«Когда же это кончится! Сил уже нет терпеть! Нет, надо! Терпеть! Надо терпеть! Рожать – такое дело. Дышать… Мне ли жаловаться? Лежу тут – в сухе, в тепле, на белых простынях, с врачами поблизости… А?! А как она, бабулечка моя Сонечка? Не забыла? Так что – молчать, дышать…» – процесс появления моего ребёнка на белый свет затянулся…

Я знаю, что там, внизу, под окнами роддома, мечется растерянный и совершенно, в данном случае, беспомощный Любимый. Да, мы так и называем друг дружку – «Любимая», «Любимый». Нет, конечно, по именам тоже называем. Сашенька… Родится мальчик, будет Сан Саныч. Мы так решили, что для мужчины – это самое лучшее имя! А если девочка…, то Валентина.

А деда звали Василием. Василём. Я видела его только на единственной фотографии, сделанной ещё до войны. Фотокарточка (как называет её бабушка) старенькая, пожелтевшая, изломанная по краям. Но лица хорошо различимы. Дед на ней… не дед вовсе, а молодой и красивый мужчина. Светлые глаза, видно, голубые или серые. Светлые пышные волосы, волнистый чуб. В самых краешках губ таится улыбка, но в целом вид серьёзен. Светлая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, коротковатый, слегка примятый тёмный пиджачок. Стоит секретарь райкома – Василь Петрович Мирутенко. Бабушка сидит на стуле. Голова чуть приподнята. Тёмные волосы гладко зачёсаны назад. Тёмные (точно, я знаю, карие) глаза, прямой взгляд. Прямая спина. Свободно прилегающее тёмное платье с отложным воротничком, с застёгнутыми от шеи до пояса пуговками, с длинным рукавом. Осанистая и гордая. На коленях – девочка в белой панамке, в светлом с мелкими цветочками платьице – распашонке, в белых панталончиках поверх чулочков. Это их младшая дочка, моя тётя Света. А рядом – моя мама. Лена, Олена. Маленькая такая! Четыре годика. А взгляд всё тот же, что и сейчас – доверчивый, открытый. Старшая – Лидуся, ей здесь уже около восьми. И тоже – виден характер тот же, что и теперь. Она единственная из всех сейчас живёт на Украине и «розмовляє по-українськи». Мне нравится слушать, как она говорит – громко, быстро, звонко-певуче. Когда мы приезжаем к ней в Житомир, или она к нам Ташкент, дом наполняется её голосом, как солнцем. Так и брызжет! Эх, разбросало их по свету! Но вот, на этой фотографии они пока все вместе. Все живы…

«Ой, мамочка! Опять! Сколько же ещё?! Уголок подушки в зубы, зажать. Молчать. Дышать… Любимый, потерпи, наверное, скоро уже. Жди. А как я тебя ждала, пока ты служил на краю света – в Североморске! Морячок мой!»

Я Сашу своего сначала увидела на фото. Моя мама и его отец вместе строят метро. Василий Андреевич принёс на работу фотографию сына. Я зашла к маме, увидела фотографию на тумбочке в бытовке и – всё! По-настоящему, с первого взгляда! Подруги говорят, что он на Ланового похож, а я считаю – ещё красивее. Попросила маму добыть адрес, написала ему письмо. Он ответил! Всё-таки отчаянная я! Но до бабушки мне далеко!

Софийка в семье была старшей из трёх сестёр, больше всех и хлебнула. Отца не помнит. Мать была женщиной суровой, главной своей заботой считала прокормить девок. А концы с концами никак не сходились. И она отдала Соню сначала в зажиточную семью, в няньки к грудному дитю. Девятилетняя нянька недосыпала, недоедала, то и дело, да не за дело, бита была. В двенадцать лет Софу поставили к станку на мебельной фабрике. Поставили на скамеечку, поскольку роста недоставало. А потом она, сидя на скамеечке, по двенадцать часов шкурила и покрывала лаком заготовки венских стульев. Изодрала руки, обожгла лёгкие лютым лаком. Но и этого матери было недостаточно. И тогда та решила подросшую дочь продать – и денег взять, и от лишнего рта избавиться. На Софию давно заглядывался богатый сосед. Да не он один. Внимание «гарной дівчины» старались привлечь к себе лучшие парубки в селе. Но сердце отзывалось только на имя Василь. «На що тобі такий вухатий? – сердилась мать, насмехаясь над лопоухостью парня. А тут «ушастого» призвали в Красную армию! И мать решила, что это лучший момент выдать дочь «за кого надо». Жених на радостях не скупился: дал денег на скромный семейный обед, на платье и фату. Пришедшая подружка, сестра Василя, шепнула Софии, что брат сейчас на станции, скоро отправка в армию. Так, с фатой на голове, невеста и прибежала на перрон, прямо в объятия к своему любимому! Василь поручил сестре отвести невесту в их дом, к его маме, и, когда вернулся, сыграли уже настоящую свадьбу – весёлую, молодёжную, комсомольскую!

«Так… Как учили? Медленно и спокойно… Спокойно набрать воздух. Через нос. До упора. Также медленно выдыхать через рот. Дышать, а не стонать, тем более – не орать! Вдох, выдох… Раз, два…»

У меня – первый раз. Но я читала, мне говорили, как надо рожать. А бабушка рассказывала, что, когда она рожала первого, то вообще ничего не знала (!) У дядьки, который вёз её в телеге в «лікарню», она простодушно спросила, откуда будут доставать ребёнка, как это делается, пупок, что ли, развязывать будут? И тот ответил: «Де робиться, там і родиться». То есть, «где ребёнок делается, там и рождается». Бедная баба от стыда спрыгнула с телеги и хотела бежать, куда глаза глядят! Да дядька сказал, что пошутил…

Странно, мне никогда ничего с мужем стыдно не было. Ни в первый раз, ни потом. Вот, говорят, что муж и жена становятся одним целым. А по моим ощущениям мы целым не стали, а как будто всегда были. А разве будешь стыдиться самого себя, да ещё – любимого? Теперь вот совсем будем едины – в одном человеке воплотившись.

«Эй, человек, давай уже, появляйся! Ой, мамочки!»

Мамочка моя говорит, что я тоже долго рождалась. Вообще, долго ждалась! Первый муж, Валентин, её очень любил! Называл Леночек-звоночек. Ноги мыл – на самом деле: она, придя с работы, ставила ноги в таз с водой, а он мыл, пылинки с неё сдувал. Красивый был! Я видела их чудом уцелевшую свадебную фотографию. Может, знаете, такая – с резными узорчатыми краями, сейчас таких не делают. У мамы две тёмные косы по груди, ниже пояса, платье солнце-клёш и «осиная» талия. Мама говорит, что могла сомкнуть на ней пальцы двух ладоней. Даже не верится… Всё бы хорошо, только детей не было. Семь лет прожили, куда только ни обращались, как ни пытались… Одна знахарка присоветовала выйти на вечерней заре в поле, набрать в корыто ключевой воды, подмешать росу с травы, нагишом сесть в это корыто и так сидеть, покуда солнце ни закатится. И сразу после того – к мужу под бочок. И, мол, всё получится. Но получилось совсем иначе. Мама отправилась в санаторий и там встретила… моего папу! Вскоре после возвращения домой узнала, что «не пустая»! Узнал и муж. Обрадовался! Бабушка по-секрету рассказала мне всё эту историю. Как Валентин меня, годовалую, сажал на шею и ходил по улице, хвалясь своей дочкой. Но у мамы с папой было не просто так. Она его полюбила. Его нельзя было не полюбить. Кроме того, что он был голубоглазый красавец, он был необычайно интересен! Вроде бы – шахтёр, но очень культурный, начитанный, музыкальный. Маме он казался идеальным во всём! Вот только фронтовое прошлое отзывалось в нём алкоголем. Но об этом мама узнала позже. Когда, собрав пожитки и меня, невзирая на яростные увещевания своей матери и мольбы мужа, уехала за любимым Лёшенькой в Азию, в Майлисай, а потом в Уч-кудук. Счастье её трудно назвать счастьем. Папа каждый год уезжал из учкудукского пекла в путешествия, в круизы. Потом ему по почте «до востребования» со всех концов необъятной Родины приходили письма от женщин. Он пил запоями. Мама всё терпела, прощала. Любила. Все 11 лет совместной жизни, пока однажды Лёшино сердце ни остановилось. Вернее – и после этого тоже продолжала любить. Потому что – на всю жизнь.

Оказалось, что Валентин свою Леночку тоже – на всю жизнь. Когда мне было 15 лет, бабушка повезла меня из Узбекистана на Украину, по родным местам. Мы гостили у родных в Чоповичах, в Житомире, в Брусилове и там, где я родилась – в Сарнах. Весть о том, что приехала тётя Соня Мирутенко с внучкой, мигом разлетелась по городку. И вот в дом влетает какой-то взрослый мужчина (где я могла его видеть?), на секунду замирает на пороге, смотрит на меня как-то странно и вдруг падает мне в ноги, обнимает за коленки, плачет и бормочет: «Леночка, Леночек-звоночек, что же ты наделала?!» Я стою, ничего не понимая, совершенно растерянная. Бабушка тоже не сразу пришла в себя, а потом подошла к нему, мягко, но уверенно, отняла от меня, обняла и, как маленького, начала утешать: «Ну, полно, Валентин, будет. Столько лет прошло! Пора забыть…»

«Бабулечка! Миленькая моя! Я себя хорошо веду. Не кричу. Я всё помню…»

Когда началась война, деда оставили в подполье, а семью отправили в эвакуацию, в Узбекистан. У бабушки на руках три дочки мал мала и ещё один ребёночек в большом уже животе. Ехали сначала на трясучей телеге, добрались до железнодорожной станции, загрузились в теплушку. На одной из станций мать вышла за кипятком, чтобы накормить-напоить своих деток. А тут налетели фашисты, началась бомбёжка. Поезд тронулся! Она за ним бегом, теряя туфли, босиком! Осколки от взрыва впились в кость на ноге! Но – догнала! И говорила испуганным детям: «Ні, дітки, не боляче зовсім!» Не плакала, не стонала даже… Но и фашисты не отстали, догнали поезд и снова начали бомбить! О том, что было дальше, даже сейчас (особенно – сейчас!) думать страшно. Начались роды. «Ох! Ох, матінка моя рідна! Що ж це робиться?! Хіба ж можна зараз народжувати? Постривай, дитятко моє, не треба зараз народитися!» – безнадежно уговаривала София своего ребёночка подождать, не рождаться сейчас. Сидела в воронке от только что разорвавшегося снаряда, обхватив живот руками. Её увидели наши солдаты из шедшего на фронт и тоже разбитого эшелона. Сняли с себя шинели, одну положили под роженицу, другими укрыли её от посторонних глаз. Один из солдат, самый старший, принял роды. Родилась опять девочка!

«Бабулечка, бабулечка моя! Ну, зачем же ты мне всё это рассказала! Как же мне теперь быть? Другие, вон, кричат себе, а я – не могу! Как вспомню твои роды в той воронке, и ком в горле, и зубы в замок! Ох! Но вот родится девочка, назову Валентиной».

Когда бабушка спросила, как зовут старого солдата, он ответил, что зовут его Валентином, и бабушка пообещала в память о нём назвать доченьку Валей. Когда добрались до Джизака, бабушка вышла на работу, ведь надо было детей кормить. Новорожденную отдала в ясельки, там её, кроху, накормили кукурузной кашей, и Валечка умерла... Когда закончилась война, бабушка отправилась в обратный путь, на Украину. Ехали в товарном вагоне, голодные… Удалось выменять пальто на головку сахарной свёклы. Её и лизали по очереди. Главное – доехать, а там – любимый Василь, и жизнь наладится!

Но в хату к ней пришли люди и рассказали, что предатель выдал подпольщиков. Василя Петровича схватили, пытали. Выжгли на его спине звезду, а потом, как на крест, прибили к двери райкома. Кто и как снял, где похоронили, не знают. А раз так, решила верная София, раз мёртвым она его не видела, значит, может статься, – живой! И стала ждать его. Всю жизнь. Мне кажется, по сию пору ждёт… И говорит о нём только как о живом. И улыбается, и глаза её сияют молодым блеском.

 

…Сын! Любимый, сын у нас родился! Сан Саныч! Вместе, вместе, на всю жизнь…