«В голубой степи промчиться

Золотой табун…»

Гимн Монголии

 

 

Поздним июньским утром, когда комета Гроссмана, появляющаяся раз в 97 лет, достигла границ Солнечной системы, клонированный ирландскими патологоанатомами вомбат Лаки успешно перенёс операцию по удалению аппендикса, польский энтомолог-аквалангист Кшиштоф Меерзо обнаружил в джунглях Центральной Америки доселе неизвестного науке головоногого мотылька-убийцу, а тибетские монахи-баптисты пустили в сети Интернет сообщение об очередном рождении Будды Аватары, в районном стройтресте рабочего посёлка Пяткино происходила разгрузка штакетника.

Штакетник лежал в темно-красном вагоне, стоявшем в железнодорожном тупике возле столярного цеха.

На выгрузке калымили профессор Барышев, студент Дима Зайцев и хиппующий юноша без определённых занятий Макс Штыркоv.

Натруженные лица рабочих, не замутнённые бредом психоанализа и лишь слегка подёрнутые (Штыркоv) нестройной цепью антиалкогольных кодировок, выдавали их полное безразличие к проблеме выгрузки штакетника.

Штыркоv спал в вагоне, подложив под голову грязную джинсовку, а профессор и студент сидели у подножия небольшой горки выгруженного штакетника и курили в тени вагона, глядя сквозь ржавую решётку задних ворот на далёкий сосновый лес.

- Брэд Питт – это болезнь, - глубокомысленно изрёк Барышев.

- Не скажите, профессор, - сказал Дима, - я вот недавно смотрел порнуху с участием огурцов, помидоров и других овощей – вот это да.

- Интересно: покупает кто-нибудь такое кино?

- В основном, конечно, старушки-огородницы, - ответил студент. – Всё же неплохо было бы опохмелиться, а то мы напоминаем мне каких-то детей, больных капрофагией.

- Дети, как правило, больны капрофагией, - сказал профессор, - и ничто так не спасает от похмелья, как осознание того, что от похмелья тебя ничего не спасёт.

Но, словно в опровержение этих слов, за задними воротами воровато бибикнул «ЗИЛ-130».

- Во, Бабенко за шифером приехал! – задорно воскликнул Дима Зайцев, и они с профессором отправились добывать ключи от задних ворот.

Позади столярного цеха, словно зиккурат, возвышался многометровый транспортёр. Рядом с ним ютилась каморка старшего матера, у которого предполагалось незаметно похитить ключи.

Интерьер каморки поражал простотой и потусторонней экзотичностью. Он состоял из поломанного стола и закопченных, покрытых мерзкой слизью ковров на стенах. На коврах паслись многочисленные оленьи стада.

Будучи активным членом коммунистической партии Ямайки, старший мастер периодически выкуривал солидный «косяк» термоядерной дури, после чего вступал в сексуальные отношения с существами, которых никто, кроме него не видел.

Сейчас был как раз такой случай, поэтому похищение ключей оказалось до скуки элементарным и неромантичным.

 

Уже через несколько минут в узкое пространство между вагоном и цементными сараями въехал «ЗИЛ-130», управляемый хозяйственным Бабенко.

Профессор и студент, перепрыгнув через кучу мусора, в которой явственно проглядывались осколки флаконов из-под одеколона, выпитого когда-то теперь уже никому не известными героями конца восьмидесятых, принялись бойко грузить в машину первоклассный шифер…

Получив от озирающегося Бабенко двухлитровую банку самогона, друзья проводили взглядами «ЗИЛ-130», проворно шмыгнувший через задние ворота в сторону далёкого сосняка, и Дима Зайцев сказал:

- Вот видите, профессор, как удачно мы пропили шифер. А Вы говорите – сансара. Нет, всё подобное находится в натруженных руках рабочего человека.

И он покачал перед лицом Барышева банку.

- Умоляю Вас, Митя, не разбейте, - плачущим голосом попросил профессор.

 

На звук открываемой банки из вагона вылез опухший Штыркоv. Он застал умилительную картину: возле колеса друг напротив друга вальяжно возлежали профессор и студент, ласкаемые тёплым ветерком, а между ними на измятой газете «Советская Россия» среди пучков зелёного лука, горки редиски, нежных залежей батона, прозрачных полосок сала и коробка грязновато-бледной соли величественно и патриархально стояла банка самогона, пронизанная золотой стрелой солнечного луча, благословлявшего её на распитие.

- Я сейчас чумовой сон видел, - сказал Штыркоv…

О, это был удивительный человек. Одну экзальтированную художницу, настоятельно требовавшую от него отдыха у моря, он безоговорочно доставил на девственно-суровый берег моря Лаптевых, всю дорогу беспрерывно напаивая её палёной привокзальной водкой.

Однажды в Октябрьском суде, получив семь суток за мелкое хулиганство, он сказал «Судью – на мыло», и ему дали два года условно. Да, удивительный это был человек…

- Я сейчас чумовой сон видел, - сказал он, - видение, будто я – реинкарнация Монтесумы.

- И что же ты теперь должен делать? – спросил студент.

- Как обычно, - ответил удивительный человек и, вытащив из кармана джинсовки гранёный стакан, потянулся к застолью.

Выпили по одной.

- П…ц, - закатив глаза, сказал Барышев.

- П…ц – это сухой закон, плюс феминизация всей страны, - заметил Дима Зайцев, - а вот у меня однажды было настоящее видение: как-то раз, будучи в изрядном подпитии на одной сельской дискотеке в клубе спиртзавода, побежал я с одной мочалкой в сквер, где, по её словам, наливали. В сквере темно, листва шелестит, глухо попсня какая-то долбит из дискотеки, и нигде нет ни души…

Я обернулся, чтоб дуру эту обругать, вдруг вижу, что нет никакого клуба, ни сквера, а только песок один кругом, солнце за бархан садится, а на чувихе той – монгольский мужской костюм времён тёмного средневековья. И она прицеливается в меня из такого лука, обвешанного какими-то чёрными волосами, и говорит: «ТАМ»…

Я очнулся, стою посреди сквера один, дискотека в самом разгаре, а я понять не могу: что это «ТАМ», но чувствую, что что-то очень важное.

- «ТАМ» - это Трансляционное Агентство Монголии, - сказал Барышев, чуть погодя, - я такие штуки знаю. Нас этому в армии железно учили.

- А Вы в армии служили? – спросил Штыркоv.

- Астральный полк воздушных подводников, рота невидимок, - ответил профессор, - два световых года выполнял инторнационально-гуманоидальный долг в созвездии Лебедя.

Не зная, что сказать на это, Штыркоv заявил:

- А я какие только вина не пил: ханку, денатурат, «три косточки».

- Как много пропито,

Как мало перепито…- заметил Дима Зайцев.

Тут Штыркоv разлил и, взяв двумя пальцами хвостатую редиску, провозгласил тост за любовь.

Выпили, закусили, закурили, и профессор сказал:

- Любовь – это метод.

- То есть? – спросил Дима.

- Метод творческих отношений со Вселенной. А, скажем, Диана Скалдуровна – в моём случае – концентрация этого метода. Всё это продукция моего сознания. То есть – всё у меня в голове…

Диана Скалдуровна была практикующей ведьмой и не далее, как неделю назад приняла от обкуренного профессора Барышева серьёзное предложение руки и сердца…

Студент скептически сплюнул и выбросил окурок в пыль. Он с недоверием относился к Диане Скалдуровне, потому что она начисто отрицала сакральную сущность алкоголя, предпочитая ему мускарин и мускаридин, для чего хранила у себя на антресолях залежи различных мухоморных настоек.

- Если бы Вы, профессор, поменьше мухоморами объедались, - сказал Дима, - было бы больше пользы, чем устраивать спиритические сеансы с Дианой Скалдуровной, вызывая дух Элвиса и задавая ему вопросы типа «с чего начинается родинка скотинки в твоём букваре».

- Да, жизнь – борьба, - сказал Барышев.

- Причём, сумо, - влез в разговор Штыркоv и тут же нечаянно опрокинул стакан студента. Студент сурово посмотрел на него и сказал:

- «ТАМ» - это Типична Ашибка Мyдака.

- Выпьем за тех, кто в море! – погасил начинающуюся ссору профессор, и все торжественно выпили под этот всегдашний тост, третий по счёту в любой уважающей себя компании.

Закусив порочно подрагивающим кусочком сала, Барышев взялся за свою любимую тему:

- Мне кажется, что пьянство – это российский аналог буддистского монашества. То есть, ты ходишь, ничего не делаешь, и в голове у тебя что-то такое, о чём непосвящённые только догадываются, а ты и понятия не имеешь. Вот он – легендарный стык «Европа-Азия».

- Что же это, «ТАМ» - это Типы Астральных Мелочей? – спросил студент.

- Ну, в общем, да.

- Нет, жизнь, как говорил гениальный Кристофер Марло, театр, а люди в нём – актёры, - сказал Дима.

- Если ты сел играть с Буддой, - заметил профессор, - то имей в виду, что у него может быть тридцать шесть тузов в колоде. И все козырные…

 

Полдень бился в агонии. Стройтрест совершенно опустел, лишь на куче штакетника возле столярки мирно спали профессор Барышев и Штыркоv.

Дима Зайцев отправился к деревянной будке туалета, покачиваясь, как маятник, словно бы исполняя танец бурятских буратин.

Дойдя до иссохшей кучи берёзовых опилок, он повернулся, подчиняясь некоему внутреннему позыву, похожему на рвотный, но несколько потустороннему…

Нежным переливом хрустальных колокольчиков в голове студента рассыпалась белая горячка: на фоне заходящего солнца среди пустыни стоял тёмно-красный вагон со штакетником.

- Во, опять Монголия, - подумал студент, машинально закуривая.

- Да нет, не Монголия, - сказал невесть откуда взявшийся старший мастер стройтреста, вышедший из-за вагона.

Одет мастер был в уже знакомый Диме монгольский мужской костюм времён тёмного средневековья, в руке держал лук, украшенный пучками чёрных волос, а в зубах – «косяк» термоядерной дури.

- Это, Дима, «ТАМ» - Твоё Абсолютное Место, - сказал он, - место, в котором ты должен находится именно сейчас. Твой Вудсток, твой Каракорум, твоя Шамбала, твоё Старожилово… А поскольку «сейчас» как понятие относительное может быть как сиюминутным, так и вечным (хотя большой разницы я не вижу), то, возможно, что здесь ты должен провести неизвестное количество Времени.

С этими словами он натянул тетиву и выпустил в студента золотую стрелу солнечного луча.

Пронзённый ею Дима повалился на высохшую кучу берёзовых опилок, выронив изо рта дымящуюся звёздочку сигареты…

 

ЭПИЛОГ

 

Той же ночью стройтрест райцентра Пяткино сгорел дотла. По данным пожарного инспектора, обошлось без человеческих жертв.