После окончания училища меня направили в небольшой пустынный городок. Каких только национальностей там не было: и таджики, и узбеки, и казахи, и каракалпаки, и осевшие после сталинских чисток кавказцы разных кровей, и татары, и корейцы и пр, пр... Мы, русские, были там в меньшинстве. Местные относились к нам с уважением, как к старшим братьям. Но была в них всё же некая обида: Чего это русские на их земле правят!? А ещё бросят под язык щепотку травки-насвая, и прёт из них злая нечисть. Потому всякое случалось…. Прогуливаюсь как-то по улице навстречу компания. Дурик с мутными глазами подбегает и нагло: «Дай рубль!» - Я: «Заработай!» Видно не понравилось ему, кулаком замахнулся. Я хоть и не боец, но успел присесть и… в скулу! Да так ловко, что дурик скопытился. Подбегают ещё двое: хвать меня за плечо, хвать за другое - бросили на землю. Топают ногами, машут кулаками. Кручусь – верчусь, бежать бы… А вот нашло: огонёк ли небесный вселился? Дрожу в ярости, вскочил да как заору: – На кого руку подняли! Я сын грозного хан - Булата! Сжал кулаки и на них. Те застыли в изумении: «С виду хил, а ерепенится. Что за бесноватый? А то и впрямь, с ханом знаком». У них там касты, и в каждой свой «хан». Тихонько от меня и к мотоциклу, уезжать собрались. Я грозно: «За все ответите!» Сделал вид, переписываю. Они быстренько – быстренько и укатили. Развернулся, иду вразвалочку, машу рваными рукавами. Опять азиат навстречу! Ну, достали! – Чего надо?» А он приветливо руку подаёт: – Маладець, слющай! Пайдём к чаю. Почему бы и нет? Пошли. Входим. Домик-мазанка, на полу ковры, на столике касушки, пиалушки (восточная посуда). Сели, поджав ноги. Он почти не говорил по-русски, а я не знал их языка. Но в его глазах была такая душевная теплота, а в обоюдном молчании взаимность, что после яростной как не со мной вспышки, я вдруг запел мою любимую из детства «Как родная меня мать провожала…». Он при этом цокал языком и радостно кивал. А потом спел свою, на узбекском. Апа (бабушка) вскоре принесла плов: ароматный, рассыпчатый зёрнышко к зёрнышку! Мы неспешно отправляли его щепотками в рот, пили зелёный чай из пиал, прикусывая парвардой (восточная сладость). Жара плыла, горели ссадины, мошкара гудела плотным облаком, так что ночной фонарь за ней почти не был видим. Но отчего же, было так хорошо и отчего так счастливо мерцали в бездонной вышине вечные звёзды…. Начинались афганские события, воинские перевозки шли непрерывно. Ездил на станции: Кушка, Бухара, Термез... Когда возвращусь, сажусь на велосипед и мчусь через пустыню к озеру. Огибаю скалы Усть-юрта и устремляюсь к сверкающей водной глади. Подолгу ныряю, плаваю, радуясь утренней свежести. Но солнце вскоре распалялось, озеро в лучах млело, морило меня. А потому скорей на велосипед и через раскалённую пустыню обратно к моей уютной мазанке (где я снимал комнату). Там, окунувшись в бочку, пил потом зелёный чай, перекусывал и, завернувшись во влажную простыню, засыпал, чтоб завтра с утра на дежурство. Но порой такое приключалось... Как то мчусь после дежурства на велике. И мотоцикл за мной выруливает. То газанёт, то приотстанет. Оглядываюсь: похож на мужичка той компании, что кулаками махали. Сворачиваю на обочину. А он резко руля и… в меня коляской. Я с велосипеда лечу в канаву. Лежу, ощупываюсь: «Вроде цел. Синяки, царапины не в счёт». Выбрался, досада гложет. Впрочем, о чём горевать, главное велосипед на ходу! «Э-э, - решил – вперёд! Догоню!» Не заметил, как промчался до аула. Вон и мотоцикл виднеется. И обидчик мой. Увидел меня, ухмыляется. Не подумалось, что заманивает. Подкатываю и без слов – в морду! Того как скосило. Не ожидал, видно, такой прыти, шмыг в магазин. И чувствую недоброе: за подмогой. Точно! Выскакивают один, другой... Я бегом к велосипеду. …Жаль, не успел. Такое началось: ногами, кулаками, потом связали меня в коляску бросили и повезли к арыку. Лопочут что-то по-своему. «Всё, - думаю,- Федька, допрыгался». Жара, а мне похолодело. Озираюсь…. И надо же, легковушка пылит издали. Подкатывает. Из неё ребята корейцы с кусками арматуры в руках и на моих обидчиков. Узнал их, встречались на станции. Похоже, увидели, как дурики напали на меня у магазина. Догнали, приехали спасать. Развязали меня, и на обидчиков показывают. «С этими что? Может, мозги им вправишь? - И арматурину мне подают. Я был в не себя от негодования и боли. Но не хотелось зла. Пусть Всевышний рассудит. – Отпустите... Вскоре я вновь выехал на выгрузку-погрузку. Прибывали войска, грузы, пути были забиты вагонами. Дорога однопутная, поезда тащились медленно. Подолгу стояли на разъездах, пропуская встречные. Как-то сижу в кабине тепловоза. Машинист почитывал, помощник подрёмывал. Пустынно за окном. Наконец тронулись. И вот подъезжаем к станции. Замаячила красная фуражка дежурной с сигнальным флажком в руке. Тоненькая былиночка - одинокий цветок в раскалённой пустыне. Тепловоз затормозил, остановился. Нас пригласили перекусить. Сидя в тенёчке, мы не спеша попивали зелёный чай, ничто лучше не спасает в жару. Дежурная подливала из чайника, взглядывала, застенчиво улыбаясь. Глаза её, то вспыхивали огоньками, то печалились, трогая нежностью и чистотой. Мимолётная встреча, а чувство такое: мы давно знакомы. Вскоре открыли зелёный свет и состав отправился. А я всё вглядывался в исчезающий тоненький силуэт в красной фуражке с флажком в руке и не мог не думать о ней, одиноком цветке пустыни. Вспоминал её раскосые, добрые глаза, широкую улыбку, ямочки возле губ. Через какое-то время мы вновь встретились и поняли, насколько близки друг другу. Долгими зимними вечерами в глухом пустынном городке мы слушали прекрасную музыку, читали любимые стихи и были бесконечно счастливы той сердечной близостью, которая и есть любовь и которая для человека превыше всего. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
