Тот день не задался с утра. Но впечатался в мою память, как наскальный рисунок. Со всеми подробностями и деталями. Позже я сотни раз перебирала в памяти каждое слово, каждый жест, пытаясь разобраться, почему именно я влипла в эту мрачную историю. Господи! Да если бы я знала, что такое возможно, я бы закрылась дома на все замки, а ключ выкинула с балкона. Лишь бы избежать этого кошмара. Может, поэтому я так подробно вспоминаю и рассказываю вам все, что случилось в этот злосчастный день?

 

Если в двух словах: история банальная. Она его любила, как чумачечая из песни. А он любил другую. Тот, кто скажет, что в два слова я не уложилась, наверняка мужчина. Поэтому мужчины дальше могут не читать. А девочки меня поймут и одобрят. Так вот в тот день я сказала себе:

 

- Хватит! Все! Пора подаваться в стервы!

 

Ну а что еще я могла сказать, если прошло три месяца, двенадцать часов и пятнадцать минут, и Алекс все не звонил? Я поняла, что больше ждать нечего. Надоело изображать из себя добрую самаритянку. Как говорит моя подруга: «Хватит, все вытерпки кончились!»

 

Ближе к вечеру, когда тоска по Алексу стала невыносимой, я решила отвлечься и наконец-то навести порядок в своей жизни. По совету лапочки Мюллера я занялась научным превращением дерьма в конфетку. Лапочка Мюллер – это наш препод по психологии. Милейший дядька! Один в один - артист Броневой, сыгравший Мюллера в Штирлице. Помните? Не важно, как его зовут, для нас он - лапочка Мюллер. Так вот, когда обстоятельства берут вас за глотку, не надо впадать в панику, надо находить даже в таком состоянии свои плюсы. И это, как говорит лапочка Мюллер, большое искусство. Для начала возьмите листок бумаги, проведите где-то посередине жирную линию ( чтобы не перепутать хорошее с очень хорошим) и нарисуйте с одной стороны границы большой плюс , а с другой - маленький минус. Уже на этом этапе начинаешь понимать, что все, в общем-то, хорошо, надо только собрать это хорошее в одну кучку.

 

Ну, первый «плюс» мне был очевиден: моя жизнь без Алекса — дерьмо. Но зато дерьма много. Даже через край. Пожалуй, на этом все «плюсы» и заканчивались. А минусами можно было мостить дорогу от Москвы до Урюпинска. Ну, или какую-нибудь другую дорогу. И вот в разгар моих психологических упражнений позвонил Алекс. До этого он три месяца восемнадцать часов и семнадцать минут молчал. За это время я нарыдала две цистерны слез – по одной на каждый глаз. И вдруг он позвонил. Сам! О, счастье! Предвкушая, как сладостно мы станем мириться, и может, он наконец-то поймет, что я нужна ему не только в качестве друга, я не сразу поняла, о чем он говорит.

 

- Мы ведь с тобой друзья, сестричка, - произнес Алекс загадочно.

 

- Даа, - неуверенно подтвердила я, все еще надеясь на лучшее. Надо же! Вспомнил, что я ему вроде как родственница: два года назад его двоюродный дедушка женился на сестре моей бабушки. Причем женились они в очень почтенном возрасте, который геронтологи вежливо именуют десятой молодостью.. Родство еще то, из разряда: все люди – братья, или: я вашему забору – троюродный плетень.

 

- Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен, - в голосе Алекса подозрительный энтузиазм. Мне бы сообразить, что мужчина способен благодарить женщину только в двух случаях: когда знакомится с ней и когда бросает. Но Господь отключил мне мозги, и я мурлыкала что-то радостное в ответ.

 

- Ты мне нужна! Только приезжай сейчас! У меня для тебя сюрприз, - интриговал Алекс. И я купилась на сюрприз. Надо было срочно надеть что-то стильное и очень сексуальное, чтобы Алекс при виде меня искусал себе локти за то, что так бездарно потерял три месяца. Надо было так раскрасить лицо, чтобы Джулия Робертс удавилась от зависти. И на все у меня было семь минут.

 

Словом, пока я переодевалась, красилась и ловила такси – я гадала, что же за сюрприз приготовил мне Алекс. Почему-то сюрприз рисовался мне в виде малиновой бархатной коробочки с колечком. Такое тонкое изящное колечко с изящным изумрудиком. Вы скажете, я не оригинальна – и будете правы. Сейчас вы, наверное, задаетесь вопросом, а не блондинка ли я? Не угадали. Хотя на первом курсе я целый семестр была блондинкой. Но надоело отшучиваться от анекдотов, и я перекрасилась в радикально зеленый. Чтоб уж никаких сомнений не оставалось. А потом опробовала на себе все цвета радуги. Если верить детским фотографиям, то я среднестатистическая шатенка. А сейчас, вот именно сейчас, я рыжая-рыжая, как апельсин. И хватит о цвете моих волос! С моими умственными способностями мои волосы никак не связаны.

 

Мой ум – это отдельная песня. Я умна в меру, как раз в ту, чтобы не раздражать мужчин. Почему мне не хватило ума сообразить, что Алекс не собирался объясняться мне в любви? Ничего удивительного, когда дело касается любви, мы все катастрофически глупеем. Такая защитная реакция организма на вторжение в личное пространство неопознанного объекта, который до дрожи в коленках хочется опознать и неоднократно. Думаю, Господь специально так устроил, чтобы женщины хотя бы иногда могли выйти замуж, а мужчины – жениться.

 

Словом, как вы уже догадались, сюрприз оказался значительно круче и неожиданней.

Сюрпризом оказалась худосочная девица с волосами унылого серого цвета. Единственное, что у нее по-настоящему было хорошо, так это мое имя. Лена. Этот подлец Алекс не мог найти какую-нибудь Дашу или Машу. Вообще-то мне нравится мое имя. Но как можно пережить, когда твоим именем называют какую-то лохматую швабру? И кто называет! И как у него только язык поворачивается?

 

- Лен, надо же какое совпадение. Леночку тоже зовут Леной! – Алекс просто лучится от счастья.

 

Это его заявление можно смело выставлять на конкурс самых идиотских высказываний. Победа обеспечена. Но я радостно улыбаюсь, как дрессированная макака, которой засунули за щеку кусок банана. Я же все еще влюблена, и вообще, я умная. И я улыбаюсь. В эту минуту мы трое могли посоревноваться, чья улыбка радостней. Хотя мне кажется, что радостней всех улыбался Брэд Питт на футболке моей соперницы. И чтобы прекратить этот невыносимый кошмар сиропистых улыбок, я долго трясу руку Леночке, которая тоже Лена, в дружеском рукопожатии и предлагаю ей звать меня Матильдой. Сообщаю онемевшей парочке, что за три месяца, пока я пополняла стратегический запас слёз , я сменила имя, паспорт, регистрацию и собираюсь поменять пол. Парочка напрягается, теперь в нашей дружеской компании улыбается только Брэд Питт. Алекс заходится в смущенном кашле, а я уточняю, что собираюсь поменять пол в спальне на паркетный.

 

И хотя я рыжая-рыжая, как апельсин, сейчас ,в этой мучительной ситуации, я веду себя, как стопроцентная блондинка. Я думаю , блондинки остались бы довольны мною. Усаживаюсь в кресло, закидываю ногу на ногу, накручиваю рыжий локон на пальчик, хлопаю ресничками, что-то лепечу о Мальдивах. Почему именно о них? Наверное, по созвучию: Матильда на Мальдивах. А думаю только одну незатейливую мысль, задаюсь только одним простеньким вопросом, которым до меня уже задавались три миллиарда женщин: «Почему? Ну почему именно она? Что Алекс нашел в ней?» Я честно пытаюсь понять, что в ней такого притягательного, кроме Брэда Питта на футболке? И еще я думаю, как долго мне удастся сохранять вид великодушной кретинки? И еще совсем маленькая мыслишка, а зачем, собственно, меня позвали?

 

Действительность оказалась круче любой фантастики. Оказывается, у Леночки, которая тоже Лена, очень старомодные родители. В нашем веке таких уже не выпускают. Так, осталась парочка раритетов, и та досталась моей сопернице. Вы мне, конечно, не поверите, но ее родители до сих пор убеждены, что девственность – главное сокровище девушки. Они не подозревают, что современные девицы, за исключением их обожаемой дочери, даже слова-то такого не знают.

 

Признаться, я не поверила, что бывают такие родители. Вот моим предкам на меня глубоко начхать. Они заняты бизнесом, любовными приключениями, и своим недавним приобретением - безумно дорогой кошкой саванной по кличке Шарон. Я даже не уверена, помнят ли они, как меня зовут. Конечно, это здорово, что мою свободу ничем не ограничивают, денег дают без счета, квартиру купили. Но каждый раз, когда мы встречаемся на нейтральной территории — у бабушки, или в кафе - я чувствую, как они напрягаются, словно не знают, чего от меня ждать. Может, они меня в детдоме взяли, а теперь жалеют? Или я не оправдала их надежд? Особенно когда заявилась домой с ярко-зеленой, как молодая травка, шевелюрой. Подозреваю, что родительский инстинкт у моих предков есть, любят же они кошку. Но на меня у них уже не остается ни любви, ни времени. До сегодняшнего дня меня это совершенно не беспокоило, но вот сейчас, вот именно в этот момент я остро почувствовала свою ущербность. Мало того, что эта Леночка, которая тоже Лена, украла у меня Алекса, так ей еще и родители достались штучные.

 

Занятая этими мыслями, я никак не могла понять, что хочет от меня Алекс. А когда поняла – оторопела. И пока Алекс возбужденно рассказывал мне, что наконец-то улестил обожаемую дочь строгих родителей, я пыталась вместить это знание в свое сознание. Впихнуть невпихиваемое. Он рассказывал это мне! Мне, которая второй год влюблена в него, словно кошка Шарон. Мне, которая чуть не захлебнулась слезами во время разлуки. Мы даже не ссорились. Он просто перестал звонить. А я – я гордая. Я ж лучше сдохну, но первая на поклон не пойду. И пока я рыдала в гордом одиночестве, Алекс встретил Леночку, которая тоже Лена . И эта поклонница Брэда Питта, как злобный хакер, стерла мой файл из памяти Алекса.

 

А сегодня у них великий день: они затеяли романтическое свидание. Но мама с папой даже помыслить не могут, чтобы дитя ночевало вне дома. И вот тут-то, по замыслу Алекса, на помощь должна прийти я. И на правах почти что родственницы отпросить возлюбленную Алекса у ее строгих родителей на всю ночь. Должно быть, он сошел с ума. Именно это я и собиралась ему сообщить. Но даже не успела открыть рот, как Алекс зачастил:

 

- Знаю, знаю! Ты сейчас про подружек спросишь. Они у Леночки есть, но для этой операции не годятся. У родителей переписаны их адреса, и вообще предки вполне могут устроить контрольную проверку явочной квартиры.

 

- Мне ее подружки нужны, как зяблику туфли! - разозлилась я. – Я ухожу, на меня не рассчитывай!

 

- Солнышко мое рыжее, не бросай меня, - он берет меня за руку, и прижимает мою руку к своему сердцу, а я, если вы не забыли, дура чумачечая, потому что все еще в него влюблена.

 

Что бы сделала настоящая блондинка в такой пошлой ситуации? Разрыдалась? Вцепилась сопернице в ее тусклые космочки? Расцарапала в кровь портрет дорогого родственника? Но я в тот вечер была рыжая-рыжая, как апельсин. Наверное, поэтому я согласилась. А может, мне хотелось поближе рассмотреть, на кого же променял меня Алекс. Но признаться даже себе в этом унизительном любопытстве я не смогла. И убедила себя, что клин надо вышибать клином. Мол, за этим клином я сейчас и еду. Вот полюбуюсь на счастливую парочку, и окончательно избавлюсь от ненужной любви, вышибу недостойное чувство из своего исстрадавшегося сердца. Ну, что-то такое ,совершенно безумное, бродило в моей рыжей голове.

 

Лучше бы я была блондинкой!

 

Мы погрузились в такси и поехали к родителям моей счастливой соперницы. Пока мы маялись в пробках, я убедилась, что вышибать любовь из сердца клином – занятие дурацкое и бесполезное. Алекс токовал, как глухарь на токовище. Никого, кроме своей Леночки, которая тоже Лена, не видел и не слышал. Ревность разбухала во мне, как нарыв. Господи, как же я ее ненавидела! К концу поездки я пообещала себе, что уж сейчас-то я устрою. Сейчас-то покажу!

 

Не знаю, что уж я могла такого показать ничего не подозревающим родителям моей соперницы? Разбить немецкий сервиз, двадцать лет бережно хранимый в облезлой стенке? Ободрать обои в невинных букетиках? Но они мне неожиданно понравились. Не обои! Родители! Они оказались веселыми простецкими ребятами, хотя им было уже за сорок. Он в бороде и интеллигентных очочках. Она в старых джинсиках и в такой же футболке, как у дочери. С тем же неунывающим Брэдом Питтом. Но все равно они мне нравились. Они как-то так сердечно суетились, затеяли чаепитие, накрывали стол белой скатертью. Еще бы! Жених с сестрой в гости пожаловали. Почти сватовство! Это я в начале нашего визита так думала. А они продолжали искренне улыбаться, что по нашим временам – редкость, атавизм. Они вспоминали смешные истории из детства своего невзрачного сокровища и даже пели под гитару туристскую песню про солнышко лесное. И драгоценный сервиз мирно стоял на столе. И все устраивалось так мило, по-семейному. Так, как когда-то мечталось мне, если бы мы с Алексом вдруг поженились. Но теперь он женится на дочери этих замечательных туристов, и все вместе они будут петь под гитару что-нибудь возвышенно- радостное. Мне захотелось завыть от тоски. Но я улыбалась похлеще Брэда Питта. Думаю, ему не было за меня стыдно.

 

А Леночка, которая тоже Лена, совершенно расслабилась, щечки раскраснелись, она даже похорошела и радостно известила родителей, что они с Алексом сегодня вечером помогут мне – они помогут мне!!!! - делать ремонт. Я ведь собралась менять пол в спальне. Чип и Дэйл спешат на помощь! Но опытных туристов трудно вышибить из седла. Родители с энтузиазмом подхватили идею дочечки и пообещали немедленно оставить гитару и сервиз и отправиться ко мне на помощь. Я представила, как отзывчивое семейство во главе с Алексом дружно разбирает пол в моей спальне, и зашлась истерическим смехом. К тому времени я уже налакалась вина. Я хлебала его, как воду, чтобы не разреветься нечаянно.

 

Я лакала вино, вцепившись в бокал, как в спасательный круг, и улыбалась. И эта приклеенная улыбка, сводила мне губы болезненной судорогой. Но я продолжала улыбаться, а думала только одну мысль. Только одну: я желала ей, моей счастливой сопернице, сдохнуть. Конечно, это было жестоко. Но я ничего не могла с собой поделать. Ничего. Я представляла, как Леночка, которая тоже Лена, падает с балкона двадцатого этажа, а я стою на балконе и с наслаждением смотрю сверху на ее влипшее в асфальт тело. Или я представляла, как шторм уносит ее в море. Она кричит, молит о помощи, но на берегу нет никого, кроме меня. Ее мокрая, облепленная жиденькими волосиками голова, мелькает в волнах, как буек, и исчезает. А я стою на берегу и торжествую. Некстати вспомнилась дурацкая фраза из милицейского протокола: «произошло невсплытие в результате утонутия.»

 

- Господи! Если ты справедлив, - бормотала я, уткнувшись в бокал с вином, - пошли ей невсплытие с утонутием.

 

Слезы звонкими горошинами капали в бокал, разбавляя дешевое красное вино. Наверное, порошковое. Я быстро опьянела, и голова разболелась невыносимо.

 

Странно, но на Алекса мое мстительное чувство не распространялось. Само собой подразумевалось, что Алекс полюбит меня, терзаемый виной и раскаянием. И это будет справедливо. На Алекса я старалась не смотреть. Я боялась, что не удержусь, и поведу себя, как блондинка.

 

Но слава Богу, что все в жизни, даже самое прекрасное, когда-нибудь заканчивается, иначе я бы умерла от передозировки умильными улыбками и заздравными тостами.

Наконец-то, в первом часу ночи мы снова погрузились в такси и покатили навстречу долгожданному счастью. Это они так думали. А если быть точной – за город, на дачу моих предков. Ну, не к себе же мне было их везти. Я до такого альтруизма никогда не дойду. Заморятся ждать! Оставлю их на даче, пусть кувыркаются. И плевать мне на все! Главное, туристических родителей еле уговорили дождаться выходных, и вот тогда… всей массой… мы дружно и весело… навалимся на мой паркет…

 

В машине то ли от выпитого вина, то ли от духоты, то ли от того, что шубка Леночки, которая тоже Лена, пахла отвратными цветочными духами, я запала на Земфиру. Из всего репертуара певицы я выбрала песню «Хочешь» и пела ее громко, с чувством. Причем , мне полюбились только две строки, и я, закрыв глаза, совсем немузыкально орала:

 

Хочешь - я убью соседей,

Что мешают спать?

 

И снова, без всякой паузы: хочешь - я убью соседей? Водиле было начхать, что я там пою, у него в ушах торчали наушники, у него был свой праздник, сладкая парочка в предвкушении романтической ночи демонстрировала чудеса толерантности. А мне – мне стало так хреново, так погано. Должно быть, началось похмелье. Я вдруг поняла, что ничего уже не изменить. Я сама, как говорят, своими руками, везу этих влюбленных к себе на дачу. И все у них состоится: романтический вечер, ночь любви. А сдохнуть придется мне, потому что пережить этот ужас, этот кошмар я не смогу. И никакой клин мне не поможет, даже если подогнать состав клиньев, то и они не помогут. Умереть надо немедленно, на глазах у этого глухаря и его курицы. И чтобы они обязательно увидели, что они натворили. Чтобы совесть терзала их всю жизнь ржавыми крючьями. Чтобы они, в конце концов, возненавидели друг друга за мою смерть, за то, что сделали со мной.

 

«Господи! – взмолилась я. - Сделай же что-нибудь немедленно!» Это был хитрый ход. На всякий случай, я оставляла Творцу возможность самому выбрать подходящий вариант, кого отправить на тот свет: меня или соперницу. Господь мудрый, он разберется. И скорей всего выберет меня, потому что я третья лишняя, потому что он милосерден и наказывать влюбленных не станет, потому что я завистливая злобная морда. Именно в этот момент, на слове «морда» наш старый «Жигуленок» въехал в «Газель».

 

***

 

Водитель, как потом рассказывали, погиб на месте. Меня выбросило в открывшуюся дверь в сугроб. Должно быть, мой Ангел Хранитель оказался самым проворным. Я отделалась легкой контузией, синяками и царапинами. Но тогда, на зимней ночной дороге, оглушенная и контуженная, я ползала на четвереньках вокруг разбитой вдрызг машины, пыталась открыть смятые в гармошку двери и бормотала: «Просыпайтесь, просыпайтесь, он ошибся!» Меня пытались оттащить в сторону, а я вырывалась и снова ползла к машине, где в нелепых, изломанных позах застыли окровавленные тела моего неверного возлюбленного и его подружки. И пока Алекса и Лену не увезли в больницу, я все пыталась прорваться к ним, кусалась, отбивалась и кричала совсем охрипшим голосом: «Просыпайтесь! Он ошибся!» Мои нелепые вопли списали на контузию. Но я-то знала, что контузия ни при чем.

 

Все долгие месяцы после аварии я задавала себе вопрос, почему Господь сделал такой выбор? Почему он спас меня и Алекса? Я и верила, и не верила, что моя отчаянная мольба возымела действие. Алекс отделался сравнительно легко. Переломы срослись, осталась ерунда – легкая хромота. Не повезло Лене и водителю. Водителю, конечно, больше. Но его смерть как-то не тронула меня. Я совсем не знала его. Чужой человек. Хотя, если причина аварии я, то смерть этого безвестного водителя на моей совести. И Лена - тоже на моей совести.

 

Алекс давно уже ходил без костылей, с палочкой, а Лена оставалась прикованной к постели. Никого не узнавала, молчала, отстраненный взгляд рассеян. Не понять, куда она смотрит и что ей видится. Неужели это мое страстное желание увидеть ее мертвой сыграло свою жуткую роль?

 

Тогда, в машине, терзаемая ревностью, я отчаянно призывала смерть на ее голову. Потом просила Бога убить меня. Получается, Всевышний услышал меня, но внял только первой просьбе, как говорится, по мере поступления. Да и внял как-то наполовину. Лена не умерла. Что же тогда замыслил Творец? И почему из миллионов молящих и просящих он выбрал именно меня? Господи, да на мне грехов больше, чем блох на барбоске! Почему Он услышал меня? Эта мысль не давала мне покоя, изводила и мучила. И еще мне до дрожи хотелось еще раз проверить свои возможности, и я боялась, панически боялась этой проверки. Я не знала, что буду делать, если вдруг выяснится, что мои желания доходят к Творцу, как по факсу.

 

В один из таких мучительных дней я стояла на автобусной остановке. Вместе со мной, покуривая, коротали время двое прыщавых подростков. Мелкий осенний дождичек незаметно перешел в затяжной дождь. Грязная лужица у остановки разливалась на глазах в нечто бесформенное и безобразное . Какой-то урод на крутой тачке с разгону ворвался в лужу, заложил вираж, окатил меня грязью по самую маковку и покатил дальше, как ни в чем не бывало. Еще и рассмеялся.

 

- Чтоб у тебя колеса отпали! – в сердцах рявкнула я, глядя вслед охамевшему уроду. В ту же минуту какая-то неведомая сила подбросила джип вверх, все четыре колеса, как по команде, отвалились в стороны и замерли на асфальте, а то, что осталось, со страшным грохотом рухнуло на дорогу.

 

- Ни фига себе! – услышала я за спиной потрясенный голос.

 

Я обернулась. Подростки ошарашено таращились на меня. Думаю, мой взгляд был еще выразительней. Они попятились, развернулись и бросились бежать. Не знаю уж, что им почудилось. Мне было не до них. Я доплелась до лавочки, упала на нее и закрыла глаза. Я боялась смотреть в сторону джипа, где уже собралась толпа, откуда доносились возбужденные голоса. Я вообще боялась смотреть и думать боялась. Одна мысль билась в голове: «Он слышит и исполняет». Меня затрясло в жутком ознобе от этой простой мысли. Я сидела и тряслась до тех пор, пока джип не увезли на эвакуаторе, зеваки разошлись, я осталась одна.

 

Стемнело. Я сидела, скорчившись, на пустой остановке и не могла сдвинуться с места. Только что мое желание наглядно исполнилось. Куда уж наглядней! Но я все еще сомневалась. Может, это какое-то невероятное совпадение. Ну, бывают же такие дикие случаи! Надо еще раз проверить, причем, немедленно. Надо пожелать что-нибудь для себя. Только для того, чтобы убедиться окончательно. Я задумалась и робко пролепетала: « Хочу апельсин!» Вслед сказанному мелькнула, как тень, не мысль, а мыслишка, что только дура могла попросить апельсин, когда надо было просить что-нибудь посущественнее, например, кольцо с бриллиантом. И я добавила: «И кольцо хочу!» Никакой реакции. Ни кольца, ни апельсина. Наверное, я не правильно прошу. Надо переставить слова. Я встала и попробовала иначе: «Хочу кольцо!» Не сработало. Я глубоко вздохнула и, топнув ногой, рявкнула: «Чтоб у меня было кольцо!» Никакого результата. Я разозлилась и заорала во весь голос: « Кольцо хочу! Кольцо!»

 

А сзади чей-то насмешливый голос: « А сала в шоколаде не хочешь?»

 

От неожиданности я взвизгнула и отпрыгнула. Я же была уверена, что на остановке никого нет. Обернулась – стоит парень, руки - в карманах куртки. Смеется.

 

- Чтобы ты этим салом подавился! - пробормотала я в сердцах.

 

Насмешливую улыбку на красивом лице парня мгновенно стерла неведомая рука, он вытаращил глаза, схватился за воротник, будто ему стало нечем дышать, и закашлялся. Лицо побагровело, мучительно исказилось. Он судорожно пытался вздохнуть, махал руками, и снова заходился в кашле. Слезы градом катились по щекам.

 

- Помоги! – прохрипел он и упал на колени.

 

Не знаю, почему я сделала именно так, состояние у меня было предобморочное. Но я размахнулась и изо всех сил стукнула его сумкой по спине. Парень хрюкнул и ткнулся лицом в асфальт.

 

-Эй, ты жив? – голос у меня дрожал и прерывался, слезы закипали на глазах.

 

Парень не шевелился и не отвечал. Сказать, что я испугалась, значит, ничего не сказать. Меня охватил панический ужас. И в этом состоянии я бросилась бежать, не разбирая дороги.

Только дома, заперев дверь на все замки, я, не раздеваясь, села на диван и попробовала обдумать случившееся. Мысли метались в голове, как одуревшие от дихлофоса тараканы. « Я убила этого парня! Я его убила! Я убийца! Я убила водителя такси, я искалечила Лену. И теперь вот я убила незнакомого парня. Значит, исполняются только злые желания, сказанные в гневе. Но я же не хотела, чтобы парень умер. Я просто брякнула в сердцах. Боже! Какой ужас! Что же теперь делать? Я не хочу, я боюсь! И я его бросила там, на остановке. Какой кошмар!»

 

Я метнулась к бару, схватила бутылку коньяка и сделала несколько глотков прямо из горлышка. Руки тряслись, бутылка стучала по зубам. Я сразу же захлебнулась и закашлялась, как тот несчастный парень с остановки. Как ни странно коньяк помог, во всяком случае, я перестала трястись и смогла уже более спокойно обдумывать случившееся. «Все, больше никаких экспериментов! Кто я такая, чтобы обременять своими дурацкими просьбами Творца? «Господи! - взмолилась я. - Прошу тебя, не обращай внимания на мои просьбы, а если только я еще когда-нибудь кому-нибудь пожелаю зла, пусть меня гром разразит!»

 

Ночь я промучилась без сна. Перед глазами маячил смеющийся парень с остановки. Я погубила человека. Походя. Неосторожным словом. Про Лену я старалась не думать. С Леной все не так просто. Она — соперница. Она увела у меня Алекса. И как бы виновата передо мной. А дальше следовал логический вывод: виновата — получи. Но где-то под утро, когда маленькая стрелка настенных часов наползла на цифру четыре, и наступил самый таинственный, самый загадочный час: то ли ночи, то ли утра, - час рождения и нечаянной смерти, - меня вдруг осенило. Лена не виновата. Откуда ей было знать, что я влюблена в Алекса, если даже сам Алекс об этом не знает. От этого осознания мне стало совсем хреново.

 

Если совсем честно, водителя джипа я не жалела. В конце концов, он потерял только машину. Но остальных-то я погубила! И еще одна мысль осенила меня. Я посмела желать смерти другому человеку и тем самым поставила себя вне Божьего закона. Вне закона. Я выжила в аварии не потому, что Господь спас меня. Самонадеянная дура! Я выжила, потому что он НАКАЗАЛ меня. Наказал жизнью. Меня охватил ужас. Я не знала, чего мне теперь ждать.

 

Не могу сказать, что я очень верующий человек. В церкви бываю редко, от случая к случаю, свечку там поставить, куличи на Пасху освятить. И все. Молитв не знаю. Но в эту ночь я молилась, как умела: «Почему именно я, Господи? Прости меня, дуру набитую! Я же не знала, как это страшно! Прости меня, Господи!» По-хорошему надо было сходить в церковь, но я боялась. Мне казалось, что Господь осерчал на меня, как сердилась когда-то бабушка, если я разбивала чашку или пачкала одежду.

 

Утро не принесло облегчения. Я чувствовала себя черепахой без панциря. Такой же ранимой и беззащитной. Никто не мог мне помочь.Идти мне было некуда. И я, как только начался рабочий день, потащилась в больницу, к Лене. Присев на хлипкий стул у вешалки, я глядела на обтянутые желтой кожей косточки, тусклые глаза, проваленные щеки своей соперницы. Меня терзало чувство вины.

 

Теперь я приходила к Лене каждый день и сидела часами. Это был какой-то изощренный мазохизм. Я помнила, как за столом и в такси желала ей смерти. Но я помнила и другое: как ползала вокруг машины, заваливаясь в грязный снег, как хрипела из последних сил: «Просыпайтесь!», как непослушными руками тянула из искореженного металла окровавленную, потерявшую человеческие очертания плоть. Руки соскальзывали, пахли кровью и сладкими цветочными духами.

 

Иногда я сталкивалась с ее родителями, они утирали слезы и гладили меня по плечу влажными, ослабевшими от горя ладошками. Они выплаканными голосами шелестели какие-то ненужные слова благодарности. Мне не нужна была их благодарность. От их участливой доброты мне хотелось повеситься. Я что-то невнятно бормотала и убегала. Мне надо было разобраться в себе. Но у меня не получалось.

 

Незаметно для себя я стала рассказывать Лене про Алекса и мою несчастную любовь к нему, про цистерну слез, про мое желание стать стервой, чтобы избавиться от страданий. Лена была идеальным слушателем. Не перебивала, не задавала вопросов, не подшучивала. И я потихоньку выплакала свою боль до самого донышка. И даже почувствовала облегчение. Но ненадолго. Моя жуткая способность все еще оставалась при мне. Где-то я прочитала или услышала: «Бойтесь своих желаний, они могут исполниться». Никогда раньше не понимала я смысла этой фразы. Зато теперь прониклась… Я стала бояться не только желать – думать. Я изнывала от тягостной ответственности за то, что может случиться в любую минуту с любым человеком из-за меня. Вспышка гнева, мимолетное настроение могли обернуться неслыханными несчастьями и бедами. Я не знала, что делать. Я потерялась.

 

Алекс приходил все реже и реже. Хмуро косился на меня, и явно тяготился своим присутствием в этой унылой палате. В тот день он опять пришел раздраженным. Буркнул мне сердито: «Привет!», - положил на тумбочку два апельсина и присел на подоконник. Зачем он таскал эти апельсины, если Лена все равно не могла их есть? И куда девались предыдущие апельсины, которые он приносил с упертым постоянством? Алекс молчал, погрузившись в свои мысли, и только машинально барабанил по стеклу пальцами. Этот монотонный звук раздражал меня.

 

Алекс изменился. Похудел, осунулся. Короткая стрижка открыла уши, они сиротливо торчали на стриженой голове. Словно чужие. Я вздохнула. А ведь еще полгода назад он заполнял мою жизнь целиком, без остатка. Я не представляла себя без него, я минуты считала, не говоря уже о часах и днях, дожидаясь его звонка. Я с ума сходила. Я была чумачечая влюбленная. И куда все делось? Это мрачное лицо. Эти оттопыренные уши. Почему я не замечала их раньше?

 

И пока я, сидя у вешалки, вяло перебирала эти унылые мысли, словно пережевывала их, Алекс сказал в никуда:

 

- Как мне все надоело. Этот запах, этот тупой взгляд. Она не вернется. Лучше бы она умерла.

 

Буднично так сказал. Спокойно.

 

За окном моросил мелкий осенний дождь, серый, нескончаемый. В палате было холодно, пахло хлоркой и еще чем-то очень больничным. И я помню, как вдруг подумала, услышав его слова: "Вот так выглядит предательство - серый дождь, холодная больничная палата и тошнотный запах хлорки".

 

Окно с кривыми дорожками дождя, тумбочка с апельсинами, грязные ботинки Алекса – все вдруг поплыло, утратило четкие границы, и я поняла, что реву. Уткнувшись в байковый халат на вешалке, я захлебывалась слезами и не могла остановиться.

 

- Что? Что случилось? – Алекс даже не пытался скрыть раздражения.

 

- У тебя такие одинокие уши, - пробормотала я, судорожно всхлипывая и сморкаясь в застиранную байку. Ну, не могла же я объяснить ему, как я виновата перед ним и Леной, и эта моя тяжелая вина совсем извела мою чумачечую любовь к нему.

 

- Идиотка! – Алекс сдернул наброшенный на плечи белый халат, швырнул его в угол и широким мужским шагом решительно пошел к выходу, чуть припадая на левую ногу.

 

- Не уходи! - я все еще всхлипывала. - Ты не можешь уйти.

 

Алекс резко развернулся:

 

- И что прикажешь? Сидеть рядом с ней всю жизнь? Она же овощ! Понимаешь? Овощ! А ты такая вся из себя милосердная мать Тереза. Ты чего сюда таскаешься? Она тебе кто? Никто! Ты чего? Хочешь казаться лучше, чем ты есть? Ты же по жизни стерва. А теперь в благородство решила поиграть? Ну, поиграй! А я не хочу. Я живой человек, понимаешь? Живой!

 

Он уже кричал. Я невольно оглянулась на Лену. Вдруг она слышит эти страшные слова? Но ее бесстрастный взгляд все так же был устремлен в потолок.

 

То, что говорил Алекс, не укладывалось в моей голове никак. Ладно, меня он никогда не любил. Но Лену! Он же любил ее! А как же тогда: и в радости, и в горести? Вот сейчас он уйдет, а она останется. Господи, куда же ты смотришь? Где же справедливость?

 

Волна холодного гнева обожгла меня, смела все преграды и заборчики, которые я сама для себя нагородила. Я забыла про то, что мне нельзя злиться, что мне нельзя желать, потому что мои желания могут исполниться. Я забыла обо всем. Видимо, страдания последних дней, тяжелые мысли, чувство вины – все это сплелось в какой-то взрывоопасный клубок, и хватило одной капли, чтобы взорвалось.

 

- Значит, я, по-твоему, стерва? А Лена – овощ? Ладно, тогда держись, дружок! Сейчас ты узнаешь, что такое настоящая стерва.

 

Я вскочила со стула и пинком отбросила его прочь. Алекс не подозревал, что его ждет и с брезгливым любопытством смотрел на меня. Он не знал, на что я его сейчас обрекаю.

 

- Слушай меня внимательно, братец! Слушай и запоминай! – я набрала в грудь побольше воздуха и заорала. - Чтоб ты любил ее всю жизнь! До самой своей смерти! Чтоб ты жить без нее не мог! Прости меня, Господи, что не сдержала слова. Можешь разразить меня громом, но пусть и он свое получит!

 

Выпалив все это, я с жгучим интересом уставилась на Алекса, боясь пропустить признаки пробуждения горячей любви к Лене. Опять же Господь мог наказать меня раньше, чем наградить Алекса горячим верным чувством. А мне так хотелось увидеть наказание любовью.

 

Алекс покачал головой:

 

- Ты, Ленка, после аварии совсем свихнулась. Дура контуженная.

 

И ушел, хлопнув дверью. Я бросилась к окну. Алекс, сгорбившись под дождем, пересек двор, сел в машину и уехал.

 

Не сработало! Но почему? Почему не сработало? Я отошла от окна и буквально наткнулась на внимательный взгляд Лены. Измученное личико соперницы казалось еще более измученным. Но глаза! Бездонные. Как у Богоматери на иконах.

 

- Ты все слышала? – спросила я, чтобы что-нибудь сказать.

 

- Слышала.

 

- А чего молчала. Давно ты можешь говорить?

 

Лена устремила на меня страдающий взгляд и сказала мертвым, без интонации голосом:

 

- Он прав. Я не хочу жить. Мне не надо жить.

 

Неожиданно для себя я склонилась над Леной и неловко погладила ее по голове. По этим жидким, слипшимся волосикам. Мелькнула в памяти и исчезла картинка бушующего моря, и голова, похожая на буек. Мелькнула и исчезла.

 

Я не знала, что говорят в таких случаях, как утешают. И подумала, что весь мой прежний жизненный опыт ироничной стервы для этой ситуации не годится. А другого опыта у меня не было, я еще только набиралась его. Надо было срочно что-то сказать. Что-то значительное и важное. И я сказала:

 

- А уши у него дурацкие. Лопоухие. Просто глазу не за что зацепиться.

 

Помолчала и еще сказала:

 

- Пожалуйста, не говори больше о смерти. Нас теперь двое. Ты не бойся. А знаешь, я бы тоже молчала, если бы со мною такое случилось.

 

И верите, впервые за долгое время я не стала ковыряться в себе и ломать голову, почему Господь перестал меня слышать. Наверное, Он все сделал правильно. Можно наказать человека жизнью, но нельзя наказать человека любовью. Даже если этот человек трус и предатель.

 

Я перестала мучиться неразрешимыми вопросами и просто пошла в соседний магазин, купила отвратительные цветочные духи, которые так нравились Лене, и две футболки с Брэдом Питтом. Я никогда не была его горячей поклонницей, но я чувствовала, что так надо.

Я выдраила пол в палате, и залила его цветочными духами. Надо было выжечь или хотя бы заглушить запах предательства. Лена настороженно наблюдала за мной. Но когда я достала из пакета Брэда Питта, робкая улыбка осветила ее изможденное личико. А уж как улыбался сам Брэд! Одну футболку я натянула на себя, вторую – на Лену. Ах, да! Забыла сказать. Еще я купила плеер и любимые диски. Один наушник я пристроила Лене, другой себе и врубила Земфиру:

 

Пожалуйста, не умирай

Или мне придется тоже,

Ты конечно сразу в рай,

А я не думаю, что тоже.

Хочешь сладких апельсинов?

Хочешь вслух рассказов длинных?

Хочешь - я взорву все звезды,

Что мешают спать?

 

Пожалуйста, только живи,

Ты же видишь, я живу тобою,

Моей огромной любви

Хватит нам двоим с головою.

Хочешь в море с парусами?

Хочешь музык новых самых?

Хочешь - я убью соседей,

Что мешают спать?

 

Хочешь солнце вместо лампы?

Хочешь за окошком Альпы?

Хочешь, я отдам все песни,

Про тебя отдам все песни?

 

Первый раз я слушала эту песню, вслушиваясь в слова. И верите, они звучали для меня, как молитва. Несуразная молитва для таких, как я, которые никогда не умели молиться. Такая неумелая молитва городских дикарей, которым вдруг до смерти захотелось стать человеками.

 

- А про соседей мы не слышим, - сказала я Лене, - слушаем, но не слышим. Соседей мы убивать не будем. И предателей и трусов – тоже. Мы вообще никого не будем убивать. Даже в мыслях, даже в песнях.

 

Поздним вечером я шла на остановку и улыбалась. Давно мне уже не было так спокойно на душе. Дождь прекратился, в лужах отражались фонари. Они плавали в маслянистой темной воде, как большие рыжие апельсины. И я подумала, что завтра притащу Лене целую сумку апельсинов, разложу их по всей палате, как маленькие рыжие солнца.

 

Остановка в этот поздний час была безлюдна. Только один мужчина сидел на лавочке, засунув руки в карманы куртки. Я остановилась у фонаря, решив, что так будет безопаснее.

 

- Не бойтесь, я не буду предлагать вам сало в шоколаде, - услышала я.

 

- Вы? Вы живы? – я не верила своим глазам.

 

- Жив. Я вас искал, - парень поднялся.

 

- Не подходите! Стойте там! Зачем вы меня искали? – я прикидывала, в какую сторону лучше бежать, а то, что бежать придется, я не сомневалась.

 

- А зачем вы меня сумкой огрели? – парень улыбнулся.

 

- Ну, когда человек кашляет, надо постучать ему по спине. Меня бабушка так учила.

 

- Я так и подумал, - парень рассмеялся, - даже не знаю, что со мной тогда случилось. Но вы мне помогли. Правда! Вы меня, можно сказать, спасли. Меня Сашей зовут, а друзья – Алексом. Хотите апельсин?

 

- Хочу!- сказала я и подумала, что жизнь совсем не такая уж плохая штука, особенно если Бог где-то рядом и дает тебе еще один шанс.