Ветер рвет крыши. Вот Австрия, мистраль. Южный такой самум-переросток, из Сахары через Средиземное море и Альпы. Подул – а тут случись оказия: кто-то кого-то замочил. Процесс; адвокат справку из бюро погоды: мистраль дул, подзащитному крышу снесло. Судья кивает, аргумент серьезный. Даже в кодексах всяческих зафиксировано. Смягчающее обстоятельство.

Уж и не упомню, где об этом читал. Австрийцы, они такие: чуть что – крышу долой. Неустойчивая у них психика.

Восточней не так все. Городок на побережье, норд-ост – бора. Если сильно задует – киоски газетные пешком по улицам бродят. Мачты электропередачи валит. Так сильно, правда, не каждый год. Но тополя с балконами регулярно падают.

Осень. Вечер. У друзей зависли – я, жена, дочка. Дочке трех лет еще нет. Норд-ост начинается. Надо домой валить. Жена тормозит, наболтаться жаждет. Я ждал-ждал, злился-злился – дочку на загривок посадил и к троллейбусу поскакал. Вниз по буграм, по частному сектору – город небольшой, холмы застроены в один-два этажа. Ощутимо задувает уже, тороплюсь. Хорошо, под горку.

Дочка на мне восседает, шариком машет. По голове мне – тук-тук… Подарили ей. Шарик красный, рожица на боку. Только вот ветер, и улетает он у нее. Раз, другой… Я дочку на землю опускаю, за шариком бегу, ловлю, обратно несу. Время для юга позднее, и черт его знает, сколько там еще троллейбусов осталось. На тачку денег нет, остальной транспорт наверняка уже попрятался.

Снова шарик улетел. И такая злость меня взяла – не знаю, сколько копилась. Я только шаг ускорил. Дочка на плечах: «Папа! Шалик упал! Шалик!» Я бегом почти, еще и нарочно плечами трясу, чтоб она только и думала, как усидеть. Вот тебе, мол, достала, козявка! К чертям твой «шалик», так тебе и надо… А дочь – в рев: «Дай шалик! Шалик!» И рыдает так – чуть не задыхается…

Меньше минуты прошло – опомнился я. Будто полиэтиленовый мешок на голове проткнули – вздохнуть смог. Но плыву еще, в остатках злости кувыркаюсь. Обернулся – куда там, шарика не видать, да и быть такого не может. Дочка не унимается, все рыдает. Я ее, все еще с раздражением, успокаивать – будет тебе, мол, и шарик, и мороженое – ни в какую не унимается.

Допрыгали до остановки. А тут и троллейбус. Успокоилась она, уснула. И во сне еще хлюпала, носом мне в плечо уткнувшись.

Дома уложил ее, на балкон покурить вышел.

Ткнулась одна дверь в другую, задребезжала. На внутренней стекло разбито. Верхней части нет. Заменить – то денег нет, то руки не доходят.

Двадцать лет назад было. Спрятал я это так глубоко, что только сейчас всплыло. Мне пять-шесть, не больше. Мать домой пьяная пришла. Все у нее не слава Богу тогда было. С бабушкой поругалась. Истерика началась. Мать стекло это балконное - дверь ветром мотыляло - разбила и запястья себе об остаток – ровненький такой – порезала. Сильно, крови хватило и дверь измазать, и пол перепачкать изрядно. Бабушка перепугалась. Мать образумилась, запястья перетянула и давай кровь замывать. Теперь уже бабушка рыдает. Тихонько так, в кулаки, громко никогда не плакала.

И я на полу у дверей расселся, наблюдаю.

Ветер, так? Все, что в нас воет?