У попа была собака 1 - Шаркузиев! Из овчинного комка, прислоненного к воротам продуктового склада - ни гу-гу. Мищенко прохрустел по снегу пятнадцать шагов, легко пхнул валенком мягкую горку. - Спишь?! - Я мманаль ттакой спищь, - донеслось из овчинных недр. Действительно, прикемарить в забайкальские минус сорок, чтобы скоротать время на посту, невозможно, пусть даже поверх шинели надет тулуп с воротником широким, как русская душа, а на ногах пимы - тяжелые, как русская доля. - Вставай-поднимайся, смена пришла! Овчина зашевелилась, стала вырастать, и образовался часовой Шаркузиев - малюсенький таджик с луноподобным личиком. Табельное оружие, припаявшись заледенелым ремнем к рукаву тулупа, болталось до того нелепо, что растеряло всю грозность. - Принять пост! - крикнул Мищенко в ночь. Караульный подошел. - Пос сдаль, - пролепетал околевший Шаркузиев. - Сдаль, - передразнил караульный. - Печати-то не просраль? - Становись, умник, - осадил бойца Мищенко. - А ты скидывай тулуп и - шагом марш с поста. Мищенко обождал, пока таджик отойдет, потом предупредил: - Смотри, Лапин, стуканёшь на него начкару, душу выну! Служи, воин. Он догнал Шаркузиева. - Ты, басмач, когда-нибудь автомат просрешь. - Не, я его шуба пряталь. 2 - Байрамов! - Я! - Каримов! - Я! - Шаркузиев!.. Шаркузиев!! - А?.. (его, видать, толкнули, заснул стоя) Я! - Ррота отбой! Будь на месте Шаркузиева другой курсант, не миновать ему наряда в кочегарку, но Мищенко - старшина роты из срочников - толком не ведая почему, благоволил этому чурке. Вася Мищенко - кондовый хохол. Потому и старшиной поставлен. Кого, как не хохла, надобно назначать куском в Советской Армии, да еще в учебке Внутренних Войск. Полутораметровый Шаркузиев прибыл в часть осенним призывом. Он шел по команде в танковые войска, но случайно попал в ВВ. Мищенко, только- только ставший старшиною после дембельнувшегося Сущенко, самолично выбрал его из четырех сотен призывников, которыми кишело помещение сборного пункта. - Товарищ старший лейтенант, - доложил он помкомроты, проверив по списку причитающихся им людей, - одного недостаёт. - Точно? - Так точно. На лицо - девятнадцать человек. - Вот, гадство! Кто отсутствует? - Баймухаммедов какой-то. - Ищи его. Живее. - Баймухаммедов! Кто Баймухаммедов! - врезаясь в разнородную массу парней, заорал Вася, и пошел - вензелями - толкаясь и вопя: - Баймухамме-едо-ов! - Я за него, - глумливо склабясь, отозвался славянин в фуфайке. В отворот его ушанки ухарски был всунут паспорт гражданина СССР. - Ссволочь! Таинственный бай пропал. - Бери любого, у кого паспорт на руках. Я договорюсь с комендантом, - приказал старлей. "Вот тебя я и заарканю, - решил судьбу ухаря Мищенко. - Поползаешь гусиным шагом". - Дай сюда паспорт, - потребовал кусок, отыскав мимолетного знакомца. - Где ты его видишь? - В шапке торчит. - Аа... Так это справка об освобождении, - призывник выпростал из кармана фуфайки здоровенную клешню, одетую в татуировки, как в перчатку, сгреб паспорт и положил за пазуху. Вася плюнул и отошел. У стены, к тёплым радиаторам прильнул табунчик бабаев. Сыны Востока, обряженные в невозможные одежды, расположились прямо на грязнущем полу, в ногах у каждого стоял полосатый мешок. "Вот орехов-то с курагой деды нажрутся". - Паспорта с собой? Один из бабаев пролопотал что-то, и орда дружно вынула документы, аккуратно завернутые в тряпочки. - А у этого? - Мищенко кивнул на малюсенького человечка, свернувшегося калачиком и спавшего. Соню растолкали. Природа импульса, формирующего приязнь между людьми различна. Одних сражает голос, других - телосложение, третьих - одежда... в лидерах же, безусловно, лицо. Тысячи людей прошло бы мимо этого лица, не оглянувшись. А между тем, оглянуться было на что. В разбуженном бабаёнке Вася узнал пупсика - игрушку из детства - чуть состарившуюся, потемневшую от времени, но - её. С теми же щечками, уютно упрятавшими носик, с той же милой младенческой складочкой на шее, с теми же телячьими добрыми глазами. Когда позже выяснилось что Шаркузиев детдомовец, Мищенко задумывался иногда, отчего взгляд его пестуна так разнится с выражением глаз тех сирот, с которыми довелось ему однажды встретиться. Это был футбольный матч. Будущий кусок ВВ отдыхал в пионерском лагере "Гайдар", в километре от которого располагался лагерь "Смена" - летние квартиры Томского детдома. Смена оказалась еще та. Одного возраста с юными гайдаровцами, детдомовцы смотрелись годами старше. Во время матча они норовили навернуть пыром по голени, выдыхали на ухо перегоревшим табаком: "если выиграете, вам хана", Васю же поразили глаза - карие, серые, зеленые... - разноцветные колючие стены, пробить брешь в которых представлялось немыслимым. Он осознал это годы спустя, а тот раз испугался не грядущей расправы (которая состоялась), а глаз, где, как ему тогда показалось, не плескалось ничего человеческого. - Паспорт есть? - Есь. - Бери мешок, иди за мной. - Нету мешок. - Хватай любой. - А? - Бери, говорю, какой понравится, у них все равно отберут. - Нее... цузой низя. - Ну, ты и урюк! Ладно, идем. 3 Охранник из Шаркузиева выходил бестолковый. С ноября по апрель он научился кое-как управляться с "Калашниковым", сносно готовить куску жареную на сале картошку, кушать сало и смешно выговаривать матерные слова, значение которых едва ли понимал в полной мере. В одном лишь таджик достиг совершенства - в строевом шаге. Его суставы были обмазаны неким волшебным веществом - так вольно двигались конечности, а превосходное чувство ритма до миллисекунды синхронизировали отмашку с шагом. - Песня, а не шаг! - похвалил генерал-лейтенант дневального Шаркузиева, когда тот сошел с тумбочки, десять раз припечатал в намастиченный пол подошвами сапог и, отдав честь, доложил: - Табарсь прапарси!.. - после чего замолк, забыв, что следует говорить дальше. Пока командир полка смотрел белыми глазами в затылок разжалованного в прапорщики генерала и втихаря нашаривал в кармане валидол, высокий гость повторил: - Песня! В московских частях - и то не часто такое увидишь. - Потом повернулся к свите: - А вас, товарищ подполковник, этот курсант лейтенантом величает? - Никак нет, товарищ генерал-лейтенант! - И то ладно. Инспекция покинула расположение роты, а Мищенко, прихватив ящик тушенки, душевно переговорил с фельдшером, и таджик отправился на две недели в санчасть пережидать бурю. Когда это было? А случилось это в конце апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, за двадцать дней до увольнения Мищенко в Читу - прикупить гражданскую одежду для отбытия в отпуск. ...Из увольнения старшина возвращался в такси. - Где ночевал в городе? - спрашивал водила. - В гостинице. - Так, говоришь, в отпуск? - Завтра. - Даа... Отпуск, да еще в мае... Живешь-то далеко? - В Томске. - Погоны и лычки поменяй, когда в поезд сядешь, и фуражку тоже. ДембелЯ по домам катят, а ваш брат не в почете, глядишь - выкинут на ходу. - Знаю. Я по-гражданке поеду, - Мищенко прихлопнул ладонью по свертку рядом с собой. - Ну, держитесь Томские девки! - Я женат, сыну четыре года. - Да ну?! То-то и смотрю - взрослый ты на внешность. Сколько лет? - Двадцать шесть. Таксёр присвистнул. - Что ж ты еще немного не побегал, до двадцати семи? - Бронь с завода сняли, я и загремел. Звук сирены потребовал прижаться к обочине. Мимо пронеслись милицейская шестерка и два уазика. - В Каштак прут, опять резня, - сказал Мищенко. - А на уазиках номера военные, не ментовские, - заметил водила. ...На КПП дежурный по части даже не глянул на представленную Василием увольнительную. Выпалил: - В твоей роте у курсанта автомат махнули, уснул на посту. - Кто уснул? - Шаркузиев. Доложено в штаб округа. Если через два часа не найдем, доложат Москве, а там... - капитан провел пальцем по горлу. - Каштакских шмонать надо. Это они, суки. - Ну а кто ж еще. Бегом в расположение. Беспокойное место - Каштак. Налепились безобразные хибары вдоль берега безымянной речушки-ручья, аккурат напротив воинской части. И компот в Каштаке еще тот - химики, поселенцы... да разве ж преграда им дырявые заборы? Ползают, как тараканы, высматривают, где что плохо лежит, на ходу подметки режут, а тут - такой куш без призора: дрыхнет бабай, привалившись спиной к двери в учебные классы, а штуцер рядом прислонил, грех не умыкнуть. ...Эх, Шаркузиев ты, Шаркузиев... Что ж ты натворил, соня ты этакий. Упекли тебя сегодня до поры на губу, а кусок твой Мищенко стоит побитым псом в кабинете командира полка и мямлит: - Да как же так, товарищ подполковник... У меня билеты на поезд взяты. И жене телеграмму отправил, чтоб встречала... - И я новые погоны приготовил! Пока не найдем автомат, из части ни шагу! Дембелей - и то застопорили, а на них уже документы выправлены. Отпуск ему... Свободен! Что было дальше? А вот что. Неделю особисты со спецами из МВД ставили на уши и учебку и Каштак, но калаш как в воду канул. Следом судили Шаркузиева, выездным судом в актовом зале учебки. Наказали, в назидание другим, примерно - шесть лет общего режима. И без пяти минут вертухай отправился в ближайший лагерь не охранником, а сидельцем. - Пусть сидит, тварина! - обронил командир части. Третья звезда, изготовившаяся скатиться тот год к нему погоны, надолго завязла в небе. И еще он отменил свой приказ об отпуске Мищенко. В тот день Вася куда-то пропал после обеда, и заявился в расположение роты перед отбоем. - Лапина ко мне, - бросил он тумбарю. - Сержанта Лапина к старшине! - заорал боец. - Кусок пьяный, - успел шепнуть он Лапину. Лапин зашел в каптёрку. - Звал? - Подойди. Он подошел. - Нахера ты Шаркузиева в наряд записал, да еще на дальний пост? Я тебе что велел, когда в увольнение уходил? - Не ставить его в караул. - Я таджика с апреля в караулы прекратил наряжать, знал, что заснет. И ты, урод, об этом знал. Знал ведь, что задрыхнет бабай на солнышке? А? Лапин ответить не успел. Страшный удар сапогом в пах пригасил сознание, второй - туда же - выключил его вовсе. ...Двумя сутками позже, ротный прощался со старшиной у тарахтевшего ЗИЛа: - Ну, всего тебе, Мищенко. Охранником в лагере службу тащить не сахар, но все же лучше, чем лишний год-полтора в дисбате париться. Все, что мог, я для тебя сделал. Да и того б не было, не служи в зоне кумом мой однокашник. Авось, отсидишься там. Вернется Лапин из больнички, а тебя нет; а на нет и суда нет. Молись, чтобы он заяву на тебя не накатал. Я беседовал с ним. Объяснил, что второе кряду происшествие повиснет на часть, отпуск ему обещал, да кто знает, что у него на уме. - Как он? - Каком книзу. Не яйца - синие мячи. Натворил ты дел... Кого посоветуешь вместо себя? Коваленко? - Прохоренко. - Да он же тупой. - И исполнительный. Идеальная смесь. 4 Автозак въехал в лагерный шлюз. Прибыл этап. - Первый пошел! - командовал старлей в проём стального ящика. - Второй пошел! Третий пошел!.. Шаркузиев шел седьмым. Увидев в оцеплении Мищенко, он радостно вскинулся, но тут же сник под его взглядом и протрусил куда положено. ...Вот уже месяц тянет Василий Мищенко бесконечные лагерные караулы. Осень. Здесь - в зоне, бывший старшина - никто. Ноль, который закатили в ночь. Эх, ночи вы ночи... до чего ж вы нескончаемы, забайкальские ночи. Шесть метров высота наблюдательной вышки. И нет, чтобы Васиным мыслям еще выше - к звездам устремляться, к вечному... но несутся они на за запад, к жене, которая в любую пору легко пахнет ландышем, к сыну, к пятистеннику с остекленной верандой, к курам, гусям, поросятам... "Хоть на денек бы домой. Хоть на час. Мочи нет глядеть на уголовные хари. Зайди кто в запретку, стрельну, как собаку! Чего этих тварей жалеть. И - отпуск. Да кто ж под пулю полезет..." И на что взрослому человеку лезут в голову такие мысли? Он же ими распорядится, он их выстроит по порядку и примет решение. Следующим днем Мищенко улучил момент, сказал Шаркузиеву: - Завтра на вечерней прогулке иди к дальней правой вышке, чай скину. Обменяешь на что-нибудь. Чай. Дороже денег в зоне чай. ...Вечером с вышки Вася наблюдал, как таджик направился в левый угол зоны. "Сука тупая!" Но бабай понял ошибку, и скоро Вася увидел его, шлепающим куда надо. "Давай, милый, шагай!" Мищенко вынул из кармана пачку чаю. "Три слона", весом в двести граммов, увлекая за собою капроновую нить, полетели вниз, и приземлились на контрольно-следовой полосе. Шаркузиев подошел, запрокинул голову. Вася пальцем показал куда идти и дослал патрон в патронник. КСП - штука не узкая, к тому же вспаханная и пробороненная, не разбежишься. Мищенко знал: времени у него достаточно. Маленький таджик пробрался через колючку, и направился подобрать гостинчик. Васю рассмешило движение Шаркузиева поймать пачку чаю, когда она вдруг оторвалась от земли и устремилась вверх. Бабаёнок подпрыгнул за ней, но ладошки вхолостую шлепнули воздух. Он широко улыбнулся, принимая это за игру, и той же улыбкой встретил окрик и предупредительный выстрел. "У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил", - мягко выстелилось в Васином мозгу. Тут же, на противоположные края этого покрывала тяжко свалилось два вскрика: "Не убивай!" и "Убей!" Мищенко внял тому, который был короче: он чудно пах ландышем. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
