CАМОЕ-САМОЕ

 

Я не люблю граней, границ, барьеров, не люблю полосатую змею шлагбаума и сердитую ржавчину колючей проволоки.

Я свободна, я воздух - могу быть везде, где вздумается. Я нимфа в прозрачной тунике, я звенящий ручей, я утренняя прохлада, я зыбкое отражение облака, я отголосок грозы, я пробивающийся росток, я …

- Наталья, ты собираешься что-нибудь учить?! Или мне опять придется просить твоего куратора перевести тебя на следующий курс с твоей группой, а не оставлять..

- Ну, мам… Сколько можно? Я ведь уже пообещала. Ну учу я, учу. Вот пожалуйста, - наугад открываю учебник, - “De gustibus non est disputantum”. Мать, знаешь что такое? Это “О вкусах не спорят”! А вот еще “Omne ignotium…”

Вязкую жару июня разрывает телефонный звонок. Мать поворачивается и выходит из комнаты. Три, четыре, пять шагов.. вот сейчас… Беспорядочный жестяной звон. Мать опять задела головой болтающуюся под потолком китайскую безделушку.

- Вова, я же просила ее убрать!!!

Из-за двери появляется взлохмаченная Вовкина голова.

- А кому она мешает?

- Мне она мешает, мне!

- А вот Наташка говорит, что к любому проявлению культуры надо относиться с уважением.

- Нашел защитницу! Твою Наташку, между прочим, вот-вот из института выгонят. Другой себе пример для подражания ищи, другой! И чтоб у этого примера на плечах голова была, а не болото, в котором все дельные мысли вязнут!

Телефон терпеливо продолжает трещать на столике в прихожей. Мать берет трубку:

- Да-а. Здравствуй, Анечка! А ее нет дома. В библиотеку ушла. А как же! Готовится. Вчера такой фильм показывали - а она весь вечер головы от книг не подняла. Да такую трудяжку как она...

Тете Ане почти наверняка надо «срочно сделать прическу». Болгары приезжают - ну, или что-нибудь в этом роде. Тетя Аня – зам директора универмага. Магазин у них «образцово-показательный» - как любит повторять тетя, высоко вскидывая свои выщипанные в ниточку брови. Вот и направляют к ним весь импортный народ. Тетя придерживается мнения, что пословица «По одежке встречают – по уму провожают» по отношению к иностранцам справедлива лишь наполовину. Причем на первую. Главное – поразить элегантностью, ошеломить ароматом французских духов и заставить биться в конвульсиях от великолепной, уложенной волосок к волоску прически. На вторую часть пословицы у приезжих все равно не хватит времени, особенно если учесть тот факт, что ум тети Ани спрятан где-то очень глубоко – ни один шахтер не докопается. И вот сейчас ей опять понадобилась я – потому что никому кроме меня не удается нормально уложить непослушные тетины волосы.

А мать стоит у телефона, продолжая расхваливать меня на все лады. Моя мать странная женщина. Она может гонять меня по квартире шваброй, устраивать выволочки по самому незначительному поводу, кричать, что я самое-бестолковое-из-всех-встречавшихся-ей- существ, но для соседей и знакомых – я лучшая дочь, о которой можно только мечтать. И в данный момент она всеми силами укрепляет рушащиеся стены этой легенды. А я не знаю, как объяснить ей безнадежность и бесполезность этих попыток. Третий год мучаюсь и все никак не могу найти подходящих слов. Младший брат Вовка советует не терзать себя и открытым текстом заявить, что мне осточертело учиться на факультете, выбранном не мной, а ею. А я все тяну время, все надеюсь, что вот-вот и все образуется.

Прикрываю томик стихов Ахмадулиной учебником латыни и всеми силами создаю вид бурной деятельности: шевелю губами, потираю переносицу, надеваю и снимаю очки, а сама читаю, читаю, читаю:

 

«Сны о Грузии - вот радость!

И под утро так чиста

виноградовая сладость,

осенявшая уста.

Ни о чем я не жалею,

ничего я не хочу…»

 

Виноградовая сладость.. Бог ты мой! Вот это слог, вот это талант. Не то, что я – Самое-бестолковое-из-всех-встречавшихся-сущ еств.

 

- Наталья!

- Ох, мать, что ж ты так подкрадываешься?!

- Ты опять за свое! Экзамен завтра! Что это такое?! – мать тыкает в зеленый переплет.

- Где? – наивно хлопаю глазами.

- Наталья!!!

- Ну что?! Что «Наталья»?! Изо дня в день – Наталья! - Хитро щурюсь, - ты зачем тете сказала, что меня дома нет?

- У тебя завтра экзамен, а ты как к ней уйдешь – так на весь день. Тебе учиться надо, а ты.., - мать силой вырывает у меня Ахмадулину. Дверь в мою комнату с треском захлопывается.

 

Ну вот. Опять двадцать пять. Как мне это надоело!

Встаю, подхожу к зеркалу. Приглаживаю растрепавшиеся волосы и усмехаюсь. Господа биологи, Вам представляется уникальный шанс лицезреть Самое-бестолковое-из-всех-встречавшихся-сущ еств. Что ж, пользуйтесь предоставившейся возможностью: измерьте мой рост и вес, пересчитайте зубы, уровень лохматости определите наконец. Главное, не забудьте внести меня в Красную Книгу как единственный экземпляр редчайшего на планете вида.

Натягиваю джинсы и рубашку, беру сумку и выхожу в коридор. Никого. Чудесно. Не включая света, в темноте нашариваю туфли.

- Наталья!

Заметила все-таки…

- Куда это ты, позволь поинтересоваться, собралась?

- Как куда? – пытаюсь придать лицу выражение оскорбленной невинности. - В библиотеку – ты ведь сама тете об этом сказала. Обманывать нехорошо. Вот и приходится превращать ложь в правду. Не хочется – а что поделаешь. Надо.

Слышу, как в зале давится смехом Вовка. Подмигиваю коту Семену и закрываю за собой дверь.

Ни в какую библиотеку я, конечно, не иду, а сразу отправляюсь к Барсуку, единственной в этом городе родственной душе. Спускаюсь в метро, протискиваюсь между старушкой с двумя авоськами и дяденькой профессорского вида, забиваюсь в последний вагон, усаживаюсь в самый угол и закрываю глаза.

 

Я спускающиеся сумерки, я детский смех, я скользящая по глади озера пирога, я осколок чьей-то мечты…

 

Что-то тяжелое опускается мне на колени. Открываю глаза. Пакет молока, торчащий батон, какая-то зелень и литровая банка со сметаной. А-а.. Старые знакомые. Все та же старушка.

- Да Вы садитесь, - неуверенно предлагаю я.

- Сиди, дочка, сиди. – Успокаивает старушка. – Я вот только сумку поставлю.

- Да она у Вас мокрая!

- Никакая она не мокрая. Она холодная. Только что сметану в магазине взяла. – Старушка наклоняется до уровня моих глаз. – А сметана у них из холодильника, - сообщает она заговорщицким тоном.

- Да что Вы говорите?! – не верю я.

- Правда, правда… - спешит убедить меня старушка.

 

Я снова закрываю глаза.

Я солнечный луч, я брызги шампанского, я удар колокола…

 

- Станция метро «…ская», - объявляет приятный женский голос.

Вскакиваю. Эй, постойте, не закрывайте двери!

Ну вот, не успела. Придется на одну остановку возвращаться. Оборачиваюсь. Старушка уже успела по-хозяйски расположиться на моем месте. Какой-то мальчишка лет четырнадцати с ухмылкой разглядывает мои ноги. Опускаю глаза. По светлым новеньким джинсам чуть выше колен расползается жирное пятно.

- Бабуля!!! – еще секунда и я начну метать громы и молнии.

- А что, дочка, что, - оправдывается она. Баночка, видать наклонилась. Баночка.

- А как я по городу пойду в таком виде?! Или мне Вашей баночкой прикрыться стоит?

Люди вокруг отворачиваются, прячут улыбки.

- Баночкой не получится, - резонно замечает старушка.

Вновь открываются двери. Бросив на старушку последний испепеляющий взгляд, выхожу из вагона.

 

Вешаю сумку на шею и иду, при каждом шаге подбрасывая ее коленями. Некрасиво, неудобно, глупо – но зато не видно пятна. Срываю два одуванчика и утыкаюсь лицом в их желтую бахрому. Хорошо, тепло. Голубая равнина неба колеблется в такт шагам, а легкий пух тополя танцует вальс – вальс без привычного раз-два-три, вальс, ритм которого определяю я… Я… Я стрекот цикад, я лондонский туман, я огарок свечи, я рассыпавшиеся по детской мордашке веснушки.

 

Замечтавшись, в подъезде налетаю на внушительных размеров тетку. Вовка таких называет «Управдом – друг человека».

- Куда тебя несет, дура бестолковая! – обрушивается на меня она. – Под ноги смотреть надо!

- Во-первых я не просто бестолковая, а Самое-бестолковое-из-всех-встречавшихся-сущ еств, - твержу я заученный урок, – можно сказать, музейный экспонат. Так что Вам еще повезло! Можете считать, что крупно сэкономили на билетах. А во-вторых, если всю жизнь только под ноги смотреть, ничего кроме грязи не увидите. А наверху еще, между прочим, звезды есть и солнце. Желтое такое, круглое. Может видели когда-нибудь?

- Сама ты желтая и круглая! – обижается тетка.

Вынимаю из сумки зеркальце – нет, я, безусловно, не круглая. Мне пара лишних килограммов не повредила бы. Неизвестно на чем джинсы держатся.

А вот насчет «желтой» тетка оказалась права – весь подбородок и край щеки действительно желтые.

Одуванчики! – догадываюсь я.

 

Долго давлю на кнопку звонка. Надо было сначала позвонить, поинтересоваться планами Барсука. Да какие у него могут быть планы? Он же из дому раз в год выходит!

Да уж, делать нечего. Сажусь на синий лохматый половичок, облокачиваюсь на дверь. Куда теперь? Точно не домой. Может и впрямь к тете Ане? Если к тете Ане, то я – взмах расчески, я терпкий и чуть режущий запах лака для волос, я кривое зеркало в тетиной комнате..

О-о-о-п! – и я проваливаюсь внутрь квартиры Барсука. Лежу на прохладном линолеуме, смотрю вверх.

- Что ж ты так рано дверь открыл? Мог бы подождать еще часок-другой. Подумаешь, что такого в том, что человек на полу в подъезде сидит.

Мой сарказм разбивается о барсучью иронию:

- А, ну пдости, что побеспокоил.

Нимало не смутившись, он объясняет:

- Я даботал.

- ???

- Даботал я.

- А с голосом у тебя что?

- Это у медя с не голосом, а с пдоизношением, пода бы уже научиться дазбидаться в даких вещах.

- Ох, Барсук, извини. Тополя эти – будь они неладны?!!

- Де тополя – а вот они. – Он указывает на торчащие из кармана рубашки одуванчики. – Мало того, что они под окдами дастут, дак ты их еще и с собой пдитащила.

Швыряю одуванчики в сторону лифта. Нет, некрасиво. Подбираю их и кладу на перила.

- Засохдут ведь, - справедливо замечает Барсук.

- Я тоже засохну, если все это не кончится!

Виснет пауза.

- Ладно, может все-даки зайдешь? – вопрошает Барсук. – Или дебе чай сюда выдести?

Захожу.

Мы долго и церемонно пьем чай. Барсук бросает в стакан колечко лимона, отчего чай бледнеет – совсем как тетя Аня, когда непослушной прядке все же удается выбиться и нарушить с таким трудом созданную гармонию.

 

- Пойдем, - зовет меня в другую комнату Барсук. – Послушаешь, что я тут настряпал.

Куда-то пропало его а-ля французское произношение. Чай, наверное. А он и не заметил.

Маленькая светлая комната, блики на натертом до блеска паркете, веселенькие желтые занавески, у окна письменный стол и крошечный диванчик, напротив у стены пианино, рядом на уровне груди - две книжных полки. Но на них не книги – грудой свалены старые нотные тетради. Барсук ни одну не выбросил. Так и лежат все, начиная с музыкальной школы. Тот еще Плюшкин.

Барсук открывает крышку, обнажая ряд клавиш. Ставит на подставку несколько листов, с нацарапанными на них нотными знаками. Но страничкам вовсе не хочется стоять, одна из них соскальзывает, увлекая за собой остальные. Порыв ветра тревожит покой занавесок, подхватывает листки и тянет их к себе в попытке завладеть этим произведением искусства – еще не услышанным мною, но почти наверняка неповторимым и талантливым как все, что выходит из под пера Барсука. Сделав крутой вираж, они ложатся на пол прямо рядом со мной. Но я их не поднимаю. Барсук ничего не разрешает мне делать в его квартире – даже чашку за собой вымыть. Сердится. Я это знаю и даже не пытаюсь.

Барсук тихо, почти про себя, чертыхается. Но вот листки опять заняли свое место, и его пальцы ложатся на клавиши. Сладкая, немного вяжущая мелодия вальса льется из-под них, стекает на пол, лозой оплетает ножки стола и наполняет собой воздух в комнате. Я вдыхаю его, и он переносит меня в жаркий август.

Я загорелая августовская пыль, я утомленная солнечным светом листва, я липкий аромат арбузов…

- Ну как? – открываю глаза, Барсук смотрит выжидающе на меня.

Что тут скажешь. Гений. Неисправим.

Нет смысла произносить эти слова, они нужны тем, кто неискренен или боится обидеть честно высказанным мнением. Да, им нужны громкие фразы, а здесь достаточно кивка. И Барсук это знает.

Подхожу к нему. Наклоняюсь над клавишами и принимаюсь тыкать в них двумя пальцами, пытаясь подобрать только что услышанную мелодию. Барсук улыбается, терпит мое дилетантство.

И не говорит, что я Самое-бестолковое-из-всех-встречавшихся-сущ еств, - замечаю я про себя.

Нет, не получается.

- Сыграй еще, - прошу я.

- Ладно. Только скажи мне такую вещь… как бы все это назвать?

- А как насчет «Виноградовой сладости»? – выдаю я после секундной паузы.

- Это еще откуда?

- Сама придумала.

- Да ладно, - не верит Барсук.

- Ну хорошо. Ахмадулина это.

- Угу, - сосредоточенно кивает и замолкает он. Видимо подошло.

 

Солнечное пятно бесшумно подкрадывается ко мне, ложится на подлокотник диванчика, трется о мою ладонь как кошка, которая просит, чтобы ее приласкали.

А Барсук, наконец-то выйдя из своей задумчивости, выполняет мою просьбу. Играет «Виноградовую сладость» еще раз.

 

Я Золушка, после бала сбегающая по черно-белой лестнице. Ступени звучат, мои каблучки безошибочно отстукивают ритм. Но вот левая туфелька вязнет в черной смоле последней ступени. Надо бы вернуться, забрать – но часы уже бьют, их глубокие, чуть вздрагивающие удары отдаются в мраморе коридоров и рассыпавшейся мелочью со звоном падают на широкие плиты пола. Десять, одиннадцать – еще мгновение и раздастся он, последний удар.

Вместо гулко звенящего металла в мой мозг врывается высокий дребезжащий тон.

 

Телефон.

Заснула таки. Зеваю, потягиваюсь, смотрю на свою несколько помятую после сна мордашку. А телефон все звенит. Поднимаюсь. Обхожу квартиру. Барсука нигде нет. Неужели ушел?

Иду на кухню. Достаю из холодильника запотевшую бутылку минералки. Делаю глоток, облокачиваюсь о подоконник и выглядываю во двор.

 

А вот и он. Опять не может попасть в подъезд. Казалось бы, чего проще: спуститься, открыть дверь, стать сзади него, чуть надавить на ручки кресла-коляски и оп! – легко преодолеть неудобный порожек. Но нельзя. Он все делает сам.

 

Терпеливо жду. Слышу как где-то за моей спиной в прихожей щелкает замок.

- А я вальс в консерваторию отвозил. Согласились принять как зачетную работу.

- Угу.

- Просто обалдели от названия, - помолчав, добавляет он.

- Дааа? - во мне просыпается гордость. – Ну, тогда это надо отметить… Разрешите пригласить Вас на вальс, - склоняюсь я в глубоком реверансе.

Сажусь ему на колени, а в ушах продолжает звучать вальс, его вальс, мой вальс, виноградовый, сладкий вальс. Кружжжжите меня, кружжжите – вспоминаю я мультик про Дюймовочку. И он кружит меня, и сейчас его ловкости и уверенности движений мог бы позавидовать кто угодно. Колеса беззвучно скользят по паркету маленькой кухни. Отблески металла кресла каплями падают на начищенный чайник и оконные стекла. Я больше не осколок мечты – я сама мечта.

- Ты просто умница, - слышу я его шепот.

- Но я же самое-бестолковое-из-всех-встречавшихся-сущ еств, - недоумеваю я.

- Нет, ты не самое бестолковое. Ты просто самое-самое. Мое самое-самое.

 

Я наклоняюсь и утыкаюсь лбом в его плечо.