ИННА КЛЕМЕНТ

"Литература - лучшая из бед!.."

 

Инна Георгиевна Клемент (18 января 1950, Харьков - 28<?>января 2001, Москва) - замечательная русская поэтесса.

Трагически погибла во время пожара.

Вместе с ней - сгорели все ее рукописи.

Друзья по памяти восстановили то, что помнили, и выпустили сборник "Электричка на Москву".

Он вышел из печати в день рождения Инны - 18 января 2002 года.

 

Инна Клемент. "Электричка на Москву". Стихотворения и поэма.

Харьков. "Фолио".2001. IBSN 996-03-1679-8

Составители: Алексей Бинкевич, Виктория Добрынина,

Ирина Евса, Евгений Иевлев, Мария Чемерисская.

Ответственный за выпуск: Евгений Захаров.

** ** **

БАЙРОН

 

Печальная власть снегопада,

Как в ночь - одиночества власть.

Бессонные ночи распада,

Прочитанных строчек каскады

И вина, испитые всласть.

 

…Мы пили, но сладкие вина,

Мы пели, но только своё!

И подлинность - наша повинность,

И наша бездарность - невинность,

И не с кем лишиться её…

 

Чужие стихи до рассвета,

И медленно меркнет во мгле

Ненужной души сигарета.

Но встанет у замка карета

И выйдет хозяин на снег,

 

Хромая. Он в шубе медвежьей,

Сухая рука холодна.

Он в вазу опустит подснежник,

Полой опрокинет подсвечник.

И вороном глянет с окна.

 

Подсядет к камину - согреться,

Раскурит старинный кальян…

…А завтра нам снова на лекции.

Но Байрон вернулся из Греции

И Байрон не верит в обман.

 

Печальная власть снегопада,

Как в ночь - одиночества власть.

Но мы существуем - за кадром…

И завтра нам - в оттепель падать,

А Байрону - в Греции пасть…

(1970)

** ** **

СТИХИ О СЧАСТЬЕ

 

Щегол, ворона и синица

Передерутся у ручья.

Сорвётся на щеку ресница,

Качнётся чаша бытия.

 

Опять, опять у подворотен

Под облучением любви

Кипят на круге поворотном -

Кривоколенные ручьи,

 

Необратимые потоки,

Дневное таинство и тал,

Весны щебечущие токи

Под кожей первого листа.

 

Опять, и снова, и вовеки

У Главпочтамта - лужи вброд...

Бразильским кофе пахнет ветер,

Есть даже Африка на свете,

Коль география не врёт!

…Хотя письма никто не шлёт.

 

Апрель - пределы упований

И узнаваний череда

Среди трамвайных токований

На Чистых сереньких прудах,

 

Где на заплаканные веки

Сорвётся влажная капель…

Бразильским кофе пахнет ветер.

Есть где-то Африка на свете.

Любовь, распутица, апрель…

(1969)

** ** **

 

( Галина Воропаева. Сайт "Поэты МГУ")

Надеюсь, никого не смутит тот факт, что по прошествии времени какие-то события

могут вспоминаться их участниками не вполне одинаково?

 

* * * * *

 

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

14-летней девочкой привела её мама, Наталья Ивановна, - в ДК строителей им. Горького на литстудию к поэту Роману Левину.

И когда Инна прочла стихотворение об осеннем клёне, который красился, как женщина, чтобы скрыть неизбежное старение, мы были потрясены!

Она мечтала о Москве, о МГУ.

< исторический факультет, отделение искусствоведения>

Её не смутил дикий конкурс - 21 человек на место.

 

* * * * *

 

(Евгений Витковский. Примечания.)

...Гораздо больше!

До того, как медалисты отобрали мест 10 (я в их числе), конкурс был 25 на место,

– посчитайте, каков он оказался на эти 15 мест для остальных.

И это при том, что первым надо было сдавать экзамен по истории искусства –

по предмету, который тогда (1967) не преподавали в школе.

 

* * * * *

 

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

Нас познакомил Алексей Цветков осенью 1968 года.

Впрочем, я и раньше слышала о девчонке с этой редкой фамилией.

Приезжая, она блестяще сдала вступительные экзамены, выдержала тяжелейший конкурс на искусствоведение, замечательно учится по специальности, пишет стихи.

Приходилось, правда, слышать и другое: бесцеремонна, способна ляпнуть нечто несусветное, не следит за внешностью, стихи "под Цветаеву".

При знакомстве все оказалось так и не так.

Но наплевизм по отношению к внешнему виду был свойственен и мне самой.

Способность "ляпнуть"…ну, что ж, одернем младшего товарища

(ей 18 с половиной, мне - 20, она на втором курсе, я - на третьем).

А стихи оказались достаточно оригинальны.

Плюс великолепная память, широкая эрудиция и истинный интерес к своему делу.

Не знаю, какое впечатление произвела на Инну я, но мы сдружились,

как можно только смолоду.

И длилась эта дружба почти тридцать лет и три года, пока нас не разлучила смерть.

Беспокойно было в тот год и в мире, и в стране, и в университете.

 

* * * * *

 

(Евгений Иевлев. Прогулки по Сумской.)

…Было объявлено о военной оккупации Чехословакии.

Помню острое чувство стыда и ощущение вопиющей несправедливости происходящего... Истоки нашего последующего "фрондёрства" - именно оттуда, со времён загубленной "пражской весны"... Нико Стоянов, прекрасный болгарский поэт, живший в начале 70-ых в Харькове, был одним из тех, кто в том проклятом августе въехал в Прагу на советском танке.

Свидетельства очевидца, - увы, полностью подтверждали наши догадки...

Мы - гордо и вызывающе-обречённо - носили с Инкой одинаковые значки:

пылающий факел, как бы "передаваемый" - от Чехословакии - к СССР.

Идея была - инкина, техническое исполнение - моё.

С официального гознаковского значка "СОКОЛОВО" - напильником - стачивалось названиеэтого населённого пункта, места первых совместных боёв чехословацких формирований Людвика Свободы и регулярной Красной Армии – против "общего врага".

Оставались - два государственных флага - и факел - между ними...

** ** **

 

ВОЙНА

 

На стёклах иней. Снег лежит горбато.

Выходит пар клубами из метро.

По улице проехали солдаты

Творить над несмышлёными добро.

Мы опускаем плотные портьеры,

Мы слушаем красивые слова,

А в книгах умирают кондотьеры,

И в смерти их никто не виноват.

Мы - волонтёры прожитых столетий,

Нас в армию никто не призовёт...

В протезе недожившего калеки

Скрывается рождение моё.

Но - в поисках невыдуманных истин -

Отмечены повесткой имена…

Но твой сосед уже услышал выстрел, -

Но где-то начинается война.

(1968)

 

* * * * *

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

…Однако именно в ту осень в МГУ открылась литстудия "Луч" под руководством Игоря Волгина. Студия эта сыграла большую роль в нашей жизни, а может и вообще в истории культуры.

Старостой стал Евгений Витковский, Иннин сокурсник и давний поклонник.

Дело прошлое, он уже дедушка, не говоря уж о том, что знаменитый переводчик.

Сразу стали готовить коллективный сборник.

Вышел он много лет спустя, когда авторы из поданных туда стихов уже выросли.

 

* * * * *

 

(Евгений Витковский. Примечания.).

Нас всех тогда в МГУ давно не было, а кое-кого цензура изъяла – Цветкова, к примеру, и Кублановского хотели изъять, но уцелел как-то.

Книга вышла невыносимая.

* * * * *

 

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

Когда в коллективном сборнике "Ленинские горы" появилась первая столичная публикация Инны, гордая собой Клемент, приехав в Харьков, почти всем своим друзьям раздарила это "общежитие" поэтических имён, многие из которых впоследствии стали гордостью русской словесности.

Там-то <в МГУ> Инна Клемент и сошлась с такими поэтическими самородками, как Алексей Цветков и Бахыт Кенжеев.

Но особая дружба на десятилетия связала её с самобытным поэтом и переводчиком Марией Чемерисской, которой посвящено изумительное и бесследно исчезнувшее стихотворение "Мы - две растрёпанные Музы..."

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

 

** ** **

 

Из цикла "ЭМИГРАЦИЯ"

 

ВЕРСАЛЬ

 

Затих Версаль. Запущены аллеи.

Краснеют тряпки в зелени травы,

И на увядшем королевском теле

Зачем-то не хватает головы.

Пусть мертвецы хоронят всех убитых -

О ком жалеть? Проклятая страна,

Где были все в неравной мере биты,

Но заплатили должное сполна.

Здесь были готы, римляне и саксы,

Столетняя и прочая война,

И парки - зеленеющие кляксы

Среди полей сухого полотна, -

Они за всех когда-нибудь заплачут

Фонтанами у старого дворца...

Но есть ли мир, где помнится иначе

И гильотина - лучше мудреца?..

Прощай, Версаль!

Прощай, прекрасный замок!

Маркизам всё равно, где умереть.

Из маркитанток получились дамы,

А из петли - лишь кучерская плеть...

...Увозят золочёные кареты

Реликвии и лилии дворца.

Версаль затих. Садовник умер где-то.

И нет для сказки лучшего конца.

 

** ** **

 

РОССИЯ

 

Алексею Цветкову.

 

Уехать. Колёса уносят на запад.

(А предки в кибитках неслись на восток).

Тащить в чемоданах безрадостный запах

Глухих полустанков и гулких мостов,

Но это поверхностно.

Только под сердцем

Ненужным ребенком ютится печаль...

И где-то есть страны, где можно быть честным,

И есть та земля, где не нужно молчать.

Останется след на московских бульварах,

Останется тень на садовой скамье,

Останется песня моя и гитара

Под вечер в пустом театральном фойе,

Останется память у очень немногих,

И имя короткое - только сомнут, -

Но это покроют чужие дороги,

Чужие дороги в чужую страну.

Я брежу ночами простыми стихами,

Я мучаюсь плеском забытой реки,

Плывут колоколенки под облаками,

Как синие лодки у тихих ракит.

Но это поверхностно.

Есть лишь дорога,

Чужая дорога в чужую страну.

Я всё возвращу, даже русского бога,

И только себя я не в силах вернуть.

 

** ** **

АЛЬГАМБРА

 

Орнаментальными строками -

Напев о давних временах...

Альгамбра! Кровь падёт на камень,

И встанет красная стена.

 

Гонимы Девою Марией

Уходят мавры за пролив,

Их неразумные порывы

Иезуитами сменив,

 

За полустёртыми строками,

За переливом серенад -

Альгамбра. Скалы. Красный камень.

И отчуждения стена.

 

Через алтарные преграды,

Через мерцание мечей

В Кордову входят эмигранты,

В свою священную мечеть.

 

Так помолитесь - сердце чисто! -

За солнце, Родину, Коран.

Нас всех сжигает Реконкиста,

Лишь тот для пламени, кто прав,

 

Будь еретик или изгнанник,

Тебе все почести даны,

И на тебе надгробный камень

Из пламенеющей стены.

 

* * * * *

 

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

Не литературой единой жив человек, тем более юное существо женского пола.

Инна смолоду была очень привлекательна.

Об ухаживаниях Витковского я уже говорила. Были и другие поклонники.

Но замуж в 1969 г. она вышла за земляка-харьковчанина Сеню.

На свадьбе гуляла богема.

Свидетелем со стороны невесты был известный СМОГист В. Батшев (Латушов).

Теперь, он, кажется, деятель НТС.

Гвоздем программы был Леонид Губанов.

... Университетская администрация давно косилась на Инну - уж очень нестандартный человек, вдобавок странные друзья, странные стихи, странная свадьба при странном свидетеле.

Но по специальности Инна была едва ли не лучшей студенткой, вдобавок, она была звездой шахматной команды факультета.

Придрались к французскому и выжили из университета, а значит и из Москвы.

 

* * * * *

(Анатолий Лемыш. 2003. Киев.)

Мы с Инной учились в МГУ, на разных факультетах, но вместе ходили на литстудию "Луч" к Игорю Волгину. Одновременно лежали в "профилактории" с нервными срывами, где, собственно, и познакомились.

А потом где только не сводила нас судьба - в Крыму и Харькове, в каких-то поездках.

Был на ее первой свадьбе с Семеном Бронзой, у меня осталась фотопленка, где, кроме нее, есть еще и Леонид Губанов.

< Был я знаком и с ее вторым мужем - Володей Макаровым.>

 

«Хвостами» нас обвешивали и на диамате, и на истмате, и на истории партии,

и на всём, на чём полагалось.

По специальности Инна в «облик <советского> искусствоведа» не ложилась никак.

Вот и выжили <её>...

(Евгений Витковский. Примечания.).

 

Казалось, особой трагедии нет.

Харьков - не глушь.

Но Инна очень переживала и это отразилось на ее стихах.

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

 

< из поэмы>

…………………………………………

Опять неудача.

Не плакать, не плакать.

Не знающих слёзы - не тронет беда…

На чёрной земле, под серебряным флагом

Ночных облаков, автострады гудят…

………………………………………………….

…Вот - старый товарищ, былая влюблённость,

Случайные встречи, сознанье вины…

Остался теперь силуэт опалённый

На лестничном марше, в пролёте стены…

…………………………………………………..

…Я знаю, как в полночь вскрываются вены,

Я знаю, как в лёгких находят каверны,

Но несовместима с поэзией - трусость!

Себя убивая - мы губим стихи.

Пока я пишу о России по-русски,

То мне не до скуки и не до тоски.

 

Такое уж время, что плакать не стоит,

Что каждый решает, чего он достоин.

Никто за меня не сошьёт и не склеит

Призванье поэта - с фамилией Клемент.

 

Я еду по свету, мне только за двадцать…

Я буду поэтом - мне рано сдаваться!

 

(1971)

 

"Закабалят! Заполонят!

Глаза раскосы,

На злых конях -

Через поля,

Через покосы…

……………….

Много видели,

Стерпим – выдюжим…

Все мы – жители

Града Китежа!

………………..

Орда близка,

Вода низка,

Дождь и тоска.

И облака.

…………………..

Аз, Буки…

Глаголь, кириллица!

Заклинаю; верни мне сны!

И озёрной водой кормилица

Поит мальчика у стены.

 

Аз, Буки…

Глаголь, кириллица!

Усыпальница Баратынских,

Чья-то ещё…

Хоронили бояр у озера…

…Со стены ухмылялся - чёрт.

(«Китеж» 1971.)

 

Небольшого росточка, хрупкая, с горящими угольно-чёрными глазами...

Белый «столичный» плащ, чёрная «водолазка» и замшевая юбка.

Неизменная болгарская сигарета в тонких пальцах.

Она – жила в стихах… Она дышала ими…

От неё веяло - колдовством...

Сильнейшая - на пределе - эмоциональная энергетика и - такая же - предельная - раскованность и ощущение внутренней свободы...

Так я впервые услышал и полюбил инкины стихи…

 

…Поздняя осень, предзимье, 1971 год.

Полуподвальное помещение во Дворце пионеров и школьников на углу Сумской

и площади Дзержинского. Литстудия Вадима Александровича Левина.

(Прекрасный детский поэт и великий литературный педагог ныне проживает в Марбурге, городе, навеки нечуждом русской поэзии - благодаря Пастернаку...

«Идеи Левина – живут и побеждают!» - острили мы тогда, не догадываясь даже, насколько близки к истине…

Из «детей подземелья», тех самых «юных левинцев», выросла и Рената Муха, и много, очень много достойных людей с прекрасным литературным вкусом, разбросанных ныне – по всему миру…)

…Там читала свои стихи Инна, а через год, в один из своих приездов в Харьков, и Алексеей Цветков, её старший товарищ и давняя литературная привязанность…

(Евгений Иевлев. Прогулки по Сумской.)

 

АЛЕКСЕЮ ЦВЕТКОВУ

 

"Расея, осенней России

Последний рассеянный тыл…"

 

(Из раннего)

 

Тебе не нравилось "Расея",

Ты недовольно хмурил бровь.

Но рифмовалась - с Алексеем

Иная, высшая, любовь.

 

Меня опять томила сила

Созвучий, буквенных сетей,

И я б могла писать - "Россия",

Но не звучало б - "Алексей".

 

А что мне делать, как забыться

Во всемогуществе разлук?

Я рву словесные границы,

Как меловой, заклятый круг.

 

А ты за мною как за счастьем

Бежишь за тридевять земель,

Чтобы увидеть безучастье

И разрушение семей.

 

Товарищ, Лёшка, добрый гений

Моей струящейся строки,

Судьба такая или гены,

Чтоб всё друг другу вопреки?

 

Судьба такая, чтобы поезд,

Чтобы полгода без вестей…

…И поэтическая корысть

Для ассонанса - "Алексей".

 

СЕВЕР

 

Наверное, остался где-то Север,

С церквушками в забвенье сосняка,

Который не пропили, не пропели,

И даже не спустили с молотка.

 

Мы преданы марксизму и истории.

Идём в эпизодических ролях

По самой пролетарской территории,

Забыв, что есть Российская земля.

 

За идолом идейной профанации,

В кровавых клочьях классовой борьбы

Мы позабыли: есть на свете нации,

Не просто паразиты и рабы.

 

И, Коминтерна истая наследница,

Я верую не в камни, а в слова,

Не помня, что разрушенней Нередицы

Была полуснесённая Москва.

 

И нет у нас ни имени, ни веры, -

Есть разные издания в пыли...

А где-то есть на свете - русский Север,

Куда ещё газеты не дошли.

 

(1971)

 

< Эту вещь, помнится, в числе других, в 1973 сдержанно одобрил Борис Чичибабин…>

 

ВЕЛИКИЙ УСТЮГ

 

Мне верилось - речкой Сухоной

Дорога отмечена в рай,

Но серым, осенним, суконным

Казался тот северный край.

Он жил в простоте изначальной,

Жильё прижималось к воде,

И жгли колокольни лучами

Холодную почву надежд.

Прозрением поздним томима,

Вконец отрешившись от лжи,

Я там понимала, что мимо

Прошла - настоящая жизнь

С тем самым и миром, и ладом,

В сознании прожитых лет,

Где есть постоянная радость -

Мой хлеб на семейном столе...

И верилось - речкой Сухоной

Начнётся прямая тропа

К простым человечьим законам,

К твоим загорелым рукам…

…Но ты меня спросишь с тоскою:

Неужто я буду всегда

За истиной - самой простою! -

Мотаться Бог знает куда?

 

+ + +

Держу тебя как сокола

На тёплой рукавичке.

Вернёшься? Сядешь около?

Разлуки нам привычны,

Разлуки предугаданы,

Разлука - это жизнь…

Взлетишь - пиши загадками,

Вернёшься - сторожи

От взглядов, от раскаянья,

От сплетен, от врачей…

Придёшь - всегда нечаянно -

Не свой, не мой - ничей.

Взлетела и растаяла

Судьба нежитых лет…

Летят минуты - стаями.

Вернёшься?

Нет.

 

ЗАКЛИНАНИЕ

 

Кто мне поможет осенью:

Сизые реки с просинью,

Умные люди с проседью,

То ли, что ты ушёл?

 

Кто мне поможет полночью

В боли моей беспомощной, -

Звёзды - чужие кормчие,

Горечи посошок?

 

Кто мне поможет выстоять

Словом, улыбкой, выстрелом

Самым простым и искренним,

Самым прямым - в висок?

 

Кто мне потом поможет -

Вымоет да уложит

На земляное ложе,

В листьев осенний шёлк?

 

Наезжая в Харьков, она сразу же трезвонила всем о своём возвращении, требуя незамедлительных встреч и читок.

Моталась к опальному Борису Чичибабину, любила приходить в Союз писателей на центральную литстудию. <это уже – год 1972-73, примечание Е.И.>

Дружила с Эдой Виноградской, Сашей Щукиным, Валерой Замесовым, Витей Куликом, Ирой Евсой, Витой Добрыниной (Яновской)…

А Женю Иевлева она не отпускала от себя ни на шаг.

После, когда он, подобно своей старшей подруге, стал учиться в том же МГУ, Инна близко сошлась и с его женой Ириной.

Именно они и сохранили Иннины письма, рисунки, автографы

Многие стихи в сборнике восстановлены благодаря их замечательной памяти.

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

 

По средам – собиралась литературная студия при Союзе писателей…

«Их погубила – не СРЕДА,

Их погубила – вся неделя!» - иронизировали над собой её участники.

После студийного официоза – начиналось – главное…

Собираясь небольшими группками у гастронома на Сумской, что напротив памятника Тарасу Шевченко, мы традиционно сбрасывались «по рублю»…

«Биомицин», т.е. «огнетушитель» (0,8 л.) «Білого міцного» стоил 2 рубля 8 копеек.

У «дуба» – огромного тополя больше двух метров в поперечнике, помнившего, по слухам ещё, Григория Сковороду, начиналось подлинное и неформальное литературное общение…

Традиция «стихов по кругу» - была в Харькове - неубиенна…

В осенние и зимние холода – собирались на чердаках старинных харьковских особняков, годами стоявших на реставрации и капитальном ремонте…

Пилось тогда, конечно, немало…

Но литературная школа была – превосходной и единственной…

(Евгений Иевлев. Прогулки по Сумской.)

 

МОЙ НЕЛЮБИМЫЙ

 

1

Я сердце прячу - наудачу

Под равнодушия крыло,

Не отрекусь и не заплачу.

Уж так пришлось - не повезло.

 

Опять живу себе назло,

Чужую нежность принимаю,

Но я клянусь - прожитым маем:

Где ты - там чисто и светло.

 

…А здесь я просто что-то значу,

Чужие фразы говорю.

И на чужую еду дачу

И возвращаюсь к февралю.

 

Я этот город не люблю -

В нём пахнет астрами и дымом,

И в нём - потянет к нелюбимым,

Как руки тянутся к огню.

 

2

Привиделось, что нам - пятнадцать лет…

Ещё нас - не жалели, не бросали…

Влюблённый мальчик, девочка-поэт

И площадь с освещёнными часами.

 

Они отмерят время - как отрез

На Золушкино платье голубое.

Они отмерят время той поре,

Что названа, ошибочно, любовью.

 

Отмерена и искренность и ложь,

А истина - томится посерёдке.

От горечи душевной не уйдёшь,

В аду не убежишь от сковородки.

 

Но можно отрекаться от беды

И становиться холоднее льдины,

Сластить пилюли, пожинать плоды,

Быть - юностью твоей, мой нелюбимый.

 

3

Красней запоздалой рябины

Лицо освещалось зимой,

И ждал меня - мой нелюбимый,

А значит - воистину мой.

 

И что ты, Всеведущий, ведал,

Когда мне на горе давал

Безрадостный привкус победы

Оскоминой, жившей в словах?

 

В пристанище чувства чужого

Я долгую зиму жила.

В апреле на месте ожога

Ожили два белых крыла.

 

…Как сладко - упасть у калитки,

Распахнутой милому в сад,

Где груш золотистые слитки

Несорванным счастьем висят.

1972

 

Лето <72 и> 73-го Клемент провела в Крыму, работая экскурсоводом в Феодосии, в галерее Айвазовского,

в Судаке, позже – в Алупке, смотрителем Воронцовского дворца-музея.<ЭкскурсовЕд и искусствовОд, иронично именовала она себя. Е.И.>

Оттуда и привезла она свой великолепный "Разноцветный Крым".

Позднее эти стихи Инна пыталась опубликовать в книге "Год дракона", которую, в очередной раз безуспешно, "пристраивала" в нашем харьковском издательстве "Прапор".

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

 

МАКСИМИЛИАНУ ВОЛОШИНУ

 

Солёные балки приморской степи -

Признайся, попутчик, что хочется пить!

Вдали, под горою, мерцание лампы -

Признайся, попутчик, что хочется плакать;

И воздух вечерний от крика дрожит -

Признайся, что хочется вечность прожить!

Но жить - это значит: от счастья робея,

Приблизиться снова к огням Коктебеля;

С подобранной в странствиях ветвью оливы

Брести берегами знакомых заливов;

 

Песок через пальцы; гора в небеса;

О чём ещё можно мечтать и писать?

 

КЕРЧЬ - СУДАК

 

Ночь. Дорога. Опустевший берег.

Тень Христа проходит по волнам...

Я - последний странник твой, Сугдея,

Киммерия, сизая страна!

 

Степь твоя мне запылила ноги,

Солнце обожгло до черноты,

Привели нечаянно дороги

В брошенный армянский монастырь.

 

И у стен, обугленных и голых,

Я молилась Северной звезде

О тебе, Москва, любимый город,

О любви, разлуке и дожде.

 

МУЗЫКА В ТИРЕ

 

Вечером музыка в тире звучала...

Рокот гитары касался причала,

Рокот прибоя касался струны;

Голос рождался из крика и пены,

Радугой брызг обволакивал стены

И обрывался на гребне волны.

То ли пластинка над пляжами пела,

То ли ожившее бренное тело

Перекипело в хрипящий прибой, -

Но поднималась над миром с волною

И уходила от нас стороною

Тень человека в обнимку с судьбой.

В тире прибрежном под выстрел небрежный

Голос угаснет и снова забрезжит,

Словно разреженный луч фонаря...

Тянет от моря слезою солёной.

Тянет из тира волной отдалённой,

Дымным дыханием мира - в моря.

 

+ + +

 

Идите в Кастрополь

По кромке пустого шоссе,

Идите в Кастрополь,

Зачем вам туристские тропы?

Намокшим полотнищем

Небу над вами висеть

И морю искриться,

Когда вы идёте в Кастрополь.

 

Просеет печали зернистая почва шоссе,

Что было в начале -

Исчезнет без риска, без хлОпот.

Идите в Кастрополь,

Пускай вы дойдёте не все,

Но как-нибудь утром

Бесцельно идите в Кастрополь…

 

Когда Инна доучивалась в Киеве в середине 70-х, она останавливалась в комнатушке у меня и моей тогдашней жены. Потом, в начале 80-х, мы растеряли друг друга - я много раз менял адреса и телефоны, а ее координат не знал.

< Было чрезвычайно трогательно получить привет от Инны - через годы - через Вас

Еще раз спасибо за ваши стихи о ней.

А главный привет - харьковчанам, выпустившим посмертный сборник Инны Клемент.>

(Анатолий Лемыш. Киев.)

 

"Ах, Женюра, всё так просто! Я счастливый человек, ибо мне везёт (тьфу-тьфу-тьфу) и я свободна... Я счастлива, как может быть счастлив человек в городе, который он не любит. Я не люблю Киев, но он, кажется, неравнодушен ко мне...

…Сегодня пойдём с Лемышем (помнишь, я рассказывала, это мой приятель ещё по МГУ) сирень красть...

...Жизнь прекрасна, что удивительно!

Что будет дальше - можешь предсказать разве что только ты, с твоим "пророческим даром". Но скучно мне не будет - для этой мысли и "дара" не нужно."

(Инна Клемент. 7 мая 1973. Киев. Из письма к Е.И.)

 

КИЕВ

 

Мне в этом городе не жить.

И не любить. Не быть любимой.

В междугородние кабины

Нести последние гроши.

 

Судьба, как водится, слепа.

Но нет нежнее и добрее

Прекрасных киевских деревьев,

Что расцветают невпопад.

 

И нет на свете ничего,

Что б было чище и печальней

Разлуки, нежности, отчаяния

И просто - имени его.

 

«…Кстати, ты в издательство отволок мои новые творения?

Спроси у Валерки <Замесова> телефон моей редактрисы...

Я хоть позвоню, а то и последнее, что я создала, пропадёт...

Как имя-отчество-фамилия (забыла) сей бабы?»

(Инна Клемент. Из письма к Е.И. Судак. 6.07.73.)

 

Некая экспрессивная неряшливость формы была изначально присуща "харьковской школе"... Точность звучания и богатство рифмы были свойственны - разве что Чичибабину - в русском стихе, - и Стасу Рассохе - в украинском...

Инка часто повторяла, что в катрене - первые две строки - от "свободного волеизъявления"... Третья – «от таланта». Четвёртая – «от бездарности».

Работать над "четвёртой" - это и есть "профессионализм"...

Редактрисса "Прапора" Удовенко - или Удовиченко? - взъелась на инкину "полутОрку", ультимативно требуя замены её - литературно-нормативной "полУторкой"...

 

"Литература - лучшая из бед!

И в кузове казённой полутОрки

Я слушаю, как песню, перетолки

О чьей-то неудавшейся судьбе..."

 

Строфа была прекрасная.

Терять её было жаль...

Пришлось - в пожарном порядке - импровизировать "на ходу":

 

"Литература - лучшая из бед!

И в кузове полУторки случайной

Я слушаю о горькой и отчаянной,

О бабьей неудавшейся судьбе."

 

Много лет спустя - я, с радостью и удивлением, увидел эти мои строки - переписанными аккуратным инкиным почерком в очередной её рабочей тетради...

Значит, - так тому и быть...

(Евгений Иевлев. Прогулки по Сумской.)

 

…А мне опять испытывать судьбу.

И пробираться медленно до севера

Пройти через рязанщину Есенина,

Сквозь блоковский туманный Петербург.

 

Но в путаницу ритмов и словес

Насущное вплывёт неумолимо.

Глядеть в окно мне, и увидеть - мимо

Промышленный плывёт Череповец.

 

Глядеть в окно. Впервые сознавать:

Есть в странствиях последняя граница,

За коею не тянет воплотиться

В чужие горьковатые слова.

 

Здесь воздух горек. Сосны горячи.

И женщины - как сосны вдоль обочин...

И этот мир - взаправдашен и прочен -

Колёсами по сердцу простучит.

 

Литература - лучшая из бед!

И в кузове полуторки случайной

Я слушаю о горькой и отчаянной,

О бабьей неудавшейся судьбе.

 

Так подлинная ноша тяжела,

Так истинное чувство непосильно,

Что странно и доныне - как Россию

В тебе одном - я так любить могла...

 

ВОЛОДЕ МАКАРОВУ

 

Это казалось явью и сном.

Сколько себя ни калечь,

В тёмных глазах моих

Тёмным пятном -

Тени весенних встреч.

 

Это проходит оттепель губ.

В холоде сквозняка.

Это ночами во сне и снегу

Тонет моя щека.

 

В наших изменах - истины нить.

А почему бы и нет?

В чьих-то ладонях - тёплые сны,

А на моих - снег.

 

МОЛИТВА

 

Ничего ко мне не воротится,

Всё в дорожную сникло слякоть…

О судьбе моей Богородица

В Третьяковке не станет плакать.

И торгуют у церкви вербами,

По Тверской фонари плывут…

Если я хоть во что-то верила -

Значит, верила я в Москву.

 

Не в афиши её, не в праздники,

Не в экскурсии, не в музей, -

В город будничных слёз и радостей

С голосами моих друзей.

…Ночь на части разбита поездом,

И святой византийский лик

За деревнями, за покосами

Неприкаянно вдруг возник.

 

Лишь за имя твоё, за милое,

О Владимирска божья мать,

Я прошу мою боль помиловать

И любовь мою не отнять, -

Сбереги его, словно крестника,

А меня уж метелью вымело,

И звенят мои ночи - рельсами...

...Сохрани - моего Владимира!

 

«Стихи не пишутся, Женюра!

...Ни строчки... Атрофировалась я, что ли...

Грустно. Самое время ,в таком разе, в жёны идти…»

(Инна Клемент, из письма)

 

После того как брак был оформлен и Инна "по жизни" стала Макаровой, Володе, как молодому специалисту с семьёй, выделили "квартиру".

Это была четвертушка финского домика, а точнее - барака для пленных немцев.

Развалившаяся печь, прочие прелести.

…На этот быт у Инны не хватало ни здоровья, ни сноровки.

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

 

…Патриарший и патриархальный Загорск не мог вместить в себе ошеломляющей энергетики Клементины, - ведь рядом бурлила столица, а чтобы туда попасть,

кусок жизни приходилось проводить в дороге, в электричке…

Под колёсами одной из них погиб Володя Макаров.

Финский домик, сработанный немецкими военнопленными, стал без любимого - чужим.

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

 

Весной 1976 года Инна защитила в Киеве диплом.

Она работала в Загорске, в Музее игрушки, но там не требовалось каждодневного присутствия.

Наметились публикации не только чисто литературного, но и научного плана.

На ноябрьские праздники в Москве гостила Инночкина мама.

Проводив её, Инна приехала ко мне.

Всю ночь мы, молодые, но взрослые женщины, беспричинно хохотали.

Утром Инна поехала в Загорск.

Тем временем мне позвонили оттуда и сообщили, что Володя попал под поезд.

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

 

ФЕВРАЛЬ

 

Пили дрова.

И синева

Закружит дворики под вечер.

Синеют в воздухе слова -

Не опускаются на плечи.

 

Пока не началась пурга,

Пока молчанию не время,

Пока нет надобности лгать -

Сложи веселые поленья.

 

Сгорят, - и сладостен удел

Не пропадающего даром...

Пора - остаться не у дел,

Перебиваться - Божьим даром.

 

Пока работа горячит

Необязательное слово…

Пила звенит.

Топор стучит.

А жизнь - воистину - сурова...

 

МАРТ

 

Сойти с ума -

Окончен март

И перевернута страница.

Зима.

Звенящие дома.

Хоть спиться,

Все равно не птица, -

Не улететь,

Никем не стать...

Но марта

Тающий кристалл

Дрожит на краешке листа...

Капель,

Метель его чиста.

Но март окончен.

Твой Тристан

Замёрз в снегу,

И снег растает...

Изольды плачут по кустам,

А я Изольдою не стала.

 

+ + +

Свет мой, древесная серая пряжа,

Связанный к свадьбе суровый платок...

Темною прядью вплетается сажа

Над черепицею в снежный поток.

Дом мой, конечная станция быта,

Сколько разбито, разлито, забыто…

Прожито столько -

Кричат зеркала!

Что остаётся в домах от событий,

Если отмоешь полы добела?

 

Эти щербины на краешке печки,

Капли рябины у нас на крылечке,

Кошка на крыше да мышка в углу.

Легкая тень

На венчальном колечке,

Что затерялось в щелястом полу…

 

СТИХИ О МУЖЕСТВЕ

А мужество - особая удача,

Его не выбирают и не ждут.

Живут, куда забросило, не плача.

Живут, и всё тут. Взяли и живут.

 

Звенит струя из уличной колонки.

Опять не загораются дрова.

И ночью загулявшая ворона

Орёт нечеловечии слова.

 

Огромный мир замкнулся в палисаде,

Метелями ступени замело…

Живёшь, как в продолжительной осаде

Судьбы своей, колдуньи с помелом.

 

А к полночи невольно сатанея,

Тихонько превращаешься в Ягу…

Что мужество! Напрасная затея.

Я просто выживаю, как могу.

 

Пошли мне, снег, упорство ледяное,

И в хрупкости дощатого крыльца

Даруй мне, древо, мужество лесное, -

Держаться до бесславного конца.

 

Сползает неуклонно и неловко

Нелепое строение в овраг…

Мой дом, моя фанерная коробка,

Построенная, видимо, на страх.

 

Но всё-таки серебряные зимы

Касаются разбитого окна,

Не только превращеньем в морозильник,

Но сказочною прелестию сна.

 

И даже в одиночестве кромешном

Есть что-то от гордыни мудрецов…

И так пренебрежительно насмешлив

Никак не задвигаемый засов!

 

Дорога убегает на Москву…

Немужественно, грустно, замерзая,

С невидимыми ЖЭКу, но слезами, -

В заснеженном забвении живу…

(Загорск)

 

+ + +

Никогда не проснуться такой, как была.

Сквозь игольную прорезь к тебе не войти,

Не слететь на соцветие, словно пчела...

Не меня, не меня отразят зеркала, -

Незнакомую женщину лет тридцати.

И склоняются лица над мелким прудом,

И проходит по облику времени рябь.

И запущенный сад, и ветшающий дом

Упадут на ресницы, как темная прядь.

Нет у возраста плоти - есть тонкая сеть, -

Сплетена из волокон сухого листа.

В паутине её над собою висеть

И глядеть на себя, как с ночного моста.

Никогда не проснуться такой как была.

Никуда не убраться из прорези лет.

 

И глядеть на себя через все зеркала,

Через стебель полыни

И кольца ствола -

Как с небес -

на земной ослепительный свет...

 

+ + +

Жизнь осенняя, другая -

Разговоры, пироги...

Над уставшими лугами

Птицы делают круги.

 

Воздух синий и рассветный

Хлещет по сердцу крылом.

Под шагами вскрикнет веткой

Отсыревший бурелом.

 

Птичьим говором бессонным

Нас поднимет по утрам.

Под негреющее солнце -

Ощущение утрат.

 

Что мы сделали с собою?

Что-то сделаем ещё...

Сколько данного судьбою!

Сколько всё-таки не в счёт…

 

Как нам холодно и звонко

Ранним утром на крыльце -

Друг без друга. Без ребёнка.

В ясном солнечном венце.

 

ВЕДЬМА

 

Заболеваю. Воздух горек.

Сухая кожа горяча.

Соседка выйдет на пригорок.

Но не выкликивать врача…

 

Ей телефон - без интереса.

В глазах окраина лежит.

На зов из поля и из леса

Позёмка снежная бежит.

 

Родоначальница слободки

Идёт по снежному лучу

С травой, настоянной на водке, -

Микстурой помыслов и чувств.

 

Она идёт пастушкой древней

Вдоль уважительных окон,

И заклинания деревни

Овладевают языком.

 

Всего лишь -

В боли, в затемненье,

Поверить в ведьму наяву…

Но за меня моё сомненье

Осветит тёмную траву,

 

Осветит тёмные поверья,

И я пойму, как никогда,

Что до сих пор - обыкновенно,

Проникновенно, - молода.

 

Ещё оставшаяся в чем-то

Во мне, как в капле янтаря,

Хохочет наглая девчонка,

Всё под сомнение беря.

 

Стоит спасительница плоти.

В глазах - тяжелая вода.

И обижается:

- Помрёте…

Я улыбаюсь:

- Никогда!

 

Годы 1976-1980 прошли у Инны деятельно. С помощью друзей финский домик был приведен в почти жилое состояние. Это облегчило быт, но отодвинуло надежду на то, что домик снесут…

…Все эти годы Инна активно сотрудничает в журнале «Вокруг света», много ездит, к сожалению, не «вокруг света», но по СССР: Средняя Азия, Калмыкия, Полтавщина. Статьи её, посвящённые, в основном, народному искусству, имели большой успех. Стихи были опубликованы в «Новом мире». Инна принимает участие во всесоюзном совещании молодых писателей. Ей предоставили большую публикацию, практически книга в книге, – вышла в конце 1981 г. В окружении Инны в это время – такие незаурядные люди, как поэт Иван Жданов, историк Михаил Лукичев, (ныне директор Архива древних актов).

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

 

Мальчишки! Братья мои масонские, моравские, духовные, стаканные!

Ох, боком мне выходят все наши пьянки, вся привычка к сплочённому коллективу"!

(Инна Клемент, из письма.)

 

…Ещё одна проблема – алкоголь. И в стихах, и в письмах у Инны часто упоминаются «пьянки», выпивка и т.д. Но в ранних стихах это в значительной степени литературное кокетство.

Разумеется, Инна участвовала в студенческих и литературных вечеринках, но назвать ее сильно пьющей было нельзя. Лишь в последние годы веселье превратилось в дурную привычку, потом в потребность.

Если речь идет о творчестве, то должна со всей ответственностью заявить, что стихи Инна перестала писать уже незадолго до того.

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

 

ЦЕНА ПАМЯТИ

 

Ничто не прощается опытом кровным.

Ничто не уходит.

Ничто не затмится.

И юности нашей зелёная крона

К ногам опадает,

И краем неровным

Скользит оголённая жизни граница…

Идти и идти по холодному краю,

Разрезав до боли разутую память…

Я в детские игры свои доиграю.

Я белые платья свои отстираю.

И снова обрушу летящие камни.

На юности нашей беспечные раны!

Откуда мы знали, что памяти грани

Отрежут от зрелости добрую часть,

Что в нашей доверчивой

нежности ранней

Такая решимость -

Хоть после кричать…

Откуда я знала, что молодость длится,

Как вбитое в гордость стальное звено,

Что глупых предательств и зол вереница

В движениях,

взглядах, словах повторится,

Что дара забвения мне не дано?

И я, что привиделась лёгкой поживой,

Что сбитою птицей упрямо взлетала -

Я заново встану со всем пережитым,

Жива не смирением - тем, что восстала,

Как битое градом хохляцкое жито,

Как белая кость, что обугленной стала.

 

< черновик>

 

Если бы о жизни Клемент написали роман, он мог бы стать бестселлером, сняли фильм – трагизмом не уступил бы киноленте «Летят журавли».

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

 

… в начале 80-х, мы растеряли друг друга - я много раз менял адреса и телефоны,

а ее координат не знал.

И только год назад в Киеве, на фестивале русской поэзии в Украине, мне сообщили, что она погибла...

Долго подбирался к стихотворению об Инне, и вот - написал.

(Анатолий Лемыш.2003. Киев.)

 

Однажды Виктор Гюго сказал о поэтах, что они рождаются в провинции,

а приезжают в столицу, чтобы там умереть.

Через тридцать лет Инна погибнет в квартире своего третьего мужа, в комнате,

забитой до потолка книгами и рукописями…

И оказалось, что рукописи горят!..

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

 

День рождения Инны в 2001г. мы праздновали вдвоём, с опозданием на день, но зато очень хорошо.

Ещё несколько дней перезванивала, потом телефон перестал отвечать, - он у Инны часто ломался.

2 февраля был день Инночкиных именин. Я позвонила, телефон не ответил.

У меня были другие дела, по которым я и отправилась в веселейшем расположении духа.

3 февраля собралась к Инне.

Мне позвонили и сообщили: юноша, живущий с Инной в одном доме, рассказал своей сокурснице, дочери нашей общей знакомой, что в доме был пожар, и погибла "тётенька, у которой чёрная собачка".

 

Это случилось ещё в ночь с 28 на 29 января.

(Мария Чемерисская. Мой друг Инна.)

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++ ++++++++++++++++++

 

ПАМЯТИ ИННЫ КЛЕМЕНТ

 

АНАТОЛИЙ ЛЕМЫШ

 

Что-то рассказывала взахлёб,

Рюмкою в такт размахивала,

Волосы свешивала на лоб,

Пепел на платье стряхивала.

 

Чудом слиняв от одной беды,

С маху влипала в новую.

Вихрь безоглядности, маяты

Нес тебя, непутёвую.

 

Как мы шатались по городам,

Версты стихов вышагивали!

Пили в шалманах дрянной «Агдам»,

Души, как вены, вспахивали.

 

Как на Подоле крали сирень,

Жаркую, монастырскую,

Как стихотворные трень да брень

В гуще кофейной сыскивали.

 

Все порывалась бежать, лететь,

Да небылицами потчевала.

Как-то в стихах огневую смерть

Ты себе напророчила.

 

Крымский загул да загорский скит –

Да поезда прощальные...

Сколько же лет, от какой тоски

Длилось твое молчание?

 

Кто ты отныне – трава, звезда?

Как обожгла игла меня…

Будь она проклята, искра та,

Ставшая смертным пламенем…

 

Киев. 2003.

 

БАХЫТ КЕНЖЕЕВ

 

Аккуратно взрезаны вены.

Как легко шагнуть в темноту!

Как светло и обыкновенно

Отраженье лица мгновенное

В красной лужице на полу…

 

На крови замешано счастье,

Встанешь на ноги чуть дыша,

Перерезанные запястья -

Переломанная душа.

........................................... ......

Бедный ангел, дитя регресса,

Схлынет хмель, отойдёт беда.

Заживут на руках порезы,

След останется навсегда.

........................................... ......

 

Москва. (1968?)

 

ВИКТОРИЯ ДОБРЫНИНА

 

Я ей подражала в повадках,

Мы ей подражали в стихах,

И сладкая марта помадка

Горчила чуть-чуть на губах.

 

Она откровенно чудила,

А в голосе слышался плач.

Она сигаретой чадила

И сыпала пепел на плащ.

 

Всё это неважно и внешне,

Но как на словах передать

Ту мудрость наития вешних

Стихов, нисходящих в тетрадь?

 

Теперь она ищет собрата

Тоске и стакану вина.

Но в этих: - Сама виновата! -

Наверно, и наша вина?

 

А снег за окном моим лепит

Две строчки её сквозь года:

"Поэта по имени Клемент

Не будет уже никогда"…

 

ВАЛЕРИЙ ЗАМЕСОВ

 

Чертило солнце в небе полукруги,

разбойничали то мороз, то зной,

я часто заходил к своей подруге

с открытым сердцем, с тощею казной.

 

И отступали цепкие напасти

властями напридуманных крамол.

Мы жгли костры в осенние ненастья

на чердаках заброшенных домов.

 

По вечерам лениво тлели луны,

бубнил стихами буйный "пулемёт",

я был тогда, увы, не слишком юным,

всех местных бардов знал - наперечёт.

 

Мы пили, дерзко смешивая вина,

поэты повзрослее и юнцы,

но если приезжала Клементина,

мы рыскали, ища "биомицин".

 

Громадный тополь обзывали дубом.

Стоял он метрах в ста от "Кобзаря".

Жизнь пролетела беспардонно глупо,

Но всё ж её мы прожили не зря!

 

Осталось в строчках всё, что нам болело,

всё то, чем жизнь грешна и хороша.

Пусть оболочка бренная сгорела,

но здравствует нетленная душа.

 

2 сентября 2001

Харьков

 

АЛЕКСЕЙ БИНКЕВИЧ

 

На твоё пепелище не брошу цветы.

Как узнать, кто средь правых виновней?

Заржавелый осколок людской маеты -

словно маятник, что остановлен…

 

Вон под тяжестью вечной согнулся Атлант,

перепуганный кукольным маем…

Разве думали мы, получая талант,

что в словах и огне испылаем?

 

Где та осень и тот закадычный Загорск

с куполами божественных музык,

финский домик

и серый штакетник-забор

за которым ни мужа, ни Музы?

 

Неужели всё вместе с вином утекло,

задохнулось в дыму сигаретном?

В райских кущах наверно не слишком тепло?

Что ж, оставим вопрос безответным…

 

МАСТЕР ЕВГЕНИЙ

 

ИНКА

(голос из юности)

 

Копаясь в поэтических анналах

И примеряя Миссию к себе,

Он не любил разомкнутых финалов

В литературе, вере и судьбе.

 

Ему казалось, что - куда полезней,

Не отводя упрямые глаза,

Над жизни разверзающейся бездной

Литературный бантик завязать.

 

Он подводил поспешные итоги,

Орал стихи - чужие и свои...

...Тогда ему - не думалось о Боге,

Но думалось - о славе и любви.

 

...Года прошли... Их сладкие остатки

Он допивает - на чужом пиру,

Подрастеряв - все детские тетрадки,

Где призывал к надежде и добру.

 

Тот юноша - гулящий и пропащий -

Замолк от осознания вины...

...Вдруг - рядом - голос, внятно говорящий

Из недр неопалимой купины:

 

"Живи, Женюра! Нас - увы - немного...

Я для того и встретилась тебе,

Чтоб передать, что слышала от Бога:

"Литература - лучшая из бед!""

 

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++ ++++++++++++++++++++

 

Инна Клемент теперь уже навсегда останется в анналах русской поэзии, которой она так бескорыстно и преданно служила всю свою короткую и необычайно трагичную жизнь.

Те крохи, что сохранили наши скудные архивы и память, - здесь.

Огромная благодарность всем принимавшим участие в подготовке и издании данного сборника: Жене Сухареву, Лиле Семёновне Карась (Чичибабиной), Нине Виноградовой, Эсмире Травиной, а также литераторам, чьи имена уже были упомянуты выше.

(Алексей Бинкевич. Поэт Инна Клемент.)

 

…Инна ушла - почти безвестной...

Только благодарная память её друзей - сохранила её образ и её стихи...

Но - такова сила и власть таланта, что и десятилетия спустя - мы благодарны Богу за то,

что она жила среди нас... Упокой, Господи, её светлую душу!

...Проезжая мимо помпезного дома по Гагарина,1 - привычно поднимаю глаза - и вздрагиваю: на четвёртом этаже, на инкиной кухне - где столько было читано и писано стихов! - горит свет... Там мы были - юны и бессмертны…

Там давно живут другие люди... Наступили иные времена.

Мы - уцелевшие - стали иными...

Но свет - горит...

Он - светит.

(Евгений Иевлев. Прогулки по Сумской.)