Чем плоха Гоморра?

 

Макаров Т.

 

Когда снег растаял и стёк в канализацию слякотью, когда зимние, хлёсткие ветра ушли в северные земли и на город стали опускаться густые, подобно киселю, туманы; когда последние подснежники скрылись во взрыхленной, истоптанной прохожими земле; когда обыватели перестали носить головные уборы и отдались воле раскалённого мартом солнца, тогда и началась весна. Как и всегда в наших краях пришла она стихийно: двадцать девятого февраля покрытый инеем термометр показывал минус тридцать, а на следующий день - поднялся уже до отметки в двадцать градусов тепла. Тогда-то всё и началось, когда я познакомился с Настей. В первый тёплый день года.

Это случилось в городском парке. Я сидел на обшарпанной и исписанной непристойностями скамейке, раскинув руки в стороны, и довольно ухмылялся, будто только что наелся до отвала, а ложиться спать поленился. Деревья уже начали обрастать листьями, собачники выгуливали своих домашних животных всё дольше, и я рассматривал их зверьё. По профессии я был ветеринаром, и не мог пройти мимо чьего-нибудь питомца, чтобы не взглянуть на него пристально; понять, здоров ли он, не жалуется ли на жизнь.

Для собачников было слишком позднее время – одиннадцать утра – они уже скрылись за сетчатым забором парка. Я остался в окружении случайных прохожих и шахматистов. Они сидели чуть левее меня, метрах в пятнадцати. Эти люди, человек восемь, склонились над крошечной чёрно-белой доской и изображали раздумья изо всех сил. Мужчина с седой головой и в свитере советского покроя что-то им показывал, а шахматисты восхищённо переговаривались.

Я уже хотел было встать и отправиться домой. По дороге купить пару бутылочек пива, пачку пельменей и упаковку лапши «Доширак» для своей собаки. Затем принять душ и позвонить Сергею. Сергей – мой лучший и единственный друг. Мы познакомились в Медицинском институте. Он был прекрасным хирургом, лечащим врачом и одновременно хорошим диагностом. Знал латинские названия и симптомы всех болезней, в том числе и редчайших, вроде синдрома Лёша-Нейхона или Туретта. Кто-то говорил, что Сергей, бесспорно, гениален, но всё же – простой врач. Я держался другого мнения и считал Сергея вторым Авиценной. Целителем, которому по плечу победа над любым известным или даже не открытым заболеванием…

Стоило мне подумать о Сергее и Алёне, как я сразу же захотел домой. Алёна – это его жена. В институте она была моей девушкой, но мы расстались из-за её аллергии на животных…

У нас есть маленькая традиция: каждую неделю в воскресенье мы собираемся за столом и устраиваем что-то вроде праздника. В честь чего? Ещё одна прожитая неделя. Неделя без проблем, без смерти, без конца света.

Я уже начал подниматься, как вдруг увидел Настю. Конечно же, тогда я ещё не знал её имени. Настя была высокой, стройной, но не красивой. Про таких девушек говорят, что у них есть всё, кроме внешней привлекательности. Но золото ведь в позолоте не нуждается, верно? Вообще, если говорить без ужимок, то я всегда отдавал предпочтение некрасивым, но умным девушкам, нежели прекрасным с виду, но пустым внутри. Заниматься сексом с бездушной вазой – моветон. Ну а способность реагировать на крашеных блондинок это первый и основной симптом интеллектуальной импотенции…

Уверенные шажки Насти, её ясный и пронзительный взгляд, часто-часто вздымающаяся грудь и незажжённая сигарета во рту заставили меня начать любоваться девушкой, и заново усесться на скамейку. В парке было полно свободных мест, но Настя примостилась рядом со мной. Честно говоря, я не удивился. Ведь скамейка, которую я занимал, располагалась в центральной части парка – сидящему на ней открывался самый живописный вид, который только мог предстать перед жителем нашего города…

Когда Настя уселась справа от меня, и уставилась взглядом в блеклый взрез неба, покрытый пеленой тумана, я стал её рассматривать. На носу и щеках девушки были сгруппированы целые колонии веснушек и раскрасневшихся прыщей. Настино лицо имело болезненное выражение. Кожа была почти пепельного цвета. Нос казался сгорбленным и крючковатым, как у ведьмы, а на подбородке зияла волевая ямочка. Волосы были неухожены и торчали вихрами. Кончики их секлись, а цвет, когда-то очень яркий, каштановый, поблек. Однако, руки Настины - тоненькие, красивые и изящные: две гардины из королевских хором. Одета она была по-простому – летнее платье в горошек. В руках Настя держала хозяйственную сумку из коричневой ненатуральной кожи.

Мы сидели так около часа. Она смотрела исключительно на небо и ни разу не свела с него взгляда. Сначала мне казалось, что она думает о чём-то. Я привстал и обошёл скамейку несколько раз. Проходя мимо девушки, я как бы случайно заглядывал в глаза и видел бездну – стоило потерять опору, отдаться течению воздуха и я мог утонуть...

Ещё через пятнадцать минут, я понял, что девушка ни о чём не думает. Она просто смотрела в небо. За горизонт.

Шахматисты уже давно ушли, оставив после себя разноцветные фантики от конфет и пол-литровую бутылку пива, недопитую. Люди проходили редко и создавали впечатление иллюзий. Неподалёку располагалась автострада: количество машин увеличивалось, и они загромождали дорогу. Кто-то с горячностью давил на клаксон, иные орали матом. Приближался час-пик…

И тогда я решил заговорить с девушкой.

- Красивое небо, не правда ли?

- Вы любите докторскую колбасу? – Настя повернулась ко мне мгновенно, без каких-либо прелюдий. Я ответил не сразу. Вопрос казался мне провокационным и идиотским одновременно. Пока я метался между двумя этими крайностями, Настя начала говорить. Голос у неё был сильный, но одновременно женственный и по-своему красивый. – Моего пособия хватает только на эту мясную отраву и буханку хлеба в день. Ещё я еженедельно запасаюсь минералкой. Я пью только минералку «Горный ключ». Говорят, её добывают в источнике на глубине три тысячи метров. Это лучшая вода, что есть в их гипермаркете... так вы любите докторскую колбасу?

- Почему именно докторскую? – Спросил я, а сам подумал, что зря затеял разговор. Нужно было отправиться домой, привести себя в порядок и позвонить Сергею или Алёне, договориться о встрече, спросить, что нужно принести…

- Я взяла с собой много бутербродов. Я никогда не съедаю их все – даже если аппетит проснётся. Выкидывать нельзя, а на следующий день хлеб черствеет, колбаса становится отвратительной на вкус… ну прямо как носки.

Я расплылся в улыбке. Девушка лишь смотрела на меня и молчала.

- Докторская колбаса бывает очень вкусной. Местами, - наконец сказал я, и Настя распахнула хозяйственную сумку. Внутри не было ни косметического набора, ни зеркальца, ни даже кошелька. Только бутылка минеральной воды, целлофановый пакет с бутербродами и тоненькая книжка с пёстрой обложкой, похожая на сборник детских сказок. Настя вытащила пакет, завязанный мёртвым узлом, и разорвала его. Достала два бутерброда, один протянула мне и пожелала приятного аппетита. Я кивнул и откусил немного.

Я всегда считал удивительным, что некоторые люди не могут приготовить вкусный чай или сделать бутерброд. Если повару и обычному человеку дать одинаковые ингредиенты – первый создаст деликатес, а второму придётся уплетать с хмурой и безжизненной физиономией страдальца. Должно быть, всё дело в вере. Обывателю никогда не придёт в голову, что он может готовить лучше, чем повар элитного ресторана…

Я дождался, когда Настя доест и уставится в небо, а затем спрятал бутерброд под скамейку и закинул ногу на ногу. Мне хотелось продолжить разговор. Настя заинтересовала меня. Образ её был слишком сложным для незамедлительного усвоения, чрезмерно объёмным и не помещался в моей голове.

- Ты ходишь сюда каждый день? – спросил. Мне было двадцать пять лет. Настя казалась моей ровесницей. И поэтому я решил, что формальности будут лишними.

На этот раз девушка не обернулась, взгляд её продолжал блуждать где-то в застенках потустороннего мира, и был устремлён в далёкую-далёкую точку, никому кроме Насти не видимую….

- Да. К десяти-одиннадцати часам утра я уже сижу здесь, на этой скамейке.

- А как же работа?

- Я не работаю.

- Извини, что задаю такой вопрос… но на что ты живёшь?

- Я получаю пособие от правительства. Но это мелочи. Самое главное – это парк, в котором я провожу всё свободное время.

- Ты хочешь сказать, что сидишь здесь с десяти утра до самого вечера?

- Всё верно. Я провожу здесь целый день.

- То есть, целый день ты просто сидишь, кушаешь бутерброды и смотришь в одну точку?

- Не совсем. Целый день я любуюсь закатом.

Настин образ всё ещё возрастал в диаметре, как надувающийся шарик. С каждой репликой – новая грань, довершающая пространственную фигуру моего непонимания…

Настя не была сумасшедшей – более того, в её ответах я чувствовал выводы глубокого, ясного ума и это притягивало меня ещё больше. Мне всегда казалось, что в мире нет и не будет ничего более сексуального, чем умная, по-настоящему умная, женщина. Но таких я никогда не встречал. Даже Алёна, окончившая институт с красным дипломом, казалась мне недостаточно интеллектуальной.

- Если я не ошибаюсь, закат наступает вечером…

- Это верно. Закат приходит не так быстро, как хотелось бы. Но в этом, кажется, и заключается главный смысл. Когда я жила в детдоме, мы с другими детьми залезали на чердак и сквозь дыры в его обшивке глядели на солнце. То и дело сводили с него глаза и тёрли их – до того рябило. Но мы снова и снова устремляли свои взоры к солнцу. Пытались доказать, что достойны смотреть на него беспрерывно. В отличие от других людей… сытых и богатых людей…

Голос девушки дрогнул, но в глазах ничего не отобразилось. Шум клаксонов где-то вдалеке, зазывающие крики рыночных торговцев, многоголосый ор футболистов с поля: всё это казалось аккомпанементом для Настиных слов. Чем-то неделимым, составной частью рассказа.

- А вообще… я не хочу обременять тебя россказнями…

- Расскажи мне, - перебил я её, - мне очень интересно…

Настя кивнула, но не свела со своей невидимой звезды (Так я окрестил небесную точку, которой она всё время внимала) взгляда.

- Я родилась в бедной семье. На окраине города. У моей матери было восемь мужчин и все они менялись. Мужчины приходили и уходили. Появлялись новые, но старые продолжали захаживать. Эти люди приходили и уходили, уходили и снова возвращались. Мужчины менялись так часто, что мать не знала, от кого родила меня. И не могла вспомнить всех приходящих по имени…

Она назвала меня в свою честь. Настей… ненавижу это имя…

Мать играла со мной несколько лет. А потом оставила меня на пороге детдома с запиской, состоящей всего из одного предложения. «Прости меня, доченька, я никогда не прощу себе этого». Так мне передала воспитательница – Анна Викторовна. Начитанная и очень умная женщина. Когда Анне Викторовне было двадцать пять, её трёхлетняя дочь, Наташа, проглотила стёклышко и умерла. И Анна Викторовна пошла работать сначала в детский сад, а потом и в детский дом. Она была очень хорошей, эта Анна Викторовна. Когда не хватало еды и нас тошнило на чердаке от недоедания, воспитательница приносила нам печенье, купленное на свои деньги, и стаканы с горячим чаем. От заварки в алюминиевых кружках был один лишь запах, но сама мысль о чае дарила нам вкусовые ощущения…

Казалось, всё шло терпимо. Однако наш детдом потихоньку умирал. От чердака отваливались доски, директор, всё время находивший каких-никаких спонсоров, скончался от инфаркта миокарда. Детдому грозило закрытие. И тогда муж Анны Викторовны, аспирант какого-то технического университета, предложил ей один вариант. Когда Анна Викторовна выслушала предложение, то заплакала. Но иных путей к спасению наших жизней не было – ведь другого такого детдома в округе попросту не существовало. Закройся детдом, нас просто выбросили бы на улицу, как прохудившиеся башмаки…

Анна Викторовна согласилась, и аспирант позвонил в столицу. Через неделю приехали люди на грузовиках и дорогих иномарках с правительственными номерами. В грузовиках было оборудование, а также какие-то ящики с надписью «не открывать. Смертельно опасно»…

Внезапно Настя замолчала, подобрала под себя ноги и приобняла хозяйственную сумку. Девушка долго не решалась продолжить. Люди проходили мимо нас. Некоторые из них усаживались на скамейки и принимались за чтение газет. Старушки травили байки, гоготали над слухами про общих знакомых и следили за бегающими по лужайковому морю внуками.

Я хотел задать Насте наводящий вопрос или прокашляться – просто напомнить о своём присутствии – но не решился. Мне казалось, стоит сделать что-нибудь такое, и Настя замолчит.

Прошло ещё некоторое время. Я рассматривал облака, летящие быстро и плавно. Серые их тельца соединялись у горизонта с клубами полуденного тумана. Небо окрашивалось меланхолией и тщетностью. Воздух становился сухим и душным. Я взглянул на Настю. Настя побледнела. Её лицо было похоже на скомканную простыню. Мне захотелось спросить, всё ли в порядке, но девушка уже продолжила рассказ.

Настя сказала, что детдом восстановили за четыре месяца. Вместе с грузовиками приехали строительные бригады, работники которых подлатали здание и выбелили его так красиво, что оно стало походить на гигантскую снежинку неправильной формы. После приезда правительства, дети каждый день наедались досыта так, что животы раздувались, и ребята даже не могли ходить. В распоряжении детей было всё, что только лежало на городских прилавках, пеклось в булочных и готовилось в ресторанах.

Тем временем, пока ребята радовались жизни и вместе с Анной Викторовной читали новые иностранные книжки в разноцветных обложках, люди в белых халатах превращали коридор и комнаты третьего этажа в лабораторию. Они запретили детям и воспитателям подниматься туда без разрешения. Дети всё меньше взбирались на чердак, всё больше просиживали в комнатах – Белые Халаты запрещали выходить на улицу. Солнцем приходилось любоваться через толстые стёкла – в глазах почти не рябило: целый день светило пряталось в лиственном укрытии или за грудами облаков.

Вскоре Анне Викторовне пришло письмо из столицы – что-то случилось с её родными, и она уехала. Дети заплакали, услышав, что она покинула их не попрощавшись, но один мужчина, с пышными усами и выдающимся вперёд лбом, успокоил их. Он соврал детям, что Анна Викторовна вернётся через неделю. Настя больше никогда не видела эту добродушную и умную женщину. Сразу после того, как Анна Викторовна уехала, детям вместе с едой (которая с каждым днём становилась всё хуже и однообразнее) стали подавать капсулы серого цвета. Ребята должны были съедать по одной во время завтрака, обеда и ужина. Кто-то из Белых Халатов наглухо забил дверь досками – единственный выход из детдома – и мужчина с пышными усами сказал, что теперь на протяжении нескольких лет дети не смогут выйти на улицу, ведь солнечный свет для них – излишен и даже вреден. Сказав это, он занавесил окна чёрными балахонами, а затем велел детям собраться в спальне и одеться как можно теплее. Когда всё было сделано, усатый вышел из комнаты и приказал трём Белым Халатам отвести детей наверх – в лабораторию. Там их уложили на кровати с матовой поверхностью и связали зелёными жгутами, которые походили на мёртвых змей. Усатый сказал, чтобы дети не пугались, так как всё это – формальность. Вскоре детей начали облучать радиацией и фотографировать рентгеном раз в трое суток. Теперь им необходимо было принимать по пять капсул в день. Через месяц каждому из детей приходилось съедать по капсуле в час. У Маши – (Которая была лучшей Настиной подругой) начали выпадать волосы, а их общий товарищ Андрей, шестилетний мальчуган, который никогда не плакал, почти каждый день выплёвывал белую слизь и давился в пароксизмах рвоты после приёма серых капсул. Ему было так плохо, что Настя и Маша плакали за него. Прошло полгода, Белые Халаты выдавали всё больше таблеток, процедуры становились разнообразнее. Теперь детей не просто облучали или фотографировали – ещё их водили по комнатам с бетонными стенами, и включали лампы, мерцавшие ярчайшим марганцовым светом. Вскоре Андрей не смог проснуться. Тем утром, когда дети устроили перекличку, узнать, кому хуже всех, чтобы успокаивать его, Андрей просто не откликнулся. Дети закричали. Через минуту вбежал усатый, бросил взгляд на безжизненного мальчика и позвал Белых Халатов. Они развязали жгуты и унесли Андрея.

Спустя несколько лет учёные закончили проводить исследования. Выжили только трое: Настя, Маша и ещё одна девочка, которая скончалась сразу, как только попала в город. Маша умерла вскоре после неё – от лейкемии. А Настю отдали в семью. Правительство стало платить ежемесячное пособие, и новые родители радовались удачному приобретению в лице девочки. Усатый даже позвонил пару раз за десять лет – интересовался Настиным самочувствием. Правда говорил он голосом другого человека и ничего не знал о проводимых в детдоме исследованиях.

- Вот и вся история, - сказала Настя. Она оторвалась от неба, на котором уже собирались чёрные, как душа злодея, тучи. Настя взглянула на меня. В глазах у неё помутилось, руки ослабли, и из них выпала сумка. Затем Настины веки сомкнулись, а сама она чуть было не повалилась на серый асфальт – я успел подхватить девушку и поднять на руках. Она была лёгкой – совсем как ребёнок.

- На помощь! – закричал я. Прохожие, старушки и дети увидели безжизненную Настю и бросились ко мне. Кто-то доставал сотовый телефон, кто-то вторил моему крику, иные начинали смеяться и просто проходили мимо…

У Сергея была своя клиника, которую он назвал в честь Алёны. Здание «Алёны» выглядело как заброшенный склеп какого-нибудь средневекового графа. Оконца и бойницы чердака были зарешёчены ржавыми прутьями, которые блестели на солнце и ослепляли окружающих. Входные двери скрипели на каждого, кто осмеливался войти. Они шатались на петлях без особой системы и даже в безветренную погоду – будто ими руководила не стихия, а невидимый дирижёр. Туда и определили Настю.

Я рассказал Сергею об этой девушке сразу же, как только один тучный господин в старомодной шляпе и ботинках за тысячу долларов одолжил мне телефон. Тогда мы уложили девушку на скамейку и позвонили в скорую помощь. Я подложил под Настину голову хозяйственную сумку, обхватил сотовый двумя руками и начал набирать номер Сергея. Несколько раз сбивался, нажимал кнопку отбоя и вводил цифры снова. Когда Сергей поднял трубку, я закричал, что Настя особенная и второй такой мне никогда не найти. А он то и дело перебивал и интересовался, сколько денег я потратил, чтобы наклюкаться, и из какой пивной меня нужно забрать. Я обматерил его, чего никогда раньше не делал, и Сергей понял, что дело серьёзное. Он только спросил, где я и что случилось. Я вкратце рассказал ему услышанное от Насти. «Жди в парке», - только и сказал Сергей, дослушав, а затем положил трубку. Он приехал в парк раньше, чем скорая помощь на четыре часа – через пять минут после моего звонка. Осмотрел Настю на месте – оттянул веки и посветил фонариком, встроенным в японскую авторучку, проверил пульс на руке и велел мне и тучному господину в старомодной шляпе поднять Настю и отнести в машину. Я помню, как старушки смотрели на нас и осуждающе качали головами. Как дети указывали пальцами, хватались за животы и смеялись. Как десять шахматистов допивали полуторалитровую бутылку пива и не обращали внимания на происходящее…

- Я не знаю, что ваша девушка здесь делает, но это уже не мои проблемы. Мы, кажется, договаривались, что вы уладите этот вопрос сами. Всё должно решаться просто… когда приедете в регистратуру, наведёте там справки. Представьтесь господином N. Да, я всех проинструктировал. Всего хорошего…

Сергей повесил трубку и облегчённо вздохнул. Он был толстоватым, приземистым и нескладным: Эйфелева башня на бамбуковых ногах. Мы сидели в кабинете Сергея за круглым столом. Стулья были резные, дубовые – клиника являлась одной из самых дорогих в административном районе.

Нас окружали распахнутые настежь окна, портреты Гиппократа, Парацельса и Аристотеля. Сергей смотрел на меня и виновато улыбался. То и дело переводил взгляд на улицу. Тучи уже заволокли небо, вот-вот должен был пойти дождь. Я не решался начать разговор. Молча глядел на своего друга и думал о Насте. Я не был врачом в полном смысле этого слова: не смог бы предупредить или вылечить элементарное заболевание, - но даже моих скудных знаний хватило, чтобы понять: Настя не протянет и двух лет. Большим чудом было то, что она до сих пор оставалась жива.

- Она умрёт, Костя.

- Все мы когда-нибудь умрём. Не завтра, так послезавтра, - попытался пошутить я, но фраза вышла такой натужной и вымученной, что пришлось прокашляться и избавиться тем самым от охватившего меня чувства неловкости. Сергей не выдерживал моего взгляда и всё чаще посматривал на тучи. Вскоре хлынул косой дождь. Он забарабанил по подоконнику и капли, минуя пластиковые выступы батареи, начали стекать на пол. Сергей нажал кнопку интеркома и попросил секретаршу закупорить окна во всей больнице. Дождь продолжал наводнять комнату.

- Девушка не протянет и месяца. Возможно, она умрёт через час. Или уже умерла, пока мы здесь разговаривали…

- Не говори так…

- Девушка… - Сергей погладил подбородок и свёл брови, - Валя, кажется… может умереть спустя неделю.

- Её зовут Настя.

- Пусть её зовут Настя. Так вот. Настя может умереть уже сегодня. И я бессилен. На этой стадии заболевания даже...

- Ты не можешь быть бессилен! – вскочил я и облокотился о гладь стола. Я навис над ним, как гигантская грозовая туча - над провинциальным городом. Сергей съёжился от холода, отодвинулся подальше от меня на вертящемся стуле и стал смотреть в окно. – Ты лучший врач этого города. Ты был первым на курсе. Ты победитель всероссийской олимпиады среди врачей-стажёров, в конце-то концов!

- Во-первых, это было давно…

- Ты клялся, что будешь помогать людям! Ты клялся не людям, а Гиппократу!

- Я и помогаю людям по мере своих возможностей, - сказал Сергей с непоколебимым спокойствием сапёра и посмотрел на меня. – Просто помни, что я не Иисус Христос и не смогу при случае воскресить Лазаря.

Я понимал, что Настину болезнь, должно быть, не под силу вылечить и Богу, но не мог остановиться.

- Сколько денег зарабатывает ваша клиника? – спросил я. – Сколько денег вы гребёте лопатой, а медицина как была в жопе, так там и осталась?! Отвечай! Сколько денег вы зарабатываете в месяц?

- На жизнь хватает, - сказал Сергей. Капли на полу притягивались друг к другу, как молекулы во время химической реакции, и стекались в лужу, дождь за окном стучал по крыше и подоконнику всё яростнее; началась гроза. Небо стало чернильного цвета, я прекратил опираться о стол и начал прохаживаться по кабинету. Из одного угла я шествовал в другой и не мог понять, зачем набросился на Сергея. В чём он был виноват? В том, что из хорошего врача превратился в коммерсанта, ежедневно смотрел телевизор разрешением семь метров на шесть, питался изысканными блюдами из золотых тарелок и позволял себе не закрывать окна во время ливня?

Углы комнаты казались обугленными, дождь всё сильнее наводнял помещение, и мне приходилось ступать осторожно, чтобы не поскользнуться. Сергей смотрел на меня с минуту, а затем встал и закрыл окна. Я всё ещё ходил из одного угла в другой, когда он наконец преградил мне дорогу.

- Позвонить, чтобы её перевели в хоспис? Я обеспечу ей лучший надзор… найму бродвейских актёров, если понадобится… это будут лучшие дни её жизни… решай…

Сергей выглядел таким самодовольным, будто только что решил теорему Ферма самым простейшим в мире способом, который был известен любому второкласснику.

- Если бы я не желал Алёне всего хорошего, - сказал я, - то оставил бы тебя без потомства.

- Зря ты так… я ведь тебе добра желаю…

- Отведи меня к Насте и желай добра кому-нибудь другому.

Я был знаком с Настей только один день, но мне казалось, что я знаю про эту девушку всё и несу за неё ответственность. Я чувствовал себя если не отцом, то уж точно – старшим братом…

Мы шли с Сергеем по длинному коридору, который казался бесконечным. Сергей осматривал все двери, встречающиеся на нашем пути, каждый клочок пространства, занимаемый пациентами. Пациенты сопели, стонали и плакали, но второй Авиценна следил только за тем, чтобы они не заляпали пол слюной и фекалиями. Из триста двенадцатого бокса выполз безногий человек. На его голове сидел дамский чепчик с кружевами, а в руках он держал отполированные до блеска туфли.

- Помогите натянуть, - просипел безногий.

- Вам обязательно помогут, - сказал Сергей и ускорил шаг. Я последовал его примеру. Человек заплакал и стал биться головой о дверь.

- Помогите, - кричал безногий, - почему мне никто не помогает?!

- Я предлагал сдать его в сумасшедший дом, но Пётр Вениаминович отказывается брать. Говорит, что физически неполноценным одна дорога – в нашу клинику. А я ведь предлагал ему деньги… дурак старый… Кстати, знаешь, как этот болезный потерял ноги?

- Как? – меня не интересовал ответ на этот вопрос, но скрасить томительное ожидание перед встречей с Настей мог только разговор.

- Жена отрезала, - засмеялся Сергей и остановился возле бокса номер триста шестьдесят, - из соображений ревности. Ну ладно… у меня серьёзные дела… а ты… оставайся… только не задерживайся слишком долго… как друга прошу…

Сергей виновато улыбнулся, и зашагал обратно по коридору. Несколько часов назад я прочитал в записной книжке Сергея, что у него сегодня намечается светский раут – обед с мэром и первой леди города в правительственной резиденции.

Прокашлялся и постучался в дверь. Она была голубого цвета и напоминала безоблачное небо. Настя не отозвалась, и я дёрнул ручку на себя. Я увидел небольшую комнату без окон, освещённую тремя флуоресцентными лампами и ночником, стоящим на тумбочке рядом с пружинной кроватью. За тумбочкой пищали разные датчики и медицинские устройства, провода от которых тянулись к Насте и терялись в измятом прямоугольнике одеяла. Настя лежала с открытыми глазами и неотрывно следила за передвижениями мухи, исследовавшей потолок.

- Привет, - сказал я.

- Привет, - прошептала она после недолгой паузы.

- Можно посидеть рядом с тобой?

- Если уж так хочется…

Я отогнул краешек одеяла и присел на кровать. На стенах висели советские агитационные плакаты, вроде: «А ты записался в красную армию?» и портрет президента. Я не знал с чего начать разговор и осмотрел Настю. Пытался найти в морщинках на её лбу, в складе губ или разрезе глаз намёк на что-то ей необходимое. Может быть, она хотела поесть китайской кухни, и я мог прочитать это на её радужке?

- Закат уже был? – спросила Настя.

- Сегодня не будет заката.

- Разве так бывает?

- Идёт сильный дождь. Небо заволокло тучами… в парке сейчас мокро и сыро. Никому бы в голову не пришло прогуливаться сейчас и пытаться рассмотреть закат…

- А я бы хотела… - мечтательно протянула Настя и достала из-под одеяла разноцветную книжку. Ту самую, что лежала в её сумке.

- Почитаешь мне? Это подарок Анны Викторовны.

- Ты наверняка знаешь эту книжку наизусть…

- С тех пор, как Анна Викторовна уехала, мне больше никто не читал книжки. Я забыла о чём здесь…

- А как же ты? Ты не любишь читать?– спросил я, и принял из её рук «Гадкого Утёнка» Ганса-Христиана Андерсена.

- Я не умею читать…

Я потратил немного времени, чтобы просмотреть книжку, а затем начал пересказывать по памяти. В детстве «Гадкий утёнок» был моей любимой сказкой. Пока я не понял, что в настоящей жизни гадкие утята умирают, так и не превратившись в прекрасных лебедей.

На седьмом или восьмом предложении Настя заснула. Датчики, подключенные к ней, показывали стабильное сердцебиение. Я посидел с Настей ещё немного, а затем, стараясь не шуметь, положил книжку под ночник, выключил свет, и вышел в коридор. Прикрыв за собой дверь, я решил, что больше никогда сюда не вернусь. Иначе я расплачусь. Или уйду в такой Запой, из которого ещё никто и никогда не возвращался.

Я остановился в холле, где располагались ординаторская, туалетные комнаты и регистратура. Мне вспомнились слова Сергея. О какой девушке он говорил с кем-то неведомым? И почему этому типу нужно было представиться человеком N, а не назвать своё реальное имя, что, безусловно, надёжнее и проще?

У прибитых к стенке сидений стояли уборщицы со швабрами в руках и о чём-то разговаривали. Женщина в клетчатой юбке до колен и шестилетний мальчуган в оранжевом комбинезоне стояли, обнявшись, и разговаривали о чём-то с грустной женщиной-онкологом. В коридоре больше никого не было. И я решил узнать, о чём же говорил Сергей с тем типом.

Окошко регистратуры упиралось мне в грудь. Пришлось согнуться, чтобы заглянуть внутрь. За столиком, который был завален бумагами, канцелярскими принадлежностями и медицинскими карточками на разные имена, сидела женщина необъятных размеров и разговаривала по телефону. Женщина зажимала телефонную трубку между плечом и шеей. Она слушала и лишь изредка отвечала: да или нет, нет или да. У женщины был стеклянный взгляд. Когда она увидела меня, спросила, что мне надо так грубо, будто за её спиной стояла Китайская армия.

- Я господин N, - произнёс я как можно громче.

Взгляд женщины ожил, трубка выпала из рук. Она начала сбивчиво извиняться за свой невежливый тон, но я сказал, что главное в её работе – грубость и, судя по всему, она настоящий асс. Возможно, ей даже стоит увеличить зарплату. Женщина поблагодарила меня, а затем сказала:

- То, что вы ищете, находится в боксе номер триста шестьдесят. Пожалуйста, поторопитесь, ведь скоро…

Женщина говорила, говорила и говорила, но её слова растворялись где-то на полпути и доходили до меня бессмысленным набором звуков. В боксе номер триста шестьдесят дремала Настя, усыплённая моим пересказом «Гадкого Утёнка».

- И когда вы закончите с ней…

- Вызовите такси, - сказал я женщине.

- А разве вы не на машине? – спросила женщина с недоверием.

Я повторил свою просьбу так громко, что уборщицы спрятались за швабры и опасливо уставились на меня.

- Вам вызвать такси по номеру 111-222 или 333-444?

- Без разницы, - сказал я, - но чтобы через минуту машина стояла у входа. Ясно?

- Ясно, - сказала женщина и нагнулась за телефонной трубкой. – Чего же здесь неясного?

Становилось душно, небо взрывалась грозой всё гневнее, свет от стационарных ламп подрагивал. Я старался бежать как можно быстрее. Сколько у меня оставалось времени? Двадцать минут? десять секунд? Вот-вот в клинику должен был вломиться господин N и расправиться с Настей. Что она сделала ему? И при чём здесь Сергей? Эти вопросы не давали мне покоя и заставляли ускорить бег. Безногий пациент с дамским чепчиком на голове лежал, распластавшись на полу, и мне пришлось перепрыгнуть через него. Коридор расплывался и ходил из стороны в сторону, как при землетрясении. Перед глазами мелькали номера боксов: 320, 330, 340, 350…

Я пнул ногой дверь триста шестидесятого и влетел внутрь. Настя сидела в кровати и рассматривала обложку «Гадкого Утёнка».

- Настя! Нам нужно уходить! – крикнул я, схватил её сумку и протянул ей руку.

- Я понимаю, - прошептала Настя и продолжила рассматривать красивого белого лебедя, который обнимал серого заморыша. – Эта птица может смотреть на солнце вечно. Солнце позволяет любоваться птице закатом. Ты читал книжку? Её написал Ганс-Христиан Андерсен. Анна Викторовна говорила, что он гений. А он мог любоваться закатом? Солнце любит гениев?

Настя взглянула на меня блестящими глазами и засмеялась. Я понял, что она не в себе. Отбросил сумку к стене и взял девушку на руки. Настя не сопротивлялась, а только продолжала смеяться. Я выглянул в коридор: никого кроме бедолаги с дамским чепчиком не было. Пройти коридор, затем лестница. Два пролёта и мы у регистратуры – дверь, крыльцо и машина. Домой. У меня было припасено кое-что в шкафу. Всё копил на отпуск – мечтал поехать в Чинке-Терре. Если верить проспектам турагентств: это самое красочное место на свете. Но сейчас мне было уже всё равно. Сергей оказался предателем, правительство отравляло беззащитных детей, преследуя непонятную цель, а за Настей охотились странные люди. Единственное, что я хотел: сбежать отсюда вместе с девушкой. Навсегда.

На лестнице я почувствовал опасность. Так часто бывает: идёшь куда-нибудь целый час, и когда остаются считанные шаги до пункта назначения, понимаешь, что тебе туда не надо. Что это приведёт к страшным последствиям. Я обхватил ручку двери, которая выводила в холл, и уже хотел было её повернуть, как вдруг что-то сказало мне: не стоит. Я стоял в раздумьях несколько секунд и, когда уже твёрдо решил спрятаться в одном из боксов и затаиться, дверь открылась. Я никогда раньше не видел этого человека, но мне показалось, что мы знакомы. Он был высоким, с пышными усами и в солнцезащитных очках. Его лоб выступал, как горный склон; губы были искривлены в радиоактивной ухмылке. Я не мог понять, кто он такой, но когда Настя закричала, до меня дошло.

- Ты, должно быть, Костя? – спросил усатый и отступил на несколько метров, позволяя мне пройти. Когда он отошёл, я увидел двухметровых шкафов с безразличными лицами наёмных убийц. Один из них держал в руке пистолет, второй остекленело смотрел в потолок. Рядом с ними стоял Сергей и виновато улыбался. Настя положила голову мне на плечо и бесшумно заплакала.

- С незнакомцами не разговариваю, - сказал я осипшим голосом, а сам подумал, что вот он - конец. Бежать назад – бессмысленно. Попытаться запрыгнуть в такси быстрее, чем меня настигнут Шкафы? Эта мысль была достойна премии Нелепость Года…

- Так мы не знакомы?! – воскликнул усатый так, будто твёрдо верил в обратное. – Досадно. Но это можно исправить!

Рассмеялся он и протянул мне руку.

- Александр Варфоломеевич Гниль. Глава Отдела Специальных Исследований при Правительстве.

- А у вас говорящая фамилия, Александр Варфоломеевич, - сказал я и даже не посмотрел на его руку.

- Костя, не надо… - начал было говорить Сергей, но усатый заткнул его жестом и подошёл ко мне так близко, что наши лбы соприкоснулись.

- Если бы каждая антисоветская тварь вроде тебя вставала на моём пути и смела вякать… в стране творилось бы чёрт знает что…

- В следующий раз, - сказал я, немного осмелев, - попытайтесь жевать мятные леденцы. Говорят, после них перестаёт вонять мочой изо рта.

- Я вижу, что разговоры тут бесполезны, - сказал усатый после небольшой паузы и велел одному из Шкафов вырубить меня. – Совершенно очевидно, что этот Костя на самом деле американский шпион.

Тот Шкаф, что смотрел в потолок стеклянным взглядом подошёл ко мне и выхватил Настю из рук. Она кричала и извивалась, но он не обращал внимания. Усатый велел утащить её в машину, и стеклянный – так я его окрестил – повиновался. Настя сначала пыталась укусить его за плечо, но потом поняла, что уже ничего не сделать. Она начала смотреть на меня. По её щекам текли слёзы. Настя тянула руки ко мне. Мне следовало успокаивающе улыбнуться или хотя бы подмигнуть девушке, но я не смог сделать и этого. Когда стеклянный и Настя вышли из больницы, тот Шкаф, что держал в руке пистолет подошёл ко мне и замахнулся.

- Стой! - сказал я.

- Чё? – спросил Шкаф.

- Будь осторожен со мной. У меня за пазухой прячется Кондолиза Райс. Если она погибнет, это будет международный скандал!

Я посмотрел на Сергея перед тем, как Шкаф ударил. Мой лучший друг только глядел на меня и виновато улыбался. Где-то вдалеке всхлипывала Настя и шумела гроза. А потом настала темнота, и я перестал различать звуки…

Я очнулся в аэропорту. Жутко болела голова. Сорокалетняя женщина в розовом платье уселась рядом со мной и спросила сколько времени. Она закурила длинную и тонкую сигарету. Я потянулся в карман и достал дорогой сотовый телефон. Когда-то он принадлежал Сергею. Я ответил женщине на вопрос и хотел было выкинуть сотовый, как вдруг он завибрировал в руках. Судя по номеру, вызов исходил из кабинета Сергея.

- Привет, - сказал он.

- Ну, привет.

- Как дела?

- Несколько глупый вопрос.

- Алёна поцеловала тебя в щёку на прощанье. Я ограничился рукопожатием.

- И на этом спасибо.

- В кармане у тебя билет в Чинке-Терре. И несколько тысяч. Плюс кредитка. Хватит на первое время…

Мы молчали минуты две, пока Сергей наконец не начал говорить:

- Ты не прав. Ты очень не прав, что послал Александра Варфа… Ворфо… Александра короче! Он очень правильной работой занимается и вообще… в правительстве состоит и всё такое. Наша страна – достойна лучшего. Но не в этом дело. Мы не расисты. Мы одинаково хорошо относимся и к евреям, и к афроамериканцам. И к эстонцам тоже – нам всё равно. Мы за абсолютное равенство, понимаешь? Наш мир находится на той стадии развития, когда воевать уже не с кем – всем людям необходима глобализация, экономическое и жилищное эсперанто что ли... Самое главное, что мы сейчас можем сделать для обывателя – определить, при каких обстоятельствах он неминуемо погибнет, а при каких выживет. Предупредить все болезни, которые только могут у него возникнуть… А для этого нужно проводить опыты. Даже не опыты, а анализы… это очень важная штука, как же ты не понимаешь! И опыты эти – очень важны… они обязательны… и я не думаю, что в своих исканиях мы должны обрекать дееспособных и здоровых людей на смерть. Это ведь глупо! Но послушай… ведь есть и такие люди, которые неминуемо станут отбросами! Есть люди, которые не смогут работать и даже думать о благе нашей страны и всего мира… взять хотя бы детей из детдомов. Когда и если они выходят в большой мир, становятся преступниками или бомжами. А мы спасаем их от этого… проводим несколько экспериментов… а потом снабжаем их пособиями, определяем в семью, даём им наслаждаться жизнью богатых людей… после анализов они живут как короли… ну как же ты не поймёшь!

- С такой администрацией наш город превратится в Гоморру. А с таким правительством – Гоморрой станет целая страна.

- А чем плоха Гоморра, Костян, а? Ну чем? – В тоне Сергея чувствовалось даже не возмущение, а недоумение. Словно он объяснял мне, что Земля – круглая. Я же с пеной у рта пытался доказать, что она держится на трёх китах.

- Знаешь что, Сергей? Пошёл ты нахер, - я дал отбой и выкинул телефон в урну. Объявили о начале посадки на мой рейс, и я отправился по длинному витиеватому коридору на регистрацию. Стены коридора были прозрачными, и я мог видеть, что происходит на улице. Там, за окном, наступал вечер. Я стал внимать закату во всей его восторженной фееричности. Когда лилово-фламинговые тона сменились сероватыми, я оторвался от зрелища и зашагал по зелёному ковру. Я смотрел на солнце около шести минут, а в глазах у меня ни черта не рябило. Наверное, я стал его достоин. Как и девушка Настя, благодаря которой я обрёл свободу и увидел правду во всей её убийственной сути. Но как сказал кто-то из великих: лучше умереть зрячим, чем жить слепым среди церберов.