1. Начало

 

Я подошел к странной витрине магазина, испускающей вечером белесый молочный свет, и стал рассматривать манекены. Именно манекены, а не плащи и костюмы, шляпы и туфли. Строгие, отточенные, холодные черты их безжизненных лиц нравились мне. Точнейшая пропорциональность, застывшие движения рук и головы, но вот положение тела… оно было явно неестественным, не человеческим.

Я всегда здесь останавливался. Любил просто стоять, особенно вечером, когда витрина светит этим ровным матовым светом. А сейчас… был день, и я двинулся дальше, только представил ровный, холодный молочный свет, льющийся на меня, и снова удивился умиротворению, которое он на меня оказывал.

Описать мое состояние? Я всегда его ловлю… поймал и в тот раз. Это, прежде всего легкость, граничащая с полетом. Кажется, что способен потерять грань касания пыльной поверхности земли. Рождались какие-то образы: все легкие, прозрачные, чистые, умытые. Они явно не соответствовали лицам спешивших навстречу мне людей, и возможно и были истоками, основанием моего парящего состояния.

 

…Её я увидел издалека. Она плакала. Шла и плакала, закрывая одной рукой лицо, словно от солнца. Её светлая мальчишеская рубашка и голубые джинсы были заметны в толпе, а неспокойные русые волосы, откинутые назад, только подчеркивали ее быстрый шаг и полное безразличие к окружающему. Когда она проходила мимо меня, я успел заметить ее лицо. Оно меня поразило… поразило ярким отображением несчастья. И я решил пойти за ней. Тем более что, почти поравнявшись со мной, она побежала.

Шли мы довольно долго. Она была все время в метрах десяти впереди меня. Оказались на набережной, тихой безмятежной набережной почти стоящей темной городской речки, со склонившимися к ней ивами и с чистыми зелеными пологими берегами. Она прошла к берегу и села на траву почти у самой воды.

Изгиб речки в этом месте создавал иллюзию ее величавости и чистоты. Место было пустынное, но красивое. Сразу за речкой, если смотреть над ажурной металлической сеткой городского моста, виднелись золотые купола Храма. И было странно, что этот тихий уголок находится почти в центре города и до бурлящей жизни каких-то полкилометра.

Я тоже сел на этот травянистый склон берега, только чуть выше и по диагонали. Она сидела, подтянув к себе колени, обхватив их руками. Волосы рассыпались, закрыв и плечи и лицо. Она плакала, плакала безутешно. Спина ее вздрагивала.

Мне хотелось подойти к ней, увидеть мельком брошенный взгляд заплаканных искрящихся в солнечном свете глаз и выслушать… помочь… вытереть слезы. Но что-то удерживало, не давало думать об этом, как о необходимом. Может, ей хотелось побыть одной? Я даже захотел уйти… Но…

- Что-нибудь произошло? – неожиданно спросил я.

Она резко повернулась ко мне. Смотрела широко раскрытыми глазами так, словно увидела что-то не существующее в природе, а не меня, потерявшего от этого взгляда свою почти постоянную полуулыбку… а не меня, молодого человека девятнадцати лет, сдавшего вчера последний экзамен в летней сессии.

- Что вам надо? – Она отвернулась, стала смотреть на воду. Вода была почти черная, но видимо именно такой ее цвет подходил для ее состояния.

Я встал, спустился к ней. Сел рядом. Конечно, она могла уйти, и, скорее всего, ушла бы, но я был везучим в этот день. Она снова обхватила ноги руками и уткнулась подбородком в коленки. Я смотрел на нее сбоку и ее беззащитность, слезы и… красота не позволяли смотреть куда-нибудь еще. На нее можно было бы смотреть долго, не отрываясь. Бывают такие лица. Смотришь, как будто бы пьешь, и не можешь напиться. Вода родниковая, обжигающе холодная, кристально чистая, сверкающая… и ее все мало. Все это вместе: летящие свободные волосы, четкий плавно очерченный профиль, большие серо-голубые глаза, немного покусанные влажные губы… образовывали законченный образ. Может быть, еще свет… Солнце было с её стороны и подсвечивало ее.

Я немного склонился вниз, и голова её закрыла солнце, и… вот… тогда… я… сказал:

- Ну и красивая же ты…

Она взглянула на меня, не убирая голову с коленей, и улыбнулась… Улыбка и слезы… и солнце. Зеленый ковер берега сонной речки… и я, смешной в своем восхищении всем этим… или… ей понравились мои слова?

- Ты что? – произнесла она. – Очнись… Уснул?

- Что?

- Что с тобой? – В ее голосе появились новые оттенки. Она выпрямилась, в глазах запрыгали голубинки. – Что ты тут делаешь?

- Ничего. Смотрю на тебя…

- Хорошее занятие… - она опять улыбнулась. – Но я тебя не знаю.

- А зачем знать? Я – это я. Ты – это ты.

- В общем-то, да… все равно… какая разница.

Она опять погрустнела, глаза потускнели… и солнце зашло за тучу. Хотя все могло быть наоборот…

Долго ли мы сидели молча, я не помню. Время было похоже на эту сонную речку: кажется, что она не движется, а на самом деле в глубине течение сильное, уносит. Думалось обо всем… о ветре, о взгляде ее теперь уже внимательных глаз, травинке с муравьем, о звуках, о моей Женьке, выходящей замуж за моего друга через две недели, о руках ее… о руках Её… О сессии, которую я только что сдал. Сдал без происшествий и залетов, все на «отлично»… Только Грач поставил «отлично минус бал»… отвечал я конечно на «три минус бал», но Грач… это Грач. «У тебя что-то произошло? Да… - говорит, - личные дела требуют осмотрительности… - и выводит «отлично». Стыдно было…

Но причем здесь все это?

Сидим. Смотрим. Вокруг… друг на друга. Не говорим, но… «молчим» - я бы не сказал. Каждое движение, каждый взгляд, каждый намек на прикосновение рождали целую цепочку мыслей, которую, без сомнения, читали мы вдвоем.

- Я тебя увидел еще на проспекте. Ты как-то странно плакала… потом побежала… Может я смогу чем-нибудь помочь?

- Я уже не плачу? – перебила она меня.

- Да… уже нет.

- И даже улыбаюсь… - Она встала. – Ну, я пойду.

- Куда?

- Домой…

- А это далеко? – Я сел на корточки и снова смотрел на нее, заслонившую солнце.

- Да… вообще-то… тебе не стоит… - усмехнувшись, она прищурилась. – Опять с тобой что-то… Я пошла.

Она отошла, и солнце ударило мне по глазам. Я невольно пошатнулся, встал на колени, зажмурился и очутился в красном мире. Красные деревья, красная река… какие-то переплетения и круги. Я опустил голову и открыл глаза. Яркий рисунок зеленой травы и мои почему-то ярко-синие джинсы… муравьи и жук, раз в десять больше всех их вместе взятых… Но уже почти все, их много – он один. Я отогнал муравьев, жук медленно пополз, ковыляя на пораненных лапках.

- Что там? – раздался вдруг надо мной ее голос.

- Ты еще не ушла? – не поднимая головы, спросил я.

Она быстро пошла от меня. «Вот дурак… простофиля… простой Филя… точно Филя!» Я догнал её.

- Подожди. Прости. Я просто Филя. Филимон … просто.

Она усмехнулась. Остановилась, посмотрела искоса, с прищуром… как собака, когда изучает что-то удивительное.

- Филимон, значит? А меня… меня…

- Глукерья… Глуша. Глуша и Филимон. Почти сказка…

- Такого имени нет. Гликерия, по-моему есть… Филя…

- А что, плохое имя?

- Почему? Хорошее… - усмехнулась она.

- А если бы я был Александром, было бы лучше?

- Хуже…

- Почему?

- Потому. По-моему, тебе в другую сторону… Так?

Она еще стояла прямо передо мной, словно ждала ответа на вопрос.

- Я пойду… пока.

Я взял ее за руки, сжал запястья.

- Ты не уйдешь… я тебя не пущу.

- Ты смотри, шустрый какой. - Она опять прищурилась и склонила голову на бок, изучает. – И что дальше?

- Пойдем ко мне…

- А больше ничего?

Я отпустил запястья, взял ее пальцы и почувствовал, что она не уйдет.

 

 

2. День рождения

(Он)

 

Кто я? Мечтатель. Сижу сейчас у себя в комнате и мечтаю, взяв за априорные данные накрытый стол к моему дню рождения в большой комнате, стереосистему с горкой разнообразных дисков, друзей, которые приходят и будут приходить сегодня в течение вечера и… вчерашнюю солнечную девчонку (я даже имени ее не знаю! Глуша…), встреченную на проспекте. Представляю, что будет, что может быть, и чего никогда не будет, сколько ни мечтай…

В дверь позвонили. Кто это? Она? Я побежал к двери. «Чего ты носишься?» - это мама из кухни. Я открыл дверь.

- О, именинник! Держи. – Николай и Валера с женами, молодыми да ранними, способными на экстравагантные поступки за полпирожка.

Но ребята – прелесть. Сверток с чем-то у меня в руках… А ребята – в комнате после суеты с переодеванием. Жены поменялись мужьями прямо в прихожей… ради интереса.

Звонок. Мне от двери сегодня не уходить. Снова гости. Её нет. Пришли два Сергея. Один Серый, другой просто Сергей. Два убежденных холостяка с двумя миловидными существами. Опять свертки, и снова звонок.

Открываю. Рита с Виктором. Риту я знал, и знаю. С Виктором познакомил ее сам, на одном из вечеров у меня дома. Кажется, Новый Год был. Интересная ситуация была: у меня с Ритой почти закончилось, у Виктора – почти началось.

Звонок. Сашка Парник. Один. Большое спасибо, что пришел… за подарок… а что там? Хорошо, потом посмотрю. Проходи, проходи, тебя только не хватало. Для тебя девочка? Любую выбирай…

Если она не придет, что вероятнее всего… будешь звонить Тане? Можно, тем более, что ей близко… через дорогу. С ней хорошо, свободно. Да она может и без приглашения прийти… Надя? Лена? Не то… не для сегодняшних тихих посиделок…Опять Таня… Лара? Кто это? Бирюкова? Красивая, помню… Люда… Эта со свадьбы Сашки… занимается гребным спортом… каноэ… Как я потом ее искал после свадьбы! Смех…

- Именинника к столу!… - прорвалось сквозь шум комнаты.

 

Почему пропал? Я не пропал. Настраиваюсь. Имениннику нужен соответствующий настрой. Кого ждем? Да, кое-кого… До семи еще пять минут. Шампанское Серому, он специалист ахнуть. Почему не надо? Люстра? Ничего. На тебя же она и упадет.

Начали, а её нет. Я ж говорю, мечтатель. Что хотел, то и получил. Сам виноват. Нечего было влюбляться перед днем рождения….

Но как-то незаметно раскрутилось. Шампанское… потом еще… потом два поздравленница с водочкой и огурчиком… потом восславили родителей, меня, как «тайноносителя»… меня, как «придурколовителя» (был случай…), меня, как имеющего лучших друзей и подруг… за здоровье и счастье… Закрутилось.

 

Но где же она?

 

3. День рождения

(Она)

 

Лежу, смотрю в потолок. Думаю. Пока только об одном. Идти или не идти. Смешной, конечно, паренек… Я даже не знаю, как его зовут…

Филя… Тоже мне. Никого не знаю и самой идти… Догадался бы хоть зайти за мной… хотя куда? И ни телефона не спросил, не узнал, где живу. Странный. Уверен, что приду? Надо же, наивность какая…

Встать нужно, а то занемела спина. Я встала, подошла к зеркалу. Смотрю на себя… обычное, знакомое отражение. Мое отражение. Это я. Может не столь красива… но привлекающая их взгляды… это точно. Влекущая… Лицо открытое… глаза большие… мне кажется, что синие… а говорят, что голубые… или серо-голубые… реснички длинные, чуть загнутые… волосы… волосы всегда ложатся так, как нужно…

А как он посмотрел, а потом сказал… «Ну и красивая же ты!» Какие глаза у него были… чистые. Но и… самоуверенность, какая! Тоже мне… идеалист.

Я даже Мишку вчера забыла… не думала о нем… Все это - глупость.

Сравнивать Мишку и Его, даже смешно. Миша… У Миши внешность… аккуратность… стиль… машина… его научная работа. А поссориться все могут…

Позвоню Мише.

- А, это ты… Как это ты додумалась?

- Просто так.

- Значит, ты признала собственную вину? – В его голосе открытая насмешка…

Меня в жар бросило…

- И ты считаешь до сих пор, что я смогла бы… это сделать?

- Ты обязана была. Обя-за-на!

- Почему?

- Потому что ты любишь меня!

Я положила трубку. Тут же звонок.

- Тогда, знаешь что? Катись ты… - донеслось из трубки и потом гудки.

Я заплакала снова. Откуда-то поднялось то, вчерашнее… позавчерашнее. Комок обиды, незаслуженной обиды и горечи. Слезы лились сами… я даже не ощущала, что плачу… Боль дробилась и по частичкам всплывала… Нет, в себя я смотреть не могу… себе в глаза не могу…

В чем была, выскочила на улицу. Опять я шла, куда глаза глядели. Брела через весь город. Вспоминала Мишку. Но не сегодняшнего, грубого и циничного, а того, с которым я познакомилась на танцах в парке. Мишка, Миша.

Ты был такой красивый, веселый и… хорошо одетый, что все наши девчонки тут же в тебя влюбились. К тому же у тебя оказалась машина – «лада» темного цвета. Я помню, как в темноте я все старалась понять, какого она цвета, гладила глянцевую поверхность, видела в ней отражающиеся звезды и луну. А ты… ты, Мишка, подошел сзади, обнял меня за плечи, повернул к себе и поцеловал. Я так и запомнила: загородное шоссе, теплая поверхность машины у меня за спиной и ты, Миша, твой шумящий плащ… твои глаза в блестках и губы… такие теплые, мягкие, нежные…

Где это я? Какая-то остановка. Все на меня смотрят. Я ведь плачу… все еще плачу и бегу куда-то… вытираю слезы рукой. Мишка, Миша.

Вспомнил бы ты, как мы гуляли в Мемориальном парке с тобой. Помнишь? В последний твой день перед отъездом в командировку на Север. Как мы опоздали, и парк закрылся. Как я упросила наряд милиции пропустить нас. А ты стоял рядом и бурчал: «Может не надо, а?» Какой ты был … хороший. Потом мы на скамейке сидели, и ты обнимал меня, согревал меня. Сзади на нас лился какой-то зеленый свет, а кругом ели… ели… большие… маленькие. И хвойный запах.

Мы искали медведицу на небе…

А как мы пили воду из фонтанчика… Вода была теплая, но очень вкусная. Я тебя облила. Ты такой мокрый, растерянный, а я тебя целую. Ох, Мишка, Миша.

Потом ты гнал машину по улицам города. Играла музыка. В салоне было так уютно. Волшебным фосфоресцирующим светом горели приборы. Ты очень быстро ехал… выхваченные светом картинки проносились по бокам и растворялись… Но я не волновалась… я тебе доверяла полностью… и мне было хорошо и спокойно.

Я помнила и другое. У тебя появились новые друзья. И через месяц тебя было не узнать. Не узнать по отношению к другим. Но не ко мне… Ко мне ты был по прежнему безупречным. И вот… совсем недавно… помнишь?… ты переступил и этот порог. Я пришла вместе с тобой на вечеринку к твоим новым друзьям. Да и как я могла не пойти? Мишка, Миша…

Как я любила тебя…

Вы тогда напились все. Стали спорить, у чьей «дамы» красивее ножки. Ты петушился, говорил, что лучше моих ножек быть не может. Потом поспорили на ящик коньяка… и устроили «экспозицию». Я отказалась забираться на стол и приподнимать платье. Ты рассердился и крикнул мне в лицо:

- Так мне что, коньяк проигрывать из-за тебя?

И еще…

- Ты что, лучше их?

Я убежала… ждала у подъезда. Думала, выйдешь. Утешишь, скажешь, что погорячился, извинишься… да, даже не извинишься… просто подойдешь, обнимешь… Так и ушла я тогда одна.

Ну, да ладно, считала я. Завтра проспится, опомнится, поймет, что мне больно было… скажет… что-нибудь скажет… и может быть все будет… как раньше.

А утром… помнишь?… звонок телефонный… твой.

- Ты меня перед друзьями опозорила.

Я думала, что ослышалась…

- Миша, что с тобой?

- Ничего… - отрезал ты, и добавил, - ломалась, как девочка…

Я снова не поверила тебе, да и себе. Еще раз ты позвал меня к друзьям, я пошла. Ты помнишь тот день? Тот вечер и ту ночь? Миша, помнишь? Я думала, счастье снова вернулось ко мне. Ты был прежний. Но как оказалось, лишь… до постели.

Мишка, Миша… потерял ты свое счастье.

Где это я? Догадка поразила меня… Неужели я пришла… к Нему? Да… это его дом. Квартира… номер… пятьдесят два. Ноги сами несли меня в подъезд. Я не думала… я не думала… я не…

 

4. Он (Пришла…)

 

Когда в дверь снова позвонили, стол был уже сдвинут, в комнате стоял полумрак, светились лишь электрифицированные бутоны тюльпанов и четыре свечи. Играла музыка. Три пары танцевали. Я сидел в глубоком кресле.

Она… Она… Она…

Я знал, что это она! Только она могла так звонить. Я кинулся в прихожую к двери. Замер на секунду перед дверью. Сердце бешено колотилось… я весь был сердце…

Рванул дверь.

…Мы стоим в темноте, в коридоре.

- Ты пришла?

- Пришла…

Сердце мое бедное! Затаилось… Не бойся, бейся… Все хорошо! Она пришла…

- Ты снова плакала?

- Да…

- Почему?

- Так…

- Я даже не знаю, как тебя зовут…

- Я тоже… - Она улыбнулась, но как это странно: дрожащие уголки губ, растянутые в улыбке и слезы…

- Меня… я… Вит. Это сокращенное от Виталия.

- Странно… А я Наташа.

- Наташка, Ташка… Я люблю тебя…

- Что?

Я подошел…

- Я понял, что люблю…

Глаза ее блестели в темноте… Ну конечно… все тормоза отказали… То, что думаю, то и говорю. Я подошел, взял ее руки, как вчера, на берегу черной сонной речки.

- Я очень люблю тебя, Наташа…

Кто-то из шумной компании наконец-то выглянул из комнаты в коридор, и понеслось: «Ребята, вот он… Вот кого ждали… Давайте к нам, хватит…» Сергеи активизировались: «Познакомь нас…» Их…

- Это Наташа… - смотря на Наташку, сказал я.

 

 

5. Он (Утро)

 

Сквозь густую пелену сна доносятся последние жалобные аккорды будильника. Ох, эта минута пробуждения… и неумение просыпаться мгновенно. Так было бы хорошо… ещё… минут пять… К черту! Только рывком. Натянуть футболку, трусы, полукеды и на улицу…

Проснулся уже на улице, когда сделал первый шаг из подъезда. Расслабленное тело еще спало, но мозг уже был четок и деловит. Что-то крутил, раскручивал, строил планы на день. Сердце разгоняло кровь по телу, мышцы хотели тянуться и сжиматься, впитывая в себя утреннюю свежесть и бодрящий ветерок. Утренний клокастый туман вязко оседал в овражке, куда я и направил свой пока еще тяжеловатый бег. Сказывалось вчерашнее… но… меня что-то уже приподнимало над землей… постепенно возникало состояние перед озарением… радостным озарением. И вот… Стоп! Наташка!

Ярко стали выхватываться в памяти, как красноватые уголечки из угасающего костра, картины вчерашнего праздника… причем все, что было до ее прихода, слилось в один гулкий фон предшествия.

Вот я открываю дверь… Она! Я вспоминаю этот момент до мельчайших подробностей, как будто рассматриваю фотографию… глаза широко открыты… грустно-настороженно-отрешенные… следы слез, чуть заметные… губы, припухшие… вздрагивают… мальчишеская светлая рубашка с закаченными до локтей рукавами… джинсы, немного потертые на бедрах… руки, заложенные за спину.

Она за столом… я выхватываю взгляды ребят, брошенные на нее… Чего в них больше? Интереса? Сочувствия? Я танцую с ней, немного растерянной и смущенной моим исключительным по дерзости признанием, касаюсь лицом ее волос, дышу ею… и все во мне кричит и ликует.

…Мы сидим на подоконнике в темной кухне с бокалами вина в руках. Ребята только что ушли. Мы говорим.

- Это не может быть выдумкой… ложью… - шепчет она, - это должно быть… существовать… без этого мне не выжить.

- Что это? – тоже шепчу я. – И почему не выжить?

- Ты сказал мне… помнишь? Когда я пришла…

- Конечно…

- Но так же не бывает… - она как бы прикрылась бокалом, делая глоток…

- Почему? Я же люблю…

- …

- Я влюбился в тебя еще там, на берегу.

- А мне казалось, что так не бывает…

Она ставит бокал на подоконник… и опускается на пол… я делаю тоже самое… медленно. Наши глаза сопровождают каждое наше движение. И тут руки… руки не выдерживают эту пытку медлительностью. Первое прикосновение… ее лицо… я провожу пальцем по её губам, а она целует мою руку… я притягиваю ее к себе…

Шепот… шепот, не понятно о чем. Словно шелест сухих листьев… «Наташка… Ташка…» И звук дробящегося лесного ручейка… «Виталик… Талик»…

А губы уже пьют друг друга…

Открылась входная дверь и… мама стала специально громко вытирать ноги. Наташка упирается руками мне в грудь, и мы отпускает друг друга…

 

Её дом. Мы около какого-то большого ветвистого дерева.

- Я здесь впервые в своей жизни поцеловалась… - озорно говорит она.

- С кем?! – почти искренне ужасаюсь я, но, не выдерживая, смеюсь.

Она спиной возле дерева… я подхожу близко… ближе… еще ближе.

- Но не с тобой же… - её глаза бегают по моему лицу, останавливаясь постоянно на губах.

Я её целую и глаза сразу закрываются. Кажется, что ей хочется вжаться в дерево… соединиться с ним. Она дрожит.

- Ты замерзла? Тебе холодно?

- Да-а…

Я грею её: лицо поцелуями, грудь – грудью, спину – руками. Она обвивает мою шею руками, головой уткнулась мне в грудь. Тихо. Никого нет. Никого не существует. Только звезды и желтый свет из ближайшего окна. На её лице волосы. Я убираю их, провожу пальцами по лицу. Ресницы вздрагивают… губы тянуться за моими пальцами. А пальцы рванулись вниз… к пуговицам ее рубашки. Одна… вторая… ее взгляд открытый… третья… Я знаю, она меня останавливать не будет… Я знаю, я знаю…

 

Я бегу, бегу, бегу, как у Высоцкого… долго бегу. Далеко я забежал. Пора обратно… и перед глазами уже стоит дымящаяся яичница и чашка ароматного цейлонского чая.

 

6. Он (Мокрое счастье)

 

Вздрагивающе обидно стоять в этот промозглый вечер на улице. Моросящий дождик забивается во все щели. Лицо мокрое, руки мокрые, куртка мокрая. И в мире существует сейчас всё только мокрое: мокрое счастье, мокрая улица, мокрое окно… Её окно, Наташкино…

Где она? За этим окном? За этой занавеской? Смотрит на меня, такого жалкого, мокрого и… что? Смеётся? Грустит? Плачет? Скорее всего, не смотрит… Что случилось с ней… позавчера… да, позавчера… у фонтана в парке?

Еще у входа в парк она была моя, то держащая меня за руку, то застегивающая мне вторую пуговицу на рубашке, то смеющаяся из-за чего-то рассмешившего нас. А у фонтана уже чужая, побледневшая, с отрешенным лицом, застывшая на месте с глазами, полными дикой боли и устремленными куда-то прямо по аллее.

Потом она пропала. Исчезла. Легко пропасть, трудно найтись. Её не было в институте, когда я заходил, не было в изостудии, когда я её спрашивал, не было дома, когда я звонил. Я чувствовал, что преследую её, что за каждым ответом «её нет», стоит она с белым отрешенным лицом и поблекшими глазами… а может и не стоит? Может, её уже нет на самом деле? Улетела… уехала… сменила телефон… ушла с работы… бросила институт… упала, утонула, умерла.

Я дёрнул головой, словно отгоняя все эти мысли. И точно… все как-то отдалилось, выстроилось… и я как бы взглянул на всё это издалека, может быть сверху. Увидел гигантскую паутину мокрых улиц, и одновременно себя, стоящего перед домом Наташки… и её, притаившуюся за окном. Я стал одновременно и маленьким, и огромным, вместившим в себя не только себя, стоящего у ее дома, но и город с деревьями, улицами, парками… и даже ЕЕ с её радостями и несчастьями, думами и слезами. И я понял. Понял, что я сейчас ей не нужен. Она сама захочет найти меня. Сама. И я отбросил всё. Оставил только себя, её и нашу обескровленную любовь, готовую покинуть нас, приготовившуюся бежать. Я принудил её остаться. Сейчас, да. Было не легко, но я смог.

Я устал гоняться за ней. Я буду ждать. Может быть, это и не правильно, но я с ней говорил и она меня поняла…

По-другому, я не мог больше. Три месяца, как три года… Мне было уже больно физической болью в груди, мне было больно вдохнуть. Я был близок к тому моменту, когда безразличие овладевает и не уходит, вытесняя все существующие в природе чувства…

 

7. Он (Звонок)

 

Зазвонил телефон, разбудив меня. Взглянув на стрелки часов, застывшие на цифре «1», я снял трубку. Там молчали. Молчал и я. Хотелось спать. Я прижал трубку к уху, приготовившись заснуть. На том конце провода кто-то дышал в трубку.

Пусть подышит… завтра воскресение – высплюсь. А так интересно даже… таинственный звонок. Ночные приключения… злые духи… звонок приведения. Может, привидению, точнее «прислушению» почитать стихи? (я мысленно смеюсь, и засмеялся бы вслух, если бы не ночное таинство и где-то даже… жуть). С чего начать? С Тютчева? С Блока? С Некрасова? «Унылая пора, очей очарованье…» «Нивы сжаты… рощи голы… над водой туман и сырость…» Приятно осознавать свою независимость от «прислушения». Ты в своей кровати, в своем доме, а оно там… далеко… где-то… мокнет… за далекими морями и высокими горами… на седьмом небе. Не захотел больше слушать это дыхание, не захотел больше заказанной жути, раз… и трубку на рычаг. Интересно, что будет после этого?

- Почему ты молчишь? – о, оно заговорило! Аж мурашки по спине… и ещё… женским голосом… очень похожим на… чей-то уже забытый… Стоп!

- Это ты?!

- Я…

Душа онемела, тело заледенело. Я весь сжался до допустимо возможного…

- Откуда? Где ты? Почему? И… зачем?

- Я приеду…

- Куда?

- К тебе…

- Да?

В голове медленно стали проворачиваться жернова мысли… куча разных мелких и больших мыслей и вопросов перемалывались в них. О, как трудно и больно снова скоблить по зажившей ране, прося её отозваться ответной болью. Как в операционной… скальпель… зажим… тампон… есть разрез… хоть бы наркоз дали…

- Я не могла… я не хотела… я не знала…

- Да?

- Я хочу тебя видеть… слышать…

Молчать! Молчать! Только молчать… трудно молчать.

- Да? – Стало тихо… в трубке потрескивали токи Фуко… чуть слышно играло радио «Маяк» - Это уже… не то. И вряд ли будет то, что было раньше. Если б ты знала…

- Я все сделаю… я верну себя тебе… я смогу вернуть тебя себе. Вот увидишь.

Головой в подушку. Зарыться. Стиснуть зубы, чтобы не кричать… Трубку выкинуть… выкинуть! Выкинуть! А я её изо всех сил жму к уху. Скорее бы это всё кончилось… сколько разрезов мне терпеть. И всё по старой… зажившей. Наркоз! Наркоз… в виде чего? Не знаю, но он нужен…

- Ты нужен мне…

Глубокий ненужный (??) разрез… почти новая рана.

- Да?… Только теперь? Когда там не получилось?

И ей больно… и ей разрез! Зачем?

- Ты ничего не знаешь! Я не могла… я не смогла… так… сразу. Пойми, прошу… Пойми.

Как больно это понять. Но главное захотеть. Простить? Не в прощении дело… Не в нем. А в чем? В познании истины…

- Если ты поймешь меня, то простишь…

Значит все-таки в прощении… А я думал… надеялся, что в любви…

- Я попробую…

И сразу трубку вон… вышло. На лбу холодный пот… руки дрожат… телефон поблескивает в свете луны… Я встал, вышел на балкон. Тепло… вялый ветерок… тихо.

И только тут – бах! Это же Наташка звонила… На-та-ша!

Берег реки… она плачет… я иду… ночь… большое дерево у её дома… громадные звезды и глаза… желтый свет из окна первого этажа… Поддающиеся губы… Пуговки рубашки… комочек груди… стыдящиеся пальцы… открытые души… и я, мокрый и всеобъемлющий, перед её окнами. А потом три месяца. Три… За эти три месяца кажется, что время, как породистый конь, не шло рысью, а просто перепрыгнуло изгородь… из тягучей боли, постоянного ожидания и мыслей «а вдруг…» Но это только казалось…

Как измерить все это? И неужели все истрачено на… нежелание терять, боль, терзания и ожидание? Истрачено… за счет любви? И вот нужно любить, а уже нечем. Счет слишком велик был. Платить по нему было нечем… только любовью.

Я зашел в комнату, лёг. Захотелось курить, хоть я и не курю. Я понял, что мне уже не спать сегодня. Выход один – на улицу, навстречу луне.

 

 

8. Она (Поздно?)

 

Где я? Что со мной? Что я сделала такого плохого, что мне так отомстили? Кто? За что? За любовь? Как трудно жить так, как чувствуется. Сердце глупое, тянется, хочет, ждет, просит любви… и когда дождалось, то уже не отпускает… А оказывается, что всё это не настоящее. Настоящее осталось в стороне, хоть и рядом. Оно было не освещено, оно грезилось, оно тихо смотрело на меня… А я все удалялась, уходила сама. Как горько теперь это осознавать!

Но я должна была пройти… мимо, чтобы понять, что ошиблась. Пройти до конца… И вот… конец?

Не могу я больше! Мамочка, мама… спаси меня, не могу так. Плохо все… жестоко… невыносимо…

 

Она каталась по дивану, растрепанные волосы закрывали ее мокрое от слез лицо, рубашка, расстегнутая на груди, вылезла из джинсов…

Час ночи… горит настольная лампа. Тихо. Слышен только стук часов и отдаленный шум машин из открытого окна. Она немного успокоилась. Застыла на диване, глазами бездумно оглядывая комнату. На полу валялись разбросанные вещи: её кроссовки… раскрывшаяся сумочка… книги какие-то… одна открытая… «Чистые глаза» Виктора Лихоносова… букет цветов… розы… разбитая шкатулка с высыпавшимся жемчугом… телефон с брошенной трубкой и… частыми губками из неё.

- Всё… конец… конец… - шептали её губы, - сама виновата… люблю… люблю… Поздно… все напрасно… конец…

 

Она села на диване. Он должен прийти…

Он придет. Он успокоит меня… обнимет…. А я уткнусь ему в грудь и… все расскажу. А он поймет… Он поймет и все решится… Глупо… глупо… глупо… всё… Она опустила голову…

 

 

***

 

Всё остальное она как бы видела со стороны…

 

Девушка встала с дивана (неужели это я?)… Огляделась вокруг… пыталась найти что-то? Запоминала? Подошла к большому зеркалу. Осмотрела себя…. И тут резко, внезапно пронзило острое чувство одиночества. Она поежилась… и это было видно со стороны… сразу потускнела… отвернулась от зеркала… руки безвольно опустились вниз. Девушка вышла из своей комнаты и зашла в зал. В темноте открыла бар, в глаза ударил яркий свет и осветил её. Отстранено отметила свою растрепанность… и заправила рубашку.

Она взяла початую бутылку виски и рюмку. Не закрывая бар, налила рюмку… выпила… потом ещё раз… и ещё… На улицу она вышла уже с какой-то трезво-пьяной решимостью. Она вела теперь её.

На улице было прохладно и она пожалела, что не взяла куртку… даже оглянулась на окно своей комнаты… в нем горел свет. Забыла потушить, но теперь уже все равно. Девушка быстро пошла…

 

Черные, пахнущие смолой, железнодорожные рельсы блестели в темноте. Она прислушалась. Никого и ничего. Только слева, там, где была станция, пыхтел маневровый тепловоз. Она села на шпалу, лицом уткнувшись в колени… точно так же, как тогда… на берегу сонной темной городской речки… «Ну и красивая же ты?»… почему-то помнились эти слова…

Вдали показался прожектор приближающегося поезда. Девушка пока этого не видела…

 

 

9. Он и Она (Потерялись…)

 

Я стоял у её дома. Стоял долго, смотрел на её окно. Видел её тень, подошедшую почти вплотную к окну. Потом тень исчезла и через несколько минут хлопнула подъездная дверь. Замелькала за кустарником её белая рубашка. Вот она остановилась, застыла, смотря на свое светящееся окно… и быстро, почти бегом, бросилась прочь. Я пошел за ней. Меня удивило, что при такой погоде она была всего лишь в одной рубашке.

 

***

Девушка сидела на рельсах. Поезд приближался. Пронзительно загудел. Потом еще раз, еще… еще. В последний момент она оглянулась на приближающееся уродливо-огромное тело тепловоза. Яркий свет прожекторов… скрежет металла… тупой удар в плечо…

Её отбросило в сторону… в придорожный кювет. Последнее, что она почувствовала, это чьи-то руки у себя на голове… чей-то крик… вой тепловоза… и всё заглушающая боль.

 

***

 

Я её потерял. Потерял совсем недалеко от станции. В узких улочках привокзальных домов-сарайчиков. Её рубашка мелькнула у мастерских и пропала. После этого я уже просто побежал на вокзал. Бегал минут пять по перрону. Всё думал, куда это она так поздно? Потом вспомнилось её отрешенное лицо, когда она смотрела на свой дом… и ее белая рубашка… и ударила мысль… Стоял на месте, ошарашенный, не мог снова начать соображать и действовать.

Побежал я быстро, сбивая какие-то сумки и чемоданы, но не успел. Я чувствовал, что появившийся вдалеке прожектор поезда, роковой… Я бежал навстречу ему, мысленно кричал, молил, требовал, ругал все на свете…

- Наташка-а-а! – Мой крик потонул в нервном длинном гудке тепловоза. Потом ещё раз… ещё… ещё…

Визг тормозов, скрежет металла…

Споткнувшись обо что-то, я растянулся на полотне. Ударился больно, но боли не ощутил. Сразу вскочил. Поезд уже стоял. В придорожном кювете белело.

- Наташка… Наташка… - шептал я на своем языке…

Из вагонов выбежали люди. Они успели к ней раньше меня. Суетились, бегали вокруг… появился врач в белом халате… её лицо… бледное… чистое… отрешенное… Только волосы слиплись… были мокрыми… и струйка… темная струйка по шее…

Что же это я? Почему стою?

Наконец-то я очутился рядом с ней, растолкав толпу…

По насыпи, а потом и прямо по рельсам мчалась скорая помощь…

Зачем это все, Наташка? Что произошло? Кто тебя обидел? Неужели я? Я не мог… ты ведь знаешь… это не я, Наташка. Да, я старался тебя забыть, но я же не смог… ты же знаешь… скажи, Наташка… хотел, чтобы ты пожалела, что ушла от меня, но… я ждал… я любил… я тосковал. Да, я сказал себе, что ты никогда не будешь моей, но… я же любил. Да, я злился на тебя, представлял, как ты с другим… Да, я представлял, что будет день, когда ты позвонишь, а я отвернусь… но я же не смог, Наташка! Я любил… и люблю…

Носилки с ней уже в машине. Я рванулся было к машине, но мне преградил дорогу милиционер.

- Пустите меня… пустите…

Двери захлопнулись. Сирена резанула по ушам, и всё смолкло. Милиционер держал меня за руку. Поезд тронулся, медленно набирая ход. Я смотрел на колеса вагонов. Завораживающее движение… они крутились и двигались одновременно. Теперь никого. Только кто-то держит за руку.

 

 

9. Не Он (Вселенная…)

 

Он вдруг увидел внутри себя… в мозгу… космос, Вселенную. Неподвижность её убивала, глубина ужасала. Было холодно. Ну и пусть.

- Вам плохо?

Кому это плохо? Он осмотрелся вокруг. Никого нет, только теперь уже сзади милиционер. В голове закрутилась расходящаяся галактика.

- Мне?! – С огромным удивлением сказал он.

- Да… – милиционер был серьезен.

Галактика раскручивалась все быстрее. Он сделал шаг. Руку милиционер не отпустил. Он посмотрел на руку, потом на милиционера. Не понял ничего и сделал еще один шаг. Рука ушла в сторону, напряглась… сама. Он попробовал двинуться ещё.

- Пойдемте со мной, – сказал милиционер.

Он застыл. В голове ничего не было. Пропала галактика. Раскрутилась вся? Пусто. Зачем идти с ним? Куда? Он хотел быть один… сейчас.

- Вы её знали? – спросил милиционер.

- Кого? – спросил он.

- Пострадавшую…

- Пострадавшую?

- Девушку… вы видели?

- Видели… что?

Милиционер промолчал. И они пошли. Куда? Он не знал… и не помнил. Он всю дорогу думал о Наташке, о её лице, которое было такое… чистое, и о крови… На песке кровь, на рубашке кровь… кругом кровь… красная.

Потом он где-то уснул. В каком-то доме с колонами. Ему сделали укол, в руку… в вену. Выступила кровь. Её убрали ваткой. Просто так. Чтобы убрать кровь Наташки нужно много ваты… И убрать всю кровь… выстирать рубашку, её белую рубашку… обязательно нужно выстирать… и песок перекопать и… просеять. Просеять и вымыть… да… да… каждую песчинку от крови отчистить. И тогда ничего не будет… не было… крови нет… крови не было… и ничего не было.

И… ну и красивая же ты… снова.

 

 

***

 

И ни завтра, ни через неделю, ни через год он не узнает, что Наташка скончалась ещё в машине «скорой помощи»…

Его будут беречь, заботиться о нем…

А он будет все время помнить чистое её лицо… скрежет металла… яркий луч рокового прожектора и… кровь. Кровь, которую будет стараться всю жизнь отмыть, застирать, отчистить. Если не будет крови, то и ничего не было. А большая разница между будет и было? И есть ли она вообще?

Вперед… назад. Было… будет.

 

…И он живет все ещё там, где берег реки… ярко-зеленая трава… солнце в глаза и красный мир вдруг… черная сонная речка делает поворот и над ажурным пролетом моста виден Храм… и «ну и красивая же ты» только произнесено…