Написав очередное стихотворение и задумавшись над тем, что же в итоге вышло из-под пера, вернее, на экран, я ощутил крайнее раздражение и неудовлетворение от трудов своих. Казалось бы, пишешь, пишешь, и даже вроде бы нетривиально, с метафорами, образами, синекдохами и символами, наконец, с «двойным дном» – а воз и ныне там: как были строки мертвыми, так и остались. И ведь даже кое-кто из читателей удостоил их похвалой. Тем сильнее было внутреннее разочарование, тем больше хотелось разобраться во внутреннем устройстве «poesis ex machina». Просто потому, что строки без поэтических находок, своего голоса, ярких, запоминающихся, красивых именно найденными поэтическими образами строк, а то и попросту мусоление давным-давно уже сказанного-пересказанного, с предсказуемостью всех словесных пассажей – зря написанный текст.

Попытки раз за разом определить для себя, что же такое хорошие стихи и как их все-таки писать, привели меня, наконец, к тому, чтобы рискнуть дать еще одно - вероятно, сколько-то-там-тысячное или даже миллионное по счету за все время дискуссий о поэзии – определение «езды в незнаемое».

Однако – признаю это! – что такое поэзия, никто еще точно сказать не смог, наверняка не удастся это и мне. Наверное, это такая удивительная магия слов, которая обозначает себя через саму себя же и при этом каждый раз по-разному. Но можно пойти другим путем, говоря, что не есть поэзия. Так сказать, апофатически, отрицательно характеризуя. Так же, как в богословии - нельзя помыслить, чем является Бог (определить его). Но можно помыслить, чем он не является, вернее, как нельзя его определить. Т.н. апофатическое богословие, в противовес катафатическому. Вероятно, схожий метод рассуждения можно использовать и для моей цели.

Однако, прежде чем взваливать на себя груз ответственности за определение, что же такое в моем понимании «ars poetica», нужно от чего-то оттолкнуться, чтобы ход рассуждений привел к чему-то более основательному, нежели банальное утверждение «я считаю, что…» Я не могу быть хоть сколько-нибудь авторитетом в этой области, однако предложу, тем не менее, для всех нижеследующих сумбурных и не очень выкладок и размышлений исходной посылкой следующий тезис: в поэзии не важно, что написано, важно, как написано.

Почему положение дел мне представляется именно таковым? Возможным ответом, вероятно, будет служить следующее рассуждение: вряд ли сегодняшнего читателя поэзии (именно поэзии), откровенно говоря, можно удивить в наше время каким бы то ни было изощренным содержанием. А вот работа со словом, неожиданные авторские находки в образах, в словесном изяществе, если хотите, которые и производят искомый эффект неожиданности и катарсиса от вроде бы вполне знакомого, если не сказать, вполне заурядного содержания - вот это «как» и позволяет подать текст читателю так, чтобы он казался новым словом в поэзии. Если этого нет, то даже самые глубокие по своему содержанию, смыслу, богатству аллюзий, реминисценций, коннотаций и дискурсов тексты будут в лучшем случае старательным и вторичным добротным школярством. А не прорывом в поэзию.

В тексте, который не блещет какими-то неожиданными и оттого удивительными строками, нет «заявки» автора сделать его «свежим» и «незнакомым» для искушенного читателя (искушенного не столько в дискурсе поэзии, сколько в умении «чувствовать слово») – в таком тексте нет голоса Поэзии, ее дыхания.

И поэтому проза, просто записанная в столбик и с инверсиями, подгоняющими строки под размер – не есть поэзия. Если немного попробовать перевести это на язык лингвистики, то мне кажется, что в «непоэтических» строках нет знаков, не имеющих реальных референтов (то есть предметов, которые эти знаки - слова или понятия - обозначают). То есть таких референтов, которых нельзя помыслить в объективной реальности. Больше того, в подобных строках все используемые словесные сочетания тоже не отклоняются от вполне возможной логической и фактологической связки референтов в реальности. Иными словами, «что вижу, то и пою», без каких-либо попыток передать это образно, метафорически, символьно... Стало быть, от противного, поэзия – это как раз что-то такое, что никогда нельзя записать прозой.

И вот на этом самом месте меня остановили: «А что есть тогда поэтическая находка? Особая техника производства кандидатов в фразеологизмы? Изобретение особой техники? Синтез старых? Продукт фабрики по производству метаметафор? Стоит ли считать неудавшимися стихи, в которых автор совершенно зримо передает цвет, объем (субъективно, конечно) и т.п., или просто эмоциональный перепад, но при этом не вытворяет кульбитов, не создает вторых, третьих и прочих планов?..»

Вопрос был тем самым, без ответа на который мне не стоило даже и пытаться продолжать рассуждать дальше, поскольку это превратилось бы в пустопорожнее умствование. И я попытался на него ответить…

 

Умение продуцировать или, если хотите, дар творить поэзию, с моей точки зрения, - это умение говорить «языковым образом». Попробую объяснить, что я имею в виду, вот только оговорюсь, что буду излагать, естественно, личное представление и буду исходить из своего личного понимания, как именно возможна поэзия. Каким именно способом она рождается...

В моем представлении поэзия существует в языковом образе. То есть языковой образ – это тот самый способ, которым поэзия обретает свое бытие. Языковой образ не тождествен слову (понятию), или сочетанию слов (понятий). Потому что он соединяет несоединяемое обычной логикой или фактологическими связями. Пример: фраза «он играл на пианино под аплодисменты» не тождественна фразе «он кормил стаю клавиш с рук под хлопанье крыльев». Последнее – ничто иное, как языковой образ. Все остальное – рифмы, размеры, ритм и прочая – не более чем внешний антураж, на выбор автора. Необходимый, правда, но в разной степени.

Когда меня остановили и спросили про то, что же такое поэтическая находка, я зацепился за термин, употребленный собеседником: «метаметафора». Честно сказать, захотелось воскликнуть «Эврика!» Ибо как метафизика в широком смысле – это дословно рассуждение о фюзисе, то есть о природе, то метаметафору можно тогда назвать своего рода рассуждением о метафоре, способом существования поэзии. Рассуждением о метафоре, поиском ее оснований – но средствами поэзии.

Поэтому я ищу в стихах именно метаметафору, понимая под ней способ поэзии рассказать саму себя. Рассказать с помощью языкового образа, выражаясь им, опредмечиваясь им, получая через него бытие слова=поэзии. Здесь уместно еще опираться на «Нобелевскую речь» И.Бродского: «поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования».

Таким образом, если речь идет о поэзии, то действительно не стоит считать неудачными строки, если в них нет ничего из того, что обычно считают признаком поэзии, но создается метаметафора – то есть языковой образ, рассказывающий о самом себе. И тогда это – уровень собственного, незаемного логоса у поэта. По этим же основаниям – «проще» не значит «примитивнее»! Языковой образ может быть простым, но настолько ослепительным в своей ясности, простоте и гармонии, то остается только восхищенно цокать языком. Что не отменяет и возможности писать с помощью очень сложных языковых образов.

С моей точки зрения, для языкового образа, для моей модели поэтического текста есть хорошая аналогия – дом. Что же такое дом?

Для начала попробуем его себе представить. Наверное, это может быть со вкусом выстроганный, любовно вытесанный и украшенный затейливым гармоничным орнаментом деревянный терем. Красота? Безусловно. Или это может быть дворец эпохи классицизма или барокко. Это может быть концертный зал в стиле хай-тек. Или, скажем, церковь Покрова на Нерли. А может быть грубая хижина или, к примеру, угрюмая, безликая и серая панельная пятиэтажка городской застройки, лишь изредка разукрашенная граффити с рисунками на стенах подъездов и цветами в горшках на лестничных пролетах...

Во всех без исключения случаях передается цвет, объем – зримо и качественно... То есть учитывается жесткость и сопротивление материалов, чтобы постройка не обрушилась, закладывается некий запас прочности, продумывается вентилирование и освещение помещения(-ий), обогрев и прочее необходимое для жизни. То есть, продолжая аналогию, – смысл, содержание. Но что будет произведением искусства? Только то, что преследует гармонию, причем пытается выразить ее имманентно присущими архитектуре способами. Пытается выразить гармонию предметного объема через сам объем, через гармоничное опредмечивание объема и пространственной композиции. Если не учитывать жесткость, сопромат, соотношение объемов, композицию и все остальное - постройка не получится. Также и со стихом: если не учитывать смысл, композицию, содержание и прочая – стих тоже не получится.

Но если при этом не учитывать и языковой образ, не выражать его, не делать его основанием бытия стиха – то такой стих тоже не станет поэзией, как панельная многоэтажка не станет произведением искусства. А попытка эту самую многоэтажку раскрасить граффити, обустроить, расставить цветы и прочая – это дилетантский уровень. Потому что он не имеет отношения к архитектуре, к тому, посредством чего, собственно, и происходит возникновение и дальнейшее бытие здания.

Вот и попытки приукрасить стих внешними эффектами без использования глубинной основы своего бытия, а именно имманентно присущего поэтическому тексту языкового образа – уровень «непоэзии». Но самый этот языковой образ может бытийствовать по-разному, так же как и здание. Церковь, например, поражает красотой, потому что помимо прочего за ней стоит символ как таковой. Резная изба – чувством меры и гармонией красоты орнаментов, ладностью своих соединений, соразмерностью их, а также любовным отношением строителя к своему детищу. Дворец – пропорциональностью своей композиции, созданием своеобразного и уникального ансамбля и красотой особого, присущего только ему стиля украшений. Хай-тековский концертный зал – своими формами и композицией, а также размахом человеческого разума… То есть везде есть помимо факта действительности, референта еще и эстетический факт, факт наличия эстетического переживания, не связанного с прямой функциональностью постройки. Продолжая аналогию – то есть не связанного со смыслом сказанного в стихе. Как видите, все тот же тезис: важно не «что», а «как»!

И вот поэтому, как мне представляется, и возможно сказать, что есть тот или иной стих - поэзия или непоэзия. Да, подчас автор пытается просто (! – честь ему и хвала за это) передать нечто очень важное и светлое, гармоничное чувство, опредмечивая эстетический феномен. Но он пытается сделать это, апеллируя только к содержанию, к смыслу, к эмоции. Это можно сделать и прозой, написав великолепную, например, миниатюру. Стих для этого писать не обязательно. То, что можно превратить в миниатюру, в прозу – уже не поэзия.

 

Единственное, что осталось еще непроясненным – это вопрос, как оценить степень «свежести», новизны языкового образа. Наверное, стоит немного сместить акценты и говорить о «свежести восприятия» у читателя. Думается, подобное оценивание становится возможным только в том случае, когда читатель обладает, с одной стороны, развитым эстетическим вкусом (еще раз вспомним «Нобелевскую речь» И.Бродского) и способен сделать эстетический выбор, с другой, – большим культурным багажом, то есть сравнительным материалом. Таким образом, оценивание возможно только в сравнении, как мне кажется.

Но мы говорим о поэзии. Как можно сравнивать несравнимое? Наверное, этого делать вообще не стоит. Но можно попробовать пойти окольным путем, воспринимая поэзию как своего рода универсальную «отмычку сознания». Вернее, этой самой «отмычкой» выступает найденный автором новый языковой образ, открывающий в первую очередь, дверь к ментальной картине мира автора. И уже во вторую очередь, как явление второго порядка, через текст и найденный языковой образ – к ментальным мирам читателей.

Возможно, это чересчур сложное и спорное утверждение. А с другой стороны – именно потому, что я – автор, и процессы в моей голове не могут совпадать с процессами в голове читателя, так как интенциональные объекты Гуссерля никто еще не отменил, именно поэтому единственно возможный способ достучаться мне, автору, до читателя есть поэзия в истинном своем воплощении. И вот это воплощение, в частности, происходит через языковой образ.

Встает вопрос, как еще можно оценить качество языкового образа, кроме как путем определения его новизны? Можно утверждать, что процессы восприятия, происходящие в голове читателя, мне как автору, безусловно, неведомы, и какое именно потрясение читатель переживет, я не знаю. Но, выступая в качестве автора, я знаю, что в моих силах вызвать это потрясение. Или не вызвать. Именно поэтому автор, думается, никогда не должен что-либо объяснять в своем тексте, или, что еще хуже, упрощать, подстраивать поэтический текст под читателя, облегчая последнему процесс понимания. Поскольку облегчить восприятие – значит, упростить, передать схематично, построить модель. А модель – уже не сам объект. Стало быть, установка на облегчение восприятия в поэзии – процесс негативный.

Однако если мы с автором знаем, что можем вызвать у читателя «культурный шок», «катарсис», то сделать это, наверное, можно лучше или хуже, иными словами – найденный образ может быть в большей или меньшей степени адекватен задаче «приведения читателя в состоянии просветления».

Поэтому постараться адекватно передать выражаемый языковой образ – эта задача, как мне представляется, перед автором стоит. Что же такое адекватность языкового образа, какие у нее критерии? Наверное, можно ответить примерно так: есть некий феномен действительности (понимаемый очень расширительно – от предмета до настроения) и есть попытка его воплощения в слове. Замечу, не модели, а самого этого объекта. Наверное, это возможно построить либо очень тщательным описанием, что для поэзии по понятным причинам не очень подходит, либо передачей с помощью очень точного языкового образа, причем не обязательно впрямую связанного с объектом (парадокс, конечно, но очень знаковый именно для поэзии). Причем, конечно, речь идет о передаче ментального образа феномена, как он представляется самому автору. Но здесь, как мне представляется, и важна та самая «универсальная отмычка», в рамках которой адекватность - это точность языкового образа, позволяющая найти нужный автору отклик в сознании любого читателя. То есть адекватно – значит «точно» применительно к языковому образу и феномену, прежде всего – в сознании читателя.

Вот на этом позволю себе остановиться и перевести дух.

Dixi, дорогой читатель!