Тощая спина Хохрякова неуклонно приближалась. До финиша школьного норматива по лыжам — четырёх кругов вокруг спортплощадки — оставалось менее половины.

 

Хохряков был обрезанным. Что это, я тогда не знал и с удивлением и бесстыдством таращился на тощую красную пипиську, словно юный подосиновик, высовывающуюся из хохряковских пальцев. От удивления я даже забыл, зачем зашёл в туалет, и так и застыл у толчка с расстёгнутой ширинкой.

— Что это у тебя? — ни капли не смущаясь, спросил я, хотя обычно не любил разговоров на щекотливые темы.

— Это мне в больнице сделали... — Хохряков наоборот, смутился и спешно покинул воняющее хлоркой помещение, оставив меня с раскрытым ртом .и точно такой же ширинкой.

Хохряков пришёл в наш пятый «а» в октябре. Его родители переехали из другого города. Был он щуплый, рыжий, с востреньким носиком и заплёванным веснушками лицом. Ни в учёбе, ни в спорте, ни в нехитрых пацанских забавах Хохряков не выделялся, тихо просиживал незаметной рыжей тенью положенные несколько уроков и быстро собирал учебники, наклонившись над партой так, что узкие плечики под мешковатой синей школьной курточкой почти сходились где-то в районе впалой груди, являя миру лишь торчащий, подобно гребню стегозвара, сколиозный позвоночник.

 

Я был разгорячён погоней. Шапка съехала на одно ухо и немного на лоб, из-под которого сверкали уверенностью в победе неотрывно следящие за соперником глаза. Деревянные школьные лыжи с раздолбанными креплениями болтались на конечностях, как гири, привязанные к ногам утопленника. Ничего, завтра каникулы, Новый Год, мандарины и подарки! Это был зачёт по физкультуре, от того, какую оценку я получу, зависела щедрость Деда Мороза, который кладёт подарки под новогоднюю ёлочку. Но ещё нужно было непременно обогнать Хохрякова, потому что это был Хохряков, и он не мог быть впереди меня даже полтора трёхсотметрового круга.

 

Кроваво-красная пиписька Хохрякова не давала мне покоя настолько, что я решился спросить у матери о её происхождении. А у кого ещё? Отец с нами не жил, и большую часть информации о мире я получал от неё. Мать не удивилась моему извращённому любопытству и в нескольких словах рассказала о процедуре обрезания, заставив надолго замолчать, потрясённо взирая на то место, где у меня едва топорщилось сокрытое в штанах целостное хозяйство.

Я был довольно-таки умственно развитым для своих двенадцати лет мальчиком. Не знаю откуда, но я уже знал о процессе зачатия детей, хотя и имел об этом весьма приблизительное представление.

— Не обязательно тётке с дядькой спать, чтобы дети появились, — с жаром доказывал бурят из пятого «б», в то время, пока мы весёлой звонкоголосой колонной направлялись в сторону недалёких пригородных колхозных полей на уборку морковки.

— Почему? — вяло удивился один из его собеседников.

— А у нас соседка ни с кем не спала, а ребёнка родила, — победоносно выдал неопровержимый аргумент довольный собой бурят, и ряха его сделалась ещё шире от осознания собственной мудрости.

Я хотел было вмешаться в спор, но мысленно махнул рукой, предвидя бесполезность своего просветительского порыва. Наша орава как раз проходила мимо дома тёти Зои, которая четыре года назад вышла замуж за абхазца Гатажокова и недавно родила счастливому отцу уже третьего джигита. Мы с мамой иногда ходили к ним в гости и обычно весело все вместе играли в лото на деньги. Я даже выигрывал несколько раз, то десять, а то и двадцать копеек! «Нет, надо спать, — думал я, — без этого никак!»

 

Хохряков был уже совсем близко. Даже изъезженные до игольчатой бахромы деревянные лыжи, которые не сколько ехали, сколько тормозили, не могли помешать мне насладиться своим триумфом.

 

Мои знания о взрослой жизни были только теоретическими. Буквально за неделю до той памятной гонки, когда мы гуляли вечером с Баевским и собаками, мне предоставился шанс узнать об этом чуточку больше...

Баевский выделялся среди всех пацанов нашего класса своими бицепсами. Бицепсы у него были крепкими и выпуклыми, он гордился ими и при каждом удобном случае стремился продемонстрировать «банки» чуть ли не первому встречному. На самом деле в этом была не столько заслуга самого Баевского, сколько особенность его анатомии, заключающаяся в довольно-таки короткой кости плеча, в результате чего бицепс автоматически выглядел гораздо выпуклее. Кроме бицепсов, Баевский не обладал особыми достопримечательностями. Хотя, нет. У него была старшая сестра, которая ходила в дзю-до. Поэтому она умело быстро и ловко положить на лопатки любого пацана.

А ещё у Баевского была собака, как и у меня. И жили мы недалеко друг от друга, поэтому по вечерам гуляли вместе и трепались о всём на свете

— Хочешь, я покажу тебе, где... это...? — понизив голос, хотя вокруг никого не было, и добавив матерное слово, заговорщицким тоном произнёс Баевский.

Я немедленно выразил своё согласие. Мы подошли к панельной пятиэтажке, обращённой передом к трамвайной остановке, а задом к лесу, в котором мы гуляли. Было уже совершенно темно, и кусты шиповника освещались только неярким отблеском неспящих окон. Пригнувшись, как герой шпионского фильма, Баевский подошёл к одному из окон на первом этаже и поманил меня рукой. Мы схватились за жестяной подоконник и, упираясь ногами в стену, подтянулись до уровня стекла. Комната была освещена. Прозрачные тюлевые занавески практически не скрывали происходящее. Внутри стояли диван, стол, телевизор на высоких ножках, повёрнутый к окну задней стенкой, и наряженная ёлка. На диване, укрывшись покрывалом, лежала женщина и смотрела телевизор. Ничего не происходило. Даже рельефные бицепсы Баевского быстро устали. Мы спрыгнули и присели на корточки, я согревал озябшие пальцы за пазухой.

— Говорю тебе, тут... «это»! — шёпот моего одноклассника иногда перемежался тихим взвизгом. — Я сам вчера видел!

Мы приникли к соседнему окну. Здесь была кухня. Мужчина в майке сидел за столом и что-то ел.

— Скоро начнут! — не унимался юный вуайерист.

Время шло. Мы прыгали от одного окна к другому. Свет на кухне погас, мужчина пришёл в комнату и сел на диван. Женщина подвинулась, мужчина нагнулся и поцеловал её. Мы переглянулись. Сердце гулко забилось у меня в груди. Руки снова устали, и мы спрыгнули на землю, возбуждённо перешёптываясь.

На отдых не было времени, мы могли пропустить самое важное. Схватившись за подоконник, мы опять подтянулись к окну, от любопытства по-цыплячьи вытягивая тощие шеи. На диване почему-то была только женщина.

— А ну пошли на хрен, пока я вам яйца не оторвал! — здоровый разъярённый мужик в трико и майке, пуская пар изо рта, летел прямо на нас вдоль отмостки фундамента.

Баевский ломанулся прямо через колючие кусты шиповника. Я стукнулся копчиком и с воем рванул на четвереньках следом. Миновав кусты по проторенной просеке, я вскочил на ноги и помчался, не разбирая дороги.

— Поймаю, бошки сверну! — затихал позади громовой голос. Долго потом мы обходили этот дом стороной.

 

Хохряков явно сдал. Он широко расставлял палки и без особого рвения ёрзал лыжами по лыжне.

— Хоп! — заорал я, но соперник не отреагировал.

— Лыжню! — как будто не слышит. — Хохряков!

Я не выговаривал букву «р» и вместо фамилии из моей измождённой глотки вырвался звук, похожий на картавое хрюканье марсельской свиньи.

 

Я ненавидел Хохрякова! Он был похож на мерзкого тщедушного типа, который заявился к нам домой с год назад. Был он так же рыжеват и востронос и отличался от Хохрякова, по большому счёту, лишь наличием редких, топорщащихся под вострым носом усиков. Ничуть не сомневаюсь, что и у Хохрякова вырастут точно такие же.

Тип оказался сокурсником матери, приехавшим в наш город в командировку. Они долго сидели на кухне, пили вонючую водку и курили, а потом отправили меня в кровать. Мне было мерзко спать в одном доме с «Хохряковым» и я всё ворочался в постели, ненароком прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате — спальне матери. Сначала оттуда раздавались приглушённые голоса, потом они сменились вздохами и скрипом кровати.

Не думаю, что мать совершила что-то предосудительное. Женщина она была ещё молодая, привлекательная и свободная. Но это, когда вы не лежите в соседней комнате, ловя каждый писк из-за стены и комкая одеяло потными руками. До сих пор помню это ощущение мерзости в груди, от которого хочется блевануть прямо на пол.

Всё сошлось! Понятно же, что ни одна нормальная женщина в здравом уме не захочет спать с Хохряковыми. Поэтому они приезжают к одиноким матерям, называются сокурсниками, спаивают водкой и пихают свой обрезанный подосиновиковый хохряк, куда не просят. Точно кукушка, которая подкладывает свои яйца в чужие гнёзда. Вот так Хохряковы и размножаются.

 

Поэтому я не мог проиграть Хохрякову! До финиша оставалось меньше половины круга, а я всё плёлся позади, выкрикивая разные картавые звуки и размахивая бамбуковыми палками. Оставался единственный выход... На повороте я свернул в сугроб и, отчаянно пыхтя и хлопая лыжами по снежной целине, попытался обогнать соперника. Носок деревяшки увяз в снегу, я споткнулся и зарылся лицом в мерзкую холодную чачу. Раздался хруст, и моему взору предстал обломанный лыжный носок. Худосочная спина Хохрякова в синей куртке удалялась в сторону финиша, он даже ни разу не обернулся.

— Стой, козёл! — вопль мой был столь отчаянен, столь свиреп и беспощаден, что востренький носик притормозил и испуганно оглянулся.

В тот же миг сломанная лыжа, со свистом рассекая воздух, подобно двуручному мечу Ильи Муромца, плашмя обрушилась на спину Хохрякова, и тот рухнул как подкошенный. Мою ярость это не утихомирило. Физрук, забыв про секундомер, бросился к нам, топча с такой любовью накатанную им лыжню и выплёвывая разнообразные замысловатые ругательства из перекошенного от страха рта. Но я гораздо раньше оказался над поверженным врагом, так и не успев снять вторую лыжу. Остриё бамбуковой палки нацелилось туда, где сжались в предсмертном ужасе крапчатые кукушиные яйца и беспомощно рдеющая пиписька подосиновика...

Наверное что-то помешало. Помню полные ужаса блёклые глаза перед собой и смешанные с веснушками сопли. Хохряков сохранил в целости свою никчемную функцию и через месяц переехал с родителями в другой город. Мать вызвали к директору, но она не пошла.

— Сдурели совсем под Новый Год, — махнула она рукой.

Физрук, всё же, поставил мне пятёрку, как и всем остальным. А Дед Мороз положил под ёлку обалденно классную машинку с пультом управления на длинном белом шнуре!