Все утро Влад Трушин пытался собрать разбредавшиеся мысли и уловить смысл текущих событий. Но уродливый тролль, сидевший где-то под темечком, упорно этому сопротивлялся. Cкалился и строил рожи, отражая мир в своих перевернутых зеркалах. Из-за него Трушин зачем-то подписал грабительский контракт с поставщиками, тут же от досады на самого себя нахамил партнерам и совсем уж непонятно, за что, уволил свою секретаршу.

Как с цепи сорвался. С чего бы это? Никаких особенных предпосылок к такому эмпирическому сдвигу не было. Вечером сидели в ресторане в центре, как обычно. Не то, чтобы часто это случалось. Но, когда собирались, Влад не отказывал себе в удовольствии расслабиться. Случайно встретил там своего одноклассника Андруху Пентюхова. Как старые знакомые, похлопали друг друга по плечу, задали дежурный «ну ты как?» и разошлись. И все. Ничего больше. Но что-то застряло то ли в голове. То ли в груди. Материализовалось в образе уродца и троллит с утра, сдвигая с катушек когда-то хорошо налаженные мозги.

«И чего?» – весь день думает Влад. Не в кайф ему сегодня шарады разгадывать.

- Ну, ты как Влад? Чем занимаешься, как живешь? – слегка смущаясь от первого бурного узнавания, говорит Андрюха. Он всегда, и в школе еще, был сдвинутым, звался «шиз» и держался особняком. Да и сейчас не лучше, кажется. Худой, угловатый. Хоть и в костюме. И все те же очки на носу. Только глаза под линзами какие-то другие. Будто знает что-то. То, чего никому больше не дано.

- У меня фирма своя, лидер рынка цифровой техники. Может, слышал? – хвастает Влад. А самого знобит от пронизывающего Андрюхиного взгляда. – А ты как?

- Я вот русского Букера обмываю, - скромно потупившись, говорит Пентюхов. И, поймав вопросительный взгляд Трушина, добавляет. – Премия такая литературная. За лучший роман на русском языке.

- Так ты что, писателем стал? – будто поперхнувшись, на выдохе восклицает Влад.

- Да нет, что ты. Так просто, графоманю. В прошлом году взяли в одно издательство. И оно выдвинуло его на премию. Сам не ожидал.

- Ну, если выдвинули, значит, путное. Как роман-то называется? – практически потеряв интерес к беседе, для проформы спрашивает Трушин. «Пейсатель, блин», - волнение его улеглось.

- «Собачонка», - будто догадавшись о мыслях Влада, неохотно говорит Андрей.

- О собаках что ли?

- Нет, о людях, - Пентюхов поднимает на Влада глаза. - О нас с тобой, - добавляет он и оглядывается. – Мне пора. Звони, встретимся, поговорим.

Что-то давнее, недосказанное на миг качнулось между ними.

- Ну, пока. Позвоню, - протягивает руку Трушин.

И тут же забывает о Пентюхове. Его ждут друзья. Весь вечер Трушин обильно накачивался щедрыми дарами изобильной фортуны, беспорядочно меняя градус, объем и меру, и думать забыл о писателе Пентюхове.

Наконец, вкусил по самые гланды, потяжелел, потерял очертания. Такие же нечеткие соратники погрузили его в машину и повезли домой. Всю дорогу Трушин декламировал стихи и сотрясал воздух рассказами о собаках.

- Хорош трындеть, Влад!

Они втащили его в дом и сдали на руки жене.

- Дай, Джим, на счастье лапу мне, - обратился он к ней, не узнав. Так и не дождавшись дружеского рукопожатия, рухнул носом в диван и забылся сном.

Утром Владу, как всегда, было стыдно и отвратительно. Но, отметив у себя привычное отсутствие головы на плечах, он удивился мерзкому троллю.

«Откуда этот новый таракан?» - думал он, припоминая вчерашний день и не находя объяснений неадекватной ломке.

Кое-как дотянув до четырех, решил выйти на воздух, проветрить мозги.

С трудом выволок себя на крыльцо. «Кажись, всех мутит сегодня». Оттепель, слякоть, с крыш капает, под ногами жижа. Одутловатая, будто размазанная по стене физиономия охранника, расплывается в приветствии.

- Здравствуйте, Владислав Иванович!

- Привет, Кузьмич! – Влад протягивает охраннику руку.

Немного поодаль, у маркета, стоит с палочкой старуха-нищенка, которую Трушин вторую неделю заставляет гнать в шею. Повадилась бабка у офиса клянчить. Теперь она к магазину перебралась. Согнулась у двери, мочит в снежной кашице полы длинного пальто, клюет носом в металлическую кружку с облезлым эмалированным боком, подрагивает. Вот наклонилась, кружка выскользнула из рук, и рассыпались веером монеты. Бабка охнула, палку отставила, взялась собирать, да и сама бухнулась прямо в лужу. Поднялась, оскальзываясь, застонала, запричитала.

«Развелось этих попрошаек», - с неудовольствием подумал Влад и отвернулся. Влажный воздух нырнул под распахнутые полы дубленки, пробрал до костей. Он оглянулся на стеклянную дверь офиса, и к горлу подкатила тошнота. «Домой!»

Кое-как на пятках проскакал к машине. Плюхнулся в мягкое кресло, запустил бортовой компьютер. Двигатель заурчал, как послушный зверь, в салоне стало тепло и уютно. От привычного комфорта Трушину полегчало.

Машина выехала за город. Тут можно было прибавить скорость. И через минуту водяная пыль заволокла стекла, погрузила в шипящие облака брызг.

Когда на дорогу выскочила собака, Влад не заметил. Удар отшвырнул её на обочину, и машину повело на встречную. Трушин резко вывернул и съехал с дороги. «Черт!»- выругался он и с трудом вытащил себя из тепла салона, чтоб посмотреть на бампер. Сбоку чернела внушительная вмятина, виднелись следы собачьей крови и прилипшей шерсти.

- Вот зараза! Откуда взялась?

Он оглянулся. Отчетливым грязно-алым пятном выделялось на снегу собачье тело. Трушин сплюнул.

- Дура!

Хлопнул дверцей и рванул к своему загородному дому, прикидывая, сколько бабла придется выложить за помятое крыло. На автомате снова притопил педаль газа и не заметил, как проскочил поворот.

- Бля…, что за день! – он еще раз выругался и двинул по второстепенной, пытаясь выехать на трассу другим путем. Повернул-то повернул. Но вот уже километра три нет впереди никаких пересечений. Узкая дорога петляла по лесному массиву. Затем вывела к незнакомой деревне. Разнокалиберный частный сектор с хаотично натыканными домами, хмурящимися из-под густых сосулек, молчаливо взирал на чужака.

Дорога нечищеная, скользкая, с осунувшимися сугробами по бокам, вилась и запутывала. Ни указателей, ни перекрестков. В конце деревни зацепил глазами старый покосившийся дом. «Лет двести, наверное. Как они тут живут?» - мимолетно подумал Влад.

У калитки сидела собачонка. Низкорослая пегая дворняга скользнула взглядом по забрызганному боку машины. И предусмотрительно отступила ближе к забору.

Что-то давнее, детское поскреблось в памяти.

- Собачонка, говоришь…?

***

- Пентюх, заходи справа. Трави её! Да куда ты прешь, чмо очкастое! – орал Трушин, растопырив руки и пытаясь загнать мелкую рыжую собачонку в будку. Бедняжка металась, скулила от попадавших в неё ледышек. Ватага разбушевавшихся подростков травила её давно и беспощадно.

Все началось с неосторожного лая, который Жучка позволила себе, решив вдруг сыграть роль сторожа. Пацаны тогда почтовые ящики поджигали в подъезде. Просто так, от нечего делать. Андрюха Пентюхов никогда не вписывался в общую массу. Все как-то в сторонке держался. Пока младше были, пинали его иногда, дразнили или стул клеем намазывали. Стали постарше, и способы поглумиться приобрели изощренность и требовали изобретательности. Издеваться на очкастым – особого рода удовольствие. Особенно актуальной стала проверка на вшивость. Кто-то напакостит, а ты отвечаешь. Выдержишь. Не выдашь всех остальных – есть шанс попасть в стаю. И на какое-то время избавиться от гонений. Изобретал все эти проверки Влад, и не было ему в этом равных.

В тот день Трушин проверял способность Пентюха поджечь почтовый ящик собственной квартиры. Все прошло удачно, но в последний момент на страже собственности встала Жучка, рыжая собачонка, которую он две недели назад подобрал на улице. Собака еще не привыкла к новой роли домашнего пса, потому часто путалась в том, что ей делать. Вот и в этот раз сначала радостно бросилась к хозяину. А потом, когда он её оттолкнул, громко залаяла на весь подъезд, всполошив соседей и прервав так удачно начатый поджог.

С этого момента Жучка стала врагом возглавляемой Трушиным команды. Каждый день пацаны методично травили бедную собаку, швыряли в неё снегом и камнями, а сегодня решили поймать и проучить по-настоящему. Участие в этой операции «шиза» было обязательным воспитательным гвоздем программы. Сможет ли порешить собственную шавку, а если да, как он себя при этом будет вести. Интересно же!

После нескольких неудачных попыток собаку удалось-таки загнать в будку.

- Связывай её, и все на пустырь, там мы её поучим! – Влад дрожал от радостного возбуждения.

- Она глупая еще, молодая, - робко заступился за Жучку Андрей.

- Вот мы её и поучим уму-разуму! А ну, связывай, кому сказал! – Трушин ударил Пентюхова в бок.

Андрюха согнулся у конуры и позвал:

- Жучка, Жучка! Это я! Иди ко мне! - собака сначала зарычала угрожающе, но услышав голос хозяина, радостно и доверчиво потянулась к нему мордой. Лизнула от полноты чувств. Парень схватил её за лапы и выволок наружу. Пацаны без проблем связали собаку.

- Пошли! – приказал Трушин, и ватага двинулась на пустырь.

Жучка пригрелась. Она больше не лаяла и не вырывалась, как будто отдалась во власть человеку, приютившему и накормившему её в голодное время.

Андрея трясло. Стараясь на выдать голосом своего страха, он спросил Влада:

- А как мы учить будем?

Трушин заржал:

- Там посмотришь! Палкой в основном!

Пентюхов остановился.

- Я не пойду. Собака не виновата, - он попытался высвободить собачьи лапы.

- А ну, не тронь, гнида. Тебя тоже учить будем! Больно! – Трушин дернул его за руку и замахнулся.

Пентюхов съежился, испуганно глянул на ощетинившуюся стаю. Каждый их них больше не существовал в отдельности, подчинившись не Трушину даже, а какой-то неведомой, все разрешающей силе. Сейчас нельзя спорить. Потом, потом. Он повернулся к ним спиной и пошел вперед. Мысленно готовясь к самому худшему, осторожно ослабил веревки на лапах Жучки. Все, что произошло потом, напоминало плохой фильм. Когда подошли к пустырю, Андрей, не дожидаясь развязки, вдруг размахнулся и зашвырнул Жучку в кусты. Собака взвизгнула от неожиданности, завозилась в высоких зарослях и через несколько секунд уже неслась прочь, подгоняемая громким криком хозяина:

- Беги, ату, ату отсюда!

Пентюхова били долго и настойчиво, пока он не взмолился о пощаде. Выглядел шиз ужасно. Губа рассечена, под глазом ссадина, волосы в грязи и репьях.

- Все, валим отсюда! – крикнул Трушин пацанам и растворился в зарослях.

На следующий день Пентюхов в школу не пришел. Целую неделю болел. Собака тоже куда-то пропала.

И все это время ватага ждала разбора полетов. Притихли. На рожон не лезли. Влад даже немного жалел, что так случилось. Он ведь тогда и Жучку не собирался бить, просто Пентюхова испытывал.

Но все обошлось. Родителей в школу не вызывали. Как-то все замялось, сгладилось. Начались каникулы, одноклассники разъехались, и Трушина увезли в деревню к бабке.

А осенью все стало другим. Пентюхов сильно вытянулся. Повзрослел. Непонятным каким-то стал. И обижать его не хотелось больше. Он стал заметно лучше учиться. И списывать давал. Но собаки у него больше не было.

От него отстали и занялись своими делами.

***

«Интересно, куда тогда Жучка девалась? - подумал Влад. Непрошенные воспоминания мелькнули и погасли. – Писатель. Я тоже когда-то стишки писал. Ну, и что? Где Пентюхов, а где я? Надо отсюда выбираться. Темнеет».

Он остановил машину и вышел, спросить дорогу. Собака вяло тявкнула и скрылась во дворе. Ни в этом, ни в соседних домах никто не откликнулся. Лазать по мокрому снегу не хотелось. И Трушин решил проехать еще немного вперед. Затянувшаяся прогулка начала его раздражать. Он сел за руль и тронулся с места. Проехав метров пятьсот, понял, что впереди тупик, едва сдерживая злость, крутанул руль и, развернувшись, рванул прочь. Слишком резво. Взвизгнули тормоза, колеса пошли юзом, понесли, машина утратила управление, её занесло и выбросило к краю оврага, несколько секунд она балансировала на краю, потом перевернулась на бок, на крышу, и понеслась по крутому ледяному склону. Старая морщинистая береза, росшая на берегу пруда, приняла машину на себя, резко ухнула, заскрипела, но устояла, не пустив на тонкий лед.

От удара Влад потерял сознание.

Очнулся от холода и резкой боли в шее. Было уже темно, и он не сразу понял, где находится. Неудобная поза не давала возможности пошевелиться. Кажется, ныла каждая кость. Преодолевая мучительную скованность, Трушин попробовал сдвинуться с места. И взвыл от боли. Что-то сломалось в нем, и, кажется, неоднократно. Сцепив зубы, он высвободился из-под сработавшей подушки. Дотянулся до окна. Машина заглохла. Не открыть. «Компьютер, бля…», - с раздражением подумал Влад. Кривясь и вздрагивая от неловких движений, резко отдававшихся в поврежденных местах, дотянулся до бардачка, где возил тяжелый охотничий нож. Стал стучать в окно. Сколько раз он терял сознание и вновь возился, как жук в спичечном коробке, не помнит. Любимая кошка-машина превратилась в неодушевленную железную клетку. Только бы не сдохнуть в ней от холода.

Наконец, разбил стекло и выполз наружу. К вечеру подморозило. Снег покрылся грубой ледяной коркой, острыми колючими горошинами расползался под руками. Тело стремительно коченело. Внизу темнела припорошенная снегом поверхность пруда, стена деревьев. Далеко вверху – черные квадраты домов. В самом ближнем, который особняком, - горит окошко. Трушин радостно цепляет взглядом светлый островок человечьего присутствия. Пытается крикнуть. Но из груди вырывается только слабый хрип.

«Неужели никто не поможет?» - он мысленно выругался и упал лицом в снег. Ледяными колючками рассекло губу, Влад почувствовал во рту сладкий привкус крови, и дикий спазм стылого страха сдавил нутро. Из груди, будто откуда-то из самого сердца, выполз невнятный протяжный стон. Долгий, жалобный. В нем больше не было злости или ярости, а только бессильная, обращенная в темноту просьба о помощи. Никто не откликнулся. Лишь где-то вверху, почти в небе, залаяла собака. Потом замелькали картинки, поплыли куда-то воспоминания, унося с собой боль, страх, всё…

Влад очнулся в тепле. От печи напротив шел жар, проникал внутрь, разливался по всему телу. Рядом сани, с толстых полозьев которых стекает в лужицы талая вода. У стола, сгорбившись, сидит старуха. Она древняя совсем, в морщинах вся, как береза на берегу. Молчит, тихонько покачивается, задумчиво уставившись куда-то за пределы своих ветхих размышлений. Будто и нет её тут. Рукой, старчески подрагивающей от напряжения, оперлась на стол. Перед ней на аккуратной скатерке металлическая кружка с облезлым эмалированным боком. А у ног, свернувшись калачиком, дремлет та самая пегая дворняга.