Когда зажёгся свет, он отпустил её руку. На экране ещё ползли титры, и звучал прощальный саундтрек, пока они спускались вдоль опустевших рядов к боковому выходу. Люди двигались медленно, негромко разговаривая, кидая взгляды на ещё не потухший экран.

- А ничего такое кино, - сказала Юля, но он не ответил.

Вдоль проспекта уже разгорелись фонари, высвечивая ещё не высохший после августовского дождя асфальт. За крышами новостроек с неба сходили последние краски. Было свежо и шумно.

- Костя, давай постоим немного, - проговорила Юля и потянула его за руку.

- Не замерзнешь?

- Нет, тепло ведь…

- Сыро… говорил же, возьми куртку.

- Ну какая куртка, Кость, она бы мешалась только. Лучше обними – тогда точно не замерзнем.

Костя обнял её за плечи, ощущая под пальцами ворс тонкой кофты. От её волос пахло детским шампунем. Они стояли в молчании. Юля чему-то улыбалась, обхватывая Костю за талию и прижимаясь соленой, после киношных слёз, щекой к его груди.

- Вот бы и у нас было так, - проговорила она.

- Ты о чем?

- Я о них… ну о тех, из фильма. Такие классные, красивые.

- Мы с тобой тоже ничего, - сказал Костя и полез в карман за сигаретами.

Юля отстранилась, не расцепляя рук, слегка поморщившись, и в её голосе послышались капризные нотки.

- Ну не кури.

- А что?

- Не сейчас. Неужели не понимаешь?

- Я два часа без сигарет.

- Потерпи. Так хорошо стоим, такой вечер.

- С парой других затяжек он стал бы ещё лучше.

Юля отвернулась. Рядом, тихо поскрипывая, прокатилась инвалидная коляска, ведомая молодым мужчиной с серьезным, вытянутым лицом, которое пересекал неглубокий шрам поперёк щеки. Он катил средних лет женщину, глаза её были закрыты, а из-под синей шляпки виднелась прядь рыжих волос.

- Хорошо, хорошо, - проговорил Костя, нехотя убирая пачку Винстона в карман. – Будем терпеть.

Юля вновь прижалась к его груди, и они стояли среди тающего света, смотря на шумящую, пахнущую дождем улицу. Кино закончилось. Медленно расходились от сияющего кинотеатра зрители, осторожно маневрируя, отъезжали автомобили. Слышался смех, в нескончаемом монотонном гуле резко звучали отрывистые голоса. С августовским ветром налетала прохлада, но Юля старалась не показывать, что начинает замерзать.

Он снял летнюю куртку и накинул ей на плечи.

- Зачем, мне не холодно…

- Такие рассказы, птица, оставь для экрана. Мурашки у тебя по коже не от моих прикосновений бегут.

- Ты себя недооцениваешь, - улыбнулась она.

- Я себя ещё как ценю. Потому и забочусь.

Дневной свет ускользал, улица наполнялась тенями. Всё теплее разгорались афиши над головой, среди которых горел и их фильм. Забавная история, - подумал Костя, нащупывая в кармане джинсов два серебристых билета. Одиннадцатый ряд, места по центру… Полтора часа мерцающих кадров, запах поп-корна и детского шампуня. И сейчас – пустота. Непонятная, гулкая – сравнимая с отзвуками эха в оставленном людьми кинозале.

- Если ты не любишь цветы, то что же ты тогда вообще любишь? – проговорил Костя, подражая голосу смотрящего с афиши героя.

- Мужчин, - с придыханием ответила она.

Они рассмеялись.

- Этот момент понравился мне больше всего, - сказал Костя. – Вернее то, что за ним последовало.

- Мужлан, - Юля передернула плечами, продолжая улыбаться. – Никакой романтики. А то, как они стояли под дождем, и как он верно говорил?

- По-моему, он больше извинялся.

- Это она извинялась.

- Всё равно. Когда в концовке так много слёз...

- Я же говорю…

- Что?

- Ничего. Всегда ты так. Что бы мы не смотрели – тебе всё одно.

- Видимо, эти фильмы не для меня снимают, - помолчав, ответил Костя. - Пошли домой?

- Не хочу.

- Кафе?

Юля едва заметно помотала головой.

- Скачки, казино, ночные клубы?

- Нет, всё не то…

- Что тогда остаётся?

- Просто побыть вместе, Кость. Я хочу просто постоять с тобой, помолчать…

- И о чём будем молчать?

- А это уже как получится.

И они стояли, ни о чем не говоря. Вдоль ещё не потускневшего края неба скользили пушистые, с подгоревшей коркой, облака. Костя смотрел, как они уползают за крыши многоэтажек, лениво и спокойно. И так же лениво ползли его мысли, двигающиеся вспять – от только что просмотренного кинофильма к почти забытым лицам, голосам и именам. Вспоминалось что-то смутное и далекое. Когда-то, в одно уже истёршееся лето, он также стоял на улице, выйдя на свежий воздух из душного, пропахшего парфюмом и вином зала, в котором медленно угасала выпускная дискотека. И так же пахло азотом, и хотелось курить, и не было сигарет.

А сейчас у него выходной. К тому же хочется спать. И словно следуя за его мыслью, Юля вдруг сказала:

- Ты уедешь утром?

- Не знаю. Всё от ребят зависит.

- Я тебя совсем не вижу.

- Знаю. Потерпи немножко, птица. Последний сезон остался.

- Мне кажется…, - Юля знала, что не стоит продолжать, но… - ты в лагерь хочешь больше, чем ко мне.

- Не сравнивай, - произнес он устало. – Ты же знаешь, лагерь для меня, это…

Он замолчал. Всегда так. Нет слов. Нужных слов. Когда требуется сказать просто и понятно.

- Что? – Юля смотрела на него, изогнув шею. Глаза у неё блестели и спрашивали.

- Давай не будем об этом, Юль. Говорю же тебе, всего один сезон, и тот уже начался. Мой последний сезон. Следующим летом уже не поеду.

- Так ты уже говорил. В прошлом году.

- Теперь точно. Через год диплом. Новая жизнь. Ну, ты понимаешь…

Юля вздохнула. От его куртки пахло апельсинами - приятный, тёплый запах.

- И вообще, - снова заговорил Костя. – Я же тебя постоянно зову – приезжай. А ты всего раз была. И то прошлым летом.

- А что мне там делать? Днём ты с отрядом. Вечером у тебя какие-то планерки, репетиции, ещё что-то. Забежал несколько раз, проверил, не померла ли я, и снова тебя нет. А когда это всё закончилось, я уже спать хотела.

- Что поделаешь, жизнь там насыщенная.

- Вот я и говорю, зачем мне туда ехать? Я там ничего не понимаю. Да и не знаю почти никого. Как ворона белая.

- Симпатичная такая ворона.

- Не отшучивайся.

Юле хотелось на него рассердиться. Она нахмурилась, тонкая морщинка змейкой пробежала по её лбу, прямо под чёлкой тёмных волос. Костя рассмеялся.

- Что смешного?

- Не могу удержаться, когда ты так делаешь.

Юля отвернулась, чтобы он не заметил её улыбку.

- Ну ладно, - сказал Костя, ещё крепче обнимая её. – Не сердись. Скоро всё закончится.

- И лето тоже закончится, - проговорила она, вздохнув.

- Лето всегда возвращается.

- Не говори ерунды. Ничто никогда не возвращается.

Он развернул её к себе лицом.

- Юль, - сказал он, касаясь рукой её щеки. – Наше лето – обязательно вернётся.

- А оно было? Наше лето?

Ещё какое-то мгновение он смотрел на неё, а затем поцеловал. В конце концов, это было самое верное из того, что он мог сделать.

- Как в кино, - рассмеялась Юля.

- Нет, - ответил Костя. – Гораздо лучше. Домой?

- Домой, - согласилась она.

Улица звучала. Она тянулась вдоль разгорающихся, словно тлеющие угли, домовых окон, мимо закрывающихся магазинов с запоздалыми, одинокими посетителями в широких дверях. Желтоватый свет автомобильных фар лизал мокрую дорогу и отовсюду устало наплывали звуки, мерцали и струились огни их небольшого города. Юле было тепло в костиной куртке, и пахло апельсинами, и вечер дышал свежестью, и было хорошо вот так идти – не думая ни о чём, из оставленного зрителями кинозала.

Он шли, почти не разговаривая. На пороге стояла ночь. Блестящий, обрызганный дождем город затихал, и когда они зашли во двор, в котором высилась Юлина девятиэтажна, казалось совсем смолк. Где-то, в глубине двора, радостно лаяла собака. Костя разглядел мужчину в кожаной куртке и измятых джинсах, который лениво крутил в руке небольшую палку перед мордой предано ждущей немецкой овчарки. В другой руке у него светился маячок зажженной сигареты. Косте хотелось курить. Они остановились возле юлиного подъезда, на освещенной желтоватым светом домового фонаря, площадке и стояли, обнявшись, вслушиваясь в шумящий мокрой листвой вечер. Ветер налетал легко, казалось, откуда-то из залитой сумерками вышины. Мужчина наконец бросил палку и собака помчалась за ней сквозь растущие вдоль бордюра кусты.

- Странно всё-таки, - наконец заговорила Юля.

- Ты о чём?

- Помнишь, в конце мая мы в Иркутск ездили, по набережной гуляли?

- Да, в театр ходили…

- У меня тогда ещё каблук сломался. И спектакль… как он назывался?

- «Я боюсь любви».

- Да-да. – Юля оживилась. – И как ты мне купил кеды и книжку Ремарка на уличной распродаже. Мы так долго о ней потом спорили. И я читала её, сидя на набережной, а ты спал, разлегшись на лавке, головой на моих коленях.

- Конечно, помню, птица, - улыбнулся Костя.

- Неужели это в мае было? А если в мае, то что потом? Все эти почти три месяца?

- Юль, ты всё про то же…

- Нет, я не про то… вернее – я не собираюсь жаловаться. Я хочу сказать, что у меня иногда возникает такое чувство странное… неуютное… будто бы многие события в моей жизни на самом деле не со мной произошли.

- Ну, скажешь тоже. Просто ты многие вещи забываешь, они блекнут… это же нормально.

- Нет, тут дело не в памяти – а в ощущении. Понимаешь…, - Юля коснулась пальцами виска, как делала всегда, когда искала подходящие слова. – Вот тот самый майский день – ведь я его не просто помню, я его – ощущаю. И я очень отчетливо чувствую, какой был день, и как солнце пригревало щеку… и твои волосы под моими пальцами… и даже как перелистывались страницы книжки, на обложке которой была нарисована такая красивая-красивая женщина с широкими темными глазами, и старинный вытянутый автомобиль. Понимаешь, я это ощущаю так же, как и сейчас тебя рядом. И как этот ветер. И как пахнет дождем.

- К чему ты это?

- А вот то, что было после, - она увлеклась и словно бы не заметила его слов. – Шашлыки с ребятами на речке, и запуск китайским фонариков в вечернее небо, и наши походы в кино. Я это помню. Даже в деталях. Но не чувствую. Будто не со мной это было. А с кем-то на экране.

Юля замолчала. Где-то над головой открылось окно, и послышался надоедливый шум телевизора. Под весёлую мелодию рекламировали собачий корм. И затем – звонкий женский голос – «Вась, ну чего пораскрыл то всё, продует же», и такой же звонкий, но мужской – «Ой, начала, начала… ну и сиди в духоте». Окно захлопнулось. И снова стало тише.

- Штейны всё воюют, - негромко проговорила Юля и посмотрела на окно.

- Знаете девушка, - Костя тоже смотрел на окно, но теперь там лишь слабо колыхалась занавеска, подсвеченная ярким светом. – По-моему, вас нельзя водить в кино – на вас нападает такая лирика.

- А с вами нельзя говорить серьезно, молодой человек. Костя, ты как всегда.

- Серьезно? Хорошо, давай серьезно. Ты говоришь, что у тебя словно не было лета. А виноват в этом, видимо…

- Не перевирай мои слова. – Юля вспылила, но тут же заставила себя успокоиться. – Я же сказала, что не собираюсь жаловаться. Я лишь только хотела объяснить тебе, как иногда осознаешь время… и что в нём тебя цепляет, и как это…

Она запнулась.

- Что?

- Я и сама не совсем понимаю что. Ты же знаешь, как это бывает. Пока думаешь о чём то, или чувствуешь, то всё так просто и ясно, но как только начинаешь стараться объяснить, рассказать, то нужные слова куда-то исчезают… и понимаешь, что говоришь не совсем о том, о чем хотел сказать, а потом вдруг понимаешь, что и сам уже ничего не понимаешь в том, что ты там почувствовал, или подумал.

- Вот, - протянул Костя. – А ты всё спрашиваешь меня про лагерь.

Юля пожала плечами.

- Я не могу не спрашивать. Как и ты не можешь не спрашивать меня про Питер.

- Да. Но я всегда осторожно спрашиваю. Иначе тебя не переслушаешь. Ей-богу, ты становишься какой-то… ну одержимой что ли.

- Знаю. Знаю, что это чем-то на болезнь похоже. – Юля задумалась. – Вот странно, мы так много говорим – каждый о своём. Ты – о лагере, я – о Питере. Вспоминаем, рассказываем, в основном всё какие-то забавные истории. Но когда спрашиваем друг друга, просим рассказать, объяснить…

Она замолчала.

- Да потому что нельзя о таких вещах спрашивать, - сказал Костя. – Вот так в лоб. Ведь когда тебя спрашивают, тебя спрашивают о чём? О главном. А как об этом рассказать? О главном? Вот здесь, сейчас. Словами. Поэтому люди и не говорят, в смысле не отвечают вот так прямо. Они фильмы снимают, картины рисуют, песни сочиняют.

- Стихи пишут, - продолжила Юля.

- Да. А ведь ты всегда спрашиваешь в такие моменты, когда под рукой у меня ни кисти, ни гитары. Ни уж тем более видеокамеры на плече. И что мне делать?

- Можешь станцевать. Это можно и без кисти, и без гитары.

- Станцевать я могу только разве что гопака… правда, это не совсем то, что отражает мой внутренний мир.

- А какой же тогда танец отражает твой внутренний мир?

- Рок-н-ролл, детка. Но ему меня, к сожалению, не учили.

- А гопаку значит учили?

- Ему меня научила улица, - гордо задрал подбородок Костя.

- Ой, не говори ерунды, - отмахнулась Юля.

- Позвольте, барышня, это не ерунда. – Костя всё больше расходился. – Я танцую его как Бог!

- Бог не танцует гопак.

- Ошибаетесь, сеньора. Он это проделывает постоянно. Ну как?

- Что?

- Желаете посмотреть?

- Нет. Костя, не дури. Люди смотрят.

- Пусть смотрят. Да и из людей тут мужик какой-то да собака.

- Нет.

Юля плотнее закуталась в костину куртку и вдруг сказала:

- Апельсинов хочу.

- Апельсинов?

- Да

- Что так?

- Куртка у тебя апельсинами пахнет.

- Серьезно? – Костя глубоко вдохнул. Вместе с запахом её волос, он ощутил апельсиновый аромат.

- А ведь, правда, - сказал он.

- У детей значит собираем?

- Нет. Сами дарят. И ведь не откажешь. Обижаются.

- А мне даже не оставил.

- Кто же знал.

- Я и сама не знала. А теперь вот хочу.

- Как это там? – Костя на мгновение задумался и вдруг стал напевать. – Хочешь сладких апельсинов, хочешь вслух рассказов длинных, хочешь…

- … я взорву все звёзды, что мешают спать…, - подхватила Юля.

Они спели. Негромко. Даже с припевом. Налетевший ветер задушил начало второго куплета и Юлю стало не слышно, а Костя как то сразу забыл слова.

- Таам-та-ра-рам-та-ра-раам, - продолжил он и споткнулся. – А что там дальше? Я эту песню сто лет не слышал.

- А дальше там… - начала Юля уверенно, но тут же недоуменно остановилась.

- Ну вот, - сказала она разочаровано несколько секунд спустя.

- Закончилась, вобщем, песня…

Юля пыталась вспомнить, еле заметно шевеля губами, нашептывая забытый мотив.

- Слушай, обидно даже, - наконец сказала она. – Я ведь раньше часто Земфиру слушала. Помню, плеер у меня кассетный был, такая роскошь по тем временам. Я даже в школу его не часто носила – все клянчили постоянно. А альбом Земфиры – первая кассета для него была. Даже вкладыш помню.

- А я старые кассеты только из-за вкладышей и храню. Включаю, когда ностальгия замучает. И сижу, рассматриваю. Даже музыка сразу какой-то другой становится.

Юля едва заметно кивнула и промолчала. Она снова взглянула наверх – на ряды убегающих в чернильное небо окон. Восьмой этаж, выкрашенный голубым балкон. Окна её квартиры не горели, и от этого ей было не по себе.

- Всё о Соне беспокоишься? – спросил Костя. Он уже отошёл от Юли и теперь сидел на скамейке, перевязывая развязавшийся на кроссовке шнурок.

- Так заметно?

- Не трудно догадаться.

- Поздно уже. А её, кажется, до сих пор дома нет.

- Слушай, Юль… перестань, не стоит так за ней носиться. Придёт скоро, ничего с ней не произойдёт.

- Не знаю. Она в последнее время постоянно где-то пропадает. И не скажет ничего, ни позвонит. Родители на даче, а ей – свобода.

- Так девке то уже не десять лет. Семнадцать скоро стукнет. А ты всё с ней, как с маленькой. Естественно, она тебе не звонит.

- Костя, прекрати, а? – нервно сказала Юля. – Что бы ты понимал.

Она прошла к лавке и села рядом с Костей.

- Да и какой это возраст – семнадцать.

- Самый лучший.

- Самый лучший… пора бы уже за ум взяться. Ей в следующем году поступать.

- Вот именно. В следующем. Всему своё время.

Юля не ответила. Чего-чего, а спорить не хотелось. Хотелось фруктов, поцелуев и не беспокоиться за Соню. Августовский вечер захолодил руки и она продела их в рукава костиной куртки, что до сих пор была накинута на её плечи. В карманах рукам сразу стало теплее, лишь только мешала пачка сигарет, позвякивающая мелочь и студеный металл дверных ключей.

- Говорил же – замерзнешь.

- Ну, видимо, настало время мёрзнуть, - многозначительно заметила Юля.

Костя рассмеялся.

- Нет, с тобой невозможно!

Он подхватил её внезапно, с силой подняв с лавки. Она успела испугаться, но лишь вскользь, даже перехватило дыхание.

- Ты чего?

- Я же обещал. Будем танцевать.

- Прекрати! – рассмеялась она.

- Итак, вальс! И никаких возражений!

И тут перед её лицом всё закружилось. Костя повёл её смело и решительно. Она никогда не видела, чтобы он танцевал вальс. Или вообще танцевал. Не помнила. Но сейчас всё летело и кружилось, и она, еле успевая, переставляла ноги, и мимо её взгляда стремительно проносилась сумеречная листва, бьющий по глазам фонарный свет, нелюбопытные, зашторенные окна. Всё это неслось и исчезало, чтобы уже в следующий миг возникнуть снова. И кружилась голова, и в самое ухо смеялся Костя, и холодный воздух обволакивал вихрем.

- Я смотрю, хороший был фильм, - раздался весёлый голос.

Они резко остановились.

Соня стояла у подъезда, сложив на груди руки, и улыбалась.

Нет, ей нельзя было дать семнадцать. Особенно сейчас. Даже там, на восьмом этаже, в ставшей уже знакомой квартире, в окружении безразличных ко всему плюшевых медведей, Косте казалось странным и удивительно взрослым это лицо. И пробегающая по нему улыбка, и приподнятые тонкие брови, и поблескивающие в электрическом свете глаза. Сейчас она стояла, в коротком тёмно-синем платье, в туфлях на высоком каблуке, с иронично приподнятыми бровями и всезнающей улыбкой на лице. Младшая сестра.

- Привет, Сонь,- сказал Костя, улыбаясь.

- Ты с ней поосторожнее. И так уже девчонке голову вскружил, - ответила Соня.

- Она вроде бы не против.

- Ты время видела? – вмешалась Юля. – Сколько раз повторять, предупреждай, если задерживаешься.

- Телефон сел. Не сердись, сестра.

- Ты где была?

- Я? За хлебом ходила.

- И обязательно по последней моде. А где же хлеб?

- Отсутствует, - не моргнув глазом, ответила Соня. – Беда с урожаем. Все полки пустые.

- В голове у тебя полки пустые… - устало заметила Юля. - Ну, Кость, что я тебе говорила?

- Да, Кость, что? Мне, знаешь ли, тоже интересно, - вмешалась младшая. – Ей-Богу, порой кажется…

-Да то, что ты бродишь до самой тьмы неизвестно где, – прервала её Юля. – И неизвестно с кем.

- Порой кажется, - продолжила Соня, как ни в чём не бывало, - что мне в этой семье не доверяют. И потом, без хлеба в доме и не поужинать нормально…

Юля вздохнула. По стене соседнего дома проскользили фары выезжающего со двора автомобиля.

За крышами, в холодное небо, ударил фейерверк.

- Иди домой, - наконец сказала Юля, но слова её утонули в разноцветном шуме. Соня не услышала.

- В нашу честь! – прокричала Соня, указывая на фейерверк.

- Это точно! - поддержал Костя.

Кто-то провожал лето. Их далёкие крики врывались в паузы между всполохами, в те самые мгновения, когда за тающим лепестком света устремляется ввысь новый залп. И Косте казалось, что на пару невыразимых минут, словно мимолётное, обыкновенное чудо, всё стало очень просто. И город, и небо, и крыши, и Юлины руки, и запах её волос. Лето рассыпалось разноцветной мишурой в остывшем небе.

- Вот и всё, - проговорил Костя, когда растаял последний всполох.

Никто не ответил. Где-то за домами, на проспекте, слышались отзвуки ушедшего дня – усталый автомобильный шум, редкие сигналы гудков.

- Иди домой, замёрзнешь, - негромко произнесла Юля.

- Какая скучная сестра. Кость, неужели тебе с ней интересно?

- Ещё раз говорю, иди домой, - холодно повторила Юля.

- Нет. Я, быть может, тоже влюблена. А такие вечера не для тебя одной созданы.

- Ох уж эти семейные сцены, - вмешался Костя. – Никто не желает уступать.

- Я не в том возрасте, чтобы уступать, - весело заявила Соня. – Тем более старшей сестре.

- Тем более, если она дуется по всякому поводу, - подхватил Костя, подмигнув младшей.

- Ты хотя бы не встревал, остряк, - бросила Юля через плечо.

- Да ладно, Юль, нельзя быть такой серьёзной.

- Можно. Когда твой парень даже не в состоянии тебя поддержать. Убери руку.

Дернув плечом, она отодвинулась в сторону. Неловко, с забывшей спрятаться с лица улыбкой, Костя постарался её удержать, ухватившись за рукав спадающей с её плеч куртки. Куртка спорхнула и осталась в его руках. Вышло глупо.

- Замерзнешь, - невпопад проговорил он.

- Нынешним вечером это не аргумент, если ты заметил, - произнесла Юля, скрестив на груди руки.

- Ох уж эти любовные сцены, - напомнила о себе Соня. – Кто-то обязательно остаётся в дураках…

Юля стояла на бордюре, в ямке под которым скопилась вода с отливающим в ней светом подъездного фонаря. Вновь вспыхнул фейерверк. Искрящееся небо на фоне робких звёзд - праздник продолжался.

Соня смотрела на Костю с Юлей и улыбалась. Как он подошёл к ней - так смешно, так неуверенно. Такими несмелыми были его руки. И бежали по небу золотые мурашки, когда он вновь накидывал на её плечи куртку. И хотя Юля делала вид, что очень обижена, было видно, как ей нравится этот вновь разгоревшийся фейерверк, и оставшийся в памяти фильм, и такой смешной Костя. Так, словно бы они впервые поссорились.

И было ещё что-то. Отзвук памяти в смутно дышащем тёмном дворе. Унесенный ветром дождь. Проскользивший в сумраке велосипед. Всё сплеталось и рифмовалось в какую-то знакомую, но позабытую мелодию.

И когда зазвучала старенькая песня Aerosmith, Косте не стоило брать трубку. И не стоило соглашаться ехать в лагерь этим вечером. Фальшивый аккорд на исходе долгого дня.

Внезапная тишина в остывшем небе проводила Юлю до подъезда.

- Ты ведь знала, что я поеду.

- Знала. Езжай.

О чём-то быстро-быстро зашептали на ветру деревья. На первом этаже зажглось окно. Из-за зелёной занавески показалось недовольное лицо старушки-соседки, вглядывающейся в чужую жизнь. И чужим было тёмное окно на восьмом этаже, и гудки телефона, который Костя сжимал в руке, казалось замирали именно там – за светлыми шторами её квартиры. Косте стало холодно.

- И куртку забрала, - проговорил он.

- Есть повод подняться, - сказала Соня.

Костя промолчал и снова нажал на кнопку вызова.

- И не вздумай больше набирать её номер. Либо иди за ней, либо уезжай. Трубку она всё равно не возьмёт.

- Знаю.

- Тогда не делай глупостей.

Они стояли рядом, в пустом дворе, полном чудесных, невидимых звуков. От Сони пахло дорогими, взрослыми духами. В свете окон перемигивались лужи.

- Скажи, - наконец спросил Костя. - А кто из вас выбрал последний ряд? Ты или он?

- Конечно он, - произнесла Соня, помолчав. - В таких вещах я всегда доверяю выбор мужчине.

- Мужчине… Он у тебя не промах.

- Да. Спасибо, что не выдал.

- Не хотел портить себе вечер. А Юля вот на последний ряд не захотела.

- Почему?

Костя пожал плечами:

- Не знаю.

- И, Слава Богу, что не захотела. Вместе бы нам стало тесно.

Где-то недалеко зазвучала знакомая мелодия - романтический финал на фоне титров. Кто-то пел под дождём в старой чёрно-белой киноленте. Голос разносился по двору, замирая на высоких нотах – полный счастливой сыгранной жизни. И было холодно. И хотелось курить. И не было сигарет.

- К слову, как тебе кино? – спросила Соня.

На восьмом этаже вспыхнуло окно. Костя опустил глаза.

- Паршивое, - ответил он.