– Наш волчек опять выкинул номер, – огорчённо сказала Людмила своей дочери, Лере, – вот послушай…

Полуторагодовалый «волчек» Джек, получивший прозвище за «волчьи» глаза, лежал на месте, потихоньку ныл и поглядывал на хозяек. Когда удавалось поймать чей-нибудь взгляд, он вскакивал и начинал подбрасывать игрушку

Дома это был ангельский пёс: послушный, уморительно игривый, добрый, позволявший делать с собой всё что угодно. Но на улице…

При знакомстве даже вообразить было невозможно, каким сложным окажется выбранный щенок. Впрочем, слово «выбранный» в этом случае не подходило, потому что он был первым попавшимся в рубрике «отдам в хорошие руки», да так получилось, что и последним.

– Ой, какой… Мне нравится! – моментально определилась Лера, увидев при входе в чужую квартиру радостно кинувшегося к ним щенка. Он прыгал и верещал с таким восторгом, словно только их и ждал все пять месяцев, которые прожил на белом свете. После смиренно улёгся на подстилку, положил голову на вытянутые передние лапы и, поскуливая, умильно уставился на них глуповатыми щенячьими глазками. Подростковая худоба, голенастость, большие растопыренные уши делали щенка, помесь лайки и овчарки, нескладным и в то же время – трогательным. И Людмила, хоть и видела, что это не совсем то, а вернее – совсем не то, чего они хотели, отказаться не смогла. На прощанье им через щёлочку показали закрытого в соседней комнате большого шерстистого кобеля. Его грозный рык они вспомнили потом – когда обнаружили на лбу у Джека шрам. По-видимому, папаша третировал-таки своего так называемого алиментного щенка. И не в этом ли крылись причины жалобного, совсем человеческого хныканья во сне и всего Джекова поведения в дальнейшем?

Странности проявились на первой же прогулке. Не приученный к ошейнику и поводку, он начал метаться и скулить сразу по выходу из квартиры, а на улице началась настоящая истерика, особенно при виде сородичей. Лай, скулёж и рычанье вырывались из его пасти самым непостижимым образом одновременно, как будто в пса вселилось сразу несколько собак, обуреваемых разными чувствами. Ничего подобного не приходилось видеть у прежнего питомца, прожившего с ними двенадцать лет. Мама с дочкой так никогда и не смогли объяснить, почему пошли смотреть этого щенка, если уже по породе было ясно, что он не будет похож на прежнего. А ведь именно это сходство они считали обязательным – чтобы угодить главе семейства, ибо Максим Иванович хранил верность ушедшему четвероногому другу и вот уже два года ни о каких собаках даже слышать не хотел. Могло бы пройти и три года, и четыре… если бы Лера не придумала:

– Давай щенка подарим папе, не сможет же он выставить его на улицу!

 

– Кто это? – удивлённо спросил Максим Иванович.

– Папа, это тебе подарок от нас с мамой на старый Новый год!

– Нет, правда, где вы его подобрали?

– Это, правда, тебе подарок. Не нравится?

– Простоват, – демонстративно забрав со стола журнал, он ушёл в другую комнату. А щенок жадно вылизал вмиг опустошённую миску, лёг на отведённое место и… облаял Максима Ивановича, когда тот, призванный для выбора имени, снова появился в комнате.

– Тихо, тихо, ты и так не приглянулся, – прошептала Людмила.

– Имя? – переспросил супруг и буркнул: – Кузя. Спокойной ночи, – попрощался, искоса взглянув на «подарок».

– Нет, лайка с овчаркой, и вдруг – Кузя… Пусть будет Джеффри… Джеф…

Одну ночь щенок звался Джеффри. Но утром «простоватый» всё же стал Джеком.

 

Или он Максиму Ивановичу не понравился напрочь, или глава семейства был слишком уязвлён самоуправством домочадцев, в любом случае подарок он не принял. Последней каплей стал тот факт, что пятимесячному псу, у прежних хозяев почему-то почти не бывавшему на улице, предстояло сидеть дома ещё месяца полтора из-за послепрививочного карантина.

– Воспитаете урода, – неоднократно мрачно пророчествовал хозяин, глядя на творившееся «безобразие». Недовольство и раздражение исходили от него постоянно, и супруга, ещё с самого начала не вполне уверенная в правильности Лериной задумки, теперь жила с подспудным чувством вины. Её печалило мужнино безразличие к щенку и тщетность попыток вовлечь его в радость общения с животинкой…

 

– Со своим холериком гуляйте-ка сами! – Максим Иванович, вернувшись с улицы, швырнул поводок. И Людмила пожалела, что придумав якобы уважительную причину, уговорила мужа вывести Джека, в надежде на их сближение. Пёс, видно, показал всё, на что был способен, когда входил в раж!

Эти «способности» нередко ставили их в неловкое положение перед соседями, перед прохожими… Неприятностей не приносили только игры со знакомыми собаками возле спортивного комплекса, общепринятого места выгула.

Между тем он рос и становился красавцем. Куда только подевались худоба и нескладность? Прав был тот ветеринар, который при первом осмотре назвал его нарядным. Поумневшие глаза, крупный чёрный нос, красивая чёрно-бежевая шерсть, светлая грудь и белые чулочки в крапинку на передних лапах теперь часто привлекали к себе внимание.

Однако перемены происходили не только во внешнем облике – на смену поубавившимся истерикам пришла агрессивность по отношению к собакам. Не ко всем. К примеру, бездомных он любил, при встрече истошно голосил и стремился попасть в их компанию. Со старыми приятелями на поле был по-прежнему игрив, а ненависть испытывал к незнакомым, чаще – большим собакам на поводках. Постоянно на стрёме, готовый к бою, он всё время искал приключений, и, бывало, ушат ругательств от возмущённых хозяев атакованных собак выливался на Людмилу.

Она панически боялась драк, но удержать сильного, вдруг рассвирепевшего и остервенело рвавшегося в бой пса удавалось не всегда. После того как уронив Леру, он вырвался и покусал старенького эрделя, намордник стал постоянным атрибутом прогулок. Они, прогулки, вообще проходили под знаком страха. Быть на чеку, заранее на значительном расстоянии обходить всех собак и не иметь возможности расслабиться – всё это стало Людмилиным уделом. Когда-то она считала ненормальной владелицу пса по кличке Тоби: та, завидев человека с собакой, начинала издали махать руками и кричать: «Не подходите! Не подходите!.. Тоби, какого чёрта?!».

– Теперь я её так понимаю! И как завидую всем, кто может спокойно гулять! – жаловалась Людмила подруге. – Я же из подъезда не могу выйти просто так, сначала выглядываю, нет ли какой псины поблизости…

– Слушай, отдайте вы его! Ты же говорила, что, когда он был ещё у своего папаши, кто-то там хотел взять его на цепь. Вот пусть и возьмут. А то ты даже похудела…

– Нет, ну, что ты такое говоришь?! Мы же его любим! Ему помочь надо, он на улице почему-то находится в постоянном стрессе… Мужское влияние нужно, но… – Людмила удручённо покачала головой: муж так и не интересовался псом, а сын жил уже отдельно от них. – Кстати, Лера договорилась о занятиях с инструктором, он же – собачий психолог. Переборем, я думаю… – что или кого «переборем», она не уточнила, но подруга поняла – Джека, а может быть, и Максима Ивановича.

Занятия проводились три раза в неделю. Учеником Джек оказался трудным, в том числе и потому, что сложно было подобрать подход – даже лакомство не отвлекало его от сосредоточенности на своих интересах. И всё же дело шло понемногу на лад.

Только на отношениях с Людмилой, не способной к «командному» тону, достижения в дрессировке почти не сказывались. С ней пёс на прогулках оставался по-прежнему своенравным.

– Зато мосты тебе больше не снятся! Я угадала? – спросила однажды Лера у матери, когда-то рассказавшей о том, что периодически видит примерно один и тот же сон: она – на высоком мосту, разрушенном с обеих сторон, пытается найти выход из этого кошмара; или – она на высокой скале… От подруги-психолога Лера узнала, что такие сны бывают у людей, которым якобы не хватает трудностей в жизни.

– Это мне не хватает трудностей?! – удивилась тогда Людмила.

– Значит, трудности не те, не удовлетворяют они твою потребность в преодолениях, вот подсознание и подкидывает ночью, – пошутила дочка.

– Да, ты угадала, не снятся мне теперь мосты, я и забыла про них…

 

В то утро на поле было мало собак, и, главное, не было Бима, с которым Джек играл всегда с особым увлечением. Появление неизвестного бультерьера испугало Людмилу, но хозяин заверил, что пёс совершенно безобиден. Возможно, ничего плохого и не случилось бы, если б в разгар игры Джек не рыкнул. В тот же момент бультерьер напал… Такого ужаса Людмила не испытывала ещё ни разу! Она толкала заторможенного, бездеятельного хозяина, требовала, чтобы он что-нибудь сделал со своим псом, кричала, глядя, как Джек, схваченный за шею, сам не мог ничего предпринять, лишь хрипел и пытался вырваться, скосив безумные глаза на бультерьера… А тот рычал и вгрызался всё дальше! И она кричала не помня себя – на её глазах убивали её собаку… Что наконец случилось, она не поняла, не заметила, а только, вдруг увидев освобождённого, живого Джека, опустилась на траву, обняла его, прижалась щекой к тёплой морде и разрыдалась…

Дома она вылила в полость раны полфлакона обеззараживающей жидкости, отмылась от крови, приняла успокоительное и собралась вызывать зоотакси. Но внутренний голос подсказал, что лучше вызвать мужа с работы, не сможет ведь он остаться равнодушным при виде непривычно понурого, порванного Джека, не сможет не отвезти его на своей машине в клинику, и тогда… Так всё и вышло: перевязки, уколы, обработка швов, опасенья осложнений – всё это дальше они переживали вместе…

 

– Что мы подарим псу на десятилетие? – Максим Иванович смотрел на валявшегося на спине, пребывавшего в полном довольстве Джека. До дня рождения оставалась неделя.

– Новый намордник!

– Я имею в виду подарок, который доставит ему удовольствие…

Максим Иванович никогда не надевал на Джека намордник, считая эту ограничительную меру унижением любимой собаки.