Я иду к самому дальнему зданию многоэтажного жилого комплекса, сжимая в руке маленькую теплую ладошку. Как же я ненавижу мальчишку, шагающего рядом со мной и весело расспрашивающего меня о котятах, живущих в подвале самого крайнего подъезда! Я отвечаю невпопад, стараясь поскорее скрыться с ним вместе за углом. Осталось совсем немного, скоро все закончится и душа моя, наконец-то, успокоится. Сынок ! Потерпи немного... Зло будет наказано. Я сама приведу приговор в исполнение, ведь закон, как оказывается, не для всех.

С того страшного дня прошло больше полугода. Я почти не помню, что же произошло. Мы переходили улицу... В свои шестнадцать ты уже не давал взять себя за руку. Я чуть отстала, ты был на середине мостовой, когда страшно взвизгнули тормоза и мимо меня пронесся вихрь. Я ничего не поняла, только сердце как-будто провалилось куда-то в темноту. Я искала тебя глазами и никак не могла понять, что нечто в бурых пятнах, лежащее на противоположной стороне - это и есть ты. Потом была больница, поэтому суд прошел без меня. Старенький адвокат только пожимал плечами. Оказывается, водитель ни в чем не виноват! Виноват ты сам! Виноват в том, что оказался на пути какого-то проходимца, имеющего деньги, виноват в том, что переходил улицу в неположенном месте, виноват, что нет поблизости ни пешеходного перехода, ни светофора. Во всем виноват был только ты! После больницы я ходила по кабинетам, обивала пороги- безрезультатно. Я даже узнала, где живет этот хлыщ ( город ведь небольшой), хотела встретиться с ним, посмотреть ему в глаза. А он только посмеялся, нахамил, разве что с лестницы не спустил! Тогда-то я все и решила...

В наших новых микрорайонах дома стоят группами, образуют какие-то отдельные островки, объединенные общим двором с детской площадкой. И еще я воспользовалась тем, что сегодня люди и не стремятся узнать друг друга. Живут себе в многоэтажках, соседей знают только в лицо и то тех, кто живет рядом, а если повыше-пониже этажа на два-три или в соседних подъездах- так это и вовсе незнакомцы. Я ходила в этот двор четыре месяца, приучала всех к себе. Ни с кем близко не общалась, на вопрос, где живу, показывала на один из дальних подъездов и называла номер какой-нибудь пустующей еще квартиры. Говорила с женщинами о делах, о болезнях, о ценах в магазинах. О чем еще говорят, сидя на скамеечке недалеко от детской площадки? Разговаривая, они следили за своими детьми и внуками. А я следила только за одним... за его сыном. Отец этого сорванца лишил меня моего единственного мальчика, лишил будущих внуков , лишил самой жизни! Для кого и для чего я живу? Вернее, не живу, существую. Мне все равно, что будет со мной. Я хочу поскорее уйти к тебе. У других в моем возрасте уже есть внуки, а у меня - одна пустота! Со временем ко мне привыкли, здоровались, а некоторые мамаши даже просили ненадолго приглядеть за детишками, пока они сами занимались домашними делами. А мне это только в радость. Я ведь люблю детей... всех, кроме вот этого! Но я и за ним присматривала, мне нужно было, чтоб он привык ко мне. Его отцу я старалась не попадаться на глаза, боялась, что узнает. Хотя, вряд ли. Кто мы для него! Ничто, серость, которую и замечать-то не надо! Наконец и мальчишка привык ко мне. Я даже поднимала его , когда он падал, успокаивала, если мальчишки постарше отбирали у него мяч и давали подзатыльники. А сама еле сдерживалась, чтоб не вцепиться в него, не придушить там же, не вытрясти из него всю душонку! Пусть и его отец почувствует боль и пустоту, которые поселились у меня в сердце. Это и будет его наказанием! Лишиться ребенка! Что может быть страшнее!?

Несколько дней назад в подвале окотилась кошка. Детки бегают туда посмотреть на котят, но спускаться в подвал боятся: темно, пыльно. Вот и этот тоже хочет посмотреть, а родители не пускают. Я уже знаю, что делать! Даже кусок арматуры нашла и отнесла в подвал. А там будь что будет! Мне все равно!

Я иду к дальнему подъезду и держу за руку мальчишку. Для меня он не ребенок, он плоть от плоти зла и беззакония. Для меня, как и для него, скоро все закончится, осталось пройти еще чуть-чуть.

Мы спускаемся в темный подвал.

- Осторожно, не упади,- говорю я, стараясь унять дрожь в голосе и боясь, что в последний момент он что-то заподозрит и откажется идти со мной. Но нет, в его возрасте дети еще наивны, они верят в добро.

- Я не упаду, - говорит он, глядя на меня сияющими глзами,- а можно мне будет их потрогать?

Мы спускаемся по лестнице. Как же долго! Меня уже трясет! Издав радостный возглас, он бросается к стене, где копошатся пищащие комочки. Кошки нет, видно ушла искать пропитание. Ее малыши тычутся еще слепыми мордочками друг в друга и расползаются вдоль стен. Мальчишка садится перед ними на корточки, сгребает их в кучу, гладит всех сразу. Я поднимаю с пыльного бетонного пола приготовленную заранее железяку. Его затылок на уровне моих колен, может чуть выше... Рука сжимает кусок железа и уже готова приподняться, чтоб вновь резко опуститься на детскую голову... Я почему-то медлю..

-Теть Тань,- голова поворачивается ко мне , и я снова вижу сияющие глаза,- посмотри, какие они хорошенькие! Можно, мы с тобой будем сюда каждый день приходить? Я их кормить буду. Теть Тань, ну пожалуйста!

Железка с грохотом валится из моих рук. Но он, кажется, не замечает ее, настолько занят котятами.

- Хватит, идем обратно,- говорю я, еле ворочая пересохшим языком,- вставай, увидят родители, что тебя на площадке нет, ругаться будут. Вставай скорее!

Мы выходим на залитый солнцем двор.

- А завтра придем?- спрашивает он, стряхивая с брючек пыль.- Теть Тань, а почему ты плачешь?

- Это от солнца глаза слезятся- говорю я, вглядываясь в глубину двора,- беги на площадку, завтра видно будет.

Я смотрю ему вслед... Вот он перебежал двор, подбежал к группе таких же малышей лет семи-восьми, что-то рассказывает. Я ухожу со двора. Больше я сюда не приду, никогда. Пусть он живет! Я не хочу, чтоб он, как и мой мальчик, превратился в нечто, не хочу, чтоб его светлая рубашонка покрылась пятнами бурого цвета! Пусть он живет! И я буду жить: ходить на работу, возвращаться в пустую квартиру, смотреть на фотографию сына и чувствовать облегчение от того, что не смогла, не переступила. Сын бы не простил, ведь он сам так любил жизнь!