Василий Уйхулов раздвинул шторы и, выглянув в окно, увидел, как промозглая осень, своими дождливыми щупальцами самым, что ни на есть паразитическим образом, подвергла сопливому рабству, весь город. «Ну и гадость же творится на улице? И зачем мне идти куда-то? Ума не приложу» - подумал Василий, и хлебнул горячего чая из большой кружки, вглядываясь в панораму дождливого утра из окна, в надежде разглядеть хоть один предмет радости. Он еще раз повертел в руках послание, очень странного содержания, найденное днем ранее в почтовом ящике, гласящее: «Вася, отыщи СЕБЯ, по адресу НИГДЕ. Ты знаешь, ГДЕ это и ты знаешь КТО это. Мы ждем тебя с нетерпением. Йуцка и Кальба».

- Ну что ж? На поиски неизвестного? – сказал Вася Уйхулов сам себе, поставил пустую кружку, и направился в коридор.

Он уже застегивал плащ, когда вдруг неожиданно зазвонил телефон. Он никого звонка не ждал. Вообще, по правде говоря, телефонный звонок был очень странным событием в его жизни, по той простой причине, что Василий уже на протяжении очень долгого периода не платил за телефон за ненадобностью (поскольку он был по натуре своей человеком довольно одиноким и самодостаточным, по этим причинам он ни кому никогда не звонил, и ему тоже никто никогда не звонил – он «жил» сам по себе, весь остальной мир сам по себе). Он постоял некоторое время, уставившись на телефонный аппарат, пытаясь понять, не является ли этот звон слуховой галлюцинацией, затем все же решился взять трубку.

- Алло – проговорил с удивленной интонацией Василий в трубку.

- Buenos Dias, camarada! – проговорил детский звонкий голос из трубки. На мгновение повисла тишина в трубке, затем детский голос продолжил – Васятка, ты чувствуешь, как мои руки ползут по твоей спине и медленно, но настойчиво, подбираются к твоему иссохшему горлу?

В трубке раздался истошный детский смех, затем монотонные гудки известили об окончании разговора, холодок пробежал по спине Василия, и он испугано бросил трубку, снял пальто, повесил его на крючок, и побрел обратно в комнату. В комнате он распахнул шкаф, и встал перед зеркалом. «И впрямь я весь высох, словно обреченное на погибель деревце. От чего это со мной происходит?» - подумал Вася Уйхулов, разглядывая свою и впрямь тощую шею. Он сделал несколько шагов назад, еще раз кинул взгляд на свое отражение, затем, словно взбесившись, с силой хлопнул дверцей шкафа, да так, что зеркало разбилось и разлетелось многочисленными осколками по паркетному, скрипящему полу. Василий лишь взглянул на осколки досадливо, вздохнул и снова направился к окну.

За окном по-прежнему шел дождь, и тоскливость и уныние дня проникало через окно, и заполняли собой все пространство. Василий постоял не много у окна, затем снял штаны, и справил свою малую нужду в горшок с фикусом. Кому-то это покажется отвратительным действом, но только не для Василия, такой способ испражнения было его давней привычкой, можно даже сказать неким фетишем. После справления нужды, он натянул обратно штаны, и принялся ходить взад вперед по комнате, приговаривая себе под нос: «Йуцка и Кальба, Йуцка и Кальба – что бы это могло, в конце концов, значить? Кто такие Йуцка и Кальба? Черт бы их всех побрал». Он снова достал из кармана послание, перечитал его, бросил его на пол к осколкам. Потом вдруг, ни с того ни с сего, он сел на пол в углу, составляемый тахтой и шкафом, и неистово зашелся в смехе.

- Нет, так дело не пойдет! Вам никогда меня не достать! Слышите, ни когда! К черту Йуцку! К черту Кальбу – кричал Василий не понятно кому во весь голос, да так, что две сороки слетелись на его смех, и сели на подоконнике. Несколько раз они клювом постучали в окно, укоризненно помотали своими маленькими головками, и улетели прочь, оставив Василия в одиноком недоумении сидеть, смеяться в пустоту, и страшить соседей своим исхудавшим телом и истошными выкриками.

 

На седьмом этаже в однокомнатной квартире 67, дома N, в которой проживал довольно странного типа жилец по фамилии Уйхулов, снова раздался звон бьющейся посуды. Припав ухом к двери, стояла пожилая тучная соседка Татьяна Семеновна Ждец, а рядом с ней стоял с весьма озадаченным видом участковый Петр Павлович Гнушко.

- Вот видите Петр Павлович, что я вам говорила, он же буйный алкоголик, - сказала с заговорщицким видом Татьяна Семеновна.

- Разберемся.

- Он же кричит постоянно что-то круглосуточно, спать не дает, а в моём возрасте покой необходим, - продолжала жаловаться соседка, - а однажды этот козел зашел ко мне и попросил цветок, сказал, что у него совсем не с кем поговорить, я сжалилась над ним, думала одиноко ему бедняге, вынесла ему цветок, так он подлец прямо у меня на пороге снял штаны, и спустил прямо в горшок струю мочи, так я его веником лупила – ему ни по чем все, тапком лупила ему ни почем, а когда закончил ссать в цветочный горшок, поставил его в угол, ухмыльнулся и ушел к себе домой. А ухмылка то какая была! И взгляд такой страшный. Взгляд зверя какого-то. Ни когда этот взгляд не забуду! Я аж тут же перекрестилась, так меня вдруг мороз прошиб. Не человек он вовсе! Демон в нем живет, я вам точно говорю, прости господи!

- Разберемся, - снова ответил участковый.

Тут в квартире опять послышался какой-то шум, похожий на лай собаки.

- Вот скотина, он еще и пса небось завел, - взбесилась соседка, и заколотила своими пухленькими кулачками в дверь Василия Уйхулова, и завопила истошно, - а ну открывай скотина!

- Так спокойнее, - сказал участковый Татьяне Семеновне, и позвонил в звонок, - Василий Уйхулов, открывай, это участковый Гнушко, немедленно открой, кому говорю!

В квартире тут же воцарилась гробовая тишина, и, через несколько мгновений, стал слышен скрип паркетного пола. Дверь претворилась на несколько сантиметров, и на посетителей уставился глаз Василия Уйхулова. Он оглядел с ног до головы участкового, затем широко распахнул дверь и улыбаясь сказал:

- Ох, боже мой, как я рад вас видеть, ну что ж вы в дверях стоите? Проходите, милости прошу. Хотите чаю?

Участковый Глушко и соседка Татьяна Семеновна встали, как вкопанные, и ошеломленно смотрели на Василия Уйхулова. Василий предстал перед ними в одних черных семейных трусах, которые были в нескольких местах прожжены сигаретой, и все увешаны какими-то булавками, брелками, испачканы зубной пастой (? Хо хо, а может и не пастой). Сам же он за последние несколько месяцев очень исхудал. Перед ними, можно сказать, стоял скелет, обтянутый кожей, с изрезанной грудью, и руками, раны же были заклеены скотчем, на котором маркером были нарисованы какие-то непонятные иероглифы, и всякие насекомые. Волосы у него были редкими и всклоченными, глаза были на выкате и красными, оттого, что сосуды от переутомления вовсе полопались; под глазами были огромные синие мешки, в ухе торчала булавка, на которой болталась не большая цепочка. Василий стоял и улыбался гостям беззубым ртом (двух передних зубов у него не хватало, а остальные были черны настолько, что создавалось впечатление, что их и вовсе нет). Одним словом, совсем нелицеприятное зрелище предстало перед участковым Глушко и соседкой Татьяной Семеновной. Татьяна Семеновна тут же начала крестится, приговаривая «Демон во плоти, Демон во плоти». Участковый ввиду своих профессиональных качеств, оказался менее восприимчивым, и просто молчал.

- Ну, чего же вы встали? Проходите, - сказал добродушно Василий.

- Я не пойду в цитадель зла, упаси господи от этой напасти! – вдруг истошно завопила Татьяна Семеновна, и тут же бросилась к себе в квартиру. Громко хлопнув дверью, она тут же заперла на все замки, и даже навесила хлюпенькую цепочку.

- Что это с ней? – недоуменно спросил Василий, - странная она какая-то.

- Так, - протянул томно участковый Глушко, - это она то странная? Ты себя то в зеркало видел?- спросил участковый, ступая на порог квартиры.

- А я то тут причем? – возмущенно сказал Василий, - я актер! Я репетирую! Я, в конце концов, же должен вжиться в роль, так сказать, прочувствовать героя нутром!

- И нассать в горшок милой пенсионерки? И в каком же театре ты играешь? Или быть может в кино?

- Театра черно-белой радуги! Театр одного актера. Я актер что ни на есть самой великой масти! А насчет соседки - согласен, переборщил мальца, но и она хороша, она мне срет на коврик перед дверью уже как полгода! А что я ей плохого сделал то? – возмутился Вася.

- А вот это еще проверить надо, кто куда испражняется! – урезонил участковый, - это вас то, хочу заметить, все считают съехавшим с катушек персонажем, всякие небылицы тут про вас рассказывают.

- Это какие такие небылицы рассказывают про меня?

Участковый полез в свою папку за каким-то документом, долго рылся, а когда нашел его, увидел, как Василий скалится на него, и глаза его пуще прежнего кровью налились, и испугался вдруг его участковый, и почувствовал, как холод пронзил все его тело, не смотря на то, что он был довольно тепло одет. Но поскольку человек он был не из трусливых, он быстро собрался с мыслями, прогнал от себя страх, и начал зачитывать с листа.

 

Ночь опустилась на город, не прекращая дождь, на столе горела одинокая свеча, за столом сидел сам Василий Уйхулов, и перечитывал Фауста Гете, ему всегда нравилось читать именно эту книгу, при свете горящей свечи, она вызывала в нем чувства, будто ему незаметно для всех, удалось обмануть время. Почитав некоторое время, он отложил книжку в сторону, и взял со стола старую выцветшую тетрадь, в которой он писал по обыкновению разные мысли для своих выступлений, и карандаш, затем задул свечу, и в кромешной тьме раскрыл тетрадь и начал выводить какие-то слова. Он написал всего несколько слов, и откинулся на стул, и обратил свой взор к потолку. Кто-то еле слышно постучал в окно, Василий подошел к окну, без малейшего намека на страх отварил форточку, и в комнату влетели две сороки, сделав круг под потолком, они сели Василию на плечи. Василий подошел к столу и зажег свечу. В тетради карандашом было выведено «Возжелай Антонину Увайло и не забудь потушить свечу! Не аккуратное обращение с огнем приводит к лесным пожарам». «Ах, милочка, милочка, ну как же это я мог про вас позабыть!» - сокрушенно замотал головой Василий, и улыбаясь почесал свое причинное место, сорока с левого плеча издала звук, чем-то напоминающий то ли хрип, то ли кашель, и одобрительно закачала свой головой, сорока же с правого плеча, сокрушенно замотала головой из стороны в сторону. «Да идите вы к черту, Йуцка и Кальба!» - в сердцах крикнул Василий и смахнул птиц со своих тощих плеч. Птицы сели на стол, и стали возмущенно шагать по столу взад вперед. Василий кинул на них злой взгляд, взял в коридоре плащ, и вернулся в комнату, лег на тахту, свернулся калачиком, укрывшись своим плащом. В комнате было довольно холодно, но закрывать форточку он не хотел, все еще надеясь на то, что птицы все-таки покинут его обитель сна. Он закрыл глаза, и стал слушать, как дождь барабанит по жестяному подоконнику.

Сон медленно и верно уносил Василия в другие измерения, в которых он заново осваивал все принципы бытия. Он взглянул на свои руки, покачал головой, и отряхнул их от белых перьев. Оглядевшись вокруг, он понял, что на этот раз он стоит посреди скоростного шоссе; громкий сигнал заставил его обернуться, и он увидел как на него на всей скорости несется огромная фура, Вася успел отскочить в самый последний момент, и грузовик промчался мимо него. Василий перевел дыхание, и только потом увидел, что на той стороне стоит очаровательная девушка в одной розовой ночной рубашке, и с полным мусорным ведром в руке. Она так же недоуменно смотрела на свои руки, но её полоса была совершенно пустынна. Издали девушка показалась ему знакомой, но он ни как не мог её разглядеть в полной мере, в виду своего плохого зрения. Он тут же поспешил к ней. Перейдя дорогу, он подошел к ней, и только тогда узнал её – это была очаровательная соседка с пятого этажа, с которой он в своем недавнем прошлом, до последних событий, часто ездил в лифте, и они постоянно улыбались друг другу в знак приветствия. Он подошел к ней, и взял её, недоумевающую, под руку.

- Антонина, а вы то что тут делаете? – спросил он.

- Я? Я не знаю. А вы кто? Я, кажется, вас знаю, - проговорила она неуверенно.

- Меня зовут Василий, я сосед ваш с седьмого этажа. Вы не замерзнете здесь в одной ночной рубашке?

Антонина недоуменно посмотрела на него, затем звонко рассмеялась.

- А вы?

Только сейчас Вася заметил, что он только в одних семейных трусах идет вместе со странной девушкой, которая тоже только в ночной одежде, и с мусорным ведром в руке.

- Ну, тогда позвольте мне хотя бы понести ведро, Антонина?

- А вот это с радостью! - ответила она и улыбнулась Василию.

Он перенял у неё мусорное ведро наполненное до самого верха обрывками чьих-то фотографий, которые мало того, что были порваны на мелкие части, так местами еще и зарисованы то маркером, то губной помадой, и они двинулись вдвоем вдоль шоссе, держась за руки, и о чем-то весело разговаривали. По ним нельзя было сказать, что они незнакомые люди, наоборот, складывалось впечатление, что они знают друг друга всю жизнь. Наконец они устали идти, и Василий предложил, свернуть на обочину и развести костер, поскольку ночь хоть и не была реальностью, но вот холод точно был реальностью. Они свернули на небольшую полянку, собрали хворост, и пред ними развернулась дилемма – где взять, собственно, огонь, но тут вдалеке, к счастью, показался свет автомобильных фар, и Вася направился к шоссе тормозить машину. Водитель согласился не много подождать, пока Василий разведет огонь, несмотря на то, что парочка несколько не обычно выглядела по среди шоссе в одном нижнем белье, затем он чуть посидел с ними погрелся у костра, и уехал прочь.

- Зачем вы хотите выкинуть фотографии? – спросил Василий.

- Я хочу всего лишь избавиться от прошлого, так делают все. Сжигают свое прошлое в огне, когда оно становится совершенно ненужным. Это словно мусор. Символично, не правда ли? Несколько лет прожитых лет, умещается всего лишь в мусорном ведре. Но так ведь с каждым может произойти. Но я ни о чем не жалею. Ни капли, - и Антонина тут же отрицательно замотала головой.

- Вы совершенно правы! Бесполезное необходимо уничтожать, а не перекладывать с места на место. Давайте, давайте, милочка, сожжем все это, только позвольте мне оставить парочку приглянувшихся мне обрывков ваших воспоминаний.

- Зачем вам это?

- Для моего, так сказать, хобби. Так сказать, для моей стены плача.

- Очень интересное название.

- Вы находите? Что ж я очень рад, что оно вам по душе.

- Ну, тогда оставьте, если хотите – мне совершенно безразлично, что с этим станется.

- Что ж, вот и отлично!

Василий вытащил из ведра несколько, наобум взятых, кусков фотографий и спрятал их в трусы, а остальное высыпал из ведра в костер. Костер разгорелся еще сильнее, и пламя его осветило всю поляну. В это время над ними, стали кружить две сороки.

- Ну, что ж нам пора, очень было приятно поболтать с вами, - сказал Василий, и стал хлопать в ладоши и прыгать на одной ноге, взгляд Антонины невольно остановился на трясущимся содержимым трусов, и в это время все исчезло.

Василий сбросил с себя пальто, и сел на тахте. Сороки по-прежнему были в комнате, и сидели на спинке стула.

- Ах, какой дивный сон был, - пробормотал он себе, подтягиваясь. Птицы одновременно закивали головами, и замахали крыльями.

 

- Так вот, я вам сейчас поведаю жалобу гражданки Увайло – сказал участковый, сидя за столом на табурете, на кухне у Василия. Сам Василий стоял у окна, и смотрел на, непрекращающийся уже который день, дождь.

- Вы бы хотя бы оделись что ли, - сказал участковый Глушко.

- Ах, да, да, секундочку, - рассеянно ответил Василий, и пошел в комнату.

Когда он зашел в комнату, он тут же прикрыл за собой дверь, поскольку птицы все еще были в комнате. Он натянул на себя штаны, и какую-то измятую рубашку и уже собрался вернуться на кухню, как вдруг обнаружил несколько клочков какой-то разноцветной бумаги, он подошел поближе, и только взяв в руки, он понял, что это обрывки фотографий из сна. Дыхание его сперло, и он оцепенел на мгновение, затем рванулся к шкафу, и затолкал обрывки чужих воспоминаний в кучу одежды, захлопнул шкаф, и прижался к нему спиной, переводя дыхание, успокоившись немного он вернулся на кухню, где его ждал участковый Глушко.

- Вот и я. Что ж поведайте о небылицах, ходящие обо мне в народе, – сказал Василий участковому театральным поставленным голосом, глаза его опять сверкали, неким дьявольским огнем. Участковый поежился, и продолжил.

- Вот гражданка Увайло, с пятого этажа, утверждает, что когда она вчера вечером пошла выносить мусор, встретила вас на улице. Вы были в пальто, в брюках, в туфлях, в общем, прилично одеты, хорошо выглядели, и предложили ей любезно помочь вынести мусор. На что она, опять таки из лишней скромности и любезности, сказала, что ей вовсе не тяжело, и она может вполне сама справиться. Но вы, гражданин Уйхулов, продолжали настаивать, и в конце концов перешли на нецензурную брань. Что вы ей сказали? Не помните? Я вам на помню. Цитирую: «Вася Уйхулов, вдруг вцепился ведро и сказал: «Отдай мне его, или я тебя сейчас пиписькой по лбу удивлю!» Я даже и не знала, что и сказать, с виду такой солидный мужчина, а тут вдруг ни с того, ни с сего такое… и как только у него язык повернулся такое сказать. Я от такой неожиданности ведро то мусорное и выпустила, а он схватил его и бежать». Ну-с, и что теперь вы на это скажите, гражданин Уйхулов?

Василий, отвернулся от окна с невозмутимым лицом и посмотрел на участкового. Подошел к столу, взял из рук участкового листок, быстро прочитал его и бросил на стол. Затем громко рассмеялся.

- С виду приличный человек? Да вы на меня посмотрите! Где ж это я приличный? Нет, пальто, я не спорю - есть, но вот брюки! Вот уж увольте. Да и к чему мне мусорное ведро? К тому же полное?

- Брюки, к примеру, вы могли вполне вчера потерять, изодрать. А ведро, мало ли для каких целей вам нужно, вы я гляжу человек эксцентричный, актер великих мастей!

- М да уж, это ты вы точно подметили.

- А тут еще и жалоба от соседки поступила, так что тут не сложно сложить два плюс два.

Василий сел на второй табурет к столу и пристально посмотрел, своими разъяренными красными глазами на участкового.

- Вы знаете, уважаемый Петр Павлович, проще простого поверить в не существующее, а вот разглядеть настоящее – на это не каждый способен. Если хотите увидеть мое пальто – то, пожалуйста. Уверяю вас, что вы его навряд ли сочтете за приличное.

- Ну, я думаю это излишне, - ответил участковый и поежился от непонятного чувства страха, неизвестно откуда накатившего, - я просто пришел предупредить вас, так сказать в целях профилактики. Не когда мне с вами возиться, но если что, имейте ввиду.

- Обязательно.

- Ну, вот и славненько, а теперь я, пожалуй, пойду, - попрощался участковый с Василием, взял со стола фуражку, и вышел из квартиры. Василий же не потрудился даже встать из-за стола. Так и остался сидеть за кухонным столом, уставившись в никуда.

«Почему она так сказала? Ведь там я ей ничего плохого не сделал?» - думал Василий, постепенно впадая в отчаяние оттого, что он так и не научился избавляться от одиночества. Тут он крайним глазом заметил, как стена раздвинулась, и на кухонный стол прыгнули две сороки, он вытянул руки, и они взобрались к нему на ладони, затем стали уменьшаться в размерах, пока, не превратившись в две слезы, по рукам, по шее, и по лицу не забрались обратно в глаза.

 

«Ах, ну зачем я на него такое наговорила про него такое? Ведь этого и вовсе не было! Ведь я его видела только в прекрасном сне! И он был вежлив, и учтив! Ах, что же мне теперь делать?» - сокрушалась Антонина. Антонина была девушкой весьма привлекательной, со стройной фигурой, и огненно рыжими длинными кудрявыми волосами, и к тому же у неё были потрясающие зеленые глаза, и своей природной грациозностью, она напоминала кошку. В ней все было прекрасно, за исключением навящевой идеи о том, что непременно будет всю жизнь одинока и умрет непонятой. Дело в том, что у неё была одна несколько странная черта. Она собирала бутылки, и все несла в дом. Она скупала свечи тысячами, коробками, так что её маленькая квартирка превратилась в некую стеклянно-восковую пещеру, в которой и обитало её превосходительство – Королевы Восковых Лиц. Она приносила пустые пивные бутылки, до которых еще не успели добраться бомжи, в своих изящных дамских сумочках, в подарочных пакетах. Отмывала их, лелеяла, словно это были её родные дети, вытирала насухо полотенцем, затем в горлышко вставляла свечу и поджигала её. Так она сидела сутками напролет, наблюдая, как воск горящих свечей, придает немыслимые формы бутылкам - формы замков, гор, причудливых лиц, животных, других миров. Так и сейчас она зажата, между своего воска и стекла, и горюет о том, что не дала сну ворваться в её реальность, в её многострадальный мир. «Я всего лишь на всего человек» - утешала она себя, - «и мне просто страшно». И от этого, ей становилось пуще прежнего горько и одиноко.

Она сидела в шелковом китайском халате за кухонным восковым столом, ладонями закрыв лицо от стыда. Хотя кого ей было стыдиться? Разве что себя. И тех восковых лиц, что уставились на неё отовсюду. Ей вдруг стало казаться, что за ней наблюдает, смеется , укоряет, издевается весь мир. Ей хотелось провалиться под землю, исчезнуть раз и навсегда. По щекам вдруг скатились две кристально чистые слезинки, и замерли в ладонях. Она убрала руки от лица, и уставилась на них удивленно так, словно она увидела приведение или предметы, которые вызывали у неё чувства страха и отвращения. Антонина решила, во что бы то ни стало, скрыть сей позор, и избавиться от ненужной и предательской влажности рук. Она обхватила, стоящую на столе бутылку с догорающей свечкой, обоими руками, запустила свои пальцы горячий расплавленный воск, закричала от боли, и тут же отдернула руки, и только тогда она, сдавшись, зарыдала навзрыд.

В каком сне она теперь живет? Она не знала. Наверное, в том, что видела когда-то давно, когда ей было всего-то лет десять, тогда родители её покинули навсегда, из-за автокатастрофы, и она осталась с подслеповатой бабушкой. Тогда то ей навсегда и врезались в память застывшие восковые лица родителей, увиденных в гробах. Тогда то она и превратила свою жизнь в восковой мир лепных фигур и лиц. И сейчас, когда у неё появился шанс оказаться в совершенно другом сне, она испугалась, что все её труды, были никчемными, испугалась очередной ошибки и боли. Скомкала лотерейный билет с шансом и выкинула на помойку. Она уже отчетливо представляла себе, как через несколько лет все здесь покроется воском, малейший выступ, предмет, а потом и она сама станет такой же утварью домашней, она снова будет маленькой девочкой, что будет держать своих маму и папу за руки, и они снова будут идти в детский мир, что бы купить ей новый велосипед, на котором она так мечтала покататься по лесным окружностям бабушкиной деревни.

Вдруг свеча потухла, и на кухне стало совершенно темно, Антонина встала из-за стола и на ощупь направилась к комоду, что бы достать новую свечу. Вернувшись на кухню с горящей свечей, на месте старой бутылки она обнаружила двух сорок, приветливо машущих крыльями, а на столе лежала записка: «Это Йуцка и Кальба. Они будут твоими проводниками. Встретимся во сне на том же месте. В.У.». Она поставила подсвечник на стол, и села на табурет, и слегка склонив голову, стала невозмутимо разглядывать птиц.

- И куда же вы меня проведете Йуцку и Кальба, - спросила Антонина, скорее саму себя, нежели птиц.

Она сидела и ждала, когда же долгожданный сон навалится на неё. Прошел час, другой, но сон так и не шел к ней, уже время за полночь перевалили, а все оставалось по-прежнему, лишь только птицы важно ступали по поверхности восковой столешницы.

 

Василий стоял посреди центральной площади, облачившись в утреннее одеяние, босиком, в одних трусах, под проливным дождем, и оглядывал собравшуюся толпу. Плащ и ботинки его валялись рядом в луже, под светом фонаря. Дождь шел стеной, но Василий не чувствовал ни холода, ни влаги, ничего кроме отчаяния.

- Что ж вы стоите, как вкопанные? – взревел он не человеческим голосом, - А? Да пристрелите же вы меня, в конце концов, как бешеного пса, который ни на что не годен! Что вы все хотите от меня? Чего вам нужно? Счастья? Денег мешок? Вкусной жрачки? Хомячков лелеять? Здоровые анализы? Ежедневного порева со всеми излишествами? Волшебства? Тогда бегите! Бегите отсюда прочь, к своим мечтам. Готовы ли вы съесть себе подобных? Готовы ли вы сожрать детскую нежную ногу? Я готов. Я готов. Я готов на все, лишь бы не видеть ваши лица счастливыми…

Василий продолжал нести сущий бред пред глазами изумленной толпы, пока на горизонте не замаячил милицейский наряд из трех сотрудников правоохранительных органов, бегущих к толпе. Василий кинул на них свирепый взгляд, и достал из трусов столовый нож, толпа тут же ахнула, и сделала шаг назад.

- Смотрите же, презренные, - Василий наклонился, и прижал ногой левую руку к асфальту, затем приставил нож к руке, взглянул на толпу, и надавил на рукоять ножа, отрубив при этом себе мизинец и безымянный палец, не издав ни звука. Дамы закрыли лицо руками, кого из толпы тут же стошнило прямо на площадь. Наряд милиции мчался со всех ног. Василий поднял свои пальцы из кровавой лужи, и впился в них зубами, выдирая куски мяса.

- Вы этого хотели? Признайтесь сами себе! Это как раз то, что вам не хватало! Вкуса живой плоти! – кричал Василий застывшей толпе, пока милиционеры, повалив его на асфальт, сковывали ему руки наручниками.

- Смотрите! – крикнул кто-то из толпы указывая рукой в том направлении, откуда явился наряд милиции, и все разом повернули свои головы в том направлении, включая Василия.

К толпе бежала обнаженная Антонина, с развевающимися на ветру огненными волосами. Казалось, у неё в голове заплетены мириады маленьких свечей, освещающих ей путь.

- Оставьте его в покое! Слышите? Кому говорю! – кричала она.

- Еще одна, - сказал один из милиционеров, отстегивая от ремня резиновую дубинку.

Антонина подлетела к милиционерам, и закричала на них:

- Что вы себе позволяете? Отпустите его! Он же ничего не сделал!

- Девушка шли бы вы подальше отсюда! Идите обратно на панель, видимо вас там заждались, - сказал один из милиционеров с ухмылкой, Василий же лишь обреченно покачал головой, пытаясь её остановить, но Антонина и не думала останавливаться. Она презрительно посмотрела на своего обидчика и тут же вцепилась ногтями ему в лицо, большими пальцами выдавливая милиционеру глаза. Милиционер истошно закричал от боли, кровь из глазниц текла по его лицу ручьями, он упал на площадь, потеряв сознание. Не успела Антонина развернуться к другому человеку в форме, как тот нанес ей сокрушительный удар резиновой дубинкой по голове. Девушка без чувств упала в лужу, из носа и глазниц её текла кровь. «Нет! Что вы наделали?» - кричал Василий, но его ни кто не слушал, толпа удовлетворенно стала расходиться по своим делам. Дождь уносил кровь с площади прочь, словно старался стереть события ночи из памяти центральной площади. Милиционеры стали пытались поднять привести своего товарища в чувства, но тщетно. Он был мертв. Тогда они бросились на Василия, нещадно избивая его ногами, мстя за своего боевого соратника по борьбе с нечестью. Но Василий не чувствовал ни какой боли, он и так уже был давным-давно мертв.

Тут после очередного удара тяжелым ботинком по ребрам, раздался звон, напоминающей звон будильника, и звон звучал со всех сторон, заполняя собой все пространство. Милиционеры остановились, и стали оглядываться по сторонам, в поисках источника оглушающего резкого звона. Вдруг один из них схватил друга за руку, указываю глазами на Тело Василия, которое распадалось на мелкие части, которые тут же превращались в часы. Карманные, настенные, наручные, солнечные – во все возможные виды, доселе изобретенных человечеством. Тело Антонины же распалась на бессчетное количество горящих свечей, что тут же устремились к застывшим милиционерам. Они ползли в верх к их лицам, поджигая их одежду, они заливали воском глаза и рты, и над площадью еще долго будет витать крики и ужасы той ночи. Но в последствии никто так и не вспомнит, почему площадь имеет название «Площадь восковых часов».

 

Татьяна Семеновна Ждец сидела с чашкой чая в кресле, прикрыв от удовольствия глаза, и напевая под нос какую-то мелодию. Сороки сидели у неё на плечах, припав головами к её шее, вбирая в себя вибрации мелодии. Перед ней стоял журнальный столик, на котором валялись старые дедушкины золотые часы с золотой цепочкой, и потухшая свеча.

- Вот так вот, Йуцка да Кальба. Безумный мир всегда отвергал сумасшедших, - пробормотала Татьяна Семеновна, встала с кресла, взяла со столика свечу и часы, и направилась в другую комнату, чтобы разложить предметы по полочкам, в стеллаже, над которым возвышалась выгравированная серебряная табличка с надписью «маразматическая галерея абсурдности», - Вы только гляньте сюда, мои хорошие, какой замечательный синий мячик! Помнится, как я в детстве с ним играла на мостовой…