Как такое могло статься, что она породила зло? Как? Почему эти маленькие детские ручки, хватавшиеся когда-то за полы ее халата, теперь сжимаются в кулачища, готовые – страшно подумать! – нанести удар… Этот крохотный чмокающий ротик, тянувшийся на запах материнского молока, теперь искривлен злобной гримасой: «Убить тебя готов!»

Она из последних сил удерживается, чтобы не сказать: «Убей (он давно уже убил ее, осталась лишь физическая оболочка, которая без остального ничего не стоит)». Знает, что, услышав это спокойное «убей», он разойдется еще больше. Не ровен час, таки убьет. И сядет. А в тюрьме за убийство собственной матери опускают.

Она не сможет его защитить. Как всегда, не сможет защитить…

Даже в материнской утробе ее мальчик не был в безопасности. В этих водах, которые омывали его со всех сторон, там был не штиль, а шторм.

 

…Крохотный остров в океане, куда ее мужа направили служить. Даже удрать оттуда было невозможно – ни морского порта, ни аэродрома. Только военная вертолетная площадка, начальником которой и был ее муж. Мимо него и мышь не проскочит…

Защитник Родины, ее восточных рубежей. Зеленая фуражка, стоптанные кирзачи и по одной звезде на каждом погоне. До сих пор по одной, хотя - стоптанные кирзачи (офицеры, как и солдаты, на острове ходили в сапогах – много топей, грязи, луж).

Она – домохозяйка в стареньком, еще материковском, халате («Новый? А чем старый плох? – И подозрительно, с прищуром, - для кого это тебе наряжаться?»).

Ее профессия – фотограф, но фотоателье на острове нет. Так… иногда снимает офицерских детей на утреннике, солдатиков в День пограничника для стенгазет части… какие-то копейки ей за это платят. Иногда расплачиваются не с ней, а с мужем и тогда – не видать этих денег, даже не узнать, сколько же «ей» заплатили. Он говорит «Деньгами распоряжается тот, кто их зарабатывает на регулярной основе…»

Денег вечно не хватает, ликероводочный отдел гарнизонного магазина работает бесперебойно. Иногда на мужа находят приступы агрессии, он требует те деньги, которые тайком старалась перед отъездом сунуть ей в кулак сестра: «Мало ли что…». Но он увидел. В аэропорту смолчал. Дал ей сперва отделиться от семьи. Дальше острова бежать было некуда…

- Признавайся, где ты их прячешь, эти деньги???!!!! От РОДНОГО МУЖА, который на тебя, суку, горбатится день и ночь.

Она знала, что нужно молчать.

Инстинктивно, по-женски закрывала свой округленный живот, пытаясь заслонить сына (уже знала, что будет сын) от беды. Муж мог ударить и беременную, она не сомневалась. Безнаказанность пощечин только распаляла его.

- Крошка моя, маленький, - горько плакала, зажав в руках купленные наперед ползунки, - прости, мой милый, прости свою маму…

Ей казалось, что муж бьет по щекам не ее, - отвешивает оплеухи еще не родившемуся ребенку. Говорят ведь, что дитя уже в утробе матери слышит и даже различает голоса. Родившись, он вспоминает голоса своих родителей и потому сразу признает их.

Что «вспомнит» ее сын?

Она вынашивала его с чувством вины…

 

Нужно постараться не думать об этом, о прошлом, - чтобы выстоять сейчас. Сейчас он требует от нее денег, а раз денег нет, то фотокамеру, чтобы продать ее и вернуть кому-то долг. Фотоаппарат она не может отдать. Это все, что у нее осталось, все, за что она цеплялась в этой жизни, чтобы поверить в ее существование.

Крохотная божья коровка, готовая взлететь с любой площадки подскока – с листика, с цветка, с человеческой ладони…Она сфотографировала ее в то мгновение, как та расправила крылья…

Бабочка, бьющаяся в надтреснутое стекло, а за окном - зелень лета…

Яркие огоньки хризантем, все еще не погасшие под шапкой снега…

Все ее снимки были с подтекстом.

Любимое фото - солнечный перст с неба указывает на бутон. Как повеление раскрыться и стать роскошным цветком.

Мгновенное раскрытие объектива – как раскрытие бутона. Этого мгновения бывало достаточно, чтобы вцепиться за жизнь, которая стоит того, чтобы ее любили…

 

А может это – расплата за грех?

В какой-то момент (она точно помнила, в какой именно момент – когда муж сжал ее горло своими стальными пальцами… он просто пугал ее тогда… он любил ее тогда пугать…) подумала: «А может так действительно лучше? Лучше для нее и для еще не родившегося ребенка, которого в этом мире уже не ждало ничего хорошего…

Она не имела права распоряжаться его жизнью, она должна была до последнего бороться за эту жизнь, произвести ее на свет и защитить от опасности. Но защитой от опасности не служило даже ее лоно. ОН мог ударить не только по щекам,- в минуты ярости просто терял над собой контроль…

Поговаривали, что именно поэтому его поставили начальником вертолетки, не выдали даже табельного оружия…

Новый начальник заставы на него взъелся (подробностей она не знала – а муж разве скажет?). И после каждого крупного разговора с майором младший лейтенант с поседевшими висками приходил домой разъяренный. Дома по стойке «смирно» стояла она – и нужно было молчать и терпеть в ожидании, пока пружина его ярости не распрямиться…

Мать предупреждала ее:

- Ох и рискуешь ты, девка… На край света, на какой-то остров…

Мать ничего не предлагала, просто предупреждала. И не могла предложить. Старшая вышла замуж за приезжего парня, у которого ни кола, ни двора, ни нормальной зарплаты. Мать с отчимом разрешили молодой семье жить вместе с собой в двухкомнатной «хрущевке». А мужу на острове все-таки давали квартиру в двухэтажном деревянном домике со скрипучими ступенями. Она всегда вздрагивала, слыша этот скрип. Когда муж возвращался пьяный, ступени скрипели по-особому - угрожающе…

Потом сокращение кадров. Его просто выбросили из рядов защитников Родины, дали квартиру в заштатном городишке на Донбассе. А ей куда было деваться? Радовалась и этому. Вдруг там, на материке, он бросит пить? Вдруг?

Этого вдруг пришлось ждать семь лет. Потом оно таки случилось.

Он перестал пить.

Есть.

Жить.

Остановилось сердце. Быстро вылетал свой ресурс начальник вертолетной площадки…

 

И жизнь вроде бы началась.

И работа в фотоателье.

И вязание по вечерам.

И даже книги из местной библиотеки.

Ей все еще не верилось, что такое бывает.

Такое было.

Раньше.

Пока сын не вырос.

Теперь он требует ее фотокамеру, потому что ему нужно срочно возвращать долг. Он хочет забрать у нее последнее, - собственно, жизнь. Она почему-то все еще за нее цепляется…

 

- Тебе наплевать на мою безопасность! – он кричит и потрясает скрюченным пальцем с грязным ногтем прямо перед ее лицом. – Я должен вернуть деньги, понимаешь? Иначе меня прибьют.

Она понимает, как понимает и то, что единственный шанс заставить его лечиться от наркомании - не дать денег. Он будет вынужден скрыться в реабилитационном центре. Она разговаривала с этими ребятами, бывшими наркоманами (теперь они сотрудники центра, реабилитологи). Бывшие – значит, есть шанс, хоть и маленький.

- Не важно, что побуждающим мотивом станет просто спрятаться от возмездия. - сказали они. - Мотивация в процессе лечения может поменяться, так было со многими из нас. Ваша задача – не пойти у него на поводу. Проявить твердость. Сейчас – или никогда.

Она ненавидит слово «никогда».

Сейчас.

Просто нужно выдержать этот натиск. И не проговориться, хоть и под пытками (боже, что только в голову не придет!), где она прячет свой фотоаппарат.

- Ты никогда меня не могла защитить, - кричит он и угрожающе трясет ее за плечо. – Никогда.

Сын прав, она не могла его защитить… В этой жизни сама постоянно чувствовала себя беспомощной. Бежать было некуда, искать защиты не у кого, жить негде.

И незачем.

- Тебе всегда было наплевать на меня!

Это правда – ей было наплевать. Но НА СЕБЯ.

Каждый случай, когда его обижали – во дворе ли, в школе - фантомный боль души, которую некогда целиком, со всеми потрохами, вынул из нее муж. Она ходила к учительнице, просила заступиться. Та возражала: «Он у вас невнимательный, на уроках крутится, мешает другим слушать, забывает дневник дома…» «Я прослежу, – подобострастно заверяла. – Но ведь мальчик все время боится, его бьют – этот и тот…»

Этому и тому делали замечания, и они били еще жестче.

- Зачем ты жалуешься, мама?! - они теперь меня ябедой дразнят…

Боже мой… что же делать? ЧТО ДЕЛАТЬ???!!!

- Если бы папа был жив, - врезал бы… - он напоминает про ее должок – Вот если б ты нашла мне нового папу…

Где его искать, - она не знает. Она не знает, как его искать, а главное – когда. Она должна зарабатывать деньги, деньги, деньги… ведь его рубахи, его штаны постоянно рвутся и «мама, все уже в классе ходят на уроки не с портфелями, а с дипломатами». И «будет культпоход в цирк». И «поездка в город-герой Брест. И весь класс поедет…»

Этот увалень с брюшком, который живет на пятом этаже…Он ей как-то подчинил кран и помог затащить в дом мешок картошки… Потом сказал: «Я возьму тебя с мальцом. Только если он не будет баловать. Я этого не потерплю…»

Она никому не могла ничего гарантировать. Сын уже баловался. Чуть позже стал баловать по-крупному. Его чуть не выгнали из школы, ее вызывали к участковому…

Петушиный гребешок выкрашенных в зеленый цвет волос, цепи на груди, шипы на шее.

- Ой, сынок, что-то мне не нравится твоя компания…

- А мне она нравится, ма. Свобода – превыше всего. Вы живете, как жалкие рабы, горбатитесь на работе, чтобы купить свою рубашку в клеточку и штиблеты, набить живот картошкой с килькой и лечь в 22.00, потому что завтра опять за станок – зарабатывать на очередную рубашку в клеточку.

- А вы? Ради чего живете вы?

- Мы? Ради свободы!

- Свободы от чего?

- Свободы от вас.

- Свободы для чего?

- Свободы для свободы.

Снаряды падали рядом. Его лучшего друга посадили за хулиганство, подружку за разбой…

Она все еще пыталась увлечь его фотографией:

- Смотри сынок, если снять с этой точки… А вот другая экспозиция… Обратил внимание на цветовое решение?

Он не обращал внимание на цветовое решение. Его внимание было поглощено пивом-водкой-трамадолом и наконец первентином. Они называют это винт. Слова «завинтиться», «закинуться», «измена», «баян» и «бульбулятор» разбавили его речь как наркотики разбавляют кровь. Он любил шутить: «В вашем амфитамине крови не обнаружено». Она все еще надеялась, что это просто модные в молодежной среде словечки, не хотелось верить, что сын «подсел»…

 

Потом она много раз задавала себе этот вопрос. А если б тогда, еще в школе, сын чувствовал себя защищенным? Она как взрослый человек должна была что-то сделать. Один раз она даже отважилась...

Этот Савченко, Сява, который держал в страхе полкласса и особо изощренно издевался над ее сыном… Она просто не знала, как иначе с ним бороться – никакие увещевания не помогали, а его родители в школу почти никогда не приходили, телефонную трубку дома брал всегда сам Сява.

Однажды, когда он крепко побил сына - бил головой об стену, и тот пришел домой совсем потерянным, - не смогла задавить в себе отчаяния. Пошла напролом.

Был фактор внезапности, от нее никто ничего подобного никогда не ожидал.

Она оттаскала Сяву за волосы, надавала пощечин – на глазах у изумленного класса. Все просто ахнули, когда она вне себя зарычала на него: «Я размажу тебя по стенке, гад, - только тронь еще его пальцем, только тронь…».

Сява опешил, зажал пальцами ноздри из которых хлынула кровь, и в ужасе повторял:

- Чего это она, а? Чего это?

Сына несколько месяцев никто не трогал.

- Ну и мать у тебя!... – изумленно присвистывали мальчишки, – каратистка…

В их присвистывании звучало нескрываемое уважение.

Узнав об инциденте с Сявой, учительница даже обрадовалась:

- Может, хоть такая мера воздействия сработает. Других мер он просто не понимает. Его родителей в школу никакими коврижками не заманишь. А ведь он только их и боится.

И эта жуткая история, как, выйдя из тюрьмы, Сявин отец, взъевшись за что-то на сына, чуть не сломал ему позвоночник - избил до полусмерти. «Видимо, недостаточно…» - сказала учительница.

А ее – как кипятком ошпарили.

Все поняла.

Сява – тоже беззащитный. Хоть и с отцом.

Не было ненависти.

Чувство вины.

Потом Сява снова стал задирать сына.

Ночами она плакала в подушку.

 

Чувство вины отступило только на несколько месяцев. Во время пребывания сына в реабилитационном центре она поверила, что действительно сможет ему помочь. Он ждал этих встреч с нетерпением. И дело было не только в передачах. В центре сказали, что он прислушивается к телефонным звонкам и с надеждой спрашивает сотрудников, поднявших трубку: «Это мама?» Просил не рассказывать ей о нарушениях режима, обещал, что исправится. «Если выгоните меня,- и я опять начну колоться, - она не переживет».

Не выдержали, выгнали.

Потому что не выдержал, начал колоться.

Она выдержала. Живет.

Ведь, кроме нее, никому он не нужен. Такой.

Тот, с брюшком, на пятом этаже, теперь грозит ей милицией… К сыну вечно ходят шумные компании, в ее отсутствие «отбивают» красный фосфор. Шприцы бросают прямо в парадном. Он только грозится, этот с брюшком. На самом деле боится. Боится сына и его компанию, а запугивает ее.

Однажды кто-то вызвал милицию. Ворвались в квартиру, делали обыск. Ничего не нашли (наверное, выбросил в окошко). Ни о какой санкции прокурора она даже не спрашивала. Ей уже было все равно… Даже не так… Надеялась, что если его посадят, там не будет доступа к наркотикам, все таки закрытое учреждение …

Но и на это надежды не осталось. Вернулся из тюрьмы его прежний дружок.. Был пьян и говорил громко… Поняла, что и в тюрьму наркотики проникают.

Она сама давно уже жила, как в тюрьме. Запирала свою дверь на замок, потому что у нее стали исчезать вещи и деньги. Запирала даже, когда находилась дома одна – для чувства безопасности. Требуя «несчастный четвертак», сын был очень агрессивен. Вспоминал все ее грехи, даже то, что «сбагрила» его в реабилитационный центр. О том, чтобы повторить попытку излечиться, не хотел и слышать. Оставалась надежда, что туда его загонит страх наказания за не отданный долг. Другого шанса нет. Да и этот невелик. В центре сыну было не сладко. Нагружали работой, заставляли соблюдать режим, поддерживать чистоту - от всего этого он давно отвык. Дерзил, срывался, - получал наряды вне очереди… Выйдя из центра, сказал: «Больше никогда. НИКОГДА. Ни за какие коврижки!»

Для него сейчас самое главное – вырвать из нее деньги. Откупиться от долга, чтобы продолжать колоться.

Раньше или позже, он эту фотокамеру вырвет. Она уже не выдерживает…

- Ты хочешь, чтобы меня убили?! - бросает в лицо матери гневное обвинение. – Да, убьют. Но сначала я убью тебя…

Его агрессия день ото дня растет. Раньше или позже это случится.

Странно, она уже не ощущает былой безучастности к собственной судьбе. Хочется жить. В это трудно поверить, но хочется жить. Не для сына, которому она нужна только как денежный донор. И даже не для себя.

Для маленькой девочки по имени Мила.

 

Виктор написал ей: «Ты же еще не старая женщина, Наденька, красивая добрая. Позволь себе жить! Даже имя твое обязывает – НАДЕЖДА!» Она улыбнулась, читая эти строки…

Странным образом он нашел ее. Через журнал. Тот самый, где был опубликован ее снимок, сделанный еще тогда, на острове. Трогательный маленький цветок, пробивающийся из-под снега, ласкаемый первым солнечным лучом. Она послала его на конкурс просто так, не надеясь на победу… Просто, чтобы ощутить себя живой.

И - первая премия конкурса, и ее фотография на обложке журнала, и совершенно обалденный приз – та самая фотокамера «Никон»…

Но это был не главный приз. Главный приз - письмо Виктора.

«Неужели это ты, та самая Надежда? Или теперь нужно писать «Вы»? Столько лет прошло, и ты-Вы стала(и) знаменитой…»

 

Сначала она даже не могла его вспомнить. Там, на острове, ей было так мучительно, так тяжело жить, что никого вокруг она попросту не замечала. Тем более, не привечала. Мужчины посматривали на нее с интересом, но муж был ревнив, и они не делали никаких шагов к сближению, хотя многие офицерские жены гуляли по-черному. Она не искала приключений, и не только потому, что боялась…

В письме Виктор напомнил, как однажды, оставшись с ним наедине (ну да, это же было именно с ним! Они убирали клуб ко Дню Советской Армии), она заговорила о жизни на материке...

Не могла, боялась заговорить о своей беде, потому просто вздыхала об иной жизни…Он еще удивился, что она тоскует не о благах цивилизации, а о лесе и о садовых цветах…

Кивал понимающе. «На безлюдном острове Робинзону Крузо было бы легче, правда?». Она вскинулась, посмотрела ему в глаза…Виктор тронул ее за руку: «Может, нам просто поменять остров, Пятница?».

Ну да… Он тогда так сказал, подразумевая то, о чем теперь наконец написал открыто. А тогда она ничего не поняла. Переспросила: «Что ты имеешь в виду?»

Он осекся: «У нас дети. Мы не к острову прикованы, - к ним».

Потом она вспомнила подробности...

Его жену все знали как ветреную. Редко какому офицеру не удалось приласкать зеленоглазую Зинку, любящую выпить и потанцевать. Она была своенравна, легко слетала с катушек, закатывала пьяные истерики. Виктор стыдился ее, на людях старался урезонить.

Все знали, что не он ей, - она ему угрожала разводом. Был очень привязан к сыну, не допускал мысли, что может с ним расстаться. Сын обожал мать. Пьяная, она всегда задаривала его гостинцами и шутила, дурачилась, позволяла мальчонке все. Могла затеять игрища по разбиванию посуды: «А ну, кто чашкой попадет вон в тот угол!»

Сын ее обожал.

Виктор терпел.

Он обожал сына.

 

Это странное письмо через два десятка лет… Объяснение в любви от человека, которого она с трудом припоминает.

«Я же сох по тебе! И как ты этого не замечала? Под окнами вашими ходил, чтобы только увидеть твою тень в окне…»

Через столько лет он описывал ей, где она тогда бывала, что делала, о чем говорила и даже, в чем была одета. Вспоминала себя тогдашнюю – из его воспоминаний. Что она помнила о тех днях, кроме унижения и боли, кроме страха и полного отчаяния?

«Когда ты уехала, я мысленно разговаривал с тобой… - писал Виктор. - Еще много лет разговаривал с тобой… Жил в ожидании чуда, что мы все-таки встретимся. Не поверишь, я не разводился с женой, чтобы скоропалительно не жениться снова – на какой-то другой женщине, которая просто подвернется. Ты же знаешь, разведенки на острове никому не дают долго погулять в холостяках. Но если не ты, то зачем?»

Она верила и не верила его словам. Виктор ни о чем не просил, просто вспоминал и рассказывал о себе.

Он много лет прожил со своей рыжей Зинкой. Чтобы суд позволил ему забрать сына, Зинкиных грехов было мало. Да и простит ли мальчик, когда вырастет, что его забрали от любимой матери?

Спустя десять лет в семье родилась еще и девочка. Так уж случилось…

Только спустя какое-то время стало понятно, что ребенок умственно отсталый. Заметили это, когда отдали в детский сад. Прозвище «дебилка» к ней приклеилось в первом же классе. Над Милкой-дебилкой стали смеяться, ее задирали. Спецшколы на острове не было. Виктор предложил жене оставить работу и заняться дочерью, но Зинка предпочла оставить семью. Улетела на материк.

Ему советовали подать в розыск, содрать с нее алименты… Но она к тому времени спилась. Какие алименты с алкоголички? Да и когда ему этим заниматься?

Девочку поднимал сам. Сын захотел в нахимовское училище, пришлось переехать на материк, чтоб быть рядом. Но чувствовал себя там не у дел.

На острове Виктор работал в клубе. Аккомпанировал хору и танцевальному ансамблю, сколотил духовой оркестр. Организовывал вечера отдыха. Он помогал людям избавиться от островной тоски из-за однообразия. Был незаменим. Зарплата маленькая, но платили надбавки и коэффициент. Подрабатывал, играя на свадьбах, на похоронах. Давал частные уроки музыки офицерским детям.

А на материке вдруг стал никому не нужен. Самодеятельность пошла на убыль, и музыканты-шабашники там были свои.

Когда сын выучился и пошел служить, - Виктор бросил ведомственную квартиру дворника и вернулся на Остров. Его приняли с распростертыми объятиями.

Девочку учителя обучали на дому. Подошел срок северной пенсии, - оставил работу, чтобы уделять дочери больше времени.

«Девочка ласковая, послушная, помогает по хозяйству, - но в школе ей тяжело. Дети смеются. Здоровые дети – народ жестокий, сама знаешь…»

О, да, она знает…

Читала строки о маленькой Миле, о жизни Виктора, - и вдруг почувствовала, что захлестывает волна жалости. Подумала, что смогла бы отогреть их. Хотя, на самом деле, письма Виктора грели ее саму.

Написала ему всю правду о себе, одновременно надеясь и боясь, что это его отпугнет. Испугалась прочтя: «Приезжай! Мой дом на том же месте…»

Господи, да разве можно дважды войти в одну реку?!! Над ее домом уже столько всего пронеслось…

Он спросил: «Что ты боишься потерять?»

Действительно что?

Квартиру? А разве это ее квартира? В своей квартире, выходя в ванную, станешь ли запирать дверь комнаты на ключ? В свою квартиру боишься ли возвращаться? В родных стенах разве поднимут среди ночи, чтобы выжать из тебя деньги: «Пока не дашь денег, - не дам тебе уснуть!».

И эта кухня наполненная смрадом от изготавливаемых наркотиков… И все продукты съеденные из холодильника какими-то случайными людьми. Спрятанные в гардеробе сухари и несколько банок шпрот, чтобы, возвратившись поздно с работы, хоть что-то в себя забросить… А банку из-под шпрот завернуть в газету и утром - тайно вынести на улицу, чтобы выбросить в урну. Иначе не избежать агрессии: «Что, закрысила продукты? От родного сына закрысила…»

И унизительные оправдания: «Так вы же все съели. Ничего мне не оставили. Кушать хотела…»

И громкий мат в коридоре.

И страх, что услышат соседи.

И стыд, что «такого вырастила»

Что она боится потерять?

Разве что жизнь.

Теперь боится ее потерять. Да, сыну она бессильна помочь.

А маленькой Милочке там, на острове, еще может.

 

После телефонного разговора с Виктором снова был скандал с сыном. Снова настаивал, чтобы продала фотоаппарат.

Он еще не знал: продала. Чтобы купить билет на Остров. Точнее, их хватило лишь на половину билета. Остальные деньги Виктор пришлет. У пенсионера с больным ребенком просить всю суму никогда бы не решилась.

Фотоаппарат было жалко. Очень жалко. До слез жалко.

Но Милочку жальче.

И просто женское счастье… Она боялась даже подумать о нем и оправдывалась тем, что нужна Виктору. Но ей он нужен был не меньше.

Кто, когда ее так любил? Чтобы через много лет… И до сих пор не женился. «Ждал тебя» - написал полушутя, полувсерьез. Вот чудак…

Она выслала фотографию: «Я уже не та!»

Он ответил: «Та!»

«Начинать все с начала?!» - выплеснула свои сомнения на бумагу.

«Нет, продолжить начатое» - был ответ. «Для меня это продолжение…»

 

Понятно, что квартиру она потеряет. Сын запустит сюда своих дружков и превратит жилье в притон. Впрочем, разве уже не превратил?

Когда-то в пылу он прокричал матери, что лучше бы ее не было…

Улыбнулась:

- Если меня не станет, кто тебя будет кормить? Неужели пойдешь работать?

- Сдам твою комнату квартирантам, и буду жить на средства от аренды.

Трезвым отказывался от этих слов, говорил, что она все придумала. Но разве такие слова можно придумать?…

Конечно, она проиграла эту войну с наркотиками. Невозможно заставить его лечиться, даже под страхом смертельной опасности. Он будет до последнего выдавливать из нее деньги, пока в пылу агрессии не убьет. Впрочем, даже без этих страстей, разве долго она так протянет – живя на вулкане?

А Остров все-таки дает шанс.

Виктор – это ее шанс.

 

Даже удивилась: все ее вещи поместились в один чемодан. То, что зарабатывала, она вкладывала в сына и в дом. Телевизор, магнитофон, фарфоровый сервиз, даже серебряные ложечки… Все это он продал, чтобы купить очередную дозу. Простая мебель, давно не ремонтированная квартира… Дом – открытая рана.

Упала на диван, разрыдалась.

Вспомнила, как на этом самом диване сын обнимал ее: «Мама, ты всегда будешь со мной?» «Всегда, сынок» «Ты не умрешь?» «Зачем мне умирать, у меня же есть ты?» «Но папа же умер, хоть у него был я…»

«Раз папа умер, мне никак нельзя умирать, сынок», «Пообещай, что ты будешь всегда», «Обещаю», «Дай честное слово!» «Даю».

Когда он болел, был таким беззащитным. Всегда шумный, непоседливый, вдруг затихал и беспомощно просил: «Посиди со мной. Подержи за ручку». Она ложилась рядом, гладила его по голове, но чувствовала, что глаза слипаются. Спать было нельзя! Должна за ночь довязать платье на заказ, запарить сыну отхаркивающий сбор, приготовить еду, постирать... «Мама, ты почему молчишь? Почему не отвечаешь?» Она стряхивала с себя сон и отвечала что-то невпопад. Сын все не отпускал…

Она берет с собой его фотографии.

 

- Что это ты мне тут нацарапала, мать?

Сын появился неожиданно, она не слышала, как он вошел.

- Как это «улетаю»? Куда?

- Это не имеет значения, сынок. Туда, где я попробую начать жить.

- А здесь ты что, не живешь?

Молчание затянулось. Сын все еще не может прийти в себя после ее записки. Она украдкой бросает взгляд на часы и потихоньку продвигается к двери. Он преграждает ей дорогу.

- Подожди, подожди, что значит «прости, сынок»? Бросаешь меня в самую трудную минуту? Вот это мать, первый раз такую вижу!

- У тебя есть выход, ты можешь скрыться от своих кредиторов в реабилитационном центре. Я договорилась с ребятами.

- В гробу я видел все ваши центры!

- Если я останусь здесь, ты увидишь в гробу меня…

- Не говори ерунды, мать. У тебя есть дом, у тебя есть сын.

- Я оставляю квартиру тебе. Ты же хотел впустить квартирантов и жить за их счет. Твоя надежда сбылась.

Он осклабился:

- Э нет… Ишь как придумала… Ты меня зачем родила? Ты думала, я сам выросту, да? Ты думала все так просто – родить ребенка и как-то оно будет. Я не просил тебя рожать меня. Мне даже лучше было бы, чтоб я не родился. В школе я был самым несчастным, самым бедным из всех пацанов. В первом классе у меня были одни штаны и те вязанные. У меня не было друзей, надо мной все смеялись, меня все задирали.

- Мне было трудно сынок, я воспитывала тебя одна…

- А мне было легко? Я же был маленький!!!

Она почувствовала, что сейчас разрыдается, а сын, как и муж, ненавидел ее слезы. Бросилась в ванную, открыла оба крана…

- Раз обрекла меня на муки, будешь мучатся со мной до конца! – фраза, которая долетела до нее сквозь шум воды.

 

Она не могла, как всегда, выходя из комнаты, запереть ее - там был сын. Когда зашла, то увидела, что в руках он держит... ее билет на самолет и ее паспорт.

- Отдай, слышишь! Зачем это тебе?

Он зло улыбнулся:

- Меняю на «Никон».

- «Никон» продала. За эти деньги купила билет.

- Ага, значит деньги были. Значит, крысы бегут с корабля…

Она не успела ничего сказать, не успела сделать какого-то движенья… Обрывки билета и паспорта вылетели в открытое окно. Вылетели в окно остатки ее жизни, надежда на лучшее. И она рванулась за своей надеждой...

Последней была мысль о маленькой Милочке, которая ждет ее на Острове.

Нет, мысль о девочке была предпоследней. Последней была: «Может, хоть моя смерть заставит его лечиться…»

 

Она умерла на следующий день в больнице.

Похоронив мать, сын бросил колоться.

Через несколько лет он стал фотографом-предпринимателем.

На ее могиле поставил роскошный памятник - в виде высеченной из мрамора розы. Фотографии для памятника в доме не нашлось.