Добровольная служба

 

Николай Дёмин, высокий, широкоплечий молодой мужчина, каждую весну брал отгулы и уходил в тайгу. Он особенно любил именно это время года, когда зима уже ушла, а настоящая весна ещё не наступила. Три ночи он спал у таёжного костра, днём бродил по отрогам величественного Сихотэ-Алиня, готовил на огне чай из прошлогодних листьев бадана и варил незамысловатую пищу. И он уходил в любимые с детства места подальше от человеческих голосов и шума сучанских шахт. Проделав свой «весенний моцион», спускался в долину к людям, чтобы вновь окунуться в море обыденных страстей, необязательных споров, душевной тесноты и пустых переживаний.

Поднявшись ещё до рассвета, он, ёжась от холода, собрал хворост и бросил в догоревший костёр, развёл огонь, поставил котелок с водой, посмотрел вниз. Там за много километров вдали просыпался его город, которого в белой пелене тумана ещё не было видно. Умывшись в ледяной воде родника, он позавтракал, собрал немудрёный скарб и пошёл вниз по отрогу. Часа через два туман рассеялся, и он увидел бледные пятна городских построек. Там среди шахт жили его родители, жена и дети.

Он пошёл, как это часто делал, обходной тропой, через отрог, уходящий вдаль от города. Дёмин шёл несколько часов, уже виднелись дома и постройки, копры шахт и терриконы.

Выйдя на залитую ярким солнцем поляну, Николай остановился как вкопанный.

Под столетней елью, подоткнув под себя ватник, на ещё не просохшей после талого снега земле, сидел старик. Николай и раньше встречал в тайге разных людей. Иногда перебрасывался с ними незначительными фразами, а чаще молча проходил мимо. Старика он узнал с одного взгляда – это был учитель Антон Семёнович. Он учил родителей в далекую пору, потом выросшие дети приводили к нему своих детей.

То, что уважаемый в городе человек вдруг оказался в ещё не расцветшей тайге, изумило Николая. Старый учитель сидел перед удлиненным метра на три ухоженным холмиком, который почти скрывали раскидистые лапы ели. Перед сидящим стоял граненный стакан с прозрачной жидкостью, накрытый ломтем чёрного хлеба. Второй стакан был у старика в руке, на холмике аккуратно постелена небольшая белая скатерть, на которой среди богатой домашней закуски возвышалась большая бутылка чистого самогона. Но не поминальный стол привлек Николая. Он, любитель тайги, проходил десятки раз по отрогу с каменистыми осыпями и по этой поляне, но никогда не замечал скрытой под хвоей могилы.

Старик, услышав шаги, поднял голову (на его груди зазвенели ордена и медали), внимательно посмотрел на неожиданного путника:

- Не иначе, как Николай, - и, не дожидаясь ответа, пригласил: - Присаживайся, сынок, помянем русских воинов.

Дёмин ничуть не удивился: он знал, что Антон Семёнович обладает необыкновенным даром помнить лица. Своих учеников он узнавал и через много лет.

 

* * *

 

Нужно было до темноты по кишащей партизанами тайге добраться до Сучанского рудника. За несколько дней непрерывных, неравных боев и неожиданных стычек от взвода подъесаула Завьялова осталось девять человек при одном пулемете и минимуме патронов. К нему подошел пожилой урядник, Георгиевский кавалер Овчинников:

- Перекрыли дорогу, не пробиться…

Офицер опустил бинокль. Он и сам видел, что шансов прорваться через многочисленные толпы противника нет. Коротко бросил:

- Занять круговую оборону.

Урядник тяжело вздохнул и пошёл к казакам. Они оба - и молодой офицер, и видавший виды казак отлично понимали - это их последний бой. Вопрос лишь в том, кто из них умрёт первым. Партизаны пока не нападали: видимо, ждали удобного момента, чтобы начать бой в более выгодных условиях, и просчитались – казаки заняли господствующую над окружающей местностью скалу и оказались в удобном положении.

Красные раз за разом пытались атаковать, но столкнувшись с разящим огнем профессиональных военных, с потерями откатывались назад. Так долго не могло продолжаться. Численный перевес противника должен был сказаться, боеприпасы заканчивались.

- Сдавайся! - кричали из красных цепей. - Всё равно не уйдёте!

Но сдаваться никто не собирался. Это были воины Оренбургской казачьей бригады – немногие, кто за долгие годы войны дошёл от Урала до Тихого океана. Там, на родине, у них никого не осталось. Комиссары похозяйничали основательно. Станицы уничтожались вместе со стариками, женщинами и детьми; командир 25-й дивизии Кутяков, мстя за разгром красного штаба, оставлял только пепелища. Редко кому удалось бежать в другие края. Теперь у них, кроме Родины, отмеченной маленькой точкой в Уссурийской тайге, ничего не осталось. Для них это не просто безымянная скала – это их последняя Россия, за которую предстояло умереть: другой России уже не будет.

На предложение сдаться они отвечали выстрелами. Глухо стукнул курок у есаула Завьялова - выстрела не последовало. Он оглянулся на урядника, тот показал глазами: патронов нет. В последнюю схватку казаки шли с шашками в руках, читая вслух молитвы.

Офицер слишком поздно увидел летящую в него гранату, вместе с её хлопком он рухнул на землю…

Завьялов поднял голову: в двух десятках шагов партизаны окружили четверых израненных казаков. Трое стояли, подняв руки, у их ног сидел, покачиваясь, с лицом, залитым кровью, старый урядник. Раздалась известная в таких случаях команда:

- Сымай сапоги! Гимнастёрку! Шаровары!..

По сторонам лежали четверо убитых казаков, возле которых уже столпились китайские «интернационалисты» с красными лентами на шапках, готовые делить бедные пожитки павших воинов.

Победители, увлекшись пленными и скромными трофеями, не сразу заметили, как поднялся и встал во весь рост окровавленный подъесаул.

С матерками его окружали партизаны.

Чтобы не упасть на землю, казак прислонился спиной к берёзе.

- Сдавайся, золотопогонная сволочь! – кричали из надвигающейся толпы. - Бросай оружие!

Подъесаул бросил на траву ставший ненужным револьвер и сунул руку в карман. Его окружила с ликованием толпа разношерстно одетых партизан. Вот они перед ним: не знающие пощады, не отягощённые интеллектом, послушные человеку, пришедшему в их мир из ниоткуда. Толпа раздалась, и образовался узкий проход, в котором возник человек.

У фронтового офицера давно выработался стереотип красного комиссара: инородец с чёрными волосами и карими глазами, в хрустящей кожанке, с маузером на боку, речь с акцентом. Но к нему шёл голубоглазый русский парень, из–под фуражки виднелись прилипшие к потному лбу пряди светло-русых волос. Одет он был в потрёпанную, измятую солдатскую шинель. Стволом вниз держал берданку. В Древнем Риме каторжникам ставили на лицах клеймо «Cave furem», в средневековой России выжигали на лбу слово «Вор», чтобы преступника можно было отличить от человека. В этом же и без клейма Завьялов безошибочно узнал комиссара. Он научился узнавать их в любом обличье, независимо от цвета кожи и глаз: по-звериному скошенный рот, глаза с отпечатанной навеки наглой вседозволенностью. Он остановился перед офицером, широко расставив ноги. Казак стоял, держа руки в карманах и улыбался. Комиссар сделал шаг вперед и протянул руку, чтобы сорвать серебристый погон… Раздался взрыв, через мгновение ещё один - рука комиссара отлетела в сторону. Вопли копошащихся раненых, заполошные команды слились в единый вой боли и страха, неподвижно лежали убитые. На месте, где секунду назад стоял казак, клубился дым… Он не видел, как послушные приказам, простые русские парни с крестьянской старательностью кололи штыками сдавшихся в плен израненных казаков, как собирали тела убитых партизан.

Красные похоронили своих тут же, на косогоре. Произнесли речи, подобающие случаю, дали залп и ушли. Вечером приехал на подводе мужик с сыном-подростком, они вырыли могилу, куда и перенесли тела погибших русских воинов. Мужик укрепил в свежем холмике деревянный крест и прочитал молитву…

* * *

Спят русские воины на необозримых просторах родной земли, за которую они отдали всё, что у них было. Но не видать их могил: ни на погостах, ни в тайге, ни в полях – они стёрты с лица земли неистовствовавшими врагами. Давно упали кресты, не плакали около них вдовы, не придут туда сегодняшние потомки павших героев, только трава забвения - полынь в тишине охраняет их покой, слегка покачиваясь в такт легкому шуршанию ветра. Вековые кедры, немые свидетели тех событий, пишут своими разлапистыми ветвями немую музыку погибшим героям. Лежат рядом белые и красные воины до Страшного Суда, ждут своего часа, когда будут судимы по делам своим…

Старик, закончив рассказ, налил в стаканы; он и Николай выпили.

- Вот здесь мы с батей, царство ему небесное, и похоронили героев, - старик вздохнул. - Здесь они все девять аккурат и лежат, а под тем дубом другие…

Они встали и подошли к корявым ветвям огромного старого дерева. Между елью и дубом было не более тридцати шагов. На месте, указанном стариком, длинный, размытый горными потоками холм. Ни креста, ни звезды.

- А здесь их девятнадцать лежат, вместе с комиссаром, - дед указал на дуб. - Вот так и лежат почти рядом. Здесь под елью, которые за Россию, за народ. А здесь, - он кивнул на дуб, - те, что за интернационал, за чужебесие.

- А что ж, - удивленно спросил Николай, - ни памятника, ни звезды? Никто не знает об этой могиле?

- Почему же, знали и помнили. Китайцы были пришлые. У местных родни не осталось; кого выселили, кто сам уехал, а кто-то был издалека. А кому они нужны, покойники? Много забытых могил в тайге да в полях. Там, - учитель показал на небо, - все равны; что красные, что белые. Да что говорить, на кладбищах давно многие партизанские могилы исчезли, ненужными стали.

Несколько лет подряд весной, переночевав в тайге, Николай шёл по знакомому отрогу. Там у могил его ждал Антон Семёнович. На девятый год старик умер. Теперь Николай пришёл один. Он долго, молча, сидел и думал об учителе, об убитых борцах, которые потеряли в той войне всё: родную землю, семьи, но сохранили воинскую честь и человеческое достоинство… Дёмин знал, что почти во всех религиях мира воины, павшие в битвах, попадают в рай. Он представил, что где-то в райских уголках сидят рядом черноусый есаул, белоголовый комиссар, седеющий урядник, другие казаки и партизаны, а рядом с ними, позванивая орденами и медалями, улыбается Антон Семёнович, и ведут они тихие беседы.

«Вот так - думал Дёмин, - простоял Антон Семёнович часовым в почётном карауле почти пятьдесят лет у забытой могилы, охраняя покой предков, старый учитель. Ведь он и выезжал-то из города надолго всего два раза: на войну да на учебу. Теперь я занял его место…»

Прошло ещё лет тридцать. У забытых могил сидел высокий седой старик. Уже выпита водка и доедена закуска, а он сидел и ждал, что вот скоро-скоро выйдет из кустов тот, кого он ещё не знает, но обязательно тепло встретит и передаст свой пост в почётном карауле новому часовому. Другой будет стоять у могилы и вершить свой бессрочный подвиг. А сам Николай в назначенный срок присоединится к компании, которая ему пригрезилась три десятилетия назад. И будут они вместе пировать и вести тихие беседы. Вот он общий стол, вокруг сидят есаул, комиссар, урядник, казаки, партизаны, Антон Семёнович и он, простой сучанский житель Николай.

«А допустят ли меня? – усомнился старик. - Они воины - их место в раю! А где моё?..»

Он распрямил ещё могучие плечи и посмотрел на ясное апрельское небо. «И наши предки радостно смотрят на нас с небес», - вдруг пришла на память строка. «Не чему им радоваться! - Заключил он. - Лучше бы они всего, что творят сегодня с Россией её «новые хозяева», не видели…»