(или сказ о том, как я "в писатели" ходил)

 

Жил-был Иван. Не дурак, нет. И вел себя пристойно, и умные слова

говорил, и в щук говорящих не верил, и о рыбке золотой не мечтал. Но

что-то в нем было не от мира сего: как Колька-чистоглазик всякому в

глаза заглядывал, улыбался, верил во все; или как Пётр Кири́ллович

Безу́хов в небо звездное взгляд устремлял, о чистоте и бессмертии души

задумавшись; или словно Данилка Недокормыш букашку, по травинке

ползущую, увидит вдруг, засмотрится на красоту, да и забудет про все

на свете. И в душе от созерцания красоты природной песни сами собой

рождаются. Застанет его мамка за таким занятием, да и бросит в

сердцах: «Аль опять, что в башку втемяшилось? Иди, лучше грядки вон

прополи. Больше проку будет». А Ивану воспеть красоту земную и

небесную хочется. И чтоб люди его услышали, чтоб прониклись… Так,

бывало, и поет Иван негромко, в огороде копошась или еще какую

домашнюю работу исполняя.

А за изгородью на соседнем огороде Варька-насмешница свои грядки

обихаживает. Послушает, послушает Ванины песни, да и давай над ним

посмеиваться: «Ты, что, Ваня, плачешь? Аль обидел кто? Или мамка

лентяя кормить не хочет? Иль тоскуешь по кому? Не по мне ли, часом?»

- «Нет, Варька, это я песни пою» - «Так не слышит же никто. Ты, Ваня

на базар иди. Там дядька Семен, инвалид с того конца улицы, на

гармошке мелодии жалостные наигрывает. Ему за это денежки в шапку

кидают. А что тут задарма-то горло драть?». Послушался чистоглазик и

пошел в следующий выходной на базар.

Видит, действительно, сидит у ворот дядя Сёма, да на гармошке

наяривает. Перед ним шапка старехонька лежит, а в ней денежки.

Невелика сумма, да все – прибыток. Встал Ванька рядом, кепку перед

собой положил и запел. Одну песню спел, другую, следующую, а кепка

все пустая. Да еще дядька Семен гонит прочь: «Ты, Ванька в город иди

на ярмарку. Там таки же певуны шлындают. И театры есть, куда

певунов этих приглашают и деньжиши им аграмадные за песни их

платят. А тут тебе нече делать».

Ушел Ванька в город певунов искать. И в правду, ходят они на

ярмарке по одному да по несколько, песни поют, общаются меж собой.

Да ошибся немного дядя Сёма. Это раньше они шлындали каждый сам

по себе. А ужо нашелся умный человек, создал для людей творческих,

бедолаг неприкаянных балаган*. Получилось хорошо: и певуны

пристроены в одном месте, там-сям не болтаются, и народ,

развлечением привлеченный, денежку одну – другую, лишнюю в доход

ярмарки несет. Да и люд талантливый обрадовался объединению,

воодушевился, самоорганизовался, стал конкурсы разные проводить,

победителям медальки раздавать и звания всякие величальные

присваивать. Зажили певуны полноценной творческой жизнью.

Ваньку в балаган приняли, как родного. Петь научили складно да

ладно. А затем и способности оценили: грамотками разными наградили,

звание птицы певчей дали; наверх подняли, что б за другими смотреть

и лучших певцов выглядывать. Вдохновился Ванька на новом поприще,

планы творческие обдумывать начал. А тут еще предложение ему

сделали приятное: «Мы, Ванька, названия песен твоих на отдельной

вывеске поместим, так сказать, произведем промоушен, т.е. прямо в уши

народу песни твои направим. Но, Вань, услуга платная. Что получится -

не знай, но денежку впредь положи». Вспомнил Ванька дядю Сеню,

который с утра, прежде чем играть, сам в шапку денежку клал, а там

глядишь, люди, намек понявши, туда же и свои подкидывают.

Согласился Ванька на промоушен. Да только у народа, видать, жизнь и

так сплошная песня. Зачем ему еще Ванькины слушать? Зато

театральные зашевелились, концерты Ваньке заказывать начали.

Только денежки-то не Ваньке, а с него требуют. За одну песню столько

просят, сколь от продажи билетов на один ряд получат. Тугой Ванька

насчет дел коммерческих, а и то сообразил, что при таком раскладе он

сам свой концерт «по крышечку» оплачивает. Театральные даже при

пустом зале свой прибыток за счет Ваньки получат. Даже, если он в

пустом зале петь будет. Да, что в пустом, и вовсе может не петь, это уж

его дело… Обиделся, было, Ванька да узнал от своих сотоварищей, что

и в других царствах, и в тридесятых государствах, такие же балаганы

существуют и по таким же порядкам живут. Ну, что ж, махнул рукой

Ванька, живут и пусть себе живут.

А в балагане всё чередом идет: кто шибко крутится, да поет на

разные лады, кто так себе прохлаждается. Словом, каждый – в меру

своих способностей обустраивается. Бывают и такие, что заглянут на

минутку в балаган иль среди зрителей потолкаются, песен наслушаются

… и след простыл. А потом в землях иных незнаемых те же песни поют,

но уже как свои. Поди, узнай, что там этакое лиходейство творится. А и

узнаешь, так, те отвечают: «Вы поете: во поле березонька стояла…

люли, люли стояла. А мы поем: во лесу сосеночка стояла… е-е-е там

стояла». Поди, возьми их за медный грош.

А то еще пропоет кто душевно в балагане: « А у нас во дворе…»,

другой свое ис-полнит: «Прощай, прощай..», а третий: «Наверное, ты

ждешь, что вновь тебя я позо-ву…». Четвертая исполнит ею

сочиненное: «одна дождинка еще не дождь, одна снежинка еще не

снег» и пятая тем же манером: «Я тебя подожду, только ты

возвращайся скорей». А кто-то умный, послушав их, объединит все

воедино – вот тебе, пожалуйста, готовое либретто. И спустя некоторое

время, глядишь, в главном театре грандиозная опера состоялась на

душещипательную тему о неразделенной любви, где:

Он. «Приходил я сюда, но звучало в ответ и не то, чтобы «Да», и не

то, чтобы «Нет».

Она. «Одна дождинка еще не дождь. Одна снежинка еще не снег» …

«взгляну иначе, и станут главными слова, которые пока ничего не

значат».

Он. «Прощай, среди зимы среди снегов никто мне лета не вернет.

Прощай и ничего не обещай и ничего не говори».

Она. «Ты смотрел на меня, ты искал меня всюду … А теперь тебя нет …

Я хочу, что б ты был и все так же смотрел на меня».

Он. «Наверное, ты ждешь, что вновь тебя я позову. Поверь нам ни к

чему с тобой встречаться вновь, когда … прошла любовь».

Публика, слушая, слезы льет. Артистов - на бис. Автору, чужие слова

собравшему - рукоплескания. А он овации благосклонно принимает и

балаганных авторов в упор не видит. Потому как птица высокого

полета, не кенарь какой-нибудь.

А Ванька, знай себе, вовсю старается, мэтров почитает, мастерство

повышает. На-деется соловьем запеть, востребованным стать, трудами

своими жизнь и себе и мамке улучшить. Да, только что-то не впрок

труды получаются. Кругом платить надо, а зара-ботков – шиш.

Грамоток, медалек – тьма, а доли счастливой нету. Отощал,

пообносился Ванька… И решил он после Новогодия домой податься,

пока еще ноги носят.

А в деревне мамка и по дому, и по огороду одна. Тоже без сыновней

помощи упе-сталась. Впору по весне во сырой земле не грядки копать, а

могилку. И тут, надо же, Иван перед Рождеством явился. Обрадовалась

мать сыночку родному, кровинушке своей. Всплакнула лишь, что тощой

стал, как тростиночка осенняя усох, даже и не от ветра, от сквозняка

качается. За стол посадила, угощать взялась. А угощенье-то… что мыши

не доели.

Сели, поплакали в холодной избушке. Пошарил Иван в старом сундуке,

медными полосами окованном, свечку нашел, засветил. Уютнее в избе

стало. Взял топор и пошел в сад кусты, его заполонившие, да яблони

засохшие рубить. Да что рубить-то: дерево стоит, а Иван вокруг него

качается, с каждым взмахом топора чуть не падает. Взмок с

непривычки, руки трусятся, ноги дрожат. Глянул в небо ночное

бездонное, а там звез-дочки сияют, месяц тонкий над землей подковкой

склонился. Вспомнил Ваня мечты свои наивные - слезы на глаза

навернулись. И тут звездочка одна засветилась вдруг ярко, лучами

заиграла. Или из-за слез все это? Но как-то посветлело в старом

запорошенном саду. Душа Ванина вдруг обмякла, будто теплее стало.

Подумалось - жизнь-то не кончена. Дожить до весны, а там огород

возделать, сад новый заложить, и жизнь наладится.

Принес кое-как охапку дров, печку затопил. Отогрелись с мамкой у

печки, на сон потянуло обоих. Сморились. Кто-то в дверь постучал.

Робко так, неуверенно. Ваня веки отяжелевшие приподнял еле-еле,

глядит - дверь открывается, и ангел небесный в избу входит, словно на

облаке парит:

- С Рождеством Христовым, люди добрые.

А голосок такой звонкий, словно девичий. У Ивана - думка печальная в

полусонном мозгу: «Коляда… угостить надо… нечем». А ангел низенько

так над полом к столу подплывает и из узелка, что в руке держит, на

стол грибки и огурчики соленые выстав-ляет. Лепешки, яички и

картошечку вареные, горячие еще, выкладывает. Повернулся к огню, и

показалось Ивану, что глаза-то у ангела Варькины.

 

*Балаган (от персидского — верхняя комната, балкон) — временная

постройка на ярмарках и народных гуляниях.