Достигнув возраста не менее тридцати лет, обретя определенный

жизненный опыт, умный человек во многом, если не во всём, начинает

сомневаться. Впрочем, если делать допущения, обходить неясности и

недомолвки, а тем более – научиться закрывать глаза на явные

противоречия, то...

 

Словом, если верить Талмуду, то правительственную коллегию, а

иерусалимский Синедрион наследовал её власть, учредил Моисей во

время странствований по пустыне. Вечно недовольный чем-нибудь народ

стал высказывать неудовольствие тем, что за всё время странствований

лишён мясной пищи. Удручённый ропотом народа, Моисей, в свою

очередь, воззвал к Богу: "Я один не могу нести всего народа сего, потому

что он тяжёл для меня"[1]. В ответ на это Господь сказал Моисею: "Собери

Мне семьдесят мужей из старейшин Израилевых, которых ты знаешь, что

они старейшины и надзиратели его, и возьми их к скинии собрания, чтобы

они стали с тобою; Я сойду и возьму от Духа, который на тебе, и возложу

на них, чтобы они несли с тобою бремя народа, а не один ты носил"[2].

Моисей исполнил повеление Господа, собрал семьдесят старейшин и

поставил их перед скинией[3]. И сошёл Господь в облаке, и говорил с ним,

и взял от Духа, который на нём, и дал семидесяти мужам-старейшинам. По

Талмуду, это и есть торжественное учреждение Синедриона самим Богом.

 

С этого времени, опять-таки, если верить раввинам, Синедрион

существовал непрерывно. Он отправлял свои обязанности при Иисусе

Навине[4], судьях и царях, не прекращал своего существования за весь

период разделения царств и даже в плену вавилонском, когда сам Яхве

нисходил в Синедрион. Объем реальной власти Синедриона то

увеличивался, то уменьшался соответственно желаниям чужеземных

владык. За всё время своего существования он не терял только

следующих прав: права высшего административного надзора в делах

церковных и права расследования всех важнейших преступлений,

уголовных и гражданских.

 

Член Великого Синедриона, возглавляемого первосвященником

Каиафой, глубокоуважаемый Шаммаи, Учитель, книжник, возвращался

сегодня с заседания Синедриона крайне разгневанным. Причиной была

беседа с первосвященником, на которую его пригласили по окончании

заседания.

 

Речь вновь зашла о сыне Шаммаи, Иуде[5]. Все вокруг были

убеждены в том, что Шаммаи обожал своего позднего наследника, не чаял

души в нём. Немногие, может быть, только одна Мариам, жена, хорошо

изучившая характер Шаммаи за годы жизни с ним, догадывались о том,

что Учитель порой страстно ненавидел сына. За проявленные им

непокорство и непослушание, за несоответствие идеалу, который Шаммаи

рисовал в воображении задолго до рождения ребенка. За все надежды,

большую часть которых Иуда уже разбил.

 

Ах, каким же чудесным, милым мальчиком был Иуда до достижения

возраста "бен гат-тора", "сына закона"[6]! В пять лет он начал изучать

священное писание, и уже через год удивлял всех знанием Торы. Он

пересказывал целые главы Моисеева пятикнижия, старался толковать их

как его учили, приводя в изумление видавших виды учителей. Внутренним

зрением Шаммаи ещё видит эти картины: вот мальчик тянется пальчиками

к расшитому поясу отца, но не может достать, вот уже подрос, теперь это

смуглый большеглазый отрок, весело и бойко распевающий псалмы перед

обожающими его домашними. "Закон Иагве – без упрёка, он освежает

душу... Свидетельство Иагве верно, простых делает мудрыми, повеления

Иагве правильны, радуют сердце; приказания Иагве ясны, просветляют

взоры. Служение Иагве чисто, не прекратится вовек. Постановления Иагве

– сама истина, всегда справедливы; они соблазнительнее, чем золото, чем

груды самого чистого золота, они слаще, чем самый сладкий сотовый мед!"

[7]. Успехи сына окрыляли отца. Законы религии строго предписывали

ему, отцу ребенка, обучать его, и он свято исполнял закон, любящая и

нежная мать раскрывала сердце своего дитяти, чтобы ангел добра,

красоты и правды вошёл в него и не оставлял до последнего биения

сердца. И что из этого вышло?

 

В возрасте двенадцати лет мальчик перестал быть маленьким. Если

до сих пор он имел только животную жизнь, "нефеш", то теперь стал

приобретать "руах" – дух, который в случае добродетельной жизни, в

двадцатилетнем возрасте, разовьется в "нишема", или душу разумную.

 

Этого не случилось, с точки зрения Шиммаи. Сын стал отходить от

отца и его воззрений именно в этом возрасте. Сколько раз в розовом

детстве Иуды говорил ему отец:

 

– Кто принимает на себя иго Торы, с того снимается иго правительства

и иго мирских забот.

 

Теперь ученый сын дерзко отвечал отцу:

 

– Разве Божественное слово учит этому, отец? Разве не сказано было:

"У тебя не должно быть никакого имущества, никакого надела земли. Я –

твой надел, Я твое имущество"[8]?

 

Всё страннее были поступки Иуды с годами. Сын доводил до крайней

степени экзальтации всё, что относил к служению Господу. Иуда стал

отказываться от вина, не ел мяса, и вообще ел очень скромно, едва

поддерживая существование. Утром он принимал холодную ванну,

одевался в белую одежду из льна, сидел молча, вызывая в себе набожное

настроение. Он не посещал Храм, считая, что достаточно вести образ

жизни, окруженный святостью, чтобы сделать ненужными Храм и жертвы.

Он подавлял в себе всякий порыв к удовлетворению чувственных

желаний. И не ввёл в дом свой жену, несмотря на настояние родителей. А

ведь он был красив, этот потомок священнического рода, потомок Аарона.

Такое встречалось нечасто, учитывая запреты на браки с иноверцами и

даже с теми, кто, будучи сыновьями и дочерями Израиля, побывал в

плену. Чистота священнических браков соблюдалась весьма строго.

Высокого роста, кожа смуглого оттенка, словно хранившая в своей

глубине отсветы египетского солнца, глаза огромные, влажные, щёки

аскета, и при этом вырезанные резцом, с чувственным рисунком губы.

Лицо с отпечатком избранности, понимания (ещё бы, умён и образован,

невеждой, ам-гаарецем, его не назовешь!). По внешности – Мессия, да и

только.

 

Между сыном и отцом давно произошёл разрыв. Иуду не встретишь,

разве только случайно, в домашних покоях отца его, Шаммаи. Лишь

изредка показывается матери, Мариам. Та, исступленно любящая сына,

несмотря на строгие запреты Шаммаи, умудряется принимать Иуду,

выделить ему несколько "лишних" драхм, одеть, напоить, накормить...

Сестра разделяет чувства матери, она тоже любит Иуду, хотя иногда

ревнует к нему родителей, которые мало дорожат ею. Всё остальное

время, не днями – месяцами, пропадает блудный сын из дома. Он, который

мог стать блестящим представителем иерусалимской знати, хочет жить в

общине ессев[9], в пустыне Энгадди, что возле Мёртвого моря. Жить в

одном доме с нищим сбродом, не имея ничего своего, всё считая общим

достоянием, беспрекословно повиноваться попечителю, а что самое

страшное и оскорбительное для Шаммаи – дать обет безбрачия! От

окончательного ухода его удерживают лишь мольбы и слезы матери, но и

это, наверное, ненадолго.

 

Как подумаешь, ведь мальчик мог бы попытаться сделать то, что не

удалось ему самому, Шаммаи. Как подошёл бы ему белый хитон

священника, украшенный поясом с разноцветным шитьём и кидар[10]! Род

его восходил к Аарону, первому из священства, и позволил бы ему

облачиться даже в голубую с пурпуром ризу первосвященника. Ни к чему

скрывать, именно к этому готовил его Шаммаи.

 

И сам он когда-то стоял в зале "газит"[11] Синедриона, где

рассматривают родословия священников и левитов. Тогда возглавлял его

Ханан, нынешний первосвященник Каиафа приходится зятем Ханану. Все

представители клана Ханана, а их немало в Синедрионе, связаны с

династией Иродов и римскими управителями Иудеи. Не о них ли написано

в Талмуде:

 

Сами они первосвященники,

 

их сыновья – казначеи,

 

Их зятья – смотрители Храма,

 

а их слуги бьют народ палками. [12]

 

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как Ханан бар Шет был смещён

римлянами, но тем не менее всё это время он находился у власти. Каиафа

– игрушка в руках тестя. А сам влиятельный саддукейский клан во главе с

Хананом подчиняется только прокуратору.

 

Тогда, много лет назад, Шаммаи стоял в "газит", как громом

пораженный приговором – это ему устами Ханана Синедрион вынес

приговор – недостоин! Он, Шаммаи, недостоин быть священником, сказали

они, не просто лишив его цели в жизни, но вырвав из его груди саму

жизнь. Они ушли вместе с теми, кто надел на себя белые одежды – знак

посвящения в священство иерусалимского Храма, а он остался, и

облачился в чёрное. Он кричал им вслед, покидающим зал в безмолвии,

что они – не кровные иудеи, а потомки ассирийцев, что они не сохраняли

чистоты священнических браков... Что род его – чист, и имена предков в

списках со времен Моисея, а они ставленники Рима!.. Что толку? Он бился

в рыданиях, пугая родных и близких, отказывался от еды и питья, жил

несколько месяцев после этого как во сне, не замечая смены дня и ночи,

не различая лиц...

 

Потом и это прошло. Он построил себе обрядовую цитадель. Он

ходил всю последующую жизнь, опустив глаза, чтобы не смотреть на

посторонних женщин, нарочито сгибал плечи, показывая, сколь велик груз

правил, которые несёт на себе, принимал отсутствующий вид, натыкаясь

на людей и стены. Усердное изучение всех тонкостей устава давало ему

единственное истинное наслаждение. Без устали громоздил он запрет на

запрете, он был упорен, мелочен и фанатичен. Он добился своим рвением

и знаниями того, что его считали вторым после Гиллеля Учителем, о нём

рассказывали легенды. Да полно, было ли это легендой – то, что он едва

не уморил голодом своего малолетнего, долгожданного и обожаемого

сына, заставляя его соблюдать пост? Спросите об этом у матери, Мариам.

И если она захочет сказать правду…

 

Он стал тем, кем захотел стать после первого большого поражения

своей жизни. Он предводительствовал фарисеями, заседал в Синедрионе

рядом с членами изгнавшего его когда-то клана. Он был уважаем, богат и

известен, имел учеников и последователей. Но...

 

Но сын его тоже не станет священником, он станет учеником Иисуса

Назорея. Это стало известно сегодня, в ходе разговора с

первосвященником Каиафой, и Шаммаи не мог прийти в себя от гнева и

разочарования. Если сын его и был вторым большим поражением, то это

было его личное горе, его боль. Он не собирался ещё и усугублять её,

сделав сына соглядатаем, присматривающим за безродным бродячим

пероповедником. В глубине души, в том её участке, где не царствовала

Тора, он старался любить – и это иногда получалось, – сына, уважал его

за наличие собственного мнения, за следование своим идеалам. По-

своему, ошибаясь, быть может, кидаясь в крайности, тот старался идти

путями Господа. То же, что предлагалось теперь Шаммаи, было в его

глазах полным предательством всего. Но выхода не было, условия были

поставлены жёсткие. Они касались его дальнейшего пребывания в

Синедрионе, его возможностей иметь учеников в качестве всеми

уважаемого Книжника. Словом, всего, что ему до сих пор оставил ещё

клан Ханана в жизни.

 

Следовало срочно вызывать сына. Следовало просить его об услуге.

Не просить – умолять, ибо вся жизнь Шаммаи была в том, что у него

собрались отнять, не прими сын условий Каиафы. Но прежде всего, надо

было понять, что собой представляет человек, к которому Иуда должен

был идти в ученики.

 

– Дело не в том, какие у него замыслы, – путано объяснял Шаммаи

Каиафа. – Дело в том, к чему всё приведет, если его замыслы

осуществятся. Он опасен, как чума, и его следует уничтожить, ибо если он

сам по себе и не бунтовщик, то замыслы его уже превращают его в

бунтовщика. Он не занимается политикой, не призывает к мятежу, он даже

согласен, что надо платить римские налоги. И при этом провозглашает, что

суббота для человеков, а не человек для субботы. Не признает различий

между римлянами, иудеями, эллинами – все они для него просто люди, и

над всеми – Господь. Он хулитель Храма, хотя считает его домом Отца

небесного, он хочет навести там свои порядки. И за ним следует народ.

Многие признают его Мессией, вот что опасно!

 

– Это бесхитростный, добросердечный человек, который никому не

хочет зла, – говорил один из бывших учеников Шаммаи, видевший Иисуса.

При этом у него был такой вид, будто он грезил наяву. Взгляд у него

становился отрешённым, когда он говорил об Иисусе, он утверждал, что

Иисус – тот, кто других поднимает из могил, кто способен воскрешать

мёртвых, излечивать любые болезни.

 

– Однако, этот царь нищих и его нищие приверженцы всё же не

гнушаются собственностью, – говорила ему Мариам, жена. У него в

почитателях много женщин, обладающих домами и богатствами, и он с

учениками часто останавливаются в этих домах, и пируют в них. Я

слышала, у них даже есть собственный казначей, и говорят, что он не

прочь запустить руку в общий кошелёк, который ему доверили...

 

Мнений было много, понимания – никакого. Шаммаи решил одно:

чтобы там ни было, надо вызывать сына. Он поставит на колени мать и

сестру Иуды, будет умолять сына сам, пусть тоже на коленях, уже не

важно. Лишь бы не потерпеть окончательного и сокрушительного

поражения в своей жизни на пороге её конца. Всё что угодно, только не

это.

 

[1] Числ. 11:14.

 

[2] Числ. 11:14;16-17; 24-25.

 

[3] Скиния (греч. шатёр) - израильтяне стояли станом у горы Синай целый

год. В это время Моисей, по повелению Господа, устроил скинию, или

переносной, в виде палатки, храм. Скиния была устроена из тканей,

привешенных к столбам. Она имела три отделения: двор, святилище и

святое святых.

 

[4] Иисус Навин - преемник Моисея в деле управления народом

израильским. Он происходил из колена Ефремова и носил первоначально

имя Осии, но переименован был Моисеем в Иисуса в знак того, что он

спасёт народ от бедствий странствования в пустыне и введёт в землю

обетованную. Уже при самом вступлении в пустыню, по выходе из Египта,

он своей храбростью избавил народ от нападения амаликитян, и затем в

течение всего странствования был главным помощником Моисея, пока к

нему не перешла вся его власть. Вступив в Палестину, он в целом ряде

сражений победил ханаанских вождей. После покорения и раздела земли,

он мирно скончался и погребен на горе Ефремовой. Его деятельность в

качестве вождя подробно изложена в принадлежащей (а по некоторым

утверждениям, приписываемой) ему «Книге Иисуса Навина».

 

[5] Иуда – Фома («Близнец»), в дальнейшем чаще именуемый Дидим, –

греческий перевод слова «близнец».

 

[6] Ф.В.Фаррар. «Жизнь Иисуса Христа». Репринтное изд. книгопродавца

И.Л. Тузова, С.-Петербург, 1893г.,стр. 39.

 

[7] Псалом 19. Приводится по книге «История Израиля и Иудеи», ст.

«Древний Израиль», Н.М. Никольский. Изд.-во «Крафт+», М, 2004 г.

 

[8] М.Я.Михайлов. Страна и жители Палестины .» «История Израиля и

Иудеи», изд.-во «Крафт+», М, 2004 г.

 

.

 

[9] Ессеи – общественно-религиозное течение в Иудее во второй половине

II в. до н.э. – I в. н.э. Ессеи – главные предшественники христианства.

 

[10] Кидар (Исх. 28:4, 37:39; Лев. 8:9)- священное головное украшение

иудейского первосвященника, в виде чалмы, из виссона (тонкого, чистого

белого полотна), которым обвивалась голова. На передней стороне его

посредством голубого шнура прикреплялась золотая дощечка с надписью:

Святыня Господу (Исх. 28:4, 36:38). Первосвященники надевали кидар

только в официальных торжественных случаях (Лев. 8:9; Зах. 3:5)

 

[11] Газит- во времена существования Храма Синедрион заседал в особом

помещении на территории храмового комплекса, которое называлось

«Лакшат а- Газит»

 

[12] Песахим, 57а.