У Вани Шапкина не было отца. Была мама Катя, но приезжала она из города только раз в месяц. И жил Ваня с бабулей и дедулей. С Прасковьей Никифоровной и Зиновием Акинтьевичем. Жил – не тужил.

 

Лето в этом году случилось раннее, вишни было облеплено. Дереву уже не знамо лет сколько. Ствол покрылся мхом и грибком, а внизу от старых корней новые ветки пошли. И так их много, что когда ветер колышет ветки, то с огорода кажется, будто кто-то большой и страшный затаился под деревом.

Повадился Ваня поначалу на вишню лазить, да Прасковья Никифоровна увидала: «А вдруг упадёт, зашибётся?» И схитрила: «Видишь, Ванюша, в вишняке чужой прячется!»

Посмотрел Ваня - и правда.

- А кто там? – спросил и за бабулину юбку спрятался.

- Там этот…

- Кто?

- Да ёлымь!

- Ё-лымь, - повторил Ваня.

И не стал бегать к вишне как раньше. Дедулю просил ягод набрать.

Не знал Ваня, что Ёлымь – Олымь – речушка, прячущаяся в высокой траве и густых кустах в том краю, откуда родом бабуля.

 

А деревенские пацаны, особенно Витька соседский, дразнили:

- У Ваньки-шапки нету папки.

Они были старше, с осени и до самого лета ходили в школу. И видел-то пацанов этих Ваня нечасто. Но нет-нет, да и спрашивал:

- Дедуля, а почему у меня папки нет?

- Да не слушай ты шелупонь эту, - серчал дедуля. И рассеянно гладил белого медведя в тельняшке на своём правом плече. То ли жизнь свою морскую вспоминая, то ли ещё какую думу думая…

– А хочешь, Ванёк, пойдем с тобой завтра в дальний поход, - говаривал часто дедуля.

И уходили они с самого утра то в Сафронов лес по грибы или ягоды, то с удочками на реку Девицу, то в Хромую Ярушку, то в Парточки, то на Кучугурский пруд…

 

А в этот раз пошли к источнику со святой водой.

Шли они долго. Сначала по узенькой тропинке, по самой верхушке Белогорского холма. Потом преодолели пологий склон и вышли на просёлочную дорогу.

Слева от дороги и до самой Курской области раскинулось жёлтое море подсолнухов. Справа - гречишное поле, а за ним - белые хатки Ольшанки в окружении яблонь и груш.

Свернули они с дороги и спустились на дно большого оврага. Здесь, в тени плакучих ив, текла из недр земли холодная кристальной чистоты вода.

Дедуля поставил свою флягу на камень. Взял Ванин бидончик и зачерпнул крышкой родниковой воды. Протянул крышку Ване:

- Пей, не спеши. Вода, должно быть, холодная.

Ваня взял крышку обеими руками и осторожно сделал глоток. Вода была такая холодная, что у него застучало в висках. Он перевёл дух и снова глотнул. Вкуса вода была необычайного.

Зиновий Акинтьевич наполнил флягу и бидончик. Взял у Вани крышку и допил воду до последней капли.

- Дедуля, а почему вода святая?

- Святая? Да, наверное, потому, Ванёк, что в годы войны хотели фашисты этот родник уничтожить.

- Почему?

- Ну чтобы лишить всю округу, а перво-наперво партизан, воды! Пригнали танки. И давай утюжить всё.

- И что?

- А то – нет уже фрицев давно, а родник – живой! Дак, и куда ж без воды, Ванёк? Вода - это жизнь. Это и речка, и море, и океан.

 

Солнце поднималось всё выше и выше.

Ваня отдал бидончик дедуле и погнался за кузнечиками.

Дорога делала крутой поворот.

- Матрос Шапкин!

- Я! – весело отозвался Ваня.

- Не отставать! Полный вперёд! – командовал дедуля.

- Есть полный вперёд! - отвечал по-военному русоволосый матрос в серых линялых шортах и выцветшей голубенькой футболке.

Он оставил кузнечиков и побежал вперёд, обгоняя дедулю. И почти тут же остановился, словно замер.

В пяти метрах от него прямо посреди дороги стояла крупная тёмно-бурая птица. Крылья у птицы были длинные и широкие, а хвост чуть закруглялся кверху. На затылке и шее торчали в разные стороны большие золотистые перья. Клюв огромный, крючкообразный, сжат с боков и загнут вниз.

- Кыш, - робко обронил маленький матрос.

Птица ростом была выше Вани, и, наверное, потому никак не реагировала.

- Ты смотри, каков индюк, – Зиновий Акинтьевич подошел к Ване, поставил в траву флягу и бидон и крикнул: - Вот я тебе либидо-то сейчас порву!

Гордая птица неспешно повернула голову на крик.

Сзади раздался визг тормозов и, подняв облако пыли, рядом с людьми остановился голубой фаповский уазик. Птица отвернула голову, сделала три больших шага на своих могучих лапах, покрытых золотыми с фиолетовым отливом перьями. Взмахнула крыльями, оторвалась от земли и полетела в вышину над дорогой.

- Шо, хлопцы, сдрейфили? – водитель уазика высунул рыжую кудрявую голову из окошка.

Ваня густо покраснел, а дедуля громко сказал:

- Петро, да у тебя кругозор, как очко перископа!

- Гы-гы-гы, - рассмеялся довольный водитель.

- А ты как здесь? – спросил Зиновий Акинтьевич.

- Да я губановских старушек на рентген возил. Сейчас обратно в район, - ответил Петро. – Садитесь, подвезу.

Они погрузились в машину.

Ваня сел на широкую лавку позади водителя.

- Тебе сколько лет, Ванёк? – спросил Петро.

Ваня поднял правую руку с растопыренной пятернёй, а вслух сказал:

- Шесть.

- Будет зимой, - поправил дедуля.

- Хе, - рассмеялся Петро и завёл мотор.

Машина тронулась с места и уже через пятнадцать минут они подъехали к дому.

- Спасибо, дядя Петя, - Ваня пожал руку водителю и увидел у него между большим и указательным пальцем синий якорь. У дедули на правой руке в том же месте был не один, а целых два скрещенных якоря.

- Не за что, - ответил Петро и, заметив, куда смотрит мальчик, весело добавил: - Североморцы своих не бросают!

 

- Бабуля, а что такое бибидо? – спросил Ваня.

- Чего? – удивилась Прасковья Никифоровна.

В комнату вошёл Зиновий Акинтьевич.

- А мы с дедулей во-от такую птицу видели! – Ваня уже забыл, о чём только что спрашивал. – Она ка-ак полетит, и слышно только: «Кьяк-кьяк»!

- Это разве птица, - вставил Зиновий Акинтьевич. – Вот было дело, забрели мы помню в Атлантику. Шли из Гаваны в Порт-о-Пренс, на Гаити…

- Га-и-ти! – протянул Ваня.

- Это остров такой, французское название, а по-испански будет Эспаньола.

- Эс-пань-ёла, - зачарованно по слогам повторил Ваня.

- Хватит! Потом договорите, - прервала беседу бабуля.

- Вечно ты, Прасковья, - заворчал дедуля.

- Мойте руки, обедать будем.

Ваня убежал к рукомойнику, а когда вернулся, на столе уже дымился чугунок варёной картошки с укропом и топлёным маслом, стояла глубокая тарелка с жареными кружочками кабачков, блюдце с ломтями ржаного хлеба и маринованные огурцы в пластмассовом салатнике.

 

После обеда Ваню оправили отдыхать в спаленку за русской печью. Окно было открыто настежь, и с улицы доносились редкие деревенские звуки: то бестолковое куриное кудахтанье, то лай соседского Дружка, то хрюканье, то озабоченное кукареканье…

Проснулся Ваня оттого, что кто-то стукнул дверью. Ваня открыл глаза и увидел, что деревянная крашенная белой краской дверь спаленки закрыта, и услышал, как из-за неё доносятся приглушенные голоса.

- Денег мы тебе не дадим. Трезвая приезжай, - говорил дедуля. – Тебе же двадцать пять… О нас с бабкой, о себе не думаешь, так о сыне подумай…

«Опять мамка пьяная приехала», - подумал Ваня, встал с кровати и направился к окну.

- Сирота при живой-то матери, - послышался голос Прасковьи Никифоровны.

«О ком это бабуля?» - подумал Ваня и спрыгнул из окна в сад.

 

Солнце парило ещё высоко. Ваня потёр кулачками глаза. Он стоял меж двух яблонь. Справа был соседский плетень, а слева - метрах в пятнадцати – вишня, где притаился злой и страшный ёлымь.

Витька появился внезапно:

- У Ваньки-шапки нету папки!

Перемахнул через плетень и отрезал путь отступления к окну спальни.

- У Ваньки-шапки – дед да бабка, - злорадно кричал Витька.

Ваня нерешительно двинул к вишне.

- У Ваньки-шапки нету папки!

Ваня повернул голову назад.

«У Витьки вон, какие кулачищи! И дедули нет рядом. Он бы показал Витьке, как маленьких обижать!»

Ваня зажмурился и, осторожно ступая босыми ногами, пошёл вдоль стены дома, мимо огромной вишни.

«А там ёлымь!»

- У Ваньки-шапки – дед да бабка!

Сухая ветка хрустнула под ногой. Ваня вздрогнул и упал без чувств…

 

Зиновий Акинтьевич успел вовремя. Всё, что произошло, он увидел из окна спальни. Действовать нужно было быстро.

- Звони в медпункт, - приказал он Витьке.

Витька достал мобильник.

- Ой! Люди! - Прасковья Никифоровна зашлась в истерике.

- Цыц, Прасковья! – гаркнул Зиновий Акинтьевич так, что жена даже присела.

Дальше он отдавал скорые, чёткие и понятные команды. Сам же отнёс Ваню в дом.

 

Фельдшера – Елизавету Васильевну – привёз Петро на уазике.

Ваня разметался по кровати и бредил. Она потрогала его лоб.

- У него жар!

И стала расспрашивать, что произошло.

Зиновий Акинтьевич рассказал всё в двух словах.

 

Фельдшер поставила Ване укол.

Через несколько минут он успокоился и задышал ровно, а чуть позже уснул.

Елизавета Васильевна вышла из спаленки.

Прасковья Никифоровна молилась, стоя на коленях в красном углу.

- Всё обошлось! – сказала фельдшер. - Пускай поспит! А мы поедем. Если что, звоните.

 

Витьку отец запер в чулане и отобрал телефон. В кромешной темноте Витька тёр свои чуть припухшие уши и слышал, как в другой комнате мать спрашивала отца:

- И в кого он обалдуй такой?

 

Зиновий Акинтьевич сел на стул у кровати. Поправил простынку.

«Уж больше четырёх лет пролетели, а всё перед глазами…

Сын Алексей, хоть и запойный был, но чтоб мать с днём рождения не поздравил, такого не было. Никогда.

Тут-то я и заподозрил неладное.

Говорю Прасковье утром:

- Поеду в город, куплю палец для мотоплуга. Скоро уж картошку сажать.

- Езжай, - говорит. – Заодно к нашим наведайся.

Материнское сердце, видать, тоже учуяло.

В город приехал и сразу к сыну. Звоню, а никто не открывает. Слышу только Ваня, правнучек годовалый, ревёт.

Я дверь рванул, вбегаю, а там три покойника. И Ванюшка в мокрых ползунках мать Катерину за руку теребит. Мычит, сказать-то ничего не умел ещё.

Катю, внучку, откачали потом. А сына единственного Алексея и жену его непутёвую - родителей Кати – мы аккурат на пасху схоронили.

Вот ведь водка до чего доводит!»

 

Ваня во сне повернулся на бок. Правой ладошкой своей коснулся руки прадеда, где между большим и указательным пальцем два скрещенных якоря.

 

- Спи, Ванёк, прогнал я этого ёлымя!

 

А Ваня видел сон яркий и красочный. Будто стоит он на капитанском мостике и ведёт свой корабль по просторам Атлантики, из Гаваны в Порт-о-Пренс, на Гаити. И дальше к таинственным островам Антигуа и Барбуда.

А рядом с ним кто-то родной и сильный.

 

сентябрь 2015