Глава I. Накануне

 

Сон

 

Погожий полдень играл бликами на рябящейся поверхности мелкой реки. Из-под ног коня, гортанно квакнув, вспрыгнула лягушка и тотчас скрылась в воде. Рысак прянул назад, косясь на скандалистку.

Тихо засмеялась наездница, потрепала белую гриву:

- Что ты, дурашка, лягушки испугался?

Жеребец шумно фыркнул в ответ, зубами поклацал об удила.

- Проголодался? Потерпи, сейчас домой поедем. День-то сегодня чудный, – сказала она, вдыхая наполненный весною воздух, но отчего-то запахов не ощутила.

«Да, … – с лошадью о погоде… . Был бы здесь Рейнгольд – не пришлось бы скучать», - подумала и выпрямила спину, – «Но…полно – слезами горю не поможешь, только прогулку себе испортишь. Хотя …».

Прохладный ветер коснулся щеки, зашуршал голубым шелком платья для верховой езды.

«Похоже, погода меняется».

Оглянулась. Небо на западе наливалось чернью.

- Теперь точно – пора.

Всадница пустила коня рысью.

Ветер раздувался злой мощью, комья сырой земли летели из-под копыт на кружево юбок. Начал срываться неожиданно холодный дождь. Наталья подняла глаза, и зябкость проникла в душу - над головой темнели и клубились низкие и тяжелые грозовые глыбы.

Пугающе быстро мгла покрыла небо. Громовые раскаты заполнили воздух. Дождь ледяными иглами колол глаза.

Женщина нещадно погоняла лошадь. Но видневшиеся крыши города не приближались. Они…, напротив, уплывали вдаль.

Темноту разорвала сетка молний. Конь взвился, понес, закусив удила. Побелевшие руки вцепились в повод – только бы удержаться в мокром седле. Но огненная дуга, извиваясь и шипя, вонзилась в землю пред ошалевшим скакуном. Мелькнула белая грива, темное, кипящее небо, и с маху ударила в лицо чавкающая под помятой травой грязь.

Страх придал сил. Наталья поднялась и побежала, точно не зная куда, ничего не видя сквозь заслон воды. Что-то тяжелое ударило, бросило на топкую слякоть. И трясина потянула вниз. «Не может быть. Этого не может быть!» – Старалась удержаться за траву, за текущую, плывущую жижу, ломая ногти, сдирая кожу, но увязала безнадежно. Последнее, на что хватило сил – набрав в грудь удушающе влажного воздуха, в тьму, в непроглядную стену ливня крикнуть:

- Помогите!

 

* * *

- Помогите!

Наталья проснулась от собственного крика. Она лежала, уткнувшись лицом в мокрую подушку, сминая шелковую простыню. А в зашторенное окно пробивались яркие лучи солнца. Где-то в кронах деревьев, под окнами шикарного особняка, выстроенного согласно архитектурной моде XVIII века, выводила свою нехитрую песнь синица – ци-ци-фе, ци-ци-фе… .

«Сон!» - выдохнула, но мерзопакостная слякоть за грудиной осталась.

Дрожащими пальцами провела по скользкой от слез щеке.

- Что случилось, госпожа? – это восклицала служанка, врываясь в спальню хозяйки.

Госпожа вскинулась испуганно.

- Что случилось? Ничего не случилось! Как ты смеешь входить ко мне без стука, мерзавка?! – получился не грозный хозяйский окрик, а вопль истерический.

- Но вы так кричали, Ваша Светлость…

- Пошла вон, дура.

Упорхнула.

Слезы опять подкатились к горлу. «Почему на душе так скверно? Не из-за сна же… . Сон, конечно, кошмарный, но это просто сон. Есть что-то еще, что не дает вздохнуть, такое же тяжелое и давящее… Конечно же! Вчерашний бал!»

Всхлипнув, резким движением встала, подошла к зеркалу. Из резной с позолотой рамы посмотрела женщина лет тридцати – тридцати пяти. Болезненный, раздосадованный взгляд сразу выхватил из портрета нелепо торчащий, коротко остриженный клок волос, опухшие, красные веки, блеск унижения на щеках. Гордыня встрепенулась и сверкнула в ответ подобравшейся статью, белокуро-завито-волосой, аквамариновоглазой, самопознанной красотой.

«Все, хватит – нужно как-то успокоиться», - Наталья встряхнула головой – пошли к чертям, дурные мысли! Быстрыми шагами к туалетному столику, в кувшине вода – холодный бальзам распухшей коже – плеснула над умывальной чашей. Намочила мягкое белое полотенце – по краям розы вытканы искусно и даже чуть благоухают, - приложила к глазам.

«В конце концов, вчерашним вечером жизнь не закончилась». – Нервно-порывистые шаги дробят время. – «Я держу себя в руках, я не растоптана, не плачу…, нет!» - Еще взгляд в зеркало, - «так, уже лучше».

- Агашка.

- Чего изволите? - будто под дверью ждала.

- Одеваться, и волосы уложи.

А гнать печаль, что назойливых мух шугать. Отмахнешься от них, а они отлетят едва и снова осаждают – грустные и бессильно-гневные мысли лезут в голову: «Где справедливость? Отчего приходится терпеть? И от кого?! Мне доверялся Остерман, благоволила покойная императрица…, настоящая императрица! Суровая, страшная, а меня жаловала. Принцесса же и вовсе любила от сердца. А эта бойстрючка..!» Вздохнулось тяжко.

Агафья исполнила облачение госпожи.

- Присесть извольте, барыня. Какую прическу желаете?

- Все равно, только шевелись быстрее.

Одна охота – уединиться, разобраться с думами-печалями, разложить их по полочкам, найти решение проблем и тогда снова стать веселой и жизнерадостной. Так, всегда было, когда случалось нечто плохое: она плакала, потом собиралась с силами, неспешно перебирала все причины беспокойств, сортировала. А потом, как бы сам собой, находился выход – что предпринять, кому пожаловаться, кого о помощи спросить. С другой стороны, конечно, все прежние горести были не чета теперешней: шутка ли попасть под государеву опалу. У нынешней императрицы она и раньше-то в фаворе не была, даром что статс-дама, портретом Ее украшенная. Но то, что случилось вчера, и вспоминать больно. Кого теперь о помощи попросишь?

Зеркало отражало агафьину возню с нелепой, короткой прядью. Камеристка, перехватив взгляд, поспешила успокоить, - не извольте волноваться, ничего заметно не будет.

«Ничего заметно не будет, – ведет себя так, словно нет ничего особенного в выстриженных клочьях. Что, интересно, думает Агашка? Небось, знает уже все, посмеивается…», - думала Наталья, а зря – Агафья жалела ее. В этом доме не обижали слуг: одевали красиво, в еде не скупились, даже деньгами иногда баловали и, не в пример другим домам, почти не рукоприкладствовали. За это прислуга любила господ. Что хозяйка с утра ругаться изволят, так понятно ведь: расстроены они. А о государевых громах и молниях, извергнутых на голову высокомерной статс-дамы, Агафья знала: среди прислуги знати вести распространяются также быстро, как и в кругу самой знати.

Агафья старалась – творила искусство парикмахерской реставрации. А хозяйка ее молча продолжала сетовать на события последних лет: «Ведь предупреждали же принцессу, чтоб была внимательнее к цесаревне, - не прислушалась. Вот! Теперь сидит на троне эта самодурка, жизни никакой от нее».

Таким, зловеще зыбким и унылым, омраченным думами, порывисто-непокорными, трепещущими в тягостной и вязкой, как трясина, злобе дня, было одно весеннее утро 1743 года для героини нашего повествования – Натальи Федоровны Лопухиной.

О том, что судьба способна на крутые виражи, и на смену безоблачным дням может прийти череда несчастий, хорошо знали в семействах и Лопухиных, и Балков (Балк - девичья фамилия Натальи Лопухиной). И вот ненастьем потянуло и в прежде успешной и ровной жизни Натальи.

Камеристка, закончив прическу, поинтересовалась, не желает ли барыня завтракать. Ответ был отрицательным, и служанка скрылась с глаз.

Череду бесплодных терзаний прервал муж.

Степан Васильевич вошел тихо, присел рядом и нежно обнял.

- Как ты, Натальюшка?

- Прекрасно! – Наталья посмотрела зло, резким движением отбросив его руку, встала, отвернулась к окну.

 

* * *

А во дворце в это время суетились, прибирая после вчерашних гуляний дворцовые залы, невыспавшиеся фрейлины.

- Смотри Настька-то, хвост как прижала, - сказала одна из фрейлин другой, оказавшейся поблизости, и с торжествующим видом кивнула головой в сторону хорошенькой, молодой девушки, которая с потерянным видом сматывала в рулон снятые со стен атласные ленты и постоянно роняла их. Скользкая ткань моментально раскручивалась, и казалось, что занятию этому не будет конца.

- Так, на ее месте любая бы была сама не своя, - с неопределенной интонацией ответила вторая, так, что было неясно: то ли сочувствует она униженной фрейлине, то ли поддерживает собеседницу.

На лице первой отчетливее проступило откровенное злорадство. От этого, то отталкивающее, что всегда присутствовало в ее внешности, стало заметнее. Надо сказать, что девушка вовсе не была уродлива. Она имела хорошую фигуру, приятный рост, правильные черты лица. Может, немного бледновата, несколько резка в движениях, но не это портило впечатление. Во всем ее облике постоянно сквозили зависть и злоба, которые сменялись подобострастной улыбкой только при виде знатных служителей дворца или самой государыни. На этот раз она, вкупе со многими подобными ей, торжествовала по поводу неприятностей одной из своих ближних.

- И поделом, а то уж больно кичатся своей красотой, лезут всем на глаза. Мать-то ее допрыгалась, давно пришла пора – на место поставить!

К их беседе присоединилась третья. Ее веселые, светло-голубые глазки светились любопытством, досадой от пропущенного увлекательного зрелища и нетерпеливым желанием, заполнить оскудевшую нишу для сплетен. Подбежав к своим подругам, она оживленно затараторила:

- Это вы о Наталье Лопухиной? Что же все-таки здесь произошло? Все говорят-говорят, а я надо же, ну как на зло, вчера животом хворала и отпросилась с танцев, а тут скандал… Расскажите, как все было?!

- Государыня срезала розу с волос Лопухиной… .

- Подожди, Марьюшка, дай, я расскажу, - перебила злоликующая подруга и, презрительно морща лицо, всем видом показывая, на Чьей она стороне, принялась освещать подробности вчерашнего конфуза.

- Так, вот значит, как все было: вчера Наташка Лопухина заявилась на бал с розой в волосах…, и какой! – Точно такой же, как у государыни. И ведь представь, какая нахалка! Будто не знает, что использовать одни и те же прически, фасоны, материи, что и государыня, и украшения не дозволено. Так, нет же – пришла и стала танцевать, и веселиться. Да еще осмелилась хвастать, будто эта роза идет ей больше, чем государыне… .

- Неужели, правда?! И ты это слышала? – воскликнула оживленная слушательница.

- Я не слышала, но так говорят, - пожала плечом рассказчица и продолжила. - На что она надеялась? Что Ее Величество спустит ей это с рук? А не тут-то было, – голос зазвучал маршем, - государыня в разгар бала остановила танцы, велела ей стать на колени и собственными руками срезала розу вместе с волосами. Да, напоследок, еще пару пощечин отвесила. А вы знаете, какая рука у нашей государыни! – Она умолкла, ожидая реакции подруги. Но та еще не насытилась такой редкостно сладкой клубничкой.

- А что же, Лопухина?

- Что? – Ничего. Поначалу: «Что случилось, чем я прогневила Вас, Ваше Величество?» – пискляво испуганным голосом вещала всезнающая фрейлина, – ну, а потом, встала на колени, как миленькая, да после, говорят, грохнулась в обморок.

Она хотела сказать еще что-то, но в зал с диким хохотом влетел наследник престола – Елизаветинское чадушко – Великий князь Петр Федорович со своими голштинцами.

Окинув помещение нетрезвым взглядом, он быстро выбрал интересный для него объект и подлетел к Настасье Лопухиной.

- О чем грустишь, красавица? – сказал наследник с сильным немецким акцентом. В разговоре он постоянно кривлялся и ни на минуту не задерживался в одной позе, так что у собеседника вскоре начинала кружиться голова. Обежал кругом девушки, присел, заглядывая ей в лицо снизу-вверх, и снова захохотал. – А-а, знаю-знаю – это из-за того, что тетушка твоей матке вчера прическу попортила, а заодно и личико! - Он обернулся к своим компанейцам, и они поддержали его дружным гоготом. – Так, это не повод для печали, милочка! – Принц принял величественную, как ему казалось, позу, - перед тобой наследник российского престола. Мало ли, что тетке не понравилось – ты можешь стать моей фавориткой, - делая упор на слове «моей», он многозначительно ей подмигнул.

Анастасия все это время стояла, глаз не поднимая, глотая слезы и изо всех сил стараясь смотать-таки в рулон непослушную ленту. Великий князь, видя, что слова его должного влияния не возымели, решился на более решительные меры. Порывистым движением обняв фрейлину за талию, он воскликнул, - а ну-ка, поцелуй меня, моя милая! – И, в самом деле, потянулся к ней сложенными трубочкой губами.

- Ах, отпустите меня, Ваше Высочество, - выронив ленту, она вывернулась из его некрепких объятий.

- Как ты смеешь отказывать наследнику?! – с сильно переигранным негодованием воскликнул Петр, но тут же упал в стоящее рядом кресло и развалился в нем, закинул ногу на обитый бархатом подлокотник, - но я сегодня добрый. – Он опять засмеялся. Раскачивая ногой, он на секунду замолчал, разглядывая лепной потолок. Вскоре взор его снова упал на юную Лопухину. – А хочешь, осчастливлю? Хочешь, в жены возьму? – И он наклонился вперед, явно собираясь встать с кресла.

- Ваше Высочество, - умоляющим голосом воскликнула Анастасия. Слезы брызнули из ее глаз, и она опрометью бросилась вон из залы.

- Потеряла голову от счастья, - констатировал Петр Федорович, - думает, и в самом деле, женюсь. Но я еще поду-у-маю, - высоким голосом протянул он, зачем-то покачивая поднятым вверх указательным пальцем, и, поддерживаемый смешками «верных» голштинцев, отправился задирать других фрейлин.

Анастасия же, заливаясь слезами, выбежала в сад. Внимание Великого князя совсем ее не радовало. «Господи, с матушкой беда такая приключилась», - думала Настя, пробегая по тропинкам, вьющимся меж роз и декоративных кустарников, которым умельцы-садовники придали очертания зверей и птиц, - так еще и Чертушка (так при дворе, за глаза, называли наследника престола) с разговорами о женитьбе. – «Второй раз уже говорит: неужели, и вправду это замыслил, – что тогда делать?».

Она прижала пальцы к вискам и присела на скамью с ажурной резной спинкой. В этот момент послышались быстро приближающиеся шаги. Она в испуге обернулась, но это был молодой граф Головин.

- Здравствуй, Настасьюшка, наконец-то я тебя нашел.

- Николашенька, - она бросилась к нему на шею и зарыдала.

- Ну, что ты, счастье мое? Что случилось? Это из-за матушки – я уж слышал, знаю. Веселого, конечно, мало, но все же, не конец света. Не с ней одной такое произошло. Помнишь, в прошлом году то же самое было с Салтыковой, кажется, из–за прически. Ничего – улеглось. И с твоей матушкой утрясется.

- Да, разве только это. Все несчастья на мою голову, - и она сбивчиво рассказала ему о своем недавнем разговоре с Великим князем.

Николай помрачнел было, но потом весело улыбнулся своей возлюбленной:

- И от этой беды найдется средство: вот успокоится твоя матушка, придет в себя, и я сватов зашлю. А как сговоримся мы, так нам потом уже никто не помеха. Ты-то согласна пойти за меня, Настасьюшка?

- В первый раз со вчерашнего вечера лицо Анастасии Степановны озарила счастливая улыбка, - Николашенька, милый! - Она снова обняла его, но, вспомнив правила этикета, отстранилась и, состроив кокетливое личико, важным голосом сказала. - Я подумаю над Вашим предложением, граф. – И тут же весело рассмеялась. Он привлек ее к себе и поцеловал в чистый, обрамленный светлыми локонами лоб.

- Теперь ты не будешь плакать, Солнышко?

 

* * *

В доме Лопухиных прислуга и домочадцы с утра ходили на цыпочках. И это не только потому, что разгневанная хозяйка в случае, если что не понравится, могла весь дом перевернуть с ног на голову. Просто не у нее одной было пасмурно на душе: все хорошо понимали, если над домом разразится бремя государевой опалы, то не поздоровится никому. Конечно, случай на балу не грозил далеко идущими последствиями, но кто знает, что будет дальше. Весьма близкое к родителям сверженного малолетнего императора Иоанна VI, семейство Лопухиных отнюдь не располагало симпатиями нынешней государыни Елизаветы Петровны.

Только полуторагодовалый Василий Степанович – самый младший ребенок в семье светлейших князей не видел причин для плохого настроения и беззаботно резвился на садовой лужайке под присмотром няньки. Счастливо смеющееся личико ненаглядного дитяти способно возродить тепло в душе матери, как бы хмуро и тоскливо там не было. И ласковая улыбка озарила лицо Натальи Федоровны, которая, подойдя к окну, заметила своего сынишку, громко верещащего по поводу увиденной в кронах белки.

- Мне сказали, ты отказалась от завтрака, - снова попытался начать разговор Степан, будто-то бы и не заметив ее недавней грубости. – Но нельзя же, так себя изводить. Все образуется, вот увидишь.

Наталья напряглась от вскипающего бешенства. Спокойствие мужа раздражало несказанно. «Все образуется – интересно, каким образом? Он думает, я поеду ко двору и буду снова приседать перед Ней в реверансах, как ни в чем не бывало? Ошибаетесь, Степан Васильевич: может, Вам и ничего, когда в лицо плюнут, но я не такая! Я не могу с этим смириться. Больше я ко двору ни ногой». Ей не приходило в голову, что умиротворенность супруга – лишь маска, и не могла угадать его тревог и опасений. Просто Степану Васильевичу было ясно, что истериками дела не поправишь, и в критических ситуациях отнюдь не стоит давать волю чувствам. Своим подчеркнутым спокойствием он старался уравновесить бурю эмоций чрезмерно импульсивной жены. Однако Наталья Федоровна никогда даже и не старалась понять его.