Из сборника «Рассказы бабушки Раи»

Старуха в белом платочке с крупными морщинистыми руками, праздно лежащими на худых коленях, сидела перед своим двором на бревне и грелась на сентябрьском солнышке. Тёплый ветерок ласкал загорелое лицо и прикрытые веки. Егоровна думала, что немного уже таких погожих осенних деньков осталось на её веку. А как хорошо и покойно ей теперь.

Послышались бодрые шаги. Она открыла глаза и увидела внука.

– Здравствуй, ба! – пробивающимся баском сказал Алексей и добавил: – Поесть найдётся у тебя?

– Здравствуй, Алёшенька. Сейчас, голубь мой. Пойдём! Найдётся, как не найтись, еда – это главное, если не есть – откуда силы возьмутся, - приговаривала она, проворно собирая на стол. Внук был редкий гость и появлялся только тогда, когда требовалась её помощь. И сейчас она подозревала, что пришёл Алексей неспроста. И Раиса Егоровна, не дожидаясь хитрых подходов мальчика, спросила сама:

– Как дела твои? Хорошо ли учишься?

– Нормалёк!

– А дома всё в порядке?

– Поругался с предками, ба, - аппетитно заглатывая пирожок с картошкой, – пояснил Алексей. – Представляешь, купили мне на двенадцать лет мобильник – без блютуза и видеокамеры? Как лоху какому-нибудь! Вааще, ба, не понимают! У меня доисторический комп. Хуже всех! И прикид! Ты посмотри, в каких я джинсах хожу! 0н для пущей ясности вышел из-за стола и продемонстрировал бабушке вытертые на коленях синие джинсы.

Егоровна поняла, что внуку нужны деньги. Её выгоревшие на солнце прозрачные глаза подёрнулись влагой. Она промокнула фартуком слёзы и несмело проговорила:

– Посиди со мной, внучек. Ты не часто заглядываешь ко мне. А хочешь – я расскажу, как жила в детстве. Тогда, когда была такой же, как ты?

Алексей окинул взглядом горку пирожков на столе, графин с компотом и согласился.

– Ладно, давай, ба, вспоминай! Только недолго!

Нянька

1952 год…. Семь лет прошло после Победы, а радости никакой. Разве что папка с фронта вернулся. А так…. Голодно. Всё время есть хочется. У нас в семье детей аж семеро: пять довоенных и двое родились недавно. Мне одиннадцать, но родители относятся ко мне, как будто я взрослая. Слышала – мать хвасталась в хуторе:

– Райка робэ, як скаженна. Всэ умие!

Ну, да. Как не уметь!? Батька и мать вечно на работе – в колхозе. А кто ж на хозяйстве? Труднее всего с малыми возиться. Я с шести лет за няньку. Ниночка появилась на свет в сорок восьмом. Спустя три дня после родов, мама пошла на перевалку – сено веять, а новую сестру на меня оставила. Она уснула. Тут подружки зовут купаться. А река – вот! За огородом! Думаю: «Делов-то! Пока лялька спит, быстренько искупаюсь и прибегу».

Мне показалось, что и часа не прошло. Ан нет! Солнце прямо над головой, значит, обед, и мамка уже дома. Встречает меня у плетня с лозиной в руках. Страсть, как отхлестала меня. С тех пор я стала точно привязанная к Нинке. Ни на шаг от неё, никуда без неё. Вот так. Хотя всё равно лозина и потом довольно часто гуляла по моей спине.

Кукла

Подружке моей, Дуське, отец привёз из Сочи куклу. Настоящую! В порту, наверное, купил, у иностранцев. У нас никто таких не видел. Разве дядька Петро, что в Германии воевал? Так он, да, рассказывал о немецких игрушках. Но домой ни одной не привёз.

– Я, – говорит, – простой солдат, рядовой! Это старшие офицеры вагонами добро везли. А у меня – ложка, котелок да соли узелок!

Но слышать – не видеть. И рассказ дядьки Петра нас не впечатлил. А Дуськина кукла – смотри, пожалуйста, любуйся. Нам, девчонкам была в диво такая кукла. Мы привыкли к нашим, хуторским: валюшкам – валяным из кровьей шерсти, панушкам – из початков, тряпичным. У меня была куколка тряпичная. Она досталась мне от старшей сестры. Мама чистой тряпкой лицо обшила, чтобы освежить, и заново глаза и рот углем нарисовала. Да белого лоскута не было. Откуда ему взяться на хуторе в военное время? Оторвала кусок от синей линялой рубахи отца, так, с синим лицом, и была у меня кукла. И очень мне хотелось в который раз полюбоваться Дуськиной красавицей. В руки-то подруга мне её не давала.

– Запатраешь ещё своими граблями – объясняла она.

Вот однажды взгромоздила я сестру на плечи – она уже сидеть могла, месяцев десять ей было, и к подружке…. Любуюсь куклой, а Нинка плачет. Есть хочет. Я-то понимаю, сама такая. Дуська отщипнула хлеба от ковриги и суёт Нинке в рот:

– На, жри, зараза, только не ори!

Она пососала хлебца и уснула. До вечера играли мы. Прихожу домой, тихонечко иду…. А мать с подсолнушком стоит перед хатой, семечки бьёт. Опустила я Нинку на землю и – тикать. Один круг оббежала вокруг хаты, другой, на третьем поймал меня отец. И мать меня подсолнухом, подсолнухом. А он колючий, семечки выскакивают. Я и говорю:

– Да убылы бы Вы мэнэ вже.

Мать прижала меня к животу и заплакала, причитая: “Бидная маты, голоднии диты»

В колхозе

А голодно было постоянно. Всё, что вырастало в поле, отбирало государство. Чем питались, теперь уж и не знаю. За горсть зерна сажали в тюрьму. А на продукты налоги были. Есть ли, нет ли в хозяйстве коровы, куры, а молоко, яйца сдай. Мы яиц от наших пеструшек не видели. Украдёшь изредка из-под курицы ещё тёплое яичко, тут же, в курятнике, выпьешь, а скорлупку подальше отнесёшь и закопаешь в землю. На деревья: сливы, яблони, груши – были тоже налоги. Их все и повырубили. Вот чем мы полакомиться могли по весне, так это стеблями укропа и соцветиями акации.

В колхозе должна была быть у каждого выработка трудодней. Не выполнишь – накажут. Школьники под присмотром учётчиков колоски собирали, но даже зёрнышек пожевать не разрешали. Учителей, если случится такой проступок у ребят, наказывали.

Вот говорят, что раньше люди добрее были. Как сказать! По-разному вели себя люди. Помню, летом пятьдесят второго кукуруза уродилась. Можно было бы её сварить и набить пузо. Но вся кукуруза колхозная.

Хутор Семёновский был длинный-длинный: все огороды к реке выходили. А по ту сторону её – кукурузное поле. И вдруг видим, что из нашего огорода выбегает подросток соседский и кричит маме:

– Тётя Лида! Спасите! За мной объездчики гонятся.

Мать быстро лестницу на чердак приставила, мальчик влез, она лестницу сразу и сбросила. Строго посмотрела на нас и говорит:

– Глядите, если сейчас придут дядьки и спросят про хлопца, вы никого не видели.

А тут подбежали трое сторожей с ружьями, злые, запыхавшиеся, и к матери:

– Послушай, тётка! Не пробегал ли тут мальчишка, вор?

Мать отрицательно покачала головой. Сторожа – к нам:

– А вы не видели?

Мы дружно замотали головами:

– Ни, ны бачилы.

Алёша уже ёрзал на стуле. Его ждали важные дела. Егоровна умолкла. Но внук не уходил. Он просительно заглядывал в глаза бабушке.

– Ладно, – сказала она, вздохнув. – Приходи шестого. Получу пенсию – дам на джинсы. На остальное пусть родители раскошеливаются. И подумала: «Ничего-то он не понял. Может позднее поймёт. Детская память крепкая».