Он сегодня хромает немного уверенней, Держит в правой руке старый зонт, словно трость, У него нет на праздные мелочи времени, У него что-то странное в жизни стряслось. А она, словно школьница, ноги под пледиком, Шарф одернула и отвернулась к реке, Будет что-то трепать обезумевшим медикам, Как тащила себя и застряла на бугорке. Зонт стучит по булыжнику мерно, уверенно, А нога непослушная шаркает в такт, Предлагали ведь взять не пластмассу, а дерево, Отказался в сердцах, ну какой он чудак. Дождь февральский достал то снежинкой, то моросью, Зонт раскрыть – значит напрочь утратить баланс, Удивляясь своей молчаливой покорности, Был уверен, что смерть в этой жизни не шанс. Смерть была и терзала до спазма, до одури, То вгрызалась в него, то куда-то звала, Он лежал на земле, а над ним небосвод горел, А под ним, как в аду, пламенела зола. Вдруг над ним проплыла теплым ангельским маревом То ли жизнь, то ли чья-то смешная мольба, Он лежал на земле и с землей разговаривал, Уверяя, что смерти он не по зубам. В бесконечной агонии видел и ад и чад, Но остался живым со щитом без меча, Пусть об этом историки жесткие скромно молчат, А стихами кричат те, кто раньше кричал. У нее прозаичнее было ранение: Город, пули, бомбежка и жесткий асфальт, И она улетает в чужое забвение, Понимая, что это предсмертный фальстарт. Что потом? Говорить ли кому-то? А надо ли? Просто жизнь, просто шанс и судьбы огонек. Он. Она на коляске. А капельки падали, По зонту и по пледу, ведь тем невдомек, Что в коляске она, а он, поправляя ей плед, Прошептал, мол, готов на безудержный шаг: Что последний аккорд ими вместе еще не спет, Пусть седые виски, и седая от боли душа. |