Потом в Киев приехал муж сестры, вот он меня и уговорил. Это была долгая и скучная история, как я подавал документы на выезд. На это у меня ушло два года и я, не питая никаких надежд на успех предприятия, успокоил себя. Сказал: «Будь, что будет. Придёт вызов – там посмотрим. Если придёт отказ, то так тому и быть»!

Чем хуже становилось, чем быстрее уходила надежда на лучшую жизнь, тем сильнее крепла уверенность в правильности моего поступка. Но до заветного письма из немецкого посольства было ещё далеко и я продолжал бороться со свалившимися на меня неудачами.

 

7.

Итак, первые тридцать долларов. Разделив в уме эту сумму на три, я получил печальный результат: за три месяца работы я на метро потратил больше, чем смог заработать. Потом были ещё несколько заключённых сделок, но всё равно заработок оставался нищенским. Так построена работа этих компаний – львиная доля посреднических денег оседает в кармане хозяина. Рядовые риэлтеры получают копейки от сделки, в которой участвовали лично. Базу данных выставленного на продажу жилья рядовым сотрудникам предоставляет фирма. Фирма так же контролирует, не пользуется ли её сотрудник данными из этой базы в личных целях. Если в течение трёх месяцев сотрудник не совершил ни одной сделки, его увольняют. Не согласен, не хочешь работать на таких условиях – адью! Потому и пестрят газеты ежедневными объявлениями о найме новых сотрудников. Торговля недвижимостью стала особенно востребованной в девяностые годы, когда тысячи обнищавших граждан пытались как-то выжить, продавая последнее, что у них оставалось: жильё. Я знал в Киеве нескольких очень богатых риэлтеров, работавших на себя, а не на дядю, но это была элита, не опускавшаяся до продаж квартир в хрущёвках на городских окраинах: в их компьютерных базах находилось элитное жильё. За обладание правом представлять интересы продавцов такого жилья они были готовы драться в прямом смысле этого слова.

В агентстве я работал десять месяцев. Возможно, я и дальше продолжал бы торговать недвижимостью, но однажды, в почтовом ящике я нашёл конверт с логотипом «Дойчепост». В конверте лежал сложенный втрое лист бумаги, в котором сообщалось, что Правительство ФРГ поздравляет меня с получением статуса «Контингентный беженец». Для переезда в ФРГ мне отводилось шесть месяцев. К моменту получения этого письма вопрос «ехать или не ехать» передо мной уже не стоял: жизнь сама распорядилась моим будущим.

Теперь нужно было получать загранпаспорта для меня и членов моей семьи. Одним из обязательных условий выдачи паспорта было предоставление справки об отсутствии работы: для этого мне нужно было получить рассчёт. «А как же жить, что кушать, если я лишусь даже того скудного заработка? И как быть моей супруге, ведь она тоже должна получить рассчёт», - думал я.

Была надежда, что директриса пойдёт навстречу и даст справку для ОВИРа, не увольняя меня, но она была непреклонна. Чуть лучше отнеслись к супруге – ей позволили работать почти до самого отъезда. На сборы ушло три месяца. Не обошлось и без нервотрёпки – уже готовые загранпаспорта внезапно пропали. Милицейская дама в чине майора разводила руками и честно смотрела мне в глаза, будто приглашая к размышлению о том, каким способом пропажу можно отыскать. Придя к ней на приём в очередной раз и в очередной раз увидев эти честные глаза, я заявил, что пойду к генералу. Меня сейчас же попросили зайти после обеда, и в два пополудни я уже держал пропавшие паспорта в руках. Долго решали, как будем добираться до нужного места. В конце-концов решили нанять микроавтобус: реклама обещала доставку «до порога». Теперь нужно было собрать какую-то сумму денег – на билеты, на дорогу, на первое время в Германии. Перед самым рассчетом в риэлтерской фирме я смог левым образом заработать небольшую сумму, но этого было мало. Пришлось занимать у сестры. Автобус обошёлся в шестьсот марок на четверых, отъезд назначили на вторую декаду февраля. И вот, когда до отъезда осталась одна неделя, супруга преподнесла сюрприз: заявила, что никуда не поедет. До сих пор не могу сказать определённо, что подвигло её передумать. Есть версия: она поддалась на чьи-то увещевания. Знаете, есть такая категория «друзей», мечтающих о том, чтобы у соседа корова сдохла. Знаю наверняка, что среди её сослуживиц одна такая «соседка» была. По совпадению или как, но жена «пошла в отказ» именно после того, как сходила на работу попрощаться.

...Я сидел и думал, что же теперь делать? Конечно, я мог бы ехать один, но у меня даже в мыслях не возникало такое. При всей сложности наших отношений, возникших в последнее время, я не представлял себе жизни без моей семьи, без моих пацанов. Тогда я сказал, что тоже решил остаться. И случилось чудо: день спустя жена оставаться передумала. Дождливым днём тринадцатого февраля 2002-года мы покинули Киев. Мы ехали в другую страну, в полную неизвестность, а мне казалось, что неизбежные трудности сплотят нашу распадающуюся семью.

 

8.

Много лет спустя, вспоминая жизнь в Киеве, я задал себе вопрос: удачно ли сложилась моя жизнь? Нужно быть честным: далеко не всё удалось, если удалось вообще. Есть притча о лягушке, выбравшейся из горшка с молоком: упав в горшок, она не захотела погибнуть и до тех пор барахталась в нём, так молотила лапками, что сбила масло и выбралась из горшка. Могу сказать: я старался, я молотил лапками. Это было время, когда выживали только самые сильные и самые богатые – они начинали свой бизнес не с пятью тысячами долларов в кармане. Такая мелочь, как я, шла на корм акулам бизнеса. В Киеве их было не так много, как могло показаться, но им принадлежало всё. Их имена редко кто называл вслух – боялись; их деньгами распоряжались подставные лица. У меня не было шансов уцелеть ещё и потому, что я хотел работать честно. Хотел и не мог, потому что этого не хотела система, которая породила безумный мир, где существовало лишь одно, всеми признанное правило игры: укради, а потом заплати за то, что тебе позволили украсть, или умрёшь, даже если при этом останешься жив. Я понял это позже, когда у меня появилась масса свободного времени и желание думать.

Вам никогда не приходило в голову, почему философы древности были нищими? Думаю, что у богатых людей нет времени для философских рассуждений. А я умер дважды. Первый раз, когда потерял фирму, а значит – стал зависимым. Второй раз, когда понял, что разочаровал свою жену. Она думала, что будет обеспеченной всю жизнь, не зная наверное, что мужчинам тоже иногда нужна поддержка, пусть даже лишь моральная. Моя благоверная не принадлежала к тем женщинам, которых кто-то не очень умный назвал «боевыми подругами». В Киеве обозначилась трещина в наших отношениях, в Германии трещина превратилась в пропасть. Китайская мудрость говорит: «Не дай бог жить во время перемен». Моей вины в том нет, что пришлось жить во время перемен. Я обвиняю себя в том, что не смог вывести свою семью из-под ударов судьбы. Если бы я мог повернуть время вспять, я бы уехал в начале девяностых. Вот и всё: карты разложены – мне выпал пиковый валет.

 

Часть II: не ждавшая нас страна

 

9.

Бледный рассвет вяло жуёт сырую краюху февральского утра – зиму развезло и она пьяной тёткой бредёт по улицам Киева. Зима ещё не сдалась, но её репутация сильно подмокла – снег, грязной губой прилипший к асфальту в углу двора, подтаял и понемногу стекает в ржавое канализационное нутро. Влагой сочатся черные ветки кустов, чем-то противным и мелким сочится низкое, брюхатое небо. Остатками вчерашнего страха сочится душа, но сомнений в правильности выбора уже нет, их заменило чувство фатальной неизбежности. Впору пошутить, что «жизнь дала трещину», но шутить почему-то не хочется. Обстоятельства загнали в тупик, из которого нет иного выхода, как только уехать: нет работы, рушится семья и никого рядом, кто смог бы помочь. Проблемы в семье начались давно и сегодняшние отношения, это «одиночество вдвоём». Когда-то я просил её подумать, прежде чем ответить мне «да» - у нас была большая разница в возрасте. Она ответила фразой, которая могла бы насторожить здравомыслящего человека: «Я не страховой полис, гарантий не даю». Но, можно ли назвать здравомыслящим сорокалетнего мужчину, по настоящему влюбившегося в первый раз в жизни?

...Вот она, без всякого выражения на лице, сидит посередине комнаты, носящей следы поспешных сборов: дверцы пустого платяного шкафа распахнуты, на письменном столе – растрёпанная стопка писчей бумаги, двухэтажная детская кровать толком не застелена, битый молью ковёр свёрнут и сдвинут в сторону. «Потом, потом... Потом уберу, после вашего отъезда» - растерянно повторяет её мать, останавливая мою слабую попытку прибрать в комнате. Мальчишки, присев на край продавленного дивана, жмутся друг к дружке: их глаза полны страхом и любопытством. Некстати приходит дурацкая мысль: «Нужно было постелить новый паркет». Посредине комнаты в кучу свалены четыре дорожные сумки – это всё, что мы берём с собой.

...В который раз я вынужден все начинать с нуля? Первый раз это случилось в Луганске – паводок забрал всё, что копилось, приобреталось, устраивалось двумя поколениями нашей семьи: когда через неделю вода сошла, я понял, как выглядит беда. Второй раз я начал всё с самого начала, перебравшись в Киев. И вот, снова, нужно все начинать сначала. Водитель уже звонил, он скоро заедет за нами. Присаживаемся на минутку – «на дорожку», как говорят в таких случаях. В прихожей звонит звонок – это уже за нами. Беру сумки и тащу их вниз. Водитель не доверяет – сам укладывает, сам пристёгивает их ремнями. Вот уже и домашние спустились, за ними идут соседи – кто-то вышел проститься. А я не люблю прощаний, они похожи на похороны – лица скорбные, в глазах слёзы, только венков не хватает. Мы ещё топчемся у крыльца, но дети уже в салоне и спорят, кому достанется место у окна. Прощаясь, неловко тычусь в плечи провожающим, что-то говорю, за что-то благодарю... Тёща промокает глаза и обещает «стеречь квартиру». Уселись, помахали в окно и поехали – медленно со двора, потом вниз, по бульвару. Город проснулся окончательно и бурлит людскими водоворотами у станций метро. На Лыбедской грузчики катят тележки, под завязку гружённые клетчатыми баулами, вдоль края тротуара бабульки пристраивают нехитрый товар: всё, как всегда, обычный киевский день. Мы вроде бы ещё здесь, но уже и не с этим городом, не с этими людьми. Белый микроавтобус мчит по улицам Киева, увозя в эмиграцию – в страну, которую положили на лопатки наши отцы. Туда, где мой народ убивали лишь за то, что они родились евреями. Одни говорили: «Давай, кати поближе к печам новых крематориев», другие: «Германия давно не та, немцы стали другими – они покаялись». Не придётся ли и мне когда-нибудь каяться перед детьми за то, что увёз их из Украины? Тревожные мысли роились в голове, а город таял в белесой дымке – к обеду стало подмораживать. На душе тоже подмораживало от предчувствия того, что я уже никогда не вернусь в эту зимнюю сырость, в этот красивый, древний город, так и не ставший родным.

...Через пятнадцать лет я задал себе вопрос: уехал бы я в эмиграцию, если бы у меня всё было «тип-топ», если бы накануне принятия решения у меня не возникли проблемы, которые я не смог решить иным путём? Наверняка нет. Меня не пугали даже марши националистов по улицам Киева: казалось, что этих ребят со свастиками на предплечьях сдует ветром, стоит лишь народу сдвинуть брови. Ан нет, не случилось! Смотрю по телевизору новости и думаю: а не тот ли самый народ, на который мы надеялись, сегодня братается со всеми этим отребьем? До какой же степени отчаяния дошли люди, если они, не в силах сами что-то изменить, надеется теперь на фашистов?

 

10.

В белом мерседесовском микроавтобусе, мчавшем по дорогам Украины в Германию, дремали шестеро пассажиров. Два водителя попеременно вели машину с семьёй новых эмигрантов и двумя перспективными покупателями подержаной немецкой автотехники. Мы ехали в пригород Франкфурта-на-Майне, двое наших попутчиков – в небольшой баварский городок, где их ждали продавцы машин. Нас тоже ждали – в Окружном управлении Гросс-Герау, куда мы должны были «явиться в рабочее время по адресу .....». Водители выбрали не самый короткий маршрут – после пересечения украинско-польской границы они почему-то направили автобус в сторону Варшавы. Сама дорога до границы в моей памяти сохранилась плохо. Помню только, как волновался, пока украинские таможенники проверяли документы: казалось, что вот-вот они скомандуют «с вещами на выход». Пограничный переход был забит машинами: автобусы стояли в одной полосе, грузовые фуры – в другой, в отдельной полосе – легковушки. Удивило огромное количество наливняков. Видя моё удивление, один из водителей сказал, что это местные жители делают свой бизнес – из приграничных польских городов возят на Украину бензин и спирт: за ночь каждый успевает сделать два рейса. Не обошлось без поборов и в этот раз, водители собрали с каждого пассажира по десять евро: «Чтобы без очереди пропустили». И все равно, в очереди мы простояли почти три часа и, пока не миновали таможню, никого не выпустили, даже в туалет. Когда очередь дошла до нас и таможенники попросили всех выйти из машины, я обратил внимание на две бочки, стоявшие под навесом пропускного пункта. Обе были полные наполовину – одна блоками сигарет, вторая – разномастными бутылками спиртного. Так государство боролось с мелкими контрабандистами, в то время, как по соседнему коридору в Украину одна за другой, без особого досмотра, проезжали огромные фуры с видеотехникой и наливняки со спиртом «Роял». После украинской таможни последовала польская и все повторилось снова. Вскоре мы уже ехали по Польше. Страну мы проскочили без остановок – наши водители боялись бандитов, промышлявших на дорогах. Пересечение перехода на границе с Германией прошёл на удивление спокойно: водители собрали наши паспорта и через десять минут вернули их с отметкой немецкой таможни. Полицейский в зелёной форме лишь мельком взглянул на наши лица, приклеенные к окнам автобуса. То, что мы уже в Германии, мы почувствовали лишь тогда, когда автобус выехал на автобан: движение в нескончаемом потоке машин по идеальному полотну дороги вгоняло в дрёму и мы сразу заснули. Часа через два мы проснулись оттого, что машина стала – водители съехали с автобана и решили немного отдохнуть. Рядом находилось придорожное кафе и мы, первый раз за последние два дня, решили пообедать горячим. Названия блюд в меню нам ничего не говорили и мы выбрали то, что чаще всего было на слуху – «шницель по-венски», кофе и мороженое, а детям, вместо кофе, заказали фанту. Позже я полюбил немецкую кухню, в чём-то похожую на русскую или украинскую: много мяса, много картофеля, но по настоящему я узнал её лишь тогда, когда стал ездить по Германии с авторскими вечерами или выполняя журналистские задания.

...Вскоре отправились дальше. Машина шла на юг Германии, но мы тогда ещё не знали, что водители уже договорились с нашими попутчиками: хотя Франкфурт-на-Майне и лежал на пути движения, они направили автобус в сторону Вюрцбурга, где был конечный пункт их поездки. Около четырнадцати часов, выгрузив наших попутчиков и одного из водителей в каком-то городке, мы повернули назад. В феврале темнеет рано. Уже смеркалось, когда мы в начале пятого подъехали к зданию, по адресу, указанному в предписании. Часы показывали пять. Мы опоздали.

Что делает культурный европеец, попав в аналогичную ситуацию? Правильно, он отправляется в гостиницу, принимает ванну, ужинает и ложится спать. «Казалось бы культурный европеец» ищет «варианты». Вот и я, осмотревшись вокруг и увидев вывеску «Полиция», решил что это хорошая идея – попросить у них помощи.

...За стеклом сидит полицейский. Подхожу и на ломаном немецком пытаюсь объяснить, что приехал «по приглашению немецкого правительства на постоянное место жительства». Что со мной двое маленьких детей и что мне негде ночевать. Что из этого понял полицейский, не знаю, но его ответ я привожу дословно: «Если сейчас не уйдёшь, то проведёшь эту ночь за решёткой». Обескураженный, выхожу на улицу. Следом выходит молодая женщина, перед этим мывшая в здании пол. На ломаном русском она спрашивает:

-Ты из России?

Женщина, оказавшаяся сербкой, советует ехать в центр городка – там есть гостиница, номер обойдётся в 60 – 70 евро. Благодарю и возвращаюсь к своим – водитель уже нервно поглядывает на часы. Ко всему, начинает капать дождь. Вижу, что у жены начинается истерика. Её можно понять – вторые сутки на исходе, мы в чужой стране без ночлега, без знания языка, без денег. А водитель уже торопит, готовый выставить наши пожитки под дождь.

Говорю водителю:

-Послушай, брат. Видишь, какая ситуация: пока ты нас катал по Германии, закрылся пункт приёма беженцев. Теперь прошу тебя, будь человеком, не оставляй нас на улице.

До сих пор не понимаю, что подействовало на него больше: наш жалкий вид или боязнь скандала – он был обязан доставить нас в Гросс-Герау до закрытия пункта. Так, или иначе, но ночь мы провели в микроавтобусе. Где-то на окраине, возле заправки, он ставит машину на стоянку и отправляется звонить по телефону. Тем временем жена достаёт бутерброды и половинку жареной курицы – остатки продпайка, взятого с собой из Киева. У водителя оказывается бутылка водки и мы накрываем поляну. Поужинав, устраиваемся поудобнее в креслах. Выпитая водка действует успокаивающе, и пять минут спустя мы забываемся коротким сном.

...Светает, на часах восьмой час. Окружное управление Гросс-Герау, куда мы должны прибыть, открывается в восемь. В половину восьмого мы выгружаемся из микроавтобуса. Протягиваю водителю то, что у меня осталось – последнюю, двадцатиевровую банкноту. Он молча берёт и уезжает. Мог ли я подумать, что именно с этим местом свяжет меня судьба через несколько лет; что именно здесь я буду работать до самого выхода на пенсию в 2016-м? Чудны дела твои, Господи!

 

11.

Час ожидания в холле Окружного управления, и мы получаем распределение в Рюссельсхайм. Явно, название городу дали большие шутники. Два варианта перевода в моей вольной интерпретации: либо Хоботовка, или Свинорыловка. Город оказался центром автомобилестроения концерна «Опель». В нём расположено его основное производство – об этом поведал сопровождавший нас сотрудник миграционного отдела «Ландратсамта». Он-то и повёз нас в город, расположенный в 12 километрах от Гросс-Герау. По дороге Эдвин (так зовут нашего провожатого) знакомит с городом. В нём проживает чуть более шестидесяти тысяч жителей. Градообразующим предприятием, естественно, является завод фирмы «Опель». Немцы, поляки, итальянцы, русские, украинцы, словаки, сербы, турки, марокканцы, эфиопы, греки – далеко не полный перечень национальностей, проживающих в нём. Расположен город на берегу реки Майн, недалеко от впадения её в Рейн. В получасовой досягаемости (электричками) – Франкфурт на Майне, Висбаден, Майнц, Дармштадт. Автомобилем по автобану в эти города можно попасть, затратив от десяти до двадцати минут вашего времени. Между Рюссельсхаймом и Франкфуртом-на-Майне расположен крупнейший в Европе грузо-пассажирский аэропорт «Франкфурт».

...Въезжаем в пригород и через пару минут тормозим у небольшого двухэтажного здания, отгороженного лёгкой металлической оградой. Это общежитие для беженцев, в нём нам предстоит жить какое-то время – объясняет Эдвард. Тот час из дверей высыпает орава смуглых детишек, с любопытством уставившихся на приезжих; взрослые исподтишка разглядывают нас, прячась за занавесками окон. Вскоре появляется смуглый пакистанец, хаусмастер Рахим. Поднимаем сумки на второй этаж, Рахим отпирает двери одной из «квартир». Две смежные комнатёнки, в каждой по две кровати и по большому «бундесверовскому» шкафу. В одной из комнат, кроме всего, стоит маленький холодильник. Из кладовой приносим матрацы, постельное бельё и «домашний скарб»: тарелки, столовые приборы, кастрюльки – по одной на каждого. Сковородок тоже четыре! Рахим, выполнив свои обязанности, уходит. Теперь наступает очередь чиновника местного «Социаламта» – он только что появился на пороге нашего пристанища. Герр достаёт бланки анкеты: фамилия, год рождения, откуда приехал и т.д. Доходим до графы «вероисповедание».

-Христианин, - говорю я.

-Вас? – поднимает глаза чиновник.

-Христише ортодокс, - повторяю по слогам.

У герра на лице появляется выражение крайнего изумления.

-Юде? – испытующе глядит он на меня.

Теперь уже я не понимаю, какое отношение имеет национальность к религии.

-Христише ортодокс, - повторяю ему в третий раз.

-Юде??

-Христише ортодокс!!!

-Юде??????

И тут меня «пробивает»! Я вспоминаю разговор двухлетней давности. Он произошёл в Киеве, в офисе юриста, оказывавшего помощь выезжающим на ПМЖ.

...Официально история эмиграции евреев в Германию началась 9 января 1991 года, когда на конференции руководителей немецких земель было принято решение о приёме в Германии евреев из СССР. Основанием для этого стал существовавший в Германии Закон о контингентных беженцах – Kontingentfluechtlingsgesetz. С тех пор прибывшие в Германию по линии еврейской эмиграции граждане бывшего СССР на основании параграфа 2 этого закона получали от ведомства по делам иностранцев свидетельство об особом правовом статусе – статусе контингентных беженцев. Однако, этого оказалось мало: ЦСЕГ (центральный совет евреев Германии) и СПЕ (союз прогрессивных евреев) приложили руку к тому, чтобы в Германию попадали только «правильные» евреи, которые имеют отношение к еврейским традициям. Уже тогда одним из требований к беженцам было наличие официального подтверждения возможности их приема в одну из еврейских общин – более половины ранее прибывших в Германию не становились их членами.

Вспомните: германские национал-социалисты не разбирались, какого вероисповедания евреи. Их, без разбора, отправляли на тот свет только потому, что они были евреи. А нынешние «благодетели» озаботились не столько проблемами беженцев, сколько пополнением еврейских общин «правильными евреями».

Забегая вперёд: много лет спустя я с удивлением узнал, что в еврейских общинах верховодят евреи–выходцы из Польши. Они на дух не переносят евреев из бывшего СССР, считая их «коммунистами». Так что же, если я еврей христианского вероисповедания, то уже не имею права на убежище в Германии? Или в Германии главенствуют законы иудаизма? ...Во избежание моментальной депортации, я спешу успокоить господина из «Социаламта»:

-Юде, юде!

Наконец, дверь закрывается за гостем. Мы сидим и молчим.

-Ты этого хотел? – спрашивает жена.

Да, не «фонтан», думаю я, а вслух говорю:

-Всё поправится. Поживём в общежитии, потом получим квартиру, станет легче.

Застелив кровати, кормим детей остатками бутербродов и падаем, сморенные усталостью. Ближе к вечеру, отоспавшись, выхожу в коридор. Слева и справа – ряд дверей, общие кухня, туалет и душ. Спускаюсь на первый этаж (позже узнаю, что в Германии он называется «эрдгешос», т.е. «этаж на земле»). Всё то же самое, что и сверху, плюс общая постирочная со стиральными машинами и двумя сушильными барабанами. Выглядываю во двор: в песочнице копается пакистанская детвора, на верёвках сохнет пара джинсов, в углу двора свалены в кучу старые велосипеды.

Азюлянтское общежитие...

Кто мог подумать в тот день, когда мы переступили его порог, что нам предстоят долгие два года ежедневного кошмара? Я и слова-то такого не знал – «азюлянты». Оказалось, что это соискатели на получение статуса беженца. Они отличаются от контингентных беженцев тем, что не имеют постоянного вида на жительство. Как правило, они попадают в Евросоюз, имея шенгенскую визу. Когда срок визы заканчивается, они сдаются полиции и объявляют себя беженцами. Есть и такие, кто пересекают границу Шенгена нелегально. Все они выходцы из регионов, охваченных военными конфликтами: Палестины, Балкан, Эритреи, Нигерии, Пакистана, Афганистана. У многих нет документов, подтверждающих личность, потому выяснение личности затягивается на многие годы. Всех их на это время селят в азюлянтские общежития и обязуют регулярно отмечаться. Ожидание представления статуса беженца разный – от года до трёх – четырёх лет. Те, кому повезёт получить вид на жительство, съезжают в съёмные квартиры. За теми, кому отказывают, приезжает полиция: час на сборы и, под конвоем, в аэропорт. Всем им, ожидающим решения своей участи, не позволяют работать. Живут они на небольшие пособия. Оттого климат в общежитии сложный, отношения между жильцами напряжённые. Особенно сложные отношения складываются у азюлянтов с контингентными беженцами, которые сразу получают постоянный вид на жительство. Мне не очень понятно, почему немецкие власти селят всех вместе, ведь разница не только в наличии вожделенной вклейки в паспорте, но и в том, что люди разных вероисповеданий, не имея опыта совместного проживания, представители разных культур и традиций, (часто антагонистических), вынуждены терпеть друг друга под одной крышей. Со временем люди привыкают к такому разношерстному соседству, но поначалу...

Утром следующего дня идём в «Социаламт», к тому самому господину, что вчера заполнял анкету – теперь он наш «Социальный консультант». Встретил он нас, как старых добрых знакомых. Спрашивает, нет ли у нас проблем. Проблема была одна: у нас не было денег.

-Ничего страшного, сейчас получите, - бодро заявляет герр. Он достаёт калькулятор, бланки финансовых чеков и через час мы получаем триста десять евро. Затем у нас отбирают паспорта – вернут их через две недели с уже вклеенными видами на жительство. На эти две недели мы получили неожиданный отпуск, так как ничего не могли предпринять без документов. А предстояло сделать многое: стать в очередь на квартиру, открыть счет в банке, отдать детей в школу и найти «шпрах-курсы». Была ещё одна задача, которую можно было решить и без документов – мы хотели найти земляков. Одним из побудительных мотивов стало отсутствие какой-либо информации: о правах и обязанностях, о ценах на продукты и о всём остальном, с чем мы должны были ежедневно сталкиваться. Вскоре мы убедились в том, что чиновники, которым вменялось в обязанность нас просвещать, не делали этого, пока мы сами не догадывались задать нужный вопрос.

 

12.

«Кто владеет информацией, тот владеет миром» - Натан Ротшильд в этом был прав. Мы не владели информацией, но мы хотели знать как можно больше. К счастью, в общежитии нашлись наши соотечественники – молодая семейная пара из Риги. Несколько вечеров мы провели в их компании, собирая важную информацию: в какие организации идти в первую очередь, к кому обращаться, как себя вести с соседями, в каких магазинах покупать продукты. Не стану утомлять вас рассказом о том, сколько бланков пришлось заполнить, скольких чиновников пришлось посетить, чтобы получить то элементарное, без чего беженцу невозможно обойтись. Новые знакомые предупредили, что мы, как можно раньше, должны заключить договор с «Арбайтсамтом» (ведомство по вопросам труда) на оплату языковых курсов. Хорошую школу нам порекомендовали в Майнце. Съездив туда, мы получили бланк договора, его-то мы и понесли в ведомство. Через неделю почта доставила известие: «Арбайтсамт» подписал гарантийное письмо. Таким образом, курсы мы получили. Получив через две недели паспорта, мы смогли «устроить» детей учиться. Далось это нелегко, со скандалами и хождением по чиновникам. Для того, чтобы вы понимали, чего мы добивались, нужно знать устройство немецкого школьного образования.

Все дети, достигшие шестилетнего возраста, начинают обучение в начальной школе (Grundschule). Образование второй ступени (среднее I) продолжается до 10-го класса. После начальной школы происходит разделение детей, в основном по способностям, на три разные группы. Наиболее слабые ученики направляются для дальнейшего обучения в так называемой «главной школе» (Hauptschule), где обучаются 5 лет. Основная цель этой школы – подготовка к малоквалифицированной профессиональной деятельности. Здесь даётся базовое образование. После окончания главной школы молодой немец может начать работать или продолжить обучение в системе профессионального образования. Ученики со средними результатами идут в «реальную школу» (Realschule) и обучаются там 6 лет. После окончания реальной школы можно устроиться на работу, а наиболее способные могут продолжить обучение в 11-м и 12-м классах гимназии. В гимназии школьник получает образование классического типа. После окончания гимназии даётся аттестат зрелости, дающий право на поступление в университет.

В Киеве наши дети учились в школе с углублённым изучением английского языка и считались одними из лучших в своих классах. Мы привезли школьные аттестаты, переведенные на немецкий – они были с самыми высокими отметками по всем предметам. Младшего сына взяли четвёртый (выпускной) класс начальной школы, а со средним получилась такая история: мы понимали, что без знания немецкого его не возьмут в гимназию, потому просились в «Реальшуле», которая давала возможность потом поступить в гимназию. Не помню уже, с клерком какого уровня произошёл этот разговор, но «на голубом глазу» клерк сказал следующее: «Хотите, чтобы дети после школы поступили в Университет? Им достаточно и начальной школы, ведь в Германии так много хороших рабочих специальностей»!

Вот так: зачем «понаехавшим русским» высшее образование, если Германии нужны рабочие руки?

Чтобы решить вопрос в интересах детей, пришлось идти на приём к городскому инспектору по делам школы и семьи. Только после его звонка директору «Реальшуле», у нас приняли документы.

Ещё немного о немецкой школе, хотя то, о чём сейчас будет рассказано, нельзя рассматривать без воспоминания о старых немецких традициях.

Мы приехали, совершенно не представляя себе, с какими трудностями столкнутся наши дети. Немецкая школа в принципе отличается от той, что сформировалась в России, а затем – в СССР. Здесь иная система преподавания и школа не занимается воспитанием, это обязанность родителей. Преподавателей в немецких школах мало беспокоит успеваемость учеников: не хочешь, или не можешь выучить тему – дело твоё. Детей с самого раннего возраста приучают к самостоятельности. Кроме того, детей со школы воспитывают в духе повиновения и безусловного уважения государственных институтов власти.

Давно известен факт: Германия – полицейское государство, хотя на немецких улицах вы редко встретите полицейские патрули. Жители Германии дисциплинированы настолько, что увидев любое нарушение общественного порядка, тут же набирают номер полиции. Полицейским духом пропитано общество, а доносительство возведено в ранг гражданского долга. На немецких предприятиях сотрудники доносят друг на друга и, будьте уверены – стоит сгоряча поделиться подробностями вчерашнего бурно проведённого вечера, как ваш начальник тут же выразит вам своё «сочувствие». А начинается всё с младших классов школы, где детей стимулируют доносить друг на друга.

...В пятом классе идет урок физвоспитания. Учителю некогда, у него в это время какие-то дела. Он уходит, оставляя за себя одного из учеников. У того в руках тетрадочка, куда заносятся шалости учеников. Учитель дал задание: пробежать по залу 50 кругов. Дети бегут, «смотрящий» считает круги и фиксирует филонящих. Делает он это старательно, с пониманием важности поставленной задачи. Ни у кого из его товарищей не возникает и тени сомнения в правильности происходящего. Завтра на место надсмотрщика сядет другой ученик, потому что это – «Система. Порядок. Дисциплина».

Доносительство поощряется и оплачивается. Известны случаи, когда перед входом в свои дома бюргеры специально оставляют якобы «бесхозные» велосипеды, а сами устраиваются с фотоаппаратом в засаде и ждут. Воришки, спровоцированные легкой добычей, попадают не только на приманку, но и на видеокарту. Далее следуют звонок в полицию, задержание вора и премия от полиции. Мне об аналогичном случае рассказала кузина. Их сын (мальчишка страдает ДЦП), увидел бесхозный велосипед. Зная о практике «шпермюля», он решил, что велосипед выбросили. Благодаря исчерпывающей информации, пересланной хозяином велосипеда в полицию, «воришку» задержали очень быстро. Обеспокоенные отсутствием ребёнка, родители бросились на его поиски. Кто-то из знакомых посоветовал позвонить в полицию. После проведенного собеседования полицейские отпустили ребёнка домой, но родители были вынуждены заплатить 600 Евро штрафа. В итоге велосипед вернули хозяину вместе с положенной в таких случаях премией – я слышал от знающих людей, что её сумма варьируется в пределах 120 Евро. Конечно, чужое без спросу брать нельзя, даже если оно не привязано. А вот иезуитов и провокаторов я бы подвешивал за яйца.

Заканчивая очерк: отдаю должное настойчивости бывшей жены! Благодаря ей мои дети учатся: один в Дармштадтском университете, другой – в Высшей технической школе. Так что будьте настойчивы, если хотите дать своим детям хорошее образование.

 

13.

Лозунг нацистов «Arbeit macht frei» никто, оказывается, не отменял! То, что «работа делает свободным», я вскоре понял без чьего-то напоминания. Жить на «социал» можно, но унизительно: приходится прогибаться перед чиновниками из «амтов», выпрашивая у них то одно, то другое: курсы переквалификации или языковые курсы, деньги на покупку школьных ранцев и письменных принадлежностей, и т.д. Могут дать, а могут и не дать. Получатель социального пособия – зависимое существо: он не имеет права выбора места жительства, не имеет права арендовать жильё рыночного фонда, не имеет права отлучаться из Германии более, чем на шесть месяцев, не имеет права на банковском счету иметь сумму, превышающую 2700 евро и т.д. И главное – в трудоспособном возрасте получатель пособия должен искать (и найти!) себе работу. Если же вам в течение длительного времени не удастся её найти, то «Арбайтсамт» пошлёт вас заниматься неквалифицированной работой за 1евро в час. Пятнадцать лет назад, когда всё только начиналось, нужно было обладать сильной волей, чтобы вынести то, что свалилось на наши эмигрантские головы. Мы, с первых дней, подружились с семьёй курдов и двумя эфиопками из Эритреи, жившими с нами дверь в дверь, но с большой пакистанской семьёй отношения не сложились. Чувствуя их враждебное отношение, мы старались как можно реже пересекаться с ними. Но, однажды я не удержался и сделал замечание главе семейства, рассевшемуся на кухонном столе – там, где все мы по очереди готовили пищу. Уже на следующий день пакистанцы отомстили. Произошло вот что: закончив обедать у себя в комнате, мы отправились на кухню – мыть посуду. Один из сыновей взялся отнести в мойку ножи, вилки и ложки, как вдруг, из коридора, раздался истошный вопль и, сразу же за этим, стук в нашу дверь. Стучавшим оказался глава пакистанского семейства. Он стоял в проёме открытой двери с трёхлетним малышом на руках. Сзади стояла и вопила его супруга Фарда.

-Твой сын хотел зарезать мою жену – заявил пакистанец.

Затем он достал мобильный телефон и вызвал наряд полиции. Патруль приехал быстро, спустя пять минут двое полицейских уже разбирались в происшедшем. Выслушав пакистанца, они поинтересовались нашей версией и вынесли вердикт: «Сейчас вы разойдётесь по своим комнатам и до вечера никто не выйдет наружу. Если конфликт не закончится, то мы заберём вас обоих в полицию».

Посоветовавшись, мы с женой решили утром идти в «Социаламт» - жаловаться. Чиновник, принявший нас на следующий день, выслушал, а после сказал: «На эту семью поступает много жалоб. Фарда истеричка, но её муж – вполне нормальный человек».

И мы поняли, что визит окончен.

Жизнь в условиях общежития не добавляла здоровья. Особенно сильно страдала от житейских передряг жена: каждое утро у нас начиналось с того, что она заявляла о желании уехать в Киев. Чем дольше мы жили во враждебном окружении, чем чаще мы сталкивались с равнодушием чиновников, чем серьёзнее становились проблемы, на преодоление которых уходили наши силы, тем безысходней казалась жизнь в Германии. Я пытался её успокоить: «Вот получим квартиру и всё забудется, как дурной сон. Потерпи ещё чуточку, хотя бы ради будущего детей». Но шло время, а предложений от «Воннунгсамта» всё не было. Попытки что-то узнать в этом ведомстве наталкивались на равнодушие клерков: «Не мешайте нам работать. Придёт время и вы получите квартиру». Постепенно все наши соотечественники (даже те, кто приехал позже) получили жильё, а мы всё ещё жили в общежитии.

...Мы получили «добро» от «Арбайтсамта» на обучение в Майнце, в школе г-жи Ридер. До начала занятий оставалось четыре месяца. Денег, выделяемых на семью, не хватало и я решил подработать. Без знания языка найти работу было нереально, но я её всё-таки нашел – в «русском» ресторане, обслуживавшем рабочих завода «Опель». Работать пришлось «по чёрному», без оформления договора. Конечно, мои работодатели рисковали: финансовая полиция регулярно устраивала облавы, выискивая работавших «по чёрному», но облавы она устраивала, в основном, на стройках. Меня хозяева предупредили: «Если придут проверяющие, мы скажем, что ты наш родственник и помогаешь нам безвозмездно».

Что входило в мои обязанности? Всё: складские работы, мытье посуды на кухне, приготовление салатов, а позже, и пиццы. Утро начиналось с уборки «прилегающей территории», а вечером нужно было убрать со столов, вымыть пол в зале и на кухне, затем убрать в туалетах. Платить хозяева пообещали по 5 евро в час – сумма совершенно нищенская, в другом случае я никогда бы не согласился работать дешевле, чем по 10 евро, но деваться было некуда. Расчёт со мной хозяйка производили каждый вечер. Однажды она решила проверить меня «на вшивость». Закончив работу я, как обычно, взял деньги и, не пересчитывая сунул в карман. Что-то беспокоило меня и я, на полпути домой, их пересчитал и удивился: денег было значительно больше причитавшейся суммы.

Развернув велосипед, я покатил обратно.

...Хозяйка сидела в пустом зале и нервно курила. Увидев меня, она занервничала ещё больше.

-Евгения, мне кажется, что вы ошиблись – с этими словами я вернул ей деньги.

Хозяйка затушила сигарету:

-Это была проверка. Если бы ты не вернулся, то утром был бы уволен. А за честность тебе полагается премия, так что эти деньги – твои.

Я слышал, что в Германии любят делать проверки, но эта у меня была первой. Скажу откровенно: у меня было чувство, будто вступил в говно.

За первый месяц работы, вкалывая по двенадцать часов, я заработал без малого полторы тысячи евро. В начале следующего месяца хозяева решили урезать мою зарплату – им показалось, что я слишком много зарабатываю: они сократили мой рабочий день, не уменьшая объемов работы. Теперь мой рабочий день начинался не в восемь, а в одиннадцать. Дальше – хуже: на третий месяц они сократили рабочий день ещё раз: теперь я должен был приезжать к двум пополудни. Я приезжал, надевал фартук и не знал, с чего начинать: штабеля немытой посуды возвышались до потолка – её никто не мыл. Муж хозяйки, как и я – бывший киевлянин, - стыдливо отводил глаза.

Отработав третий месяц (нужны были деньги!), я ушёл от «русских». Они очень удивились, когда я им сказал, что ухожу.

 

14.

Будьте готовы к разочарованиям. Первое – вас в этой стране никто не ждёт. Ну, разве что, ваши родственники. Вся та розовая бодяга, что выливается на эмигрантов и поздних переселенцев на стадии оформления въездных документов – фальшь. Как только вы пересечёте границу ФРГ, о вас забудут. Точнее, забудут, но не все: ведомство по труду, «Арбайтсамт», не забудет о вас никогда! Он будет пристально следить за вами все то время, пока вы будете получать хотя бы один евро из государственных фондов – социальную помощь или пособие по безработице. Не дай Бог потерять работу. Не важно, будете ли сами виноваты в этом, или вас сократят – частные предприниматели любят увольнять работников, чтобы не выплачивать 13-ю зарплату. «Арбайтсамт» вскоре пришлёт вам первое напоминание о том, что пора искать работу. Чиновник из «Арбайтсамта» будет контролировать вас и требовать, чтобы вы рассылали свои резюме.

Резюме – это отдельная тема. Как только я стал получать помощь по безработице, меня тут же отправили на курсы, где учили их сочинять.

Что такое резюме («Бевербунг»)? В двух словах эту бумагу можно охарактеризовать как сочинение на тему «Как я без вас жил все эти годы». Мало того, что вы должны подробно написать о себе, но и заключить эту писанину в специальный файл. Помнится, что с меня требовали подтверждение рассылки не менее пяти резюме в месяц. Закон требует от работодателя отвечать на каждый присланный «Бевербунг», но чаще всего безработные никакого ответа не получают вообще. Если все же вы получите ответ от работодателя, то возможны два варианта его содержания: вам или пожелают «дальнейшей удачи в поисках работы», либо назначат дату собеседования. Как проходит собеседование? Вы приходите весь из себя хорошо одетый (не вздумайте политься одеколоном!) и вас приглашают в комнату, где сидят двое – трое сотрудников фирмы. Как правило, это руководитель подразделения, начальник группы (если речь идёт о работе в бюро) и работник по персоналу. Вы начинаете рассказывать о себе (примерно то, что уже писали в резюме), потом вам задают вопросы. Они могут быть самые неожиданные, например, «что вы читаете в последнее время». У женщин любят интересоваться семейным положением и количеством детей. Спрашивают так же о том, с кем остаётся ваш ребёнок, если вы вечером идёте в кино – это на тот случай, если вас в будущем завалят сверхурочными. Как правило, солидные фирмы, после первого собеседования назначают ещё одно. Если повезёт его получить, то только тогда с вами будут обсуждать размер предполагаемой зарплаты. С одной моей знакомой, поступавшей в очень солидную фирму, произошло следующее: во время второго собеседования её спросили, сколько бы она хотела получать за свою работу. Знакомая замялась – страшно было называть неприлично большую сумму, а вдруг не возьмут? Тогда ей предложили пять тысяч евро в месяц. Моя знакомая ужасно обрадовалась и согласилась. Её приняли, а через несколько лет один из руководителей, бывший при собеседовании, разоткровенничался: «Мы были готовы тогда заплатить десять тысяч в месяц, если бы ты назвала эту сумму».

Существуют «вилки» по зарплате, в каждой отрасли и по каждой специальности свои. Очень важно, идя на собеседование, знать заранее, сколько стоит та или иная работа. Но, это мы о высоком, а работягам проще: нашёл объявление, позвонил по телефону и получил отказ. Или получил приглашение на собеседование. Тогда приходишь трезвый и гладко выбритый к хозяину фирмы и он пытается понять, что ты из себя представляешь и что умеешь делать руками. Зарплату предлагают не самую высокую и тут важно уметь себя продать, как в примере, что уже описан. Сложность в том, что в Германии не принято распространяться по поводу зарплаты, поэтому спрашивать у будущих коллег «сколько ты получаешь», бесполезно. В лучшем случае – соврут.

Отдельная тема – «ляйки». Ляй-фирмы представляют собой посредников между основным работодателем и соискателем работы. Человек, который устраивается на работу через «ляйку», получает зарплату непосредственно от этой фирмы, хотя работает в другом месте. На каждом работнике фирмы– посредники зарабатывают до 50% от его зарплаты. Если на основной фирме нет работы, они спокойно избавляются от людей, которые приняты через посредника, ничего при этом не теряя. И работнику подыскивается другая работа. С одной стороны это, вроде как, и неплохо, ты без работы не останешься никогда. Но с другой стороны тебя могут выкинуть с любимого места в любое время без выплат пособия, предупредив об этом за 14 дней. Сегодня ты работаешь в одном месте, а через месяц уже в другом. Хорошо, если это раз в десять лет получается, а когда это ежемесячно? Узнать, что это именно ляй-фирма можно по названию. Обычно организации–посредники имеют такие приписки: Personal, Personal Menegment, Dienstleistungen, Personaldienst. К сожалению, предложений от посредников гораздо больше, чем от прямых работодателей. Все потому, что сами предприятия обращаются к ляй-фирмам за помощью. И быстрее находят работников. К тому же им выгодней платить посредникам, чем работникам напрямую. Фирмы–

посредники имеют штат порой до 50 тысяч человек. Испытательный срок – полгода. Рабочий договор составлен так, что работник ни на что не имеет права. Например, вам могут позвонить вечером и сказать, что с завтрашнего дня вы работаете уже в другом месте. Вчера вы работали за 10 км от дома, а завтра уже за 50 км. И никого не волнует, сколько вы тратите время и средств на дорогу (правда, в некоторых фирмах дорога оплачивается). Многие «ляйки» не выплачивают месячную зарплату полностью, некоторые не полностью оплачивают сверхурочные – они создают некий «страховой фонд», из которого сотруднику, временно не имеющему работу в «ляйке» (например, пауза в работе предприятия), выплачивается небольшая зарплата. Есть разные «ляйки» - даже такие, что предоставляют работу «академикерам» - людям с высшим образованием. И последнее: будьте готовы к тому, что диплом о высшем образовании, полученном на родине, придётся в Германии подтверждать. Дипломы врачей, юристов, менеджеров не подтверждаются вообще – придётся переучиваться. Многие дипломы признаются, но даже в этом случае оставаться без работы можно очень долгое время. Но, как говорится, не унывайте – в Германии столько хороших и нужных рабочих специальностей!!! Помните, как об этом сказали нам в школе, куда мы отдавали своих детей? Стране нужны рабочие руки и вас зовут сюда не для того, чтобы вы сидели на шее у государства или высказывали претензии типа «вы мне должны». Помните: «Arbeit macht frei»!

 

15.

Вы уже знаете, что я три месяца работал «по-чёрному» в «русском» ресторане. Тех читателей, кто захочет последовать моему примеру, спешу предостеречь: не советую повторять этот опыт. Если попадётесь, то на многие годы окажетесь в чёрных списках немецких «амтов»; если вы в это время получаете социальную помощь, то можете её лишиться полностью или частично. Ну, и объяснение с полицией – не самое приятное занятие. Моей вины в том, что я работал по-черному, не было. Хозяева меня обманули: во время собеседования обещали заключить договор о найме, но, проволынив три недели, поставили перед выбором: или по-черному, или никак. Им очень не хотелось платить за работника налоговые отчисления.

...Вскоре начались занятия на курсах немецкого в Майнце. Я попал в группу «чайников», возраст которых колебался в пределах 45-60 лет. На момент начала занятий мой немецкий ограничивался словарным запасом из трёх слов. Как пел Найк Борзов: «Я знаю три слова, три матерных слова/С сознанием этим я вышел из дома». Через шесть месяцев обучения я покинул курсы с красивым сертификатом в руках и тремя словами в голове, но уже на немецком. А каких успехов можно было ожидать от человека, у которого напрочь отсутствует способность к запоминанию чего-то хорошего? Мама в детстве часто повторяла: «Юра, ты бы что хорошее запомнил». Она говорила это каждый раз после того, как я выдавал тирады, услышанные на улице. Более или менее сносно я заговорил на немецком, лишь попав в рабочий коллектив. Мне рассказывали почти анекдотичный случай: долгое время принятый на работу «русак» не мог запомнить название инструментов. Бригада была наполовину «русская» и «слабо говорящий» на работе обходился «тремя матерными словами». Бригадиру (он был кумом тому, о ком идёт речь) в конце концов это надоело, и он поставил вопрос ребром: «Вот список с названием инструментов. До утра не выучишь – уволим к чертям»! И подействовало: склеротик за ночь выучил все термины. Основное заблуждение новых эмигрантов состоит в том, что ни надеются найти работу с помощью «Арбайтсамта».

Это ведомство является своеобразной биржей труда, куда предприятия сбрасывают имеющиеся у них вакансии. Как правило, это рабочие места, по ряду причин не имеющие востребованности. Чаще всего, это тяжёлая, грязная и низкооплачиваемая работа, выполнять которую никто не желает.

...После шпрахкурсов я долго искал работу и никак не мог её найти. Приехав в Германию в возрасте пятидесяти четырёх лет, я не имел никаких шансов найти что-то приличное. В этом возрасте редко кто начинает «делать карьеру», тем более – в Германии. Как раз тогда, в нашем общежитии, поселился новый «русак», переведенный из другого после ссоры с женой. Однажды он обмолвился, что в городе есть предприятие, участвующее в интеграционной программе для эмигрантов и переселенцев «Первая работа в Германии». На следующий день, прихватив с собой красивый «Бевербунг», я отправился устраиваться на работу.

...Старый, закопченный цех с десятком станков – ровесников Веймарской Республики, визг ножовок и напильников, всполохи электросварки. Меланхолично полистав резюме, начальник цеха поинтересовался, имею ли я представление о слесарном деле.

Мой совет: всегда говорите «ДА», если вас спросят, знакома ли вам работа. Может быть за ту ночь, что вы проведёте в ожидании первого рабочего дня, Интернет даст представление о том, что же это такое (шучу, конечно!).

Мне было знакомо слесарное дело – студенческие практики тридцатилетней давности не прошли даром. Голова помнила, а неделя практики должна была вернуть память рукам. На прощание герр Шторм (он вскоре стал моим начальником) обнадёжил: «Идите на прием к герру N, в «Социаламт». Я ему скажу, что вы подходите».

Через неделю я получил письмо, подтверждающее то, что меня взяли в интеграционную программу. Первого сентября 2003-го года я вышел на работу в фирме AVM. Так я стал слесарем по металлу с окладом 1200 Евро в месяц.

...Вы заметили, как часто я употребляю слово «повезло»? У меня даже появилась такая присказка: «Везёт тому, кто везёт». Действительно, чем усерднее ты идёшь к намеченной цели, чем больше вкладываешь труда, тем больше шансов её достичь. Работа в цеху мне нравилась, тем более, что там я встретился и подружился с хорошими ребятами. Занимались мы тем, что изготавливали металлические лестницы, балконные ограждения, ворота, двери, оконные решётки. Мы и теперь, спустя более чем десять лет, продолжаем поддерживать дружеские отношения: Саша, Иван, Борис, Давид – из Томска, Казахстана, Ташкента; сварщик от бога, Лео – из Харькова. Мы были членами одной бригады и проработали вместе два года.

 

16.

Заканчивался второй год нашего пребывания в Германии, а мы всё ещё жили в общежитии. Первое время мы ещё интересовались, как движется очередь. Оказалось, что никакой очереди нет – чиновники сами решают, кому дать квартиру, кому не дать. Какими доводами они при этом пользуются, можно только гадать. Когда мы попытались узнать, отчего нет никаких предложений от «Воннунгсамта» (ведомство по распределению жилья), чиновная дама с раздражением бросила: «Не мешайте работать! Когда придет время, вам сообщат». Прошли два года, а сообщений всё не поступало. Однажды, возвращаясь с занятий раньше обычного, моя супруга рискнула потревожить сотрудницу «Вонунгсамта». Каково же было изумление жены, когда она услышала: «Вам трижды посылались приглашения для просмотра квартир, но вы не удосужились прийти».

Следует сказать, что доступ к почтовому ящику в общежитии был свободный – каждый, кто хотел, мог проверить его содержимое. Если чиновница не врала, и письма были отправлены на самом деле, то можно понять, почему мы их не получили: их попросту украли. Шок был такой, что у жены случилась истерика. Чиновница, видя это, страшно перепугалась: уведомления должны рассылаться с отметкой о вручении, а она не проконтролировала – обычный чиновничий пофигизм! Успокоив супругу, она тот час выложила на стол ещё одно письмо, якобы уже готовое к отправке в наш адрес: «Вот, как раз ещё одно предложение для вашей семьи».

На следующий день мы пошли смотреть трёхкомнатную квартиру. Высотка в «русском гетто», как в шутку прозвали этот интернациональный район местные жители, второй этаж, лифт. Квартира понравилась, да и как могло быть иначе после двух лет в концлагере типа «азюлянтское общежитие»? Вскоре мы подписали договор о найме жилья и через три месяца переехали.

...Когда-то я написал очерк «Письмо моему другу», в котором назвал эмигрантов «детьми г-на Шпермюля». У немцев есть хорошая традиция – раз в два – три месяца выбрасывать старые вещи. Это мероприятие называется «шпермюль». Выбрасывают мебель, бытовую технику, предметы обихода. С вечера, накануне вывоза на свалку, всё эти богатства хозяева выстраивают вдоль своих домов. В эти вечера можно наблюдать такую картину: подсвечивая себе фонариками, по тёмным улицам, от дома к дому движутся люди, выискивающие в чужом барахле что-то необходимое. Я не был исключением из правил: обстановку для первой квартиры мы принесли с улицы. По мере того, как улучшалось наше финансовое положение, менялась и обстановка: старьё выбрасывалось, новое – приобреталось. Через два года в нашей квартире уже ничего не напоминало о былой нищете. Но и сегодня, проходя мимо очередного «шпермюля», я ловлю себя на том, что глаза привычно обшаривают халявный Клондайк. Вот вам ещё одна причина, из-за которой следует искать, находить и держаться за найденную работу: она предоставляет совсем другие жизненные возможности – вы можете позволить себе покупку качественных продуктов питания; вы можете позволить себе отдых в «заморских» странах; вы можете со временем купить себе машину получше той, что годится лишь на металлолом. Сможете даже купить себе дом или квартиру! Чем не голубая «американская мечта» на немецкий лад?

Весной 2006 года я получил место в отделе хаусмастера того самого «Ландратсамта» округа Гросс-Герау, под стены которого февральским утром 2002-го года мою семью привёз из Киева белый микроавтобус. К тому времени я два года работал слесарем, потом недолгое время был безработным. Однажды, зайдя на сайт фирмы «AVM», я увидел новое объявление – они искали двоих сотрудников для работы в Гросс-Герау. Не будучи «ляйкой», фирма всё же выступала в качестве посредника: снова взяв на работу, они тотчас передали меня «Ландратсамту».

 

17.

Первый рабочий день в «Ландратсамте» начался с того, что меня ознакомили с длинным списком обязанностей:

-ежедневно осматривать административные здания «Ландратсамта» и прилегающие территории;

-ежедневно убирать мусор с трёх парковок;

-делать мелкий ремонт всего того, что может сломаться, в т.ч. электрические, сантехнические и общестроительные работы;

-убирать территорию у входов, зимой – очищать от снега;

-контролировать выполнение всех видов работ подрядными организациями (покос травы, стрижка кустов, ремонт и обслуживание лифтов и т.д.);

-ежедневно проверять наполнение контейнеров для сбора бытовых отходов и мусора;

-ежедневно утилизировать макулатуру;

-выполнять работы, не предусмотренные перечнем служебных обязанностей, если их поручает начальник отдела.

Это был самый интересный пункт в перечне моих служебных обязанностей. Он позволял «грузить» меня работой «от столба и до конца дня». В один из первых дней работы, когда выпала пауза, шеф моментально выдумал, чем ещё меня занять: он отправил меня под крышу «Ландратсамта», в архив, – вытирать многолетнюю пыль с папок.

...Такой жары, как в том году, Германия не видела лет двадцать. Целый день, носясь по этажам огромного здания, я чувствую себя карасём, танцующим на раскаленной сковороде. Я – новый Фигаро, я – пятый помощник шефа в отделе хаусмастера, я тот человек, о котором немцы сразу вспоминают в случае возникновения любой проблемы. В отличие от знаменитого киногероя по имени Афоня, я – персонаж сугубо положительный. Можно сказать, что на таких специалистах, как я, держится знаменитый немецкий порядок. Мой шеф, герр Иглофф – добрый и работящий мужчина, не сидит на одном месте более одной минуты и не даёт отдыха подчинённым. Он, конечно, добрый, но пивом, запас которого не иссякает в холодильнике, не делится! А оно, родимое, стоит в темных, запотевших бутылках и дразнит своей кажущейся доступностью. Нужно дождаться пятницы, когда за полчаса перед концом рабочего дня, он скажет: «Юрий, возьми-ка себе бутылочку из холодильника». Не следует думать, что я жду подачки – на пиво деньги всегда найдутся. Дело в другом: в нашей земле в рабочее время пиво пить нельзя. В других – можно, а у нас нельзя. За его употребление могут выставить взашей, да еще напишут в сопроводительном письме: «склонен к употреблению», что на канцелярском новоязе звучит примерно так: «За время работы проявил себя очень общительным сотрудником».

В Германии, при написании характеристик с места работы, уже давно практикуется эзоповский язык и, получая, на ваш взгляд, отличную характеристику, не спешите радоваться. Возможно, именно ваша «неуёмная работоспособность и инициатива», отмеченная в таком письме, повергнет в уныние очередного шефа по персоналу, так как это будет означать, что вас на прежнем месте работы считали врожденным идиотом. Для непосвященных в эту кабалистику выпущена специальная книга, где даются подробные расшифровки канцелярского жаргона. Достать эту книгу – проблема! Так что на пиво во время работы я стараюсь не смотреть.

...Не-вы-но-си-мо жарко! Установки, охлаждающие питьевую воду, не справляются с нагрузкой и она плещется в стаканчиках и желудках, совершенно не утоляя жажду. Радует одно: женщины разделись! Они ходят по огромным коридорам, сонные от жары. Легкие, прозрачные одежды уже не скрывают то, что ещё недавно было спрятано под поролоновыми лифчиками и плотными джинсами.

Из открытых дверей веют жаркие сквозняки. Выплеснутая на пол вода моментально превращается в пар. На небе – ни облачка! Но, работа в отделах кипит. Кипит, если клерки не едят. А едят они дробно и часто, и у меня сложилось мнение, что здесь работают исключительно язвенники. На шестом этаже, под самой крышей, находится кантина – прелестное заведение общественного питания. Оно открывается в восемь утра, через полчаса после начала рабочего дня. Нужно отдать должное: меню в кантине – обалдеть! На завтрак: десяток сортов нарезанного сыра, варёные яйца, сосиски, ветчина, колбаса такая и колбаса сякая, свежая выпечка, соки, мороженное и, конечно, король всех напитков – кофе! Он варится в огромном автомате – шесть видов плюс шоколад и отдельный краник для кипятка. Чайные пакетики тут же, в красивом деревянном ящичке. Нажимаешь на приглянувшуюся тебе кнопочку и получаешь нечто, невообразимо вкусное и ароматное! Рядом пластиковые упаковки со сливками и сахар: хоть килограмм бери – все это бесплатно, просто так, «на шару»! В глубоких поддонах вас ждут порционные повидло, мягкий сыр, масло сливочное, маргарин диетический – всё на один укус, на один зубок: чтобы не растолстеть, чтобы не распоноситься, чтобы все съеденное и выпитое вовремя переработалось и усвоилось, ибо больной ты здесь никому не нужен. Обед в двух вариантах – мясные и вегетарианские блюда. Стоит он около пяти евро. Платить наличными не обязательно – каждому сотруднику выдают чип. В его мозгах сохраняются данные о количестве и стоимости съеденного за месяц. Что же готовят для посетителей кантины два повара и четыре поварёнка? Это традиционные блюда немецкой или итальянской кухни – много запечённого или тушённого мяса, картофеля, брокколи, макароны под сыром, пюрированные овощные супы, рыбные блюда, холодные картофельные или овощные салаты.

Чиновники очень вежливы. Вежливости здесь учат с малых ногтей, а при встрече вам улыбнутся так, как улыбаются друзьям после пятнадцати лет разлуки. И, не дай Бог, вам не ответить тем же – с хмурым человеком в один лифт никто не войдет – побоятся. «Зи золлен нур позитив денкен»! – «Вы должны думать только о хорошем» – вот девиз современных немецких оптимистов. И правы они, что ни говори!

 

18.

Итак, я получил работу в «Ландратсамте». Первые полгода мне пришлось туго. Я даже думал, что коллеги испытывают меня на прочность. Только потом я понял, что они искренне считали нормальным под завязку загружать меня самой тяжёлой и грязной работой – той, которую раньше им приходилось выполнять самим. Случалось и такое: только я, выполнив очередное задание, присаживался передохнуть, как возникал кто-то из коллег с предложением выполнить срочную работу. Я не подавал вида, что возмущаюсь и не спрашивал «почему я»: хватило одного раза, когда я опрометчиво задал этот вопрос. Объяснение, почему я, а не кто-либо другой, должен делать эту работу, свелось к одному: «вас тут раньше не стояло и, если ты что-то имеешь против, то выход направо». Я всё понял и следующие двенадцать лет, до самого выхода на пенсию, таких вопросов не задавал. Смириться с несправедливостью было очень тяжело, но я понимал: стоит мне вслух возмутиться, и я потеряю работу. Вы можете сколько угодно убеждать меня, себя и окружающих, что это частный случай. Я утверждаю, что к выходцам из бывшего СССР здесь относятся с предубеждением. Помню удивление коллег, когда я привез из Москвы престижный литературный приз – Золотое перо Руси. В конце концов всё притёрлось и устаканилось. Вот тогда я и понял смысл старой присказки: «Сначала ты работаешь на авторитет, потом авторитет работает на тебя». Постепенно работа стала приносить удовольствие. Но оставалось одно, к чему привыкнуть было трудно – рабочий день начинался в 6.30. К месту работы приходилось добираться пригородным автобусом, потому утренний подъём был ранним. Моё время было расписано с точностью до минуты: подъём в 3.30, бритьё, душ, лёгкий завтрак, проверка электронной почты. Затем укладка в рюкзак пластиковых доз с тем, что Бог пошлёт на обед, лёгкий хлопок по карману – на месте ли ключи (всю жизнь испытываю панический страх от перспективы забыть их дома!) – и вперёд, к победе капиталистического труда!

Первое время, поселившись в тихом немецком городе, я ходил, раскрывши рот от удивления – очень непривычно было наблюдать картинки, подсмотренные на его улицах. Домашних животных здесь обожают и берегут, как детей – на улице вы не увидите бродячих кошек или собак. Зато полчища кроликов чувствуют себя как дома. Да и другие дикие животные часто наведываются в город.

...Февраль, на часах 5.30. Ещё темно, но день обещает быть солнечным – предвещая это, особенно ярко блестят звёзды. Пригородный автобус отправляется через двадцать минут. Улицы пустынны и я, неспешно, шагаю в сторону остановки. Как вдруг, наперерез, из кустов метнулась тень. Прошуршав прошлогодней листвой, что-то живое выбежало на освещённое место и замерло. Я тоже остановился, не в силах оторвать взгляд от красоты, явившейся в эту минуту: большущий лис стоял и внимательно смотрел на меня. Он был безумно красив, этот огненно-рыжий зверь, только ушки да кончик пушистого хвоста были тёмными. Что делал он вдалеке от леса, посредине жилого квартала – охотился на мышей или его привлекли полчища жирных кроликов, пасущихся на газонах перед бюргерскими домами? Почувствовав, что я ему не враг, лис спокойно вышел из пятна света, отбрасываемого уличным фонарем, и исчез на противоположной стороне улицы. Счастливой охоты, брат!

Вспомнилась ещё одна история о братьях наших меньших: кролики давно стали не только украшением немецких газонов, но и серьёзной проблемой. Изрыв норами все, что можно было изрыть, они расплодились неимоверно. У них нет врагов, и даже хорошо воспитанные немецкие собаки делают вид, что кролики их не интересуют. Сытая жизнь приучила немцев не охотиться с целью обеспечения себя пропитанием. Даже рыбаки, часами сидящие с удочками на берегах водоёмов, редко забирают улов домой. Они стараются поймать «зачётные» экземпляры, фотографируются с ними, а потом отпускают на волю. К «русским» рыбакам это не относится: большинство из них ловит рыбу не только с целью развлечения, но и с целью пополнения рациона питания. Рыбалка, как и охота в Германии, сильно регламентированы и стоят дорого. Занятие охотой или рыбалкой считается законной лишь тогда, когда на это имеется соответствующее разрешение плюс оплаченная лицензия. Контроль за соблюдением этих правил очень строгий. Мне рассказывали об одном случае, произошедшем в нашем городе в начале двухтысячных: один из поздних переселенцев, видя бесхозных кроликов, решил сэкономить на покупке мяса. Не знаю, откуда у него взялось пневматическое ружьишко, но именно с его помощью он устроил отстрел. Кто-то из соседей «заложил» стрелка и к нему нагрянули полицейские вместе с представителями Общества защиты животных. Они быстро разоблачили охотника, найдя шкурки невинно убиенных – может быть, он собирал их, потому что хотел сшить себе шапку? Суд был суров, но справедлив: незадачливого любителя диетического мяса в течение двадцати четырёх часов отправили назад, в Северный Казахстан.

 

19.

Не пропади, копеечка!

(отдельное «спасибо» Александру Берковичу за предоставленную им информацию)

 

Я уже упоминал случай, произошедший со мной при одном из первых посещений домашнего врача, когда она задала мне вопрос: «Вы что, в Германию болеть приехали»?

Болеть плохо везде, а в Германии – особенно. Не потому, что плохо лечат (это тема для отдельного разговора), а потому, что больничные кассы не дадут вам долго и дорого лечиться. Все заинтересованы в вашей работоспособности – работодатель, чтобы стимулировать скорейшее выздоровление, оплачивает первые три месяца нетрудоспособности работника. Далее, если человек продолжает болеть, выплаты по больничному листу перенимает больничная касса, которая расставаться с деньгами не имеет ни малейшего желания. В этой связи поговорим о немецкой страховой медицине.

Обязательное правило: независимо от статуса, благодаря которому человек проживает в стране, он должен быть членом больничной кассы. Идея страхования проста – застрахованный производит ежемесячные отчисления от суммы своего заработка. Получатели социальной помощи тоже не остаются без врачебной помощи – ежемесячные взносы в больничную кассу перенимают коммуны. Для работающих размер отчислений составляет 14-16 процентов от месячного заработка, причём половину суммы платит работодатель. В случае обращения за медицинской помощью страховка полностью покрывает расходы на лечение. Правда, если вас угораздило попасть в больницу, то касса потребует дополнительную плату в размере десяти евро за каждый день, проведённый в стационаре. Сразу оговорюсь: не все виды помощи больничная касса соглашается оплатить – у каждой из них есть список медицинских услуг, которые не оплачиваются или оплачиваются частично. В основном это касается протезирования зубов или приобретения очков. Это правило относится и ко многим медицинским препаратам, назначаемым врачами. Как правило, врачи выписывают самые дешёвые лекарственные препараты, в том числе и т.н. «генерики», которые выпускаются фармацевтическими компаниями по истечении срока действия лицензионного права эксклюзивного выпуска медикаментов правообладателем ( этот срок, как правило, составляет 5-7 лет). Стоимость препаратов в 2-3 раза ниже стоимости оригинала, а качество не ниже качества оригинальных. У меня был опыт дискуссии с моим домашним врачём – взамен назначенному, я попросил выписать лекарство, не вызывающее аллергической реакции. Мне выписали новый рецепт, предупредив, что больничная касса его не оплатит – пришлось покупать за свой счёт. Конкурирующие между собой больничные кассы, с целью привлечения новых клиентов, предлагают «заманушки» типа «мы оплатим то, что не оплачивают другие больничные кассы».

Больничные кассы бывают двух типов: государственные и частные. В государственные кассы принимают всех, имеющих немецкую прописку.

В 2017 году зарегистрированных государственных больничных касс насчитывается 117. На первый взгляд, это много, но ещё двадцать лет назад их было почти 400. Такая разница объясняется легко: остальные разорились. Когда десять лет назад в деле государственного больничного страхования назрел кризис (большинство касс оказались на пороге банкротства), страховое лобби в немецком Бундестаге озаботилось принятием закона о дополнильной оплате в пользу касс: один раз в квартал, при посещении домашнего врача, с больного взимался налог в сумме 10-и евро. Пару лет назад этот налог отменили, потому что больничные кассы впервые за эти годы показали полученную прибыль.

Частная страховка дорогая – для заключения договора частного страхования требуется заработок не менее 57800 евро в год., причем этот лимит каждый год пересматривается в сторону увеличения. Сумма страховки колеблется и зависит от состояния здоровья страхуемого. Но, застрахованный частной страховкой имеет ряд существенных преимуществ. Основные из них таковы: «особое» отношение при врачебном приеме, возможность быть принятым самым «крутым» специалистом без очереди. Есть ещё вариант получения частной страховки – достаточно быть предпринимателем (selbst;ndig) или представителем свободной профессии (художник,музыкант, адвокат и т.д.). Тогда неважно, сколько вы зарабатываете. Кстати, специалисты, имеющие собственную практику, при первом обращении к ним сначала интересуются видом страховки, потому что лечение пациентов с частной страховкой намного прибыльнее. Скорее всего, узнав, что вы не имеете частной страховки, вам откажут в приеме. Так случилось с моей бывшей, когда она попробовала получить «термин» к крутому доктору. Услышав, что страховка государственная, барышня на другом конце провода потеряла интерес к дальнейшему общению. «Мы не берём новых пациентов» - таков был её ответ.

Существует ещё один вид привилегированных касс. Это больничные кассы крупных предприятий. Они бывают двух видов – открытые и закрытые. В закрытых кассах страхуют только работников предприятия; в открытых, кроме работников предприятия, могут застраховаться все желающие.

Теперь о немецкой медицине. Безусловно, её успехи впечатляют: немцы являются лидерами во многих медицинских отраслях, как технических так и научных, но при этом стоит учесть, что медицинские технологии международные. Так например, когда понадобилась операция на плечевом суставе (у меня оказались оборванными связки), я обратился в специализированную клинику, главный врач которой, профессор с мировым именем, долгие годы практиковался и преподавал в США. Если представить медицину в виде лестницы, то на первой её ступеньке находятся т.н. «домашние врачи». Затем, на следующей ступеньке, располагаются специалисты, попасть к которым, как правило, можно по направлению домашнего врача. В экстренных случаях к специалисту можно обратиться без направления и без «термина» - у многих специалистов есть специально отведенное время для приёма ургентных больных. Что полезно знать: в небольших городках, где специальных врачей мало, помереть можно раньше, чем придёт время посещения врача – обратившись в урологический праксис в марте, я получил термин ...на конец июля! Так что в острых случаях поезжайте в приёмный покой ближайшей больницы. Или, если вы проживаете вблизи крупных городов, где много врачей и высокая конкуренция, поезжайте туда: скорее всего, вы попадёте к специалисту «день в день». Что ещё бросается в глаза при более плотном знакомстве с домашними врачами: некоторые из них плохие диагносты. Конечно, я сравниваю немецких врачей с нашими бывшими участковыми врачами из районных поликлиник – помню тех из них, кто ставил правильный диагноз, едва приложив стетоскоп к груди больного.

В Германии врач начинает прием с опроса больного, а потом, глядя в монитор компьютера, по анемнезу определяет ваш вероятный диагноз. Мы люди опытные и многие недомогания лечим по старинке, домашними методами. Может быть, в лёгких случаях это и правильно, но в более серьёзных очень важно попасть на прием к знающему врачу. Двоим моим знакомым не повезло – их уже нет с нами. С сестрой моего знакомого произошла жуткая история: доктор (наша бывшая соотечественница, подтвердившая в Германии медицинский диплом), лечила больную от бронхита, выписывая сироп от кашля и ставя ей банки. После года безуспешного врачевания, доктор «догадалась» сделать флюрографию, и тогда оказалось, что у пациентки рак лёгких в четвёртой стадии. Ещё одной моей знакомой во время банальной операции на коленном суставе занесли инфекцию, т.н. «больничный микроб». Начавшаяся гангрена вынудила врачей дважды ампутировать ногу. Последнюю операцию больная не пережила. В обоих случаях это был результат врачебной ошибки и преступной халатности. Кстати, об оперативном лечении: в Германии ежегодно проводят огромное количество операций. Например, в далёком уже 2010-м году их было проведено 14,9 миллионов. Иогда операцию проводят даже тогда, когда больной в ней не нуждается.

Мой совет: если врач настойчиво предлагает оперативное лечение без которого «никак не обойтись», проконсультируйтесь ещё у одного врача – желательно того, кто не имеет отношения к хирургии. Конечно, это не относится к грыжам межпозвоночного диска (какой ещё врач, кроме ортопеда, может что-то посоветовать?), но и в этом случае соглашаться на операцию нужно с большой осторожностью. Опять же, исходя из моего опыта общения, приведу такой пример: среди десятка моих коллег по работе в Ландратсамте Гросс-Герау половина была в разное время прооперирована именно по поводу этого заболевания.

Почему же Германию захватила волна оперативных вмешательств? На мой взгляд, это происходит по самой банальной причине: клиники за каждого прооперированного больного получают хорошие деньги. Сегодня лечение в Германии очень популярно на просторах бывшего СССР – появился даже соответствующий термин: «медицинский туризм». О немецкой медицине ходит множество устойчивых мифов и, благодаря им, за последние 10-15 лет, выросла индустрия посреднеческих фирм. Во всех медицинских учреждениях Германии с 2004 г. приняты правила расчёта цены лечения DRG.

см. http://hmedcenter.de/prices/cost-of-treatme nt-in-germany)

Ведущий немецкий специалист по медицинскому туризму Йенс Ющак на вопрос «сколько зарубежных пациентов приезжает в Германию и каков экономический эффект от их визитов»? так ответил корреспонденту «Дойче Вельт»: «Их число ежегодно растет примерно на 5-10 процентов и в 2013 году (более свежих данных пока нет) составило 241 тысячу, как стационарных, так и амбулаторных пациентов. Их расходы только на медицинское обслуживание оцениваются приблизительно в 1,2 миллиарда евро. На проживание, питание, транспорт, переводчиков, шопинг и туристические услуги они потратили, по нашим оценкам, как минимум такую же сумму, хотя, скорее всего, намного больше».

В последнее время Первый канал российского телевидения совместно с «Русфондом» собирают многочисленные пожертвования на лечение детей зарубежом. Суммы собираются астрономические – их может хватить на лечение многих, в этом нуждающихся. Я представляю, сколько денег при этом прилипает к рукам посредников! Открыв сайт с перечнем посреднеческих фирм, я поразился их количеству!

Мой компетентный информатор утверждает, что тех, кто занимается этим бизнесом легально, не так уже и много, остальные – или фирмы «однодневки», либо «самопалы», которых тысячи! К слову: в Германии этот бизнес распространён среди «социальщиков», старающихся заработать какие-то деньги «по-чёрному», но часто ничего не понимающих в медицине.

Посредничеством занимаются даже христианские общины и частные лица из числа паствы. Я был свидетелем самого настоящего разноса, который устроил настоятель одной из православных церквей во Франкфурте: после традиционной воскресной проповеди, с амвона, он резко отчитал неких «стариц», которые занимались посредничеством. Наверное, их деятельность вышла за рамки сострадательной и безвозмездной помощи больным, приехавшим на лечение в Германию, если даже у священника лопнуло терпение!

Известно, что лечиться в немецких клиниках приезжают те, кто имеет достаточно средств. Сколько они при этом тратят, меня волнует мало. А вот те, кто по копейке собирал деньги на лечение, вызывают у меня чувство сострадания. Очень хочется, чтобы каждая их копеечка не пропала даром, и дай-то Бог, чтобы все они получили от немецкой медицины то исцеление, на которое рассчитывают.

 

20.

Приехав в Германию, я обнаружил в себе способность издали узнавать земляков – по походке, по выражению лица, а у пожилых – ещё и по одежде. Недавно приехавший человек выглядит растерянным, смотрит вокруг с недоверием и никогда не улыбнётся первым. По улицам такой ходит как-то бочком; бывшие механизаторы широкого профиля, попав впервые в «Лидл» и обалдев от количества выложенных на продажу товаров, громко перекликаются со своими родственниками, типа: «Ой, я счас уссусь – ты глянь, что придумали!» и, от прилива чувств, пересыпают речь непечатными выражениями. На нерегулируемых пешеходных переходах приезжий старается пропустить городской транспорт и искренне недоумевает, отчего водители тормозят перед «зеброй» и машут ему: «проходи»! А дальше – бегом через перекресток на красный свет светофора. В присутственных местах наш бывший соотечественник чувствует себя неуверенно, перед чиновниками заискивает. Но, не дай Бог, вам доведётся встретить недавно приехавшего земляка из числа тех, кого я окрестил «БУЧ» – «бывший уважаемый человек». Они любят подолгу рассказывать о том, как его ТАМ уважали, какие трудовые подвиги он совершал и т.д. и т.п. Каждый третий из числа таких рассказчиков утверждает, что раньше работал заместителем министра – я вскоре сбился со счёта, стараясь запомнить название тех министерств.

Мой совет: никогда не высказывайте вслух сомнения в подлинности его историй, иначе наживёте себе врага на всю оставшуюся жизнь! Знаю по себе – имел неосторожность у одного БУЧа спросить, зачем он переехал в Германию, если так хорошо жилось в Харькове? Многие, из числа приехавших, искренне верят: в Германии им кто-то «должен». Немецкое правительство, местные чиновники, соседи по общежитию – в общем, все! И, пока не поймут, что здесь никто никому ничего не должен, ходят с таким выражением на лице, будто выиграли в миллион. Перечень всего того, чего им здесь задолжали, у каждого свой. Но, прослеживается и некоторая повторяемость: в списках долгов фигурируют те из них, что передаются при помощи «русского сарафанного радио». Наиболее часто повторяющиеся касаются получения огромных денежных субсидий, внеочередного дешёвого жилья и неимоверных перспектив получить хорошо оплачиваемую работу. Такая малость, как добротное знание немецкого языка их почти не волнует, настолько все самоуверенны. Помню себя, только что приехавшего в Германию: годы изучения немецкого в школе, а затем и в институте, вселяли уверенность в безупречном владении языком. Оказалось, я его не знал вовсе!

Женщины наших «русских», гнилой немецкой зимой, носят меховые шубы турецкого производства и мохеровые жакеты собственной вязки. Приезжие побогаче – из тех, кто продал перед отъездом последнее, - сразу покупают «Мерсы» или «БМВ», словно доказывая, что они «тоже люди»; дети постарше любят ходить в тренировочных штанах и употребляют в разговоре такое количество неприличных выражений, что все остальные слова в их лексиконе – только для связки слов.

…Конечно, это не про всех и не всегда. Мне повело и с друзьями, и с коллегами по работе. Когда я работал слесарем, со мной в бригаде трудились русские немцы из Сибири, из Узбекистана, из Киргизии и земляки с Украины. Все они были настоящими работягами – честными, искренними, дружелюбными. Пускай у многих из них не было «высокого» образования – ведь мы знаем, как складывались судьбы русских немцев, - но они всегда оставались хорошими людьми. После всего того, что пришлось пережить их семьям, они (меня это очень удивило!) не потеряли доброй памяти о своей бывшей Родине!

...Обидно за державу, которой уже нет. Обидно, что нас здесь не уважают. Обидно, что с нами здесь не считаются. С турками считаются, даже в Бундестаге у них есть представитель, а с «русскими» - нет! Обидно, что мы, всю жизнь привыкшие молча сидеть по своим кухням ТАМ, здесь тоже трусливо молчим, когда нас бьют, как Ваньку Жукова, «селедкой по морде». Попробуйте обидеть турка – вам сразу скажут, что вы расист. Помнится мне, как-то раз в Висбадене, у здания земельного Парламента, в растерянности стояли человек пять наших бывших соотечественников. Они приехали на митинг местного профсоюза металлистов, но разминулись с коллегами и теперь не знали, куда им идти. У них возник спор – в какую сторону идти – и, как обычно, они разговаривали по-русски. Вокруг, на площади перед зданием Парламента, всегда полно полицейских. Привлечённые «необычным» поведением спорящих, полицейские подтянулись ближе. Взяв группку рабочих в кольцо, они расстегнули кобуры, и положили руки на рукоятки пистолетов. Интересно, если бы кто-то из моих коллег в это время полез в карман за сигаретами, стали бы полицейские стрелять? Вспоминая эту историю, я понял, что стало причиной агрессивного поведения полицейских: разговор на русском явился причиной их настороженности!

…Десять лет назад у моих друзей в семье случилась беда. Их отец шел из гостей слегка «под мухой», держа в руках початую бутылку водки. Можно сколько угодно рассуждать о том, правильно ли он себя вёл, идя средь бела дня в «подвыпитом» состоянии – в Германии так не принято, местные немцы знают, чем такое может для них закончиться. Но он же был русским человеком, которому всё по колено! Из проезжавшей машины вышли двое полицейских и потребовали у дяди Вани самое дорогое, что было у него в тот момент: початую бутылку водки. Дядя Ваня «оказал сопротивление» - плотнее прижал бутылку к себе. За что и получил дубинкой – много и больно. Через год его похоронили: гематома, полученная от удара по голове, стала причиной опухоли мозга. По нашей российской простоте, родственники, после избиения мужчины полицейскими сразу не обратились к врачам, а когда на месте ушиба образовалась опухоль, доказывать что-то оказалось уже поздно и полицейских никто не наказал. Как никто не стал рассматривать вопрос о возмещении вреда здоровью дяди Вани. Почитайте немецкие газеты – они пестрят криминальной хроникой: русские, русские, русские! Знакомые немцы успокаивают – «это всего лишь зашоренность прессы, не обращайте внимания».

Ежедневный троллинг на протяжении многих лет создавал у немцев образ врага – грубого, наглого, коварного «русского». Дисциплинированные бюргеры верят в эту лабуду, ведь «вчера по телевизору об этом говорили», как сказал мне однажды вполне адекватный коллега.

…Месячник русской культуры во Франкфурте-на-Майне, ждут приезда Шредера и Путина. В центре города над магистралью висит плакат: «Русские пьют водку, ездят на медведях и играют на балалайках». Что это, шутка или оскорбление? И что, русские заявили ноту протеста? Никак нет: ни тогда, ни позже. То же и в кругах контингентных беженцев – стыдливо опустив глаза, многие проходят мимо откровенных издевательств и оскорблений. Даже больше: стоит кому-то возвысить голос в защиту обиженных, как тут же в среде эмигрантов раздаются голоса, осуждающие их. Оно и понятно, отчего такое случается: в эмигрантской среде нет сплочённости. У многих утрачено чувство достоинства и, главное: получатели социального пособия зависимы. Только независимый имеет чувство собственного достоинства. Только тот, кто работает и платит налоги, имеет смелость требовать от государства уважения и хорошего к себе отношения. Один русский немец, работавший в отделе интеграции «Ландратсамта» округа Гросс-Герау, когда-то сказал: «Никогда не критикуйте действия чиновников и не смейте выражать недовольство политикой Германии». Сказано это было в кругу начинающих литераторов, однажды собравшихся вместе.

Вот и живут многие из приехавших сюда, руководствуясь указаниями подобных «интеграторов» - не высовываясь из своих норок более, чем на длину носа.

Я понимаю тех сказителей, что с ностальгической ноткой в голосе вещают о своей полноценной прошлой жизни. ТАМ они жили, а ЗДЕСЬ они существуют. Их можно понять – старички. Много ли им осталось? Коптят себе понемножку, ни на что не претендуя. Как говорила одна знакомая старушка: «Все переживем, лишь бы не было войны».

 

21.

Следующая тема – о судьбе русского языка в Германии. Для начала вспомню случай, произошедший на моих глазах в Майнце: в городском трамвае ехали двое «русских», громко обсуждавших свои проблемы на родном языке. Рядом сидели пожилые немки. Не знаю, понимали ли они русский, но последовавшая затем тирада была просто замечательной. Одна из немок, раскрасневшись так, что казалось – ещё секунда, и она взорвется, - с возмущением стала выговаривать: «Вы живёте в Германии, поэтому должны разговаривать только на немецком»!

Комментируя этот инцидент: в Германии, кроме коренного населения, проживают до четырёх миллионов турок, около двух миллионов немцев–переселенцев и около двухсот пятидесяти тысяч контингентных беженцев – евреев. Кроме того: итальянцы, марокканцы, палестинцы, греки, поляки, чехи, пакистанцы, пуштуны и т.д. Не слышал, чтобы кто-либо делал им замечания, подобные высказанным в трамвае. Безусловно, немецкий нужно знать: без него не получишь образование, не сможешь получить работу, не сможешь интегрироваться в общество. Но ни мы, приехавшие на ПМЖ или вернувшиеся на родину предков, ни наши дети, не должны забывать язык нашей бывшей Родины – язык великих писателей и поэтов, язык великой русской культуры. Та самая пресловутая предвзятость, о которой я уже писал, движет людьми, на дух не переносящими «русских» и их язык. Этой непереносимости не один десяток лет. Мы знаем, какие сложные отношения были между немцами и русскими, пережившими в двадцатом веке две Мировые войны.

Что происходит сегодня? На самом высоком уровне многие немецкие политики создают из России образ врага. Я не стану упоминать причины, движущие этими политиками – СМИ переполнены аналитическими статьями на эту тему. Волна подозрительности и предубеждения, усиленная немецкими СМИ, грязной пеной оседает в умах простых немцев, не всегда понимающих, что они становятся участниками политических игр. На бытовом уровне это выглядит примерно так: фрау Мустерманн помнит рассказы мамы о «зверствах советских солдат». Она помнит, как сразу после войны, будучи ребёнком, ночами стояла в длинных очередях за хлебом, но она вряд ли теперь вспомнит, как советские солдаты кормили голодных немецких детей из своих полевых кухонь. «Эти русские» для неё, как и для миллионов других немцев, всегда были чем-то вроде комнаты ужасов в одном из аттракционов на сельском празднике: страшно и интересно одновременно. А этот случай произошёл со мной. Я с сыном стоял на автобусной остановке в своём городе. Нас было четверо тем вечером – рядом ожидала автобус пожилая немецкая пара. Дедушка долго прислушивался к нам, потом поинтересовался, не из России ли мы. Я ответил, что из Киева. Дедушка вдруг оживился и стал кричать: «Был бы у меня сейчас автомат, я бы перестрелял всех русских». Он принял нас, наверное, за немцев– переселенцев, потому и стал таким смелым. Мы ещё долго ехали потом в одном автобусе и они перешёптываясь, часто оборачивались и пристально на нас глядели: видно, дед вспоминал, как выглядели евреи, которых он ставил на край ямы.

Мы жили в условиях разных политических систем. Мы были воспитаны в разных культурных традициях. Похожими друг на друга нас делает одно: все мы хотим, чтобы дети говорили на языке своей Родины.

Что происходит в Германии сегодня, когда мощные волны беженцев из стран третьего мира захлёстывают её города? Приведу собственный пример: работая в «Ландратсамте» Гросс-Герау, я был неоднократным свидетелем того, как немецкие чиновники общались с соискателями убежища, не знавшими никакого другого языка, кроме языка той местности, откуда они бежали: их всегда сопровождали переводчики. С первого дня пребывания на немецкой земле они обеспечены юридической поддержкой – на удивление грамотно требуют всё то, на что имеют право. На удивление ловко они научились водить за нос контролирующие их государственные организации; вопиюще нагло они ведут себя в лагерях для беженцев, нисколько не опасаясь законов страны, давшей им приют. Во многих немецких учреждениях можно легко найти сотрудников, говорящих на языках народов, постоянно живущих в Германии. Если на прием приходит без переводчика турецкая или марокканская бабушка, на помощь ей тут же призовут сотрудника, владеющего этими языками. Другое дело, когда приходит «русский», не владеющий немецким в полной мере. Ему вряд ли помогут. Не потому, что некому помочь, а потому, что русскоговорящими сотрудниками владеет страх быть обвинёнными в «любви к русским». Даже мне, работнику «Ландратсамта», коллеги делали замечания, когда я по телефону разговаривал на русском. Мой знакомый, великолепный шахматист, по воскресным дням ходил играть в немецкий клуб. Президент шахматного клуба, не знавший ни слова на русском, помог ему решить сложную бытовую проблему. После этого в почтовый ящик немца кто-то стал регулярно подбрасывать русские газеты и журналы – вот такое незатейливое издевательство!

Традиционно русским языком в Германии владеют две категории эмигрантов: контингентные беженцы и аусзидлеры, т.е. поздние переселенцы. Когда-то, поселившись в многоэтажном доме, я встретил во дворе старушку, прекрасно говорившую на украинском. Выяснилось, что будучи репатриированными в годы войны из Поволжья, они попали в глухую сибирскую деревню, населённую высланными в 1939 году западноукраинскими крестьянами – «бандерами», как их тогда называли. Годы совместного проживания и смешанные браки сделали своё дело – немцы заговорили на «мови». Вот так и приехала пожилая немка в Германию, имея украинскую фамилию, детей от смешанного брака и зная не только язык, но и обычаи Украины. Таких примеров множество, но немецкие власти позаботились о том, чтобы приезжие поскорее забыли бывшую Родину. Они настойчиво предлагают «аусзидлерам» адаптировать славянские имена и фамилии на немецкий манер. Так наши Володи, Александры, Андреи, Иваны, Петры, Юрии, Василии, Тимофеи стали Вальдемарами, Алексами, Андреасами, Иоганами, Петерами, Юргенами, Вильгельмами и Томасами. Приезжие часто меняют не только имена, но и вероисповедание. Будучи, в большинстве своём православными, они становятся здесь баптистами. И, если пожилые немцы всё ещё хранят приверженность православию, евангелизму, лютеранству или католицизму, то немецко – русская молодёжь всё чаще уходит в секты. Не так давно возникла ещё одна опасность. В своей статье «О будущем религий в Германии» (Neue Zeiten) Михаил Рушанов пишет: «Религиозность христианского населения в Германии падает и падает. Большинство членов христианской общины считает достаточным посещения церкви в праздничные дни, плюс рождения, похороны, свадьбы. Ежегодно католическую и евангелическую церковную общину покидают более 150 тысяч христиан, растёт число религиозных конвертитов. Христианские церкви в Германии испытывают нужду в священниках и, несмотря на поддержку государства, жалуются на падающие доходы и потерю паствы».

Как вы думаете, куда уходит часть христианской паствы? Если не догадались с трёх раз, поясняю вместе с тем же Михаилом Рушановым: христиане уходят в буддизм и ислам. Я не стану пояснять, почему они избрали именно эти две религии, для этого надо писать отдельную статью. Для примера, чем это может обернуться для всего свободного мира, хочу привести выдержку из статьи, помещённой в газете «Русская Германия». Статья называется «Бомба для Франкфурта»: «Арестованные на прошлой неделе в федеральной земле Северный Рейн-Вестфалия исламисты планировали совершить теракты в середине сентября. По версии следователей, целью нападений должны были стать объекты на территории Германии. Эта группа исламистов была на подозрении у спецслужб уже давно. В декабре прошлого года один из ныне арестованных «засветился» в непосредственной близи от американского гарнизона в Рамштайне. С тех пор за действиями группировки было установлено усиленное наблюдение. Это позволило полиции контролировать, на какой стадии находится подготовка к теракту, и, дождавшись нужного момента, разоблачить потенциальных террористов. Полиция была в курсе, что члены группировки приобретали большие партии химических реактивов, контролировала все их перемещения, знала и о том, что они арендовали на чужое имя дачный домик. Группа планировала провести теракты в аэропорту Франкфурта-на-Майне и на военной авиабазе США в Рамштайне. В качестве других возможных целей называются организации и места, которые часто посещают американские граждане. Как сообщил глава Федерального ведомства уголовной полиции (Bundeskriminalamt, BKA) Йорг Цирке, всего в группировку, причастную к подготовке терактов на территории Германии, входило примерно 50 человек. Трое из них, непосредственно готовившие взрывы, и были задержаны 4 сентября. По словам министра внутренних дел Вольфганга Шойбле, арестованные являются членами Исламского союза джихада и прошли обучение в лагерях «Аль-Каиды» на территории Пакистана. При аресте они пытались бежать. Одному из них удалось выхватить у полицейского оружие и ранить его, что говорит о серьезной боевой подготовке арестованного. Или, наоборот, – о несерьезной подготовке полицейского. Даниэль С. (Daniel S.), Фриц Г. (Fritz G.) и Аден И. (Aden Y). Два немца, ПЕРЕШЕДШИЕ В ИСЛАМ СОВСЕМ НЕДАВНО, (выделено мной) и один турок. Их взяли в горах, в доме, где исламисты хранили химические реактивы. Из 730 килограммов 35-процентной перекиси водорода могла получиться взрывчатка мощностью 550 кг в тротиловом эквиваленте».

Ослабление позиций христианских церквей в Германии вполне закономерно. Разочарованные в идеях христианства, люди ищут для себя выход из создавшегося душевного тупика, часто впадая в крайности. Кстати сказать, до недавнего времени канонические христианские церкви в Германии носили название «греческих» с отправлением служб на греческом языке. B Майнце, в небольшой церковке, примостившейся к стене разрушенной во время войны церкви батюшка, из выкрестившихся в православие немцев – католиков, проводит службы на греческом и русском.

Для тех, кто сомневается в правдивости моих записок: немецкое государство НЕ ЗАПРЕЩАЕТ русский язык в Германии и не препятствует работе билингвистических образовательных учреждений (детские сады, воскресные и церковные школы, центры русской культуры и языка). Некоторые коммуны бесплатно предоставляют помещения для проведения занятий в «русских» воскресных школах и разрешают проведение акции «Бессмертный полк», как это было во Франкфурте-на-Майне. Я не обладаю информацией о положении по всей стране, но даже то, что я знаю наверняка, свидетельствует: подобные факты не часты и большинство инициатив «русских» культурных и общественных центров материальной поддержки не получают. Особняком в этом ряду стоит мюнхенский центр «Мир» - в Германии, во взаимодействии и при поддержке правительства Баварии, он проводит самую оживлённую работу на ниве русской культуры. Не даром же именно Мюнхен является признанной культурной столицей страны.

Проблем на пути сохранения русского языка и русской культуры в Германии много. Хочется выразить маленькую надежду, что лет через двадцать в Германии кто-то ещё будет читать книги на русском языке.

 

22.

«Большое видится на расстоянии». Эта поэтическая строчка стала аксиомой, настолько оказался прав Сергей Есенин. Живя уже пятнадцать лет в эмиграции, я недавно поймал себя на одной непатриотичной мысли: меня не тянет назад. Даже в гости. Там, где я раньше жил, осталась выжженная пустыня памяти – никого, кто мог бы назвать меня своим. Друзья детства почти все уже на небесах, родственники – кто умер, кто «отсель далече». Моя малая Родина в огне. В Луганске, в котором я прожил добрую половину жизни, умирают мои земляки. Их убивают ребята, недавно кричавшие на Майдане: «Кто не скачет, тот москаль»! Я не «москаль», но скакать с ними вместе не хочу – своё уже отскакал.

 

Жить сегодня «лучшей», чем вчера,

в телевизоре свежие вести,

разменяю сто граммов на двести

и на радостях крикну «ура»!

Ах, какой приключился миндаль –

не куём, не строгаем, не пашем,

голосим, что есть мочи, и пляшем –

кто не скачет, тот нынче москаль.

А в Станице Луганской покой,

дымом пахнут сгоревшие хаты

и багрово пылают закаты,

да клубится туман над рекой.

И по венам пустых городков,

ядовита, как стронций и цезий,

кровь течёт похоронных процессий

с безутешными воплями вдов.

Тихой тенью уйду со двора,

где получен в подарок «груз 200»,

не надеясь на добрые вести –

завтра будет «лучшей», чем вчера.

 

Я ни дня не жил в России и раньше считал себя сыном Украины, а теперь не знаю, чьим сыном мне хотелось бы быть. Наверное, только маминым. Могли ли подумать мои родители и деды, что ими отвоёванное сегодня будет пущено с молотка? Мог ли представить когда-нибудь отец, трижды горевший в танке и отдавший армии и фронту одиннадцать лет своей молодой жизни, что его сын будет жить в немецкой земле? Перед отъездом мнение моих друзей разделилось. Одни говорили: «Давай, кати поближе к печам новых крематориев». Другие: «Германия давно не та, немцы стали иными, они покаялись».

Я скажу тебе, папа, – они, действительно, уже не те. В этом есть и твоя заслуга, потому что ты хорошо воевал. Надеюсь, они долго будут помнить урок, преподанный Красной Армией. Ты ведь знаешь, что я всегда гордился «иконостасом» твоих боевых наград. Помнишь, как я тайком одевал твой китель и норовил незамеченным выскользнуть во двор – чтобы позавидовали дворовые мальчишки? Светлая тебе память и, может быть, это даже хорошо, что ты не дожил до сегодняшнего дня и не увидел, во что превратилась страна, за которую воевал. А я увидел.

...Вдоль тротуара расположились бабульки. Сегодня это называется «стихийный рынок». Одна из них продаёт носки, зарабатывая какие-то копейки к своей мизерной пенсии. По улице, помахивая резиновой палкой, идёт краснорожий мент. Поравнявшись с бабулькой, он сгребает товар и отправляет его в ближайшую урну. Бабулька с криком «не надо, Саша!», пытается собрать уже испачканные связки носков, но «Саша» непреклонен. Что случилось, отчего полупьяный блюститель порядка взъелся на старуху? Не заплатила ежедневную дань или подговорили конкурентки? Никто за неё не заступился, никто рта не раскрыл. Потому что страх разлился в вольном когда-то Киеве, потому что сгустился мрак над моей Украиной. От Польши на Западе до Ростовской области на Юго-Востоке – везде одно и то же. Правят бал в этой вязкой серости такие вот «саши» – люди со скомканной душой, с воровскими замашками. Наглые, когда они в стае, «зигующие» на фоне красн –чёрных флагов. Люди с короткой памятью, не знающие, что всё это уже было. Читайте «Киев-город» Михаила Булгакова, господа! Или лучше «панове»? А мне делать там больше нечего, «Майдан» - это не моя история. Вот почему я уехал. Хорошо, что я сделал это вовремя, хотя надо было бы ещё раньше. Когда-то у меня была переписка со Светланой Синицкой – она в то время работала редактором Московской областной газеты для молодёжи:

«...Вы спрашиваете у меня, помню ли я запахи Родины. Я помню их все до одного: запах полыни, растёртой в ладонях жарким летним днём; запах лепестков чайной розы в чайнике, висящем над костром; запах тонко нарезанного сала на ломте хлеба из станичной пекарни. Я помню сладковатый дух берёзовых поленьев в печках казаков Станицы Луганской; запах фантастически вкусного борща, сваренного бабушкой Симой; запах воды в Северском Донце; запах сетей, сложенных в долблёнке сторожа турбазы. Это запах городской пыли, прибитой случайным летним дождиком, это запах нагретых за день стволов вишнёвых деревьев в маленьком садике под окнами нашего дома. Это запах сырости в самом страшном месте нашего двора – в никогда не освещавшемся подвале дома, в который дети ходили «на спор»: кто из них принесёт лоскут от рогож, сваленных в конце коридора. Конечно, запахи Родины никогда не забудутся. Мне иногда кажется, что только на чужбине можно по-настоящему понять, кем ты был для своей Родины, и чем она была для тебя. Для меня она – не та официальная и не всегда справедливая страна, которой ты «обязан по гроб жизни». Сегодня я свободен и никому ничего не должен – все свои долги я уже раздал. Я начал их раздавать давно: сначала родителям до самой их кончины, потом «партии и народу», пока эта партия не «приказала долго жить». Я раздавал долги друзьям и товарищам, любимым и не очень любимым женщинам. Когда вдруг оказалось, что я со своим чувством долга стал выпадать из обоймы быстро меняющегося мира, то понял, что перестал быть нужным Родине.

...Вы замечаете из окна быстро мчащейся по Москве машины, сколько таких же, как и я, ставших вдруг ненужными, тихо семенит по её улицам? Сколько вдруг появилось бледных стариков и старух, незаметно проходящих мимо вашей новой жизни? Вы никогда не интересовались, отчего вдруг, как грибы после дождя, стали расти новые кладбища на окраинах больших городов?

Служить хозяевам новой жизни я не хочу и не буду. И детям своим закажу. Слишком мы разные – я и новая Родина. И, как оказалось, у нас с ней разные понятия о том, что такое Родина. Так что у меня осталась не Родина, а «родина» - слово, которое я пишу с маленькой буквы. Это место, где я родился и запах которого помню и никогда не забуду. Для меня слово «родина» означает «родительский дом». А на прощание примите от меня четыре строчки – ими я подвожу долгий спор с самим собой:

 

Неласковой бывала ты со мной

и оттого нет горечи разлуки,

но почему же снятся мне порой

российским снегом вымытые руки?

 

Июнь – июль 2017