Что хочет автор. Литературные конкурсы

Раскаленный воздух, пропитанный запахом крови, подсыхающего конского навоза, и свежей, вывернутой наизнанку орудийными снарядами земли, стеклянисто колыхался над пыльной дорогой, извилисто уползающей в сторону голубоватых, округлых, Златоустовских гор, густо поросших сосновым и кедровым лесом - тайгой.

В осязаемо вязкой тишине, ровно в болотной трясине тонут и суховатые встрески саранчи, и одинокие посвисты ширококрылой, хищной птицы, кругами парящей над опустелым полем боя.

И посвисты ее, не то жалобные, не то требовательные странным образом походят на человеческий стон:

- Пить, пить, пиииииииииииииииить…

Сентябрь в этом году, выдался на Южном Урале на редкость жарким и сухим.

То тут, то там, среди измочаленных конскими копытами зарослей татарника и душицы, валялись раздетые до исподнего, а иной раз и совершенно голые мертвяки. Ни оружия, ни обмундирования, ни лошадей – народ, опустившийся за годы войны, легко переходит грань человеческого достоинства, становясь на путь грабежа и мародерства…

Тишина и безветрие…

Красная невесомая пыль, висящая в воздухе час за часом, словно кто-то, какой-то неведомый, шалый конь огненно-рыжей масти, нарочно мечется по пролысинам степи, поднимая ее, веками копившуюся на местных солончаках, своими огненными копытами.

Совершив еще несколько широких кругов вокруг поля и не заметив ничего для себя съестного, птица, явно брезгавшая падалью, скрылась из глаз где-то среди жиденьких туч, голубеющих над казахскими степями.

Унылое солнце, надежно утвердившееся в самом своем зените, равнодушно смотрело на землю, искореженную кровопролитной, гражданской войной, пожалуй, и, не замечая бредущего по горячей дорожной пыли человека. Почти голого, в одних кальсонах, с пятнами зелени на коленях, и грязными, обремкавшимися тесемками.

Город открылся совершенно неожиданно, как-то вдруг, сразу.

Буквально четверть часа назад, вокруг бредущего человека еще шумела, казалось бесконечная, первозданная уральская тайга, и вот на тебе: прямо перед ним, серый прокопченный приземистый вокзал, извилистые железнодорожные нитки, скоро сворачивающиеся за невысокую скалу красного, обомшелого гранита, высокое кирпичное здание водокачки. А за перроном, за чахлыми кустами ирги и корявого вишенника начинался непосредственно и сам город, купеческий и древний…

Человек вновь вернулся в лес и по чуть заметной тропке, пошел по направлению увиденной им скалы, - в таких скалах частенько можно отыскать если не пещеру, то хотя бы нору, где бы можно было без опаски отсидеться до наступления сумерек.

Нора и в самом деле нашлась: чуть ниже тропки бегущей по щебенистому обрыву, гранит нависал длинным широким козырьком, под которым отрухлевшая с годами хвоя, превратилась в довольно мягкую и теплую подстилку. Человек забрался в нору, с протяжным стоном вытянул усталые ноги и с минуту повозившись, уснул тихим, беззвучным сном.

Мимо него, спящего, улыбающегося во сне, надсадно кашляя белесым паром, и громко гремя железными сочлениями, проносились составы и паровозы, груженные лесом и орудиями, прикрытыми рваным, выцветшим брезентом.

Черный, лоснящийся мазутом мастодонт бронепоезд, с наскоро замалеванными двуглавыми орлами на клепаных бортах, украшенный красными звездами и гирляндами из сосновых лап, ощетинившись пулеметами и стволами легких орудий, уходил на юг, в сторону Уфы.

«…Я не кадетский, я не советский, я не партийный большевик,

Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленки тоже хочут жить…»

Разношерстная, пестро одетая группа полу пьяненьких и крикливых, вооруженных трехлинейками мужиков, вразнобой, не в ногу уходила вдоль железнодорожного полотна в противоположную сторону.

Торговки жареными семечками и отварным рубцом изредка и лениво переругиваясь, торчали возле своих мешков и исходящих выбивающим голодную слюну паром прокопченных казанов.

Начальник вокзала, в дореволюционном кителе, с красной тряпицей на впалой груди чем-то зеленым натирал золотом сверкающий колокол, висевший на цепочке под большими, лишенными минутной стрелки часами.

Город, вернее вокзал в его лице жил нормальной, насыщенной жизни тех бестолковых времен, а полуголый, заросший золотистой щетиной на впалых щеках человек спал, свернувшись по - щенячьи, спал крепко, до тягучей слюнки и странно – мечтательной улыбки на растрескавшихся губах…

Солнце, словно спохватившись, торопилось убраться за потемневшие кроны сосен. Удручающая жара спадала, приближался вечер, тихий, теплый, богатый на росу…

Спящий заворочался, до хруста в костях потянулся, удовлетворенно зевнул и наконец-то окончательно проснулся. Он выпростался из-под гранитного козырька, и вольготно откинувшись на теплый, шероховатый гранит принялся с удрученным видом рассматривать вокзал, с погашенными уже лампами внутри и с трудом читаемой в полумраке вывеской, установленной на самой крыше, между двумя застывшими флюгерами в виде двугорбых верблюдов.

- «ЧЕЛЯБИНСКЪ». - Пробормотал он недоуменно и вновь надолго задумался.

Ни верблюды на флюгерах, ни название города, ничего не говорили этому странному человеку, да и что они могли ему сказать, коли он, за исключением двух последних суток, блужданий по тайге, ничего, абсолютно ничего не помнил…Кто он, как оказался в одних кальсонах на той обожженной солнцем, перемолотой сотнями лошадиных подков пыльной дороге, приведшей его в конце –концов к челябинскому вокзалу – все было словно вымарано из его памяти…

Мужчина сплюнул и аккуратно, чтобы не распороть босые ноги о гранит и щебень начал спускаться вниз, к железнодорожному полотну.

К вокзалу примыкала прямая улица, засаженная высокими, широколистными тополями, состоящая в основном из крепких, добротных, одно и двух этажных, кирпичных домов под крытыми железом крышами.

На многих, возле дверей, поблескивали бронзовые таблички, небольшие, но чрезвычайно солидные: «ДОМ СВОБОДЕН ОТ ПОСТОЯ».

Ночь, безлунная и темная, наконец-то прочно упала на город, и человек в белеющих кальсонах уже более смело шлепал по деревом замощенной улице.

Окна в домах гасли одно за другим, и лишь тусклый огонек лампадок в красных углах, несколько оживляли уснувшую улицу.

Собак не было, их ленивый перебрех слышался лишь иногда, да и то в еще более темных и мрачных переулках, где чернели ветхие, деревянные постройки.

Метрах в трехстах от вокзала, возвышался черной глыбой католический костел, да и дома были явно более богатые. На площади, освещенной несколькими кострами, взад и вперед сновали какие-то люди, устало всхрапывали лошади, слышался мат и вызывающий смех пьяных женщин. Мужчина в таком виде идти в ту сторону не рискнул и свернул в приоткрытую калитку небольшого, ладного домишки с полуосвещенным окном.

Обогнув кучу угля, сваленную возле крыльца, неизвестный прижался лбом к стеклу, восторженно рассматривая довольно непритязательно обставленную комнату, с голландской печкой облицованной молочно-белыми изразцами и широкой кроватью с железными шарами, на которой, вольготно раскинувшись, спал мальчик лет шести, ногами скомкав в жгут стеганное, в пестрый лоскуток одеяло.

Никого из взрослых в комнате не было и мужчина осмелел, локтями расположился на прохладном жестяном сливе, и застыл в немом восторге…Казалось он готов был стоять так всю ночь, радостно глядя на чьего-то сына, спящего спокойно и безмятежно, на пухлые подушки, на печь с приоткрытым черным поддувалом, на небольшой домашний иконостас с темными, любовно протертыми маслицем строгие, старого письма лики.

Позади него что-то чуть слышно скрипнуло, похоже, дверь, но он, кажется, совершенно не придал этому значенья, и все также заворожено разглядывал кусочек чужой жизни.

- …И долго так стоять собираешься, болезный? Продрог, небось?

Вдруг услышал он позади себя негромкий женский голос, вздрогнул от неожиданности и медленно, настороженно обернулся.

На невысокой скамеечке, под черной рваной тенью раскидистого кустарника (должно быть сирени), он вдруг заметил сидевшую молодую женщину. У ее ног в траве, поблескивая жалом, лежал топор.

- Ну, так, рассказывай, чего ты там, в моем доме высматривал, филлер противный…, гороховое пальто? И что это за маскировка такая: бродить по городу совсем неглиже? Или у вас, в охранке, деньги закончились, на содержание таких типов?

Он подошел к скамейке, медленно и слегка покачиваясь, присел и всмотревшись в ее плохо различимое в ночи лицо проговорил, медленно, словно тщательно обдумывая каждое слово:

…- Я хочу есть и я очень грязный…

Женщина коротко хохотнула и постаралась отодвинуться от незнакомца как можно дальше, настолько, насколько позволяла длинна скамеечки:

- Покормить-то я пожалуй тебя покормлю, но вот насчет мытья…В колонке вот уже неделю как воды нет, говорят где-то что-то пушкой повредило…Приходится на реку ходить, там по берегу ключи бьют- вот оттуда воду и берем…Но уж больно далеко, оттого и только для питья бережем… Ну да ладно, пошли, помою как ни то…

Она нагнулась, прихватила с земли топор и, не оглядываясь, пошла к дому.

Мужчина спохватился и поспешил за ней, внимательно глядя под ноги – куски угля, а может быть и кокса затерявшиеся в траве, вдали от кучи, нещадно ранили его и без того измученные ступни.

- И потише, Сережку разбудишь, сынишку моего…- предупредила она и, приоткрыв дверь, пропустило ночного гостя в дом…

Задернув полупрозрачной занавеской кровать со спящим сыном, она провела мужчину на кухню и, засветив керосиновую лампу, уже более серьезно оглядела чужака.

- Александра Петровна Решетникова. – Представилась женщина, и, усадив гостя на венский стул с витой спинкой, продолжила неторопливо выискивать что-то в полках и ящичках шкафчика, укрепленного над приземистой русской печью.

- А ты кто? – Решетникова наконец-то нашла то, что искала: граненый штоф темно- зеленого, волнистого стекла, наполовину опорожненный.

- Не знаю…- Сознался мужчина и горько, очень честно вздохнул:

- Кто я, что я…? Ничего не помню…

- Контузия что ли?

- А я знаю!? – уже более раздраженно буркнул он, и устало уставился на свои грязные, оцарапанные ноги, рванные и грязные кальсоны.

Александра, а по виду ей было не более двадцати пяти лет, и она наверняка в своей жизни прекрасно пока еще обходилась без отчества, поставила посреди кухни большой медный таз, а рядом на табуретке – штоф и кругляш марли, уже явно бывшей в стирке.

- Ну, вставай орел в таз.- Приказала хозяйка, задергивая занавески на небольшом оконце.

- Исподнее снимай и отбрось к печке. Не хватало еще вшей нам с сыном через тебя поиметь…Да не стесняйся, не сглажу.

Мужик покраснел, но перечить не стал, и грязные кальсоны отлетели прочь.

Александра немало не смущаясь, подошла к обнаженному, отчаянно прикрывающему свое причинное место мужчине, и обильно промочив марлю самогоном, хоть и явно настоянном на каких-то травках, но все равно сильно отдающим сивухой, начала протирать голову, шею, а после и все тело незнакомца.

- Да ты не дергайся, мужик!- увещала она его, когда тот, зажимая руками то задницу, то мошонку пытался увернуться от ее умелых и довольно сильных рук.

- Не дергайся, говорю и не стесняйся… Я между делом, два года в сестрах милосердия проходила. Сначала курсы, а уж потом и госпиталь в Перми…Я и не таких как ты красавцев обмывала…То гной, то кровь…Прости Господи!-

Она перекрестилась и, бросив в таз почти черный от грязи тампон, вышла не на долго из кухни, а когда появилась, в руках ее оказались чистые, сложенные вдвое рубаха и кальсоны.

- Одевайся казачок… Да не брезгуй, это мужнины….

А где он?- запрыгал на одной ноге раскрасневшийся после спирта незнакомец, неловко пытаясь натянуть тесноватые кальсоны.

- Погиб, должно быть, Мишенька мой. - Пожала плечами она и присев за стол уставилась на огонек керосиновой лампы.

- Он у меня геолог был… Мы раньше в Перми жили, его по Горному ведомству сюда в семнадцатом перевели…

…Прошлой весной ушел куда-то к Таганаю, да так и не вернулся…Их пятеро было: два геолога, да с ними еще три мужика, рабочие значит…Никто не вернулся. Может медведь в тайге поломал, может банда какая, а может быть кто из его партии грех на душу принял …А что? Очень даже просто… Нашли случаем большое золото, вот кто-то и не удержался…Золото, оно людей запросто портит…Я этим летом по тем местам пробежалась - ничего не нашла. Даже копей свежих не видела…Да и то сказать: где искать-то, тайга она тайга и есть…-

Чистый, пропахший самогоном незнакомец присел за стол, напротив девушки…

На кухне повисла тишина, лишь потрескивал фитиль под прокопченным, надтреснутым стеклом лампы, да под потолком отливающая в зелень муха чистила свои лапки, иногда коротко вжигивая, должно быть от удовольствия…

Александра встряхнула головой с тяжелой, толстой светло-русой косой, старательно уложенной в крендель.

- Ну ладно, как тебя там…Ты есть – то не расхотел? Ставить чайник или нет?

- Он помолчал, глядя на Решетникову странными для мужика, ярко-голубыми, словно детскими глазами, прислушиваясь должно к своему организму, но потом, слегка пригнувшись над столом, прошептал:

- Вы знаете, Александра, я готов сгрызть собственную руку. И запить вашим жутким самогоном…

Он, а следом и Решетникова рассмеялись, и хозяйка, все еще посмеиваясь, из сеней принесла большой, ополовиненный пирог, прикрытый чистым полотенцем, даже и в холодном виде вкусно пахнувший кисловатым, деревенским тестом и отварной рыбой с жареным луком.

Вскричал в голос ночной гость, и руками разорвав пирог надвое, тут же словно позабыв о стоящей над ним женщине принялся за него, откусывая и глотая(почти не прожовывая) большие куски неожиданного угощения.

- У меня в этот раз тесто не удалось…-

начала, было, она оправдываться, но заметив с какой жадностью, он расправляется с ее стряпней, замолчала, думая, наверное, о чем-то своем, грустном.

Уже неделя прошла, как поселился незнакомец у вдовой Александры, а все что-то не то, все ж не дома.

Иной раз забудется, с сынишкой ее в шашки да в карты, в «Акулину» на щелбаны сыграет, а то все больше у окна сидит. И то сказать, когда в памяти полная пустота, когда ты не знаешь, кто и откуда, радоваться особо нечему.

Но сегодня что-то должно было случиться. Это уж как пить дать…И настроение у него веселое да радостное, будто праздник какой в душе случился…А все от того, что в дверь, утром еще, залетела пестрая, нарядная бабочка. Покружилась болезная по комнате, да прямиком к нему…Села на плечо, лапками своими перебирает, крылышками помахивает…Разве что не мурлычет по кошачьи…

А тут на кухню и хозяйка заглянула. Молча пальчиком поманила- выходи мол на двор, поговорить нужно…

Вышел он, а Александра уже на скамеечке своей сидит. Серьезная такая, важная даже.

Присел и он.

Помолчали они, и тут она возьми да и выдай…Хоть стой, хоть падай…Да и было честно говоря от чего.

- Слушай парень, - начала она как обычно негромким своим голоском…

- Я вот что решила. Будешь моим мужем, Михаилом Ивановичем Решетниковым…Ну хотя бы до той поры, как память к тебе вернется…Ты не подумай, мне не для постели муж нужен…Совсем даже и наоборот…

- А для чего? – Новоявленный Михаил Решетников улыбнулся, жалко и растерянно…

- Я ж тебе говорила в свое время, - продолжила Александра, глядя перед собой сосредоточенно и, пожалуй, даже хмуро.- Что мы сюда недавно переехали…Соседи Мишеньку моего, пожалуй, и не видели…А в горном ведомстве мне сказали, что все начальство поменялось…Никого из прежних-то и не осталось…А у тебя через всю спину, несколько шрамов... Свежих, сабельных, скорее всего…Судя по всему ты парень из военных будешь, а может и из казаков…

Но видишь ли, Мишенька(она невесело улыбнулась), можно эти шрамы, за медвежьи выдать…Очень даже запросто…От этого ты и дескать память потерял, что медведь тебя в тайге поранил…

Тебе все равно, под каким именем ходить, а мне за твое увечье и пенсию выхлопотать шанец имеется…Ну как, здорово я придумала?

Он покачался, улыбнулся и спросил так, скорее уже сдаваясь и соглашаясь с этой дурацкой ее затеей…

- А чем вы до меня жили? Я имею в виду уже после пропажи настоящего Михаила…

…- Чем жила? – она взглянула на него, щурясь от яркого полуденного солнца.

- Золото мыла…Так, помаленьку…Здесь же, на реке Миасс, в черте города…А как вода похолодеет, так за гроты сажусь…

- За гроты?- искренне поразился мужчина. – А это что еще такое?

Женщина вспорхнула со скамейки и метнулась в небольшой сарайчик, стоящий поодаль, рядом с уборной.

- Смотри парень!- в голосе ее зазвучала нескрываемая гордость…И честно говоря было от чего гордиться.

На ее ладошке, возвышалась небольшая горка, выполненная из кусочков диких и частично отполированных поделочных камней. В самом центре горки и впрямь красовался небольшой грот- вогнутая друза мелких кристалликов светло-фиолетового цвета – аметистов. От гротика, вверх, к снежно-белой сосульке халцедона натечного, вели малюсенькие ступеньки темного, отполированного малахита, с проступнями из розового родонита.

Солнце играло на всех гранях этой занимательной безделушки, превращая ее в действительно таинственный и прекрасный грот.

- Правда здорово?- прошептала она сама, любуясь на свою работу. У меня их раньше и в Перми и в Екатеринбурге лучшие ювелирные магазины с руками брали…Даже от Пороховщикова…А теперь все…Война…Нету спроса говорят…А жалко…

- Жалко.- Согласился он, любуясь не только камнями и не столько, а в основном ее маленькой, но сильной ладонью с розоватыми, коротко обкусанными ноготками…

- Хорошо.- Приподнялся он со скамьи и направился к дому, в тень.

- Я буду вашим мужем. Как вы говорите, Михаил Иванович Решетников? Во-во, именно так: Михаил Иванович Решетников …

Он рассмеялся и, оборачиваясь к Александре, спросил впрочем, совсем не надеясь на согласие…

- А может быть я, на правах мужа иногда…

- Нет, не может быть!- прервала она его и вновь обратилась к своей поделке.

- Да, кстати, Мишаня! – уже в сенях догнал его звонкий и веселый женский смех:

- У нас, кстати принято жену на ты, величать…А у вас?

- Если б я помнил…- заметил новоявленный хозяин дома и захлопнул дверь.

Как это ни странно, но суета и неразбериха, царившие в то время в Челябинском филиале горного ведомства, послужили на пользу новоявленным супругам Решетниковым.

Начальник отдела товарищ Хаустов, полноватый, коротконогий мужик, судя по всему бывший полковой писарь, байку про потерю памяти у геолога Михаила Решетникова, приключившуюся после неудачной встречи с медведем, принял на «ура». И кроме небольшого, но ежемесячного денежного пособия «До полного выздоровления», выписал едино разовый мандат «на предъявителя» на центральный продовольственный склад.

Видимо бывший писарь, товарищ Хаустов увлекался литературой, так как бумага эта читалась следующим, довольно занятным образом:

« Выдать геологу и рудознатцу Михаилу Ивановичу Решетникову, потерявшему здоровье в почетном деле розыска полезных ископаемых (золота и иных руд) для ради скорейшего обогащения молодой, советской республики следующие продукты:

1. «Соль – 1 фунт.

2. Сахар- 1 фунт.

3. Мука – крупчатка – пять пудов.

4. Рыба (селедка) – пятнадцать штук.

Начальник отдела тов. Хаустов А.Я.

14 октября 1919 года от Рождества Христова. Гор. Челябинск».

Продукты, полученные со склада, они вместе с Александрой довезли на нанятой за гривенник пролетке, нарочито долго разгружались, а после, рассчитавшись с извозчиком, еще более долго переносили в дом, еле сдерживая смех, исподволь наблюдая за соседями, подглядывающими за ними из-за занавесок соседних домов.

Сережке, по настоянию Михаила, они приобрели довольно большую, грифельную доску и несколько карандашей, откровенно громко гремевших в жестяной, лаковой коробочке - пенале.

- Пора мальчишку грамоте обучать, большой уже, меня в карты обыгрывает…

Показушно сердито ворчал новоиспеченный супруг, протягивая Александре деньги перед бакалейной, привокзальной лавкой.

С сыном ее у Решетникова, после покупки этой доски отношения быстро начали налаживаться, переходя в доверительные, почти родственные.

И если иной раз, мальчонка, увлекшись рисованием, называл этого мужчину папой, просил о помощи, сердце Александры сжималось в сомнении: она сама пожалуй и не знала как себя вести на подобные оговорки – радоваться или же напротив огорчаться…

Впрочем, Михаил вел себя довольно тактично: по мере умения помогал ей по дому, в постель пока еще не набивался и ежедневно по несколько часов занимался с Сережкой письмом и арифметикой.

Но чаще всего он, пока еще на дворе стояла сухая погода, сидел на их скамеечке и читал толстенные, мужнины книги по геологии, горному делу и химии, разложив на дощатом полу комнаты полустертые на сгибах карты, ползал над ними с большим бронзовым компасом, делал только ему понятные заметки…

К стыду своему, молодая женщина, украдкой наблюдая как Михаил, с видимо врожденной грацией двигается по дому, занимается чем ни будь с ее сынишкой или шевеля губами читает учебники полные диаграмм и формул, называла его про себя не иначе как «муж мой», и в тайне страшась того часа, когда в его лобастой голове что-то щелкнет, и память полностью вернется к этому, столь дорогому теперь для нее мужчине. Что-то подсознательное, интуитивное, чисто женское подсказывало Александре, что Михаил, вернее сказать тот человек, которого она называла Михаилом, в действительности окажется человеком из совсем иной жизни, иного сословия, воспитания и достатка…

Вот и сегодня он, рисуя на грифельной доске для малого зверушек и птиц, нарисовал вдруг такую вздорную и наглую ворону, словно живьем прилетевшую на эту доску, что она чуть было не вскрикнула :- Кыш! Кыш проклятая…

Сережка радостно хлопал в ладошки, а Александре отчего-то хотелось упасть лицом в подушку, и плакать и плакать, спиной ожидая прикосновения доброй и мягкой, мужской его руки.

Сухая и не по-уральски теплая осень постепенно пошла на убыль, небеса затянуло плотной, серой мешковиной туч, на город обрушился долгий, многодневный проливной, холодный дождь.

Дождливая погода казалось еще более внесла сумятицы в обстановку царившую не только в районе всего Каменного пояса, но и ближайшего пригорода.

Газет издавалось мало, и лишь слухи, один другого невозможнее и безумнее бродили по Челябинским улочкам и переулкам.

Никто ничего не знал наверняка, никто толком не мог сказать, что происходит за городской чертой.

Иногда на вокзальном перроне неведомо откуда появлялись взвода чехословацких пехотинцев в рыжих, куцых шинелях. А уже через несколько часов глянь, а вдоль железнодорожного полотна скачут казаки, да не просто казаки, а присягнувшие трехцветному знамени… Откуда? Куда? Зачем? Да кто тут разберет…

Александра в последнее время несколько замкнулась, старалась больше обычного уделять внимания сыну.

Михаил понимал это ее состояние своей несостоятельностью, считал себя обузой, незаметно для семьи старался, есть как можно меньше…

Пособие, выписанное ему начальником отдела Хаустовым, в действительности оказалось более чем скромным, и к тому же, Сибирский рубль, по сравнению с червонцами царской чеканки , которых у молодой семьи не было и в помине с каждым днем проигрывал все больше и больше.

Белый хлеб в семействе Решетников из повседневного, медленно, но верно переместился в разряд лакомств.

…В ноябре, ближе к вечеру, когда Михаил в очередной раз, отогнав лопатой от берега ноздреватую наледь, предшественницу ледостава и озябшими руками вновь взялся за лоток, его арестовал патруль и под конвоем провели через весь город в дом купца Ляхова, где совсем недавно обосновалось ВЧК под началом

Федора Семеновича Степного, 27лет от роду.

В просторном кабинете, с камином, богато украшенным экраном каслинского литья и темно-зеленой, в кольцах малахитовой каминной доской, над которой разместилась большая, известная далеко за пределами Урала коллекция курительных трубок, зачатая еще отцом Ляхова, шестеркой в екатеринбургской рюмочной, над колыхающимися бездымными языками огня грел озябшие, короткопалые руки молодой, но держащий в страхе и ужасе весь округ чекист, Федор Семенович Степной…

- …Ну, проходите, проходите, Михаил Иванович, присаживайтесь в кресло, поближе к огню. Погрейтесь. Замерзли, небось?

Вместо приветствия проговорил Степной, коротко обернувшись на встречу вошедшим, не вынимая из тонких, бледных губ потухшую папиросу с обмусоленным промокшим мундштуком.

- Вы свободны товарищи. - Отпустил он солдат доставивших геолога в ЧК и вновь протянул руки к теплу.

- Еще в Германскую отморозил, и вот теперь чуть непогода - пальцы, словно клещами выламывает…

Он сел в кресло, стоящее напротив того где уже расположился Решетников и ровно невзначай бросил тому, старательно раскуривая свою папиросу.

- А вы, Михаил Иванович, где служили?

Разомлевший было Михаил, внутренне напрягся и точно также небрежно ответил чекисту:

- Я товарищ Степной не служил. Горное ведомство, как известно геологам своих специалистов на воинскую не отпускало.

России нужны уголь, нефть, металлы, золото…

- И что?- Федор Семенович встрепенулся и даже нервно запахнулся в свою, скрипнувшую новеньким шевро черную тужурку.- …И много золота у нас на Урале!?

- Много товарищ Степной. – Кивнул Михаил, мысленно перелистывая страницы недавно проштудированных книг пропавшего без вести мужа Александры.

-…В районе озер Кисегач, Чебаркуль и Тургояк - богатые верховые залежи наносного золота. Там без драг не обойтись… В урочищах Вишневых гор, вблизи населенного пункта Пласт – встречаются крупные самородные образования. Там не редки самородки весом в фунт и более, а катыши в два – три лота: вообще дело обыкновенное…

- А откуда вам это известно, товарищ Решетников?- вскинулся недоверчиво председатель ЧК.

- Мне говорили, что вы полностью потеряли память?

- Это так,- улыбнулся Михаил, внимательно рассматривая своего собеседника.

- Я не помню ничего из своей прошлой жизни, кто я, как меня зовут и чем я раньше занимался.

- Но моя супруга, Александра Петровна Решетникова, многое рассказала мне обо мне (простите за каламбур), и я естественно вновь засел за учебники. Скоро весна, открывается новый полевой сезон, и я просто обязан вновь овладеть теми навыками и знаниями, которые имел прежде…Семью кормить я обязан, несмотря на потерю памяти…Я мужчина.

- Похвально, похвально. –

Пробурчал Степной вскакивая, и торопливо подходя к двери.

- Пригласите ко мне Граббе.- Крикнул он кому-то в коридоре и вновь направился к своему креслу.

В кабинет неслышно вошел пожилой, розовощекий упитанный человечек маленького роста в белоснежном, явно накрахмаленном халате.

- Людвиг Карлович, - чекист обратился к врачу, тем ни менее в упор разглядывая геолога.- Будьте добры, осмотрите нашего гостя, и скажите: в действительности ли шрамы на спине товарища Решетникова оставил медведь, и могли ли они послужить потерей памяти?

- Будьте любезны, Михаил Иванович разденьтесь…Наш доктор вас осмотрит…Да не стесняйтесь, среди нас женщин нет…

Михаил хмыкнул и, повесив на спинку кресла свою куртку, укороченную и перешитую мадьярскую шинель, подошел к немцу.

Тот странно долгим и внимательным взглядом всмотрелся в лицо Решетникова, вздохнул и попросил Михаила повернуться…

- Ну что сказать, Федор Семенович?

Врач выдохнул на запотевшие линзы очков, протер их краешком полы халата и вновь водрузил их на вздернутый, пухлый в прожилках нос.

- Шрамы на спине нашего пациента длинной более пяти вершков в последней стадии заживления вполне могли быть оставленными когтями крупного хищника, скорее медведя, чем например, рыси…

Что до амнезии, частичной или полной потери памяти, то человеческая психика настолько хрупка и ранима, что сбои с нею могут произойти и от менее серьезного стресса, чем встреча с диким зверем. Остается надеяться, что домашняя обстановка, полноценное питание и определенные физические нагрузки послужат быстрейшему выздоровлению госпо…, простите товарища Решетникова…

Врач вновь протер линзы и подслеповато щурясь спросил чекиста:

- Вам, товарищ Степной мое заключение в письменном виде подавать или нет особой необходимости?

- Подайте, Людвиг Карлович, подайте… – бесцветным голосом проговорил тот и вытянул новую папиросу из самодельного портсигара.

…- Товарищ Решетников, - Степной угостил Михаила куревом и, дождавшись, когда за врачом захлопнется дверь, продолжил:

- А не желаете ли, Михаил Иванович послужить нашей молодой республике в качестве работника Чрезвычайной Комиссии? Пока рядовым, так сказать сотрудником, а потом и начальником отдела…Нам нужны, нам очень нужны молодые и грамотные кадры…Вы подумайте, не сейчас, так через месяц медицинская комиссия признает вас годным к строевой и пойдет рядовой красноармеец Михаил Иванович Решетников топтать пыль фронтовых бескрайних дорог…А война батенька, она война и есть…И кто знает, вдруг супруга ваша, Александра м-м-м Петровна, вновь овдовеет, но уже бесповоротно? Что скажите?

«Геолог» не торопясь докурил папиросу, так же неспешно загасил окурок в большой мраморной пепельнице, и только потом, весело глянув на начальника Челябинского ЧК, выдохнул дымом:

- А что, давайте попробуем…-

И показалось ему на миг, что в оранжевых завихрениях горящих в камине поленьев, среди искр и всполохов, пляшет и вертится конь рыжий, великолепный в своей стати, с развевающейся на манер языков пламени длинной гривой и упрямым, опаленным огнем хвостом.

…Служба в ЧК, оплачивалась много больше, чем пенсия по здоровью в Горном ведомстве.

И хотя к настоящей оперативной деятельности Михаил пока еще допущен не был и занимался только бумажной работой (восстанавливал и систематизировал архивы царской охранки, доставшей чекистам «по наследству»), но словно по мановению волшебной палочки в доме, в его семье появился определенный достаток.

Помимо пачек хрустко-упругих облигаций, не без самодовольства вынимаемых Решетниковым из кармана новенького офицерского галифе, в семье нет-нет, да и случались сюрпризы. Сюрпризы не без приятности и для самого молодого чекиста: то хмурной, молчаливый сотрудник привезет и свалит перед калиткой воз крупно напиленных березовых чурок, а то вестовой, доставит мешок крупчатки, несколько фунтов мороженой конины или ведро толсто спинной, упругой сельди…

…Часами беседовал со своим новым сотрудником Решетниковым лично Федор Семенович Степной, с каждым часом все более и более убеждаясь, что для революции, именно такие, лишенные памяти, а значит и убеждений люди просто находка. Михаил, хотя и посмеивался про себя иной раз, слушая пространные разглагольствования малообразованного Степного, тем ни менее впитывал в себя все постулаты и доводы своего начальства, словно чернила в промокашку, ни на миг, не усомнившись в их правоте и несомненной объективности. Тем более, что Федор Семенович постоянно подсовывал Решетникову ту или иную книжку с торчащими среди страниц спичками вместо закладок на самых важных(по мнению руководства ВКП(б) и естественно самого Степного) моментах.

Александра, ясно осознавая, что во все этой круговерти, случившейся с ее новым мужем, есть и ее вина, к решению Михаила стать чекистом отнеслась довольно спокойно, тем более что и мальчонка, сынишка ее Сережка искренне привязался к Решетникову и иной раз называл даже тятей…

Впрочем, был еще один немаловажный фактор, заставляющий эту, мудрую по жизни женщину не спорить с мужем. Вот уже с месяц, как она твердо почувствовала, что в ней зарождается и растет новая, общая с ее мужчиной жизнь. Александра понесла…

Но однако же, не смотря на то, что обстановка в городе все еще оставалась мягко говоря непонятной, а со снабжением положение становилось с каждым днем все хуже и хуже, она ни на миг не жалела о случившемся. Появление нового, общего с ее Михаилом ребенка, женщина ожидала с радостным нетерпением. Александра, ясно осознавала, что мужчина этот, с неизвестным для нее прошлым, не просто случай, заурядное событие, произошедшее на фоне кровопролитной, братоубийственной войны, а Божье провидение, подарок всевышнего, ей, совсем недостойной, впавшей в глубокое уныние и находящаяся в нем последние годы, с момента пропажи ее настоящего мужа.

До сих пор она с улыбкой вспоминала их первую, по-настоящему супружескую ночь.

…Михаил как обычно спал на кухне, на мохнатом тулупе, брошенном на дощатый пол. Спал беспокойно, разметавшись, постанывая и посмеиваясь.

Вдруг он, совершенно отчетливо произнес что-то на незнакомом для Александры языке, вновь рассмеялся и перевернулся на живот.

- Oui vous la coquette, la cousine... Regardez, le papa apprend...- повторил он уже более глухо и засопел уткнувшись носом в овечий воротник тулупа.

- …Oui vous la coquette…- повторила она в ужасе и как была в тонкой льняной застиранной рубашке, опустилась на пол.

Полная луна заливала холодным, серебристым светом кухню и Александра вновь увидела страшный шрам на спине спящего.

- Да кто же ты, господи? – ее прохладные пальцы скользнули по узловатой, бугристой коже шрама.

Михаил проснулся, мгновенье внимательно смотрел на залитую лунным светом фигурку женщины, а через мгновенье, его руки уже настойчиво, хотя и не грубо блуждали по ее изголодавшему по мужской ласки телу, срывая через голову призрачную льняную преграду…

На следующий день, Александра вынесла тулупы в сени, а на ее постели, появилась вторая подушка.

- …Откройте, ЧК.- Привычно проговорил Кожевников и отступил в сторону.

В распахнутую дверь, врывались его коллеги, в шинелях и бушлатах, а он с головы до ног в новенькой, вызывающе скрипящей коже, заходил в квартиру обычно последним, выбирал для себя место, откуда бы он мог наблюдать за всеми, как своими, так и подследственными, молча, садился и за все время обыска не произносил ни слова.

Как это ни странно, но именно его молчаливая фигура более всего производила удручающее впечатление на растерянных внезапным вторжением людей.

Михаил сидел, и казалось безучастно наблюдал за всем происходящим, вспоминая разглагольствования своего наставника, председателя ЧК Федора Семеновича Степного.

- Вы знаете, товарищ Решетников, отчего такой богатый город как Челябинск, который с легкостью мог бы полностью экипировать более пяти тысяч казаков, отдался нам практически без боя?

Нет!? Да все очень просто…Белогвардейцы, зная, что город держат в основном выходцы из купцов- староверов, распускали про нас, большевиков страшные слухи…Мол они, христопродавцы, с детей шкуры спускают, жен в общее пользование отдают, ну и прочую ерунду…А мы, прежде чем начать войсковые операции, пустили агитационные телеги, на которых совершенно бесплатно раздавались как лубочные картинки, так и наши газеты и прокламации, и что самое интересное, телегами этими управляли обычно женщины, да такие, что бы румянец в пол лица…Представьте себе, горожане ожидали увидеть под красными знаменами зверье в человеческом обличье, а тут бабы, веселые радостные…Люди в большинстве своем доверчивые и наивные…Запомните это, Михаил Иванович…Основательно уясните…Чем откровеннее вы будете разговаривать с людьми, да же если слова ваши сплошные хрень и вранье, тем больше и вернее собеседник вам поверит…

Разговаривайте с врагом, веря в то, что вы ему говорите, и он ваш…Главное вера и убежденность…

…Первыми в списках на обыск с последующим арестом значились ювелиры, владельцы небольших чайно-развесочных фабрик, купцы всех гильдий и известные врачи, отягощенные широкой и зажиточной клиентурой.

Обычно их, после обыска, сажали под замок на несколько дней, на хлеб и воду, после чего выпускали и через пару-тройку недель вновь к ним наведывались… И так несколько раз, а уж после, полностью обезжиренных и опустошенных, вместе с семьями грузили в вагоны и увозили прочь. Их дальнейшая судьба, честно говоря, Решетникова ни мало не интересовала.

Следующими, кто попадал под внимательный интерес ЧК, были актеры местного театра, художники и священнослужители…

Но недолго смог начальник отдела Михаил Иванович Решетников оставаться сторонним наблюдателем.

Атмосфера вседозволенности и безнаказанности заражала словно испанка, и уже довольно скоро он наравне со своими подчиненными переворачивал шкафы, распарывал перины и подушки, походя, давал в зубы особо несговорчивым «клиентам».

И Михаилу это нравилось.

Однажды, когда шерстили бывшего владельца швейной мануфактуры Лялина, Решетников в детской комнате сына промышленника заметил стоящий возле окна мольберт, в лапках которого стоял зажатый каркас с натянутым на него уже подготовленным, загрунтованным холстом.

Михаил, с любопытством подошел к мольберту и коснулся пальцами туго натянутый холст.

Ему на миг показалось, что чуть слышное шуршание ногтя по упругой грунтованной ткани для него уже не внове, но крики из зала, где его сотрудники избивали упрямого, богатырски сложенного Лялина, отвлекли Решетникова. Он поморщился, но тем ни менее приказал вбежавшему красноармейцу, радостно потирающему окровавленный, с ссадинами от зубов промышленника кулак, молодому и слегка кривоногому, прихватить мольберт, краски, заготовленные холсты и картон с собой.

- Занесешь ко мне домой, на Привокзальную…- распорядился Михаил и уже не оборачиваясь, направился к выходу.

А в городе уже основательно и прочно расположилась весна…

Заросли сирени возле католического собора с наглухо забитыми дверями, изошли на неправдоподобно – пахучую кипень, высокие черемухи уже собирались распустить свои гроздья, грозя обязательным похолоданием.

В свободные вечера, Решетников, вместе с Сережкой ходили на берег реки Миасс, на этюды.

Михаил терпеливо (и откуда все взялось?), разъяснял парнишке, как надо смешивать краски, как делать набросок, как класть мазки на грунтованный картон.

Рисовал и сам.

Однажды, под вечер, он вбил в стену гвоздь и повесил уже обрамленную в строгую черную раму довольно большую, еще пахнувшую красками и лаком картину, подошел к Александре, и ласково приобняв женщину за большой, округлый живот попросил:

- Ну-ка Сашенька, взгляни что получилось.

Тяжело ступая, женщина подошла к картине и с удивленьем и все возрастающим восторгом принялась рассматривать работу своего мужа.

Кусок полуразрушенной каменной кладки, утопающей на заднем плане в зарослях крапивы и конопли, легкие мостки, уходящие разбухшими досками под прозрачную воду, а на противоположном берегу, на возвышении, небольшая беленая церквушка с покосившимся куполом-луковкой.

И такой тишиной, замешанной на великой, вселенской тоске веяло от этой картины, что Александра даже попятилась слегка и шепотом спросила мужа:

- Мишенька. Да неужели это ты сам нарисовал?

- Сам! – гордо проговорил Решетников, присаживаясь на стул и закуривая.

- Ты знаешь Сашенька, я, как только это место увидел, это за бывшим Дворянским собранием, заброшенный спуск к реке, так просто влюбился, да что там влюбился, заболел можно сказать, этим уголком города… Такое ощущение даже появлялась, что я здесь уже бывал, и не раз бывал…Глупо, наверное…

Но вот тем, ни менее так…-

Он помолчал, загасил папиросу и уже самым обыденным голосом спросил ее:

- Ну ладно мать, а ты нас с Сережкой вечерять то собираешься, али как?

Александра еще раз окинула картину, взглядом, отчего-то полным тоски и как могла поспешно начала собирать на стол.

А на следующий день, Решетникова вызвал к себе председатель челябинской чрезвычайной комиссии, Федор Семенович Степной.

Михаил, постучался в дверь и, услышав разрешение – вошел.

Перед Степным, на темно-зеленом сукне стола, лежал, поблескивая смазкой и воронением револьвер…

- …Проходите, Михаил Иванович, присаживайтесь. – Простое мужицкое лицо председателя ЧК, казалось непроницаемым.

Решетников на неизвестно отчего отяжелелых ногах подошел к столу и сел напротив Степного. По обычаю, совершенно пустой стол, стоящий между ними, с лежащим на нем пистолетом, сегодня показался для Михаила каким-то унылым и страшным, словно то, совершенно пустое, безжизненное поле, на котором он в свое время очутился самым неведомым образом.

- Скажите, товарищ Решетников, как вы относитесь к оружию, в данном случае к огнестрельному?

Михаил неопределенно хмыкнул и пожав плечами проговорил бесцветным голосом:

Да как вам сказать, товарищ председатель Чрезвычайной Комиссии? Ровно. Как пацаненок от восторга не прыгаю, но и особо не тяготясь…А что случилось?

- Так отчего же мне, уже в который раз сигнализируют, что, мол, начальник отдела Михаил Иванович Решетников, на задание ходит с пустой кобурой?

Как это понимать, милейший? Вы что ж думаете, мы здесь в бирюльки играем? Ан нет, совсем даже наоборот… Мы защищаем революцию. Да, да, именно так… Революция должна уметь себя защищать…И время уговоров прошло…Я подозреваю, что вы просто не умеете обращаться с оружием, но это не страшно. Это поправимо.

С завтрашнего дня, вы и еще несколько человек из новых сотрудников, поступаете под начало нашего военного инструктора, Паустова Сергея Сергеевича. Он из казаков, унтер офицер и на нашу сторону перешел совершенно сознательно. Он вас обучит стрелять, обращаться с саблей, шашкой и штыком…

Думаю недели вам хватит…И еще, возьмите ваш револьвер…Он при стрельбе несколько забирает вверх, но мне кажется вы приноровитесь…

…Решетников шел домой и думал:- Какая же сука из его подчиненных стучит на него?

…Полигон находился на большой, округлой огражденной колючей проволокой поляне Никольской рощи.

На время стрельб, Михаил был освобожден от основной оперативной работы и от того проводил со своей Александрой больше времени, чем обычно.

Сережка, по-мальчишески недоверчиво поглядывая на округлившийся живот матери, сблизился с Михаилом еще больше, часами просиживал с ним за графитной доской, терпеливо заучивал «азы и буки».

Александра смотрела на сына, с нетерпеньем ожидающего возвращения с полигона « тятеньки» и не знала, что ей делать: радоваться или ревновать…

А Решетников, отстрелявшись и возвращаясь, домой, по пути, между делом, забегал в магазин Ахунова, на Азиатской улице и покупал для Сережки то: большого сахарного петушка на длинной палочки, то до одури пахучие полоски вяленой дыни в шуршащей пергаментной бумаге. Не забывал он и Сашеньку…Кто-то ему сказал, что беременным пользительно сладкое, красное вино и с тех пор Кагор в их доме не переводился…Хотя справедливости ради, нужно сказать, что к вину, Александра тяги не имела и если и выпивала иной раз маленький стаканчик, так и то, что бы Мишенька не расстраивался.

И хотя от Уфимской улицы, упирающейся в Соборную площадь, до дома было не более четверти часа неторопливого ходу, будущий отец предпочитал проехаться на конке «Бельгийского анонимного общества», тряском и необычайно популярном в городе транспорте. Конка в Челябинске была двухэтажной, с открытым верхом, с огромным количеством рекламных щитов и революционных лозунгов.

Особенно умиляла Решетникова почти обязательная надпись, украшающая экипаж: «Пять коп. и не тря!» Хотя тряски, особенно на стыках рельсов было предостаточно…

Ну а ко всему прочему, мандат ЧК позволял пользоваться конкой совершенно бесплатно.

Неделя пролетела незаметно, и в августе, Михаил, вновь вернулся в свой кабинет, в доме купца Ляхова, уже обученным стрелком.

…В церкви, по случаю буднего дня, прихожан было мало, да и те, заприметив вошедших людей в черной коже, при оружии, поспешили ретироваться…

Очень высокий, много выше Решетникова и худой какой-то нездоровой, чахоточной худобой пожилой протоиерей подошел к чекистам.

- Негоже братья в святой храм с оружием приходить…Грех это…

- Да что вы, святой отец, раскудахтались, право слово. Грех, грех…Кто у вас тут главный? Пригласите его сюда побыстрее. Скажите ему, что его хочет видеть начальник отдела городской ЧК товарищ Решетников…

- Если вы, товарищ Решетников имеете в виду настоятеля храма, то он перед вами…Если вам желательно кого либо постарше, то они все вокруг вас…Кто вас больше интересует, Бог и его Окружение или его недостойный служитель?

- Слушай ты, церковная крыса! Прекрати здесь балаган устраивать, тут тебе не Шапито, да и сотрудники мои некудышные зрители… И если к вам в храм пришли работники ЧК, заметьте, сами пришли, значит вопрос и в самом деле довольно серьезный.

Он обернулся к своим сослуживцам, сбившимся в кучку возле Царских ворот, и приказал:

-Погуляйте пока товарищи, нам с батюшкой, поговорить надобно…Кстати, отец святой, как мне к вам обращаться, я что-то от вас не имени, ни фамилии не услышал…?

-Обращаются ко мне чаще всего запросто- отец Даниил, но можно и по фамилии: тогда уж лучше так: протоиерей Даниил Яблонский…А впрочем как вам заблагорассудится…

- Ишь ты, Яблонский…- хмыкнул Михаил пренебрежительно.- Из дворян, небось?

- Из них, из них…- согласился старик, оправляя цепь наперсного креста.

- Так вот, гражданин Яблонский. Учитывая, что храм ваш крупнейший из православных, и к тому же расположен в самом центре города мы можем предположить, что его по большим церковным праздникам, да и просто по воскресениям посещают довольно самого разнообразного люда. Это так?

Протоиерей согласно кивнул седой головой.

- Да. Храм наш посещаем, слава Богу…Не забывают о вере прихожане…Спасибо им за это.

- Вот и славно, гражданин священнослужитель… Я так и думал. Тогда мы с вами поступим следующим образом: вы через молодого человека, нашего сотрудника, который будет постоянно находиться при церкви в качестве, ну например дьякона, алтарного или регента, раз в неделю будете сообщать нам наиболее интересные и важные факты, слухи, предположения, одним словом все то, что можно услышать во время исповеди. Идет?

- Нет, не идет? Рассмеялся отец Даниил и сверху вниз глянул на чекиста.

- Тайна исповеди не разглашаема, это не обсуждаемо. И к тому же и регент и диакон, и алтарный в храме уже есть…И если это все, молодой человек, что вы имели мне предложить, я вынужден откланяться… Мне еще к заутрене готовиться…Священник повернулся и даже приоткрыл небольшую дверцу ведущую в алтарь.

- Стоять вражина!- громким шепотом приказал Решетников, расстегивая кобуру.

- Я тебя еще не отпускал.

Протоиерей отец Даниил вновь рассмеялся, еще более громко и на вкус Михаила дерзко.

- Да вы что, юноша, всерьез предполагали меня своей пукалкой склонить к подобному греху? Господи, до чего же вы наивны…Да за подобное предложение, я вам, до семинарии естественно, просто по щекам надавал бы. Мальчишка! Пугать решил!

Он перекрестился и пригнулся, что бы войти в низенькую для его роста дверцу.

- А ну блядь, стоять!- в бешенстве закричал Решетников и выстрелил три раза подряд в большую изогнутую от времени икону, висевшую прямо над алтарной дверцей.

На склоненную фигуру священника неправдоподобно медленно посыпались обломки расколотой иконы и известь штукатурки.

На звуки выстрела, чекисты, дожидающиеся на улице, вбежали в храм и столпились возле своего начальника. А тот, уже не сдерживая мата, приказал, размахивая револьвером:

- И эту старую суку, протоиерея, и всех, всех кто сейчас в церкви в машину. Всех в подвал… Там с ними уже по другому поговорим…

Теперь уже рассмеялся он и закашлявшись, сплюнул мокротой на обломок иконы, упавшей к его ногам…

…Георгий Победоносец, восседая на огненной лошади, воздев копье пронзал свернувшего спиралью чешуйчатого гада…

…Молодец, Михаил Иванович, хорошо провел арест. – похвалил его Степной, впервые обращаясь к Решетникову на ты.

- То, что протоиерей не согласился нам помогать, не беда. Этого следовало ожидать. Голубая кровь, дворянин…Ну да и пес с ним…Для молодой России сейчас богатства хранимые в храмах и монастырях дорогого стоят…Голод приближается…А только в этой церкви, одного серебра на вскидку по более сорока пудов наберется…Представляете, сколько хлеба можно на эти деньги купить, сколько голодных накормить?

Он опять перешел на вы, впрочем, не акцентируя на это.

- Допросами я думаю, займутся другие, а вам Михаил Иванович, предстоит небольшая служебная командировочка …

- Далеко? – удивился Решетников.- Я, я конечно не против, но у меня знаете ли жена может родить в любое время… Как бы не прозевать…

- Не прозеваете, товарищ Решетников улыбнулся, обнажив темные, прокуренные зубы Степной. Он с удовольствием отметил, насколько быстро из молодого, интеллигпентного геолога этот человек превратился в холодного, цыничного, опытного чекиста легко поставившего на одну доску скорые роды жены и служебную необходимость…

- Поездка займет едва ли больше двух недель.

Председатель ЧК приоткрыл ящик стола и бросил перед Михаилом пухлый конверт плотной, темной бумаги запечатанный темно-коричневым сургучом.

-Вот вам пакет. В нем все, что вам нужно. Фотографии, имена, адреса…Паспорт. Несколько французских фраз, написанных русскими буквами… Два дня на изучения и в субботу пожалуйте ко мне на последний инструктаж.

Степной простился с Михаилом за руку и Решетников, все такой же недоумевающий отправился домой.

... Михаил, плотно поужинал в привокзальном буфете, выпил пару стопок водки, к которой приохотился, служа в Челябинской ЧК, и с уверенным видом завсегдатая парижских улиц вышел на привокзальную площадь.

Париж, с его раскидистыми каштанами и акациями, небольшими летними кафе, с пестрыми зонтами над крошечными столиками и узкими, мощеными брусчаткой улицами неожиданно не приглянулся Решетникову. Родной уральский город, с красного кирпича купеческими домами под зелеными крышами, просторными, полупустыми базарными площадями и вечнозеленой тайгой, подступающей к самым городским окраинам, казался чекисту много привычней и милей.

Не удержавшись от соблазна, он от вокзальной площади до дома Львова, вместо извозчика надумал проехаться на автомобиле, но уже через несколько минут горько пожалел о своем решении. Такси постоянно дергало, что-то в его железных шестернях постоянно заклинивало, приторно воняло спиртом…

В полутемном подъезде дома, где проживал Львов, Михаил забился в угол за полукруглую массивную пилястру и присев на расстеленную газету решил дождаться ночи…

Сон как назло не шел, и Решетников вновь и вновь прокручивал в голове последний свой разговор с председателем Челябинской ЧК.

- Запомните товарищ Решетников, - напутствовал его перед отъездом, лично Федор Семенович Степной.

- Господин Львов, это не просто бывший глава Временного Правительства . И он не просто бывший крупный помещик и даже как будто приятель Льва Николаевича Толстого…Нет. Это идейный враг, хитрый и подлый, пытающийся даже оттуда, из-за бугра руководить «Белым движением» в России, а тем паче за границей. Советская власть, по словам Владимира Ильича не может и не должна допускать подобного коварства со стороны белоэмигрантов. Мы, чекисты, не палачи и не мстители. И если даже бывший дворянин или там положим офицер, придет к нам, искренне раскаявшись, отречется от своего подлого и гнусного прошлого, а тем паче предложит нам свои умения и знания, то мы их как правило, не трогаем, не преследуем и не казним… Примером может служить наш инструктор…Да и среди высшего эшелона Советской власти встречаются лояльные нам дворяне…Ленин вот тоже кажется…Впрочем сейчас не об этом…Если у вас не получится доставить гражданина Львова, Георгия Евгеньевича живым в Россию, особо не переживайте: решением Реввоенсовета, данный гражданин уже давно заочно приговорен к высшей мере…

Вы все поняли, Михаил Иванович? Если да, то ступайте, получайте согласно мандату деньги и билеты…Валюту особо не жалейте, но и разбрасываться ей тоже не следует. В Советской России сейчас как вы знаете трудные, голодные времена…Тем более вам по приезду придется отчитаться за каждый потраченный франк… И еще: в отелях лучше не светиться. Нам известно, что Львов живет сейчас один, охраны нет, консьерж и то, в противоположном крыле дома…, так что дело сделали, отдохнули денек, где-нибудь в Булонском лесу, и домой…

Федор Семенович коротко хохотнул и, пожав Решетникову руку, отпустил его…

Где-то за спящими каштанами, большие часы на городской ратуше отбили полночь, и Михаил поднялся, направился к лифту.

Он не без волнения, чутко прислушиваясь к подъездному полумраку, осматривал дверной замок, даже не предполагая, что в это самое время, за несколько тысяч километров отсюда, в ярко освещенном кабинете председателя Челябинской ЧК, Степной, широко раскрытой ладонью, хлестал по полным, трясущимся щекам инструктора по стрельбе Паустова.

- Ты что же, сучье племя так долго молчал? Отчего не сообщил о своих подозрениях в первый же день? Чего дожидался гад? Чего? Чего!?

На кого не надо стучишь, бдяденыш, а на явного врага нет! За жопу свою опасался, сука труслявая?

Каждый вопрос рассвирепевшего Степного, сопровождался громкой, увесистой пощечиной.

Инструктор широко раскрывал по-рыбьи пухлые губы, носом, громко всасывал в себя кровавые сопли, но трясущиеся руки брошенные «по швам», так и не смел убрать, оторвать от дрожащих, по-бабьи полных ляжек.

Товарищ председатель Челябинской Чрезвычайной комиссии, - причитал он, преданно заглядывая в глаза Степного.

- Да я же видел его всего один раз, да и то ночью, когда они к штабному вагону, вдоль насыпи шли… Вот и сумлевался…

Да мы, если честно все больше на его Превосходительство, Генерал – майора Акутина, Владимира Ивановича смотрели…, а не на его адъютанта… Не кажный день мимо тебя живые генералы ходят…

- Генералы…- передразнил избитого инструктора Федор Семенович, и оттолкнув того от себя привалился к столу.

- Скажи Паустов, отчего ты решил, что Решетников и тот офицер одно и тоже лицо?

Инструктор наконец-то решился вытереть окровавленное лицо рукавом гимнастерки и уже слегка успокоившись ответил:

- Понимаете, Федор Семенович, уж больно курсант Решетников умело с револьвером обращается…Я бы даже сказал с шиком обращается…Разве что через курок его не вертел тогда, на стрельбах…Да и по результатам видно, что стрелок отменный: с любого положения хуже девятки не выбивал…Из трехлинейки так себе, как все, а вот с наганом, явно знаком…

Чекист закурил и, выпустив дым носом, как обычно, ровным голосом поинтересовался:

- Ну а все-таки, Сергей Сергеевич, отчего вы так поздно просигналили о ваших подозрениях?

Паустов потоптался, глядя в пол, и шмыгнув носом, выдавил…

- Опасался я , товарищ председатель что обознался… Видел, что Решетников с вами как бы в приятелях ходил, вот и опасался…

- Да не опасались вы Паустов, а обоссались, от страха обоссались.- Отмахнулся Степной и, отпустив инструктора, крутанул ручку телефона…

…- Алло, барышня, соедините меня с 24… Да, да…

…Алло, это Шигобуддинов? Это Степной на проводе. Слушай, Шигобуддинов, возьми человечка и дуй на Привокзальную…В квартиру нашего сотрудника Решетникова…Знаю что его нет…Так вот, прихвати его сучку, баба у него на сносях и сюда…Да, да именно сейчас и пацаненка, сына ее не забудь…Давай дуй! Да на хрена она мне здесь нужна? В подвал конечно…Конечно по разным…

Федор Семенович подошел к черному как смоль окну и удивленно-радостно протянул:

- Вот значит кто вы такой, господин-товарищ Решетников!? Личный адъютант его Превосходительства, Генерал – майора Акутина, Владимира Ивановича, Штабс-ротмистр Колчанов, Владимир Петрович… Ну-ну ваше благородие, шутник, мать твою… Ты только возвращайся поскорей, мальчоночка, а уж мы с тобой по другому пошутим…Ох по другому…

…Отмычки, сработанные мастером воровского инструмента, проживающим в Чебаркуле, под непосредственным надзором местной ЧК не подвели и Михаил, даже не имея особо богатого опыта в подобных предприятиях, т с дверным замком справился довольно быстро…

В спальне никого не было: довольно чуткий молодой человек, с легкостью бы расслышал даже тихое дыхание спящего…

Неожиданно тесная кухонька, завешанная сковородками и связками шуршащего лука, так же оказалась пуста…

- Ушел сука!- Мысленно ругнулся Решетников и, стараясь наступать на носки мягких, полуоткрытых туфель подошел к окну.

Неожиданно в глубине кабинета, на дубовом рабочем столе, вспыхнула лампа, и растерявшийся Михаил увидел сидящего в жестком кресле Георгия Евгеньевича Львова собственной персоной.

Тот, словно наслаждаясь замешательством Решетникова, неспешно выбрал длинную папиросу из серебряной папиросницы, прикурил и, выпустив облако плотного, терпкого дыма ухмыльнулся в густые, все еще черные усы.

- Не ожидали молодой человек застать меня в кабинете в такой поздний час. Сочувствую…Но прошу простить, бессонница. Ничего не помогает, да и годы уже, наверное, дают о себе знать…

Он близоруко сощурился, разглядывая ночного непрошенного гостя и наконец, устало махнув рукой предложил:

- Да вы присаживайтесь, пожалуйста. Что уж тут стоять? Меня пристрелить вы всегда успеете…

Львов глухо рассмеялся и, поперхнувшись дымом, надолго закашлялся.

Решетников присел на предложенный стул, стоящий в углу кабинета, куда не столь сильно падал свет от лампы и словно ненароком опустил руку в карман своего легкого пальто, где всегда носил оружие…

Бывший глава Временного Правительства, заметив это, вновь рассмеялся.

- Да бросьте вы свой, что у вас там, пистолет, нож, кастет к чертям собачьим. Бросьте. Лифт в нашем доме отвратительно громко дребезжит во время движения, да и замки в дверях давно уже не смазывались…Так что о вашем приближении я уже довольно давно предупрежден, и если бы я, мон шер, имел желание вооружиться, доверьтесь старику, у меня было для этого время…

Решетников подавленно молчал (убить человека, вот так, запросто сидевшего за столом), он, пожалуй, не смог бы.

Молчал и Львов, негромко постукивая подушечками сухих, старческих пальцев по полированной поверхности стола.

…Тишина, повисшая в кабинете, лишь слабо разжижалась мерным тиканьем больших напольных часов, стоящих о правую руку хозяина кабинета.

…- Вот так значит…- Заговорил, наконец, Львов.

- И по мою душу ЧК пришло…

Михаил нетерпеливо завозился на своем стуле, но Георгий Евгеньевич движением руки казалось, успокоил его.

- То, что я приговорен нынешней в России властью для меня отнюдь не неожиданность, но то, что исполнителем приговора, палачом моим будет личный адъютант его Превосходительства, Генерал – майора Акутина, Владимира Ивановича – вот это уже нонсенс.

Решетников вскочил было, но Георгий Евгеньевич, все также, невозмутимо-бесцветным голосом продолжил.

- Да-да, господин Колчанов, Владимир свет Петрович, к чему лукавить? Я вас узнал сразу же, как только вы появились в моем кабинете. Еще бы: блистательный дворянин, Штабс-ротмистр,

превосходный рисовальщик с европейским именем и образованием… А каков кавалер!? Все девицы на выданье после бала, данного Генерал- Губернатором Екатеринбурга в Дворянском собрании по случаю дня ангела своей младшей дочери по вас с ума сходили…А вы тогда все фронтом бредили, все переживали, что всю кампанию при штабе проведете… Уж лучше бы в штабе… Какова карьера, прости Господи…

Львов снова закурил, печально разглядывая потерянного Михаила.

- Вы…Вы ошибаетесь…- Хрипло заговорил наконец-то Решетников. В его голове все спуталось казалось бесповоротно: адъютант, дворянин, художник, бал в Дворянском собрании, дочка Генерал-Губернатора…Бред…

- К неведомому мне Колчанову я не имею никакого отношения…Вы явно ошиблись…Хотя это по большому счету и не важно…

Львов рассмеялся, громко, в голос. При этом усы его, густые и черные, хищно зашевелились, словно жили отдельной от остального лица жизнью.

- Я ошибаюсь? Ну положим…Тогда может быть вы, когда убьете меня, соизволите прогуляться на улицу Друо, что на Больших бульварах, где на аукцион выставлены несколько ваших работ..? Вдовствующая Княгиня Белосельская – Белозерская, вы уж простите ее, господин Колчанов, от нужды кое-что из имущества своего распродает… Золото давно уже с молотка ушло, теперь вот картины…В том числе и ваши. Там же, кстати, и автопортрет ваш вы лицезреть сможете, если его конечно уже не продали …

Низвергнутый министр раздавил окурок в пепельнице и, застегнув верхнюю пуговицу белой сорочки, пожевав крепкими губами нижнюю, слегка отвисшую губу, привстал и попросил чекиста.

- Вы молодой человек, пожалуйста, предупредите меня перед выстрелом…Я знаете ли человек штатский… Я глаза закрою, мне пожалуй эта моя маленькая слабость простительна… Как вы думаете, Владимир Петрович, простительна?

Решетников, побелев лицом, подбежал было к нему, трясущими пальцами выцарапал револьвер из кармана пальто, и зачем-то крутанув барабан нагана, прошипел, с ненавистью глядя в лицо Львова.

-Живите пока что, но…Я сейчас же, сегодня же, хотя нет, уже ночь, так значит завтра утром обязательно проверю все, что вы мне здесь наплели…Но знайте, если хоть на йоту, если хоть на мизер этот бред, что вы мне здесь наговорили не подтвердится, я вернусь…Вы слышите, господин бывший министр? Я обязательно вернусь…Но уж тогда, гражданин Львов, глаза вы прищурить точно не успеете.

Он выбежал из кабинета, через мгновенье громко и разочарованно звякнул замок в двери, обиженно – лязго загремела кабина лифта, уходящая вниз…

Львов расслабился, вновь расстегнул верхнюю пуговицу, ослабил узел галстука, и подумал с сожалением, вслушиваясь в тишину квартиры:

- Нет, все ж таки художник явно доминирует над офицером в этом молодом человеке…У него слишком тонкая натура для обыкновенного вояки…

Господин Лурье, лысоватый пожилой человечек, необычайно маленького роста, неспешно перебирал короткими ножками, добираясь до дома под восьмым номером, что выходил своими высокими, стрельчатыми окнами и свежее выкрашенным в желтый цвет фасадом на улицу Друо.

Дом этот был приобретен еще его дедом в 1830 году и тогда же в нем произошли первые аукционные торги…

Господин Лурье любил приходить сюда задолго до персонала, когда в небольших залах аукциона царили тишина и утренний полумрак. Аукционщик, варил для себя кофе и не торопясь бродил с опустевшей уже чашкой в от одного лота к другому… К девяти часам как обычно, подтягивались служащие: курьеры, эксперты, грузчики, престарелая уборщица и таинственное очарование тихих комнат пропадало, перечеркнутое шорохом бумаг, топотом ног, обрывками фраз и шлепаньем мокрой тряпки по мрамору полов в фойе.

…Отомкнув замок, господин Лурье неожиданно увидел перед собой довольно молодого, не старше сорока лет мужчину в строгого покроя модном демисезонном пальто. Лицо незнакомца можно было бы назвать красивым, если не обращать внимания на воспаленные, потрескавшиеся губы и красные, словно от недосыпа глаза.

-. Que vous désirez, monsieur?- Аукционщик первым прошел в дом и включил верхний, яркий свет.

Мужчина, тяжело дыша и все так же молча, осматривался, отдавая явное предпочтение развешанным по стенам картинам.

-. Que vous intéresse : la peinture, la gravure, la sculpture, mais peut être les livres et les manuscrits ?

- De moi интересут les toiles du peintre russe Kolchanova de la collection de la princesse Belosel'sky – Belozersky…- начал, было, Михаил и вдруг пораженно умолк, явственно понимая, что он, человек без имени и прошлого, только что, совершенно осознанно ответил этому смешному коротышке на его вопрос, заданный явно на французском языке. Решетников обессилено опустился на небольшую, обитую вытертым бархатом скамеечку и, обхватив голову руками с тонкими длинными пальцами, потерянно застонал…

Господин Лурье выждал, пока его визави несколько успокоится и, подойдя к простенку, где висело всего две небольшие полотна в строгих, темного дерева багетах.

- Vous évidemment le connaisseur. Le peintre Kolchanov se rapporte à l'école magnifique classique, mais ses tableaux sont extrêmement rares chez nous. Disent qu'il a péri qu'est sûrement triste. Ses tableaux sont achetés beaucoup et très volontiers. Il nous restait seulement deux toiles. Deux paysages et un натрморт avec les pavots ont vendu exactement deux jours en arrière...

Михаил поднялся, сдвинул свою соломенную шляпу на затылок, и уже более спокойно расстегнув одну за другой пуговицы пальто, подошел к аукционщику.

…Кусок полуразрушенной каменной кладки, утопающей на заднем плане в зарослях крапивы и конопли, легкие мостки, уходящие разбухшими досками под прозрачную воду, а на противоположном берегу, на возвышении, небольшая беленая церквушка с покосившимся куполом-луковкой…

Если бы не небольшая бронзовая табличка, темная и тусклая, на которой рука гравера начертала имя художника, Решетников, несомненно, принял бы этот пейзаж за свой, тот самый, что совершенно точно висит сейчас в их с Александрой доме.

Х-к Колчанов В.П. «Городские мотивы» 1916годъ. - Михаил внимательно рассмотрел гравировку и, хмыкнув, подошел ко второму полотну, несколько большего размера.

…Молодой офицер, в парадном гусарском доломане, казалось, увлеченно читает библию, раскрытую на тонкой муаровой ленточке, служащей закладкой.

Левая рука его изящно, совершенно непринужденно упала на черный с золотыми деталями эфес офицерской шпаги, явно выполненной в Златоустовских мастерских, правая же подпирает голову, впрочем, ненавязчиво, слегка.

Художник выполнил свой автопортрет в искусной, классической манере, явно подражая старинным мастерам. Каждая складка на материи, каждый узор серебряного шнура, которым был расшит доломан, поражали точностью и достоверностью линий.

Казалось, что при определенном желании можно было пересчитать все шелковые нити, из которых была скручена богатая кисть, украшающая эфес шашки.

Слегка наклонив голову, решетников даже сумел прочитать первые строки Священного писания, лежащего на столе перед офицером:

«И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».

Но не страшное пророчество, столь искусно выписанное славянской вязью, ни парадный мундир, ни даже ярко-кровавый камень, сверкающий на мизинце гусара, не могли, казалось отвлечь взгляд Решетникова от лица, изображение которого он видел перед собой.

Несомненно, моложе, более уверенное и ухоженное, оно тем ни менее в мельчайших подробностях повторяло лицо чекиста….Тот же высокий лоб, те же голубовато-зеленые глаза, те же светло-пепельные, слегка вьющиеся волосы…

Х-к Колчанов В.П. «Автопортрет с библией» 1917годъ. Михаил как-то вдруг сразу же ослабел в ногах, сунулся было за папиросами, но тут же по видимому забыв про них, вновь перечитал надпись на бронзе.

- Так вот значит как…- протянул он и только сейчас услышал, как пораженный страшным сходством портрета и неизвестного гостя, маленький француз, всплескивая ручками повторяет раз за разом:

- Mon Dieu, comme vous êtes semblables! Oui en effet, la même chose vous, en personne, monsieur Kolchanov... Je ne comprends rien... Mon Dieu, comme vous êtes semblables!

Словно пьяный, Колчанов качнулся, оперся было за стенку рукой, но тут, же выпрямился и уже не оглядываясь, все более и более внутренне зверея, направился к выходу.

- Où vous ? Oui qu'avec vous ? Où vous ? Oui qu'avec vous ? – заторопился за ним аукционщик, но тот досадливо дернув плечом процедил уже перед самой дверью.

- Да оставь же ты меня в покое, старик. Все нормально… Вот теперь уже точно, все совершенно нормально…Брысь!

Небольшой колоколец над дверью прощально звякнул, а господин Лурье, маленький удивленный аукционщик, все еще, сквозь окно, провожая взглядом окаменевшую спину Колчанова, громко недоумевал:

- Oh vraiment ces Russes... Bien que celui-ci des tranquilles...

…Весь последующий день, Владимир Петрович Колчанов пил…

Бездумно, тупо глядя себе под ноги, брел он по огромному, хмельному, залитым летнем солнцем, городу. Шел, не обращая внимания на шарахавшихся от него прохожих, клаксоны редких автомобилей, топот лошадей и пронзительные свистки жандармов, останавливаясь только тогда, когда до слуха его доносились, плачь гитары, либо простенькие балалаечные мелодии.

Тогда, в сознании Владимира словно что-то прояснялась, и бывший Штабс-ротмистр, небрежно бросая мятую купюру на стойку, проходил вглубь зала очередного ресторанчика или бистро.

Уже довольно скоро, вслед за ним, настолько же пьяные, как и сам Колчанов, потянулись гораздые на дармовое угощение, парижане. Грязные и оборванные.

Они шли, громко обсуждая необычный загул этого мрачного русского, отчаянно жестикулируя, спорили: куда, в какой кабак, и на какую улицу приведет их сейчас это случайно подвернувшийся поводырь… Впрочем уже через пару часов, пьяная кавалькада сама - собой рассосалась: пить водку не закусывая, а Владимир заказывал только ее, французы явно не умели.

Ближе к ночи, в небольшом русском ресторанчике, Колчанов почти насильно усадил за свой столик фиглярски разодетого полового, как оказалось бывшего урядника Даурской казачьей сотни.

- Ты мне скажи, мон шер. Домой, я хочу сказать в Россию, хотел бы вернуться? Только правду, непременно правду…Я по глазам пойму если соврешь…

- Шли бы вы отсюда, ваше благородие…- почувствовав в надоедливом посетителе офицера, терпеливо уговаривал его терпеливый шестерка.

- Что вы мне душу будоражите? Домой. Домой. Да куда домой, когда последний пароход с пожелавшими вернуться в Россию казаками, был на пристани под Керчью расстрелян большевиками-чекистами…Всех до одного положили, а их , казаков, там более трехсот человек было… Всех, из пулеметов…А вы домой…Нет, видно уж здесь придется доживать. Найду себе какую ни будь блядь французскую, почище, с квартирой… Женюсь как ни как…А там глядишь и детки пойдут…Своих, которых в станице оставил, кажись и не увижу боле…

Половой поднялся из-за стола и, понурившись, не прощаясь, направился к себе, в каморку под лестницей, где он ютился последнее время.

- Даже он, половой и то не захотел со мной разговаривать…- Подумалось тяжко пьяному художнику.

- Даже он почувствовал во мне всю мою иудскую, продажную сущность… Даже он.

Колчанов вновь наполнил граненую стопку теплой уже, от того еще более горькой водкой, выпил с придыхом и вместо закуски, закурил.

- Господи!- Владимир приподнялся, опираясь в стол побелевшим кулаком, с трудом поднял стакан на уровень глаз, с омерзеньем рассматривая искаженные граненым стеклом безмятежные лица парижан.

- Да от чего же вам всем, на все насрать, господа Французы!? И на войну, которая все еще идет где-то там? И на великую, бедную Россию? И на меня, сукиного сына и поддонка… Ну от чего вы все такие сытые и равнодушные!?

Он вновь рухнул на стул и что есть мочи грохнул кулаком по столу.

- Водки! Водки, мать вашу, водки!

…Память к нему вернулась как-то вдруг, сразу, еще тогда, в том небольшом зальчике аукциона, как только он увидал свой пейзаж с церквушкой.

Вспомнилось все: и легкая мазурка на балу в Дворянском собрании Екатеринбурга, и страшный бой с красными в тот зимний вечер, под Кызыл-Куте, где его от души полоснул шашкой по спине узкоглазый казах, а самого Генерал – майора, Акутина, Владимира Ивановича, большевики взяли в плен.

Вспомнил он и Катеньку Кудрявцеву, молоденькую сестру –милосердия, своей заботой и нескрываемой любовью необычайно скоро поставившая его на ноги, получившая кстати вскоре смертельное ранение в Екатеринбурге во время Чехословацкого мятежа.

Но особенно ярко, виделись сейчас, устало - засыпающему Штабс-ротмистру тот, последний его бой под Златоустом, когда и у белых и у красных, от необычайной жары, столь поразительной для уральской осени, из вспотевших пальцев, выскальзывали пики и шашки. А кони, исходя плотной, вонючей пеной, от жажды падали замертво на жесткую вытоптанную траву, подминая под себя зазевавшихся казаков.

Вспомнил Владимир Колчанов и тот близкий взрыв, выбросивший его из стремян и надолго лишивший малейших признаков памяти…Но все эти видения, всплывающие одно за другим в его голове, словно апрельские, хрупкие, упавшие с высоких крыш сосульки, о мостовую, разбивались о те мерзости, аресты, допросы и обыски в которых он, бывший Штабс-ротмистр Колчанов Владимир Петрович, дворянин и художник, принимал непосредственное участие.

Колчанова стошнило прямо на скатерть, и он, с трудом передвигаясь, побрел сквозь ночь, к набережной Сены, манившей его странно- русским, речным, освежающим духом…

…Вечно неунывающий, полупьяный город засыпал медленно и трудно.

Сначала поблекли фонари Эйфелевой башни, растворившись в утреннем тумане, а после, словно по команде один за другим начали гаснуть огни в многочисленных, небольших ночных кафе и бистро.

Полусонные официанты, лениво стряхивали крошки с поутру еще белоснежных скатертей прямо на пол, и убирали стулья на опустевшие столы.

Ночные кокотки, устало брели в дешевые съемные квартирки на улице «Кота-рыболова», плохо выбритые жандармы неодобрительно посматривая им вслед, курили, сплевывая сквозь зубы на мостовую.

В ближайшем, полупустом русском ресторанчике, тяжело пьяный шестерка, подыгрывая самому себе на расстроенном пианино, пел вполголоса точно таким же как и он, тяжело пьяным посетителям:

«Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы, все время мимо,

В своего стрелял коня.

А он плыл изнемогая

За высокою кормой,

Все не веря, все не зная,

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою...

Конь все плыл, теряя силы,

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо.

Покраснела чуть вода...

Уходящий берег Крыма

Я запомнил навсегда»…

Где-то на западе, в предместьях Парижа, тускло и однообразно зазвонил одинокий колокол.

Утро все очевиднее вставало над городом, полусонным и равнодушным.

Колчанов толком так и не отрезвившийся, с отвращением, далеко в сторону отбросил недокуренную папиросу, перекрестился, и почти бесшумно соскользнул с парапета.

- Эх, исповедаться бы, Сашу бы поцеловать…- запоздало мелькнуло в голове Владимира, но вода, смывая собой все желания и бесполезные сожаления, хлынула уже свободно, в предсмертном крике широко распахнутый рот.

Широкие, зелено-бурые ленты речных растений, тяжело колыхались в грязной, с бензиновыми переливами воде, словно прощаясь с легкой соломенной шляпой – канотье, неторопливо уплывающей под каменный мост.

А уже через минуту, над серой, влажной от росы глыбой этого самого моста, в необузданной пляске рыжего, огнедышащего коня, появилось равнодушное, парижское солнце.

Cлова и выражения на французском языке, встречающиеся в повести:

1.Что вам угодно, господин?

. Que vous désirez, monsieur ?

2.Что вас интересует: живопись, гравюра, скульптура, а может быть книги и рукописи?

2. Que vous intéresse : la peinture, la gravure, la sculpture, mais peut être les livres et les manuscrits ?

3. Меня интересуют полотна русского художника Колчанова из коллекции княгини Белосельской – Белозерской.

De moi интересут les toiles du peintre russe Kolchanova de la collection de la princesse Belosel'sky – Belozersky.

4.Вы явно знаток. Художник Колчанов относится к великолепной классической школе, но его картины крайне редки у нас. Говорят что он погиб, что несомненно печально. Его картины покупаются очень и очень охотно. У нас осталось всего два полотна. Два пейзажа и один натрморт с маками продали буквально два дня назад...

. Vous évidemment le connaisseur. Le peintre Kolchanov se rapporte à l'école magnifique classique, mais ses tableaux sont extrêmement rares chez nous. Disent qu'il a péri qu'est sûrement triste. Ses tableaux sont achetés beaucoup et très volontiers. Il nous restait seulement deux toiles. Deux paysages et un натрморт avec les pavots ont vendu exactement deux jours en arrière...