Юрий Угроватый

 

ДВЕСТИ МЕТРОВ

 

***

Налет был коротким и жестоким. «Юнкерсы», угрожающе гудя, двигались, заслоняя небо такими плотными тучами, что, казалось, невозможно промахнуться. Зенитки ощетинились длинными хоботами и плевались огнём. Сбили два. Прочертив горизонт крест-накрест жирным чёрным дымом, они почти одновременно с пронзительным воем рухнули в раскаленную волжскую степь, вздыбив горы грунта и камней. Потом налетели штурмовики и сравняли батарею с землей.

Солдат лежал, отброшенный ударной волной. В ушах звенело. Земля, заросшая густым ковылём, качалась, забрасывая его ноги то вверх, то вниз. Резко пахло тротилом, порохом и гарью. Иван собрал силы, приподнялся и посмотрел по сторонам. Метрах в десяти от него хрипел и пускал кровавую пену командир батареи. Он силился что-то сказать, но не мог и только все куда-то показывал взглядом, с трудом отрывая голову от земли. Иван обернулся и увидел покосившееся орудие. Оно стояло почти целое, не считая оторванного колеса. Вокруг никого. «Получается, все погибли, как и расчёт Доронина?» Чуть поодаль, на месте боеприпасов, – дымящаяся воронка. Но один ящик возле пушки остался. Значит, есть четыре снаряда! Всего четыре…

Короткую тишину прервал надвигающийся утробный гул самолётов. Панический страх охватил Ивана. Но потом в нём закипела такая злость, что он заставил себя встать. Шатаясь, подошёл к пушке. С усилием дёрнул затвор. Поднял тяжёлый снаряд и зарядил. На секунду прислонился к орудию, вытирая рукавом гимнастёрки пот со лба.

«…Так, пошла наводка. Ручка вращается с трудом. Вспомнить всё, чему учили в артиллерийской школе: тип Ю-88, Р-4, скорость при полной загрузке – триста девяносто. Ещё раз навести по горизонту, подправить вертикаль. Упреждение – выстрел! Недолёт! Но близко, очень близко. Он сам себе отдавал команды: «Заряжай! Наводи! Упреждение! Огонь!»

Второй снаряд разорвался с перелётом. От строя отделилась пара «Юнкерсов-штурмовиков». Пикируют в его сторону. «Успею! Заряжай!» Всё ближе рёв моторов. «Наводи. Упреждение. Огонь! Есть!» Бомбардировщик загорелся, вывалился из строя и с жалобным воем сорвался вниз. «Это вам за ребят!» – хрипло закричал Иван.

Вспышка, удар – и мир для Ивана погас. Пилот штурмовика тоже знал свое дело.

 

***

 

А начинался тот день как обычно. Может быть, даже лучше. Ночью впервые за трое суток подъехала полевая кухня. Наконец-то удалось поесть горячего.

Командир батареи лейтенант Дериглазов проверял готовность позиций:

– Степанов, ты тут со своими не рассиживайся. Брустверы подсыпь, снаряды замаскируй.

– Все уже и так сделали – лучше не бывает, товарищ лейтенант!

– Отставить разговорчики! Лучше всегда бывает. Готовьтесь, чувствую – день будет жаркий.

 

***

 

Первая волна «Юнкерсов» и «Мессеров» налетела через час. Атака была свирепой. Для устрашения сбрасывали дырявые железные бочки, пронзительным воем выматывающие душу. Зенитки раскалились от непрерывной стрельбы. Наконец, сбили один, попав ему в крыло. Самолёт крутанулся и сорвался в штопор, войдя в землю где-то за степным курганом. Комбат громко крикнул:

– Михайловский, ко мне!

– По вашему приказанию…

– Отставить! Так, Ваня, дуй к Доронину. Одна нога здесь… Передай: из штаба сообщили – в нашу сторону идут танки. Пусть готовит позицию для стрельбы прямой наводкой.

– А кто за меня наводить-то будет, товарищ лейтенант?

– Сам наведу. Вперёд! Туда и назад! Что тут бежать-то – двести метров всего!

Иван сорвался и что есть сил помчался к соседям под нескончаемый рёв самолётов и лай зениток. Земля дрожала от бомбовых разрывов. Он дважды падал и полз, стараясь не останавливаться ни на минуту. И вот уже на холме позиция Доронина.

– Товарищ старший сержант! Приказ комбата готовить позицию к стрельбе прямой наводкой.

В этот момент неподалёку так жахнуло, что Ивану заложило уши. Командир орудия замахал на него рукой:

– Понял я, понял! Вали отсюда, не мешай. Не до тебя тут. Видишь, что творится?

Михайловский побежал что есть силы назад. Через несколько секунд у Доронина рвануло тяжело и гулко. Ивана сбило ударной волной. Он приподнялся, оглянулся и увидел густые клубы пыли, медленно поднимавшиеся над позицией Доронина. Он бросился назад. «Прямое попадание. Неужели всех?» Иван растерянно обошёл воронку. Звуки боя доносились глухо, как сквозь вату. Споткнулся о что-то мягкое. Опустил глаза – оторванная нога в сапоге. Его стошнило. Иван, как пьяный, побрёл назад к своей позиции, растерянно повторяя: «Всех до одного, всех…» Он пошёл быстрее, вспоминая слова комбата: «Что тут бежать-то – каких-то двести метров…». Когда позиция Степанова была уже совсем близко, он вдруг увидел вспыхнувший над ней огромный оранжево-чёрный цветок взрыва…

 

***

 

…Ночной холод пробирал до костей. Тело не слушалось. В ушах, не отпуская ни на минуту, звенела боль.

– Да, здорово эти гады наших перепахали. Похоже, живых не осталось.

Иван шевельнулся и хотел громко крикнуть: «Я, я – живой!», но смог только еле слышно прохрипеть: «Я-я-я».

– Кажется, один всё-таки есть. Давай носилки, Оля, будем забирать.

 

***

Дни Ивана в полевом госпитале тянулись медленно, словно поезд-товарняк, тормозящий на каждом полустанке. То и дело менялись соседи. В огромной брезентовой палатке стоял запах лекарств, табака и немытых тел. Раненый танкист-сосед тихонько постанывал, укачивая обожжённую руку, словно младенца. Головная боль накатывала на Ивана тяжёлой волной и не отпускала часами. Его взгляд рассеянно скользнул по выгоревшему брезенту палатки, старым железным койкам и зацепился за букетик степного ковыля. Тоненькие былинки в большой жестяной банке стояли на тумбочке у соседней кровати. Пушистые метёлочки серебрились в лучах вечернего солнца, пробивавшихся сквозь прорезанное окошко. Иван не отрываясь смотрел на этот простенький букетик, принесённый кем-то в палатку, и мучительно пытался что-то вспомнить. Вопрос занозой засел в сознании и не отпускал. Память после контузии восстанавливалась медленно. Осколки событий никак не хотели соединяться. Вдруг сознание перенесло его в тот самый день. Он будто посмотрел на себя со стороны. Почувствовал вновь, что лежит на горячей земле, и увидел волнующийся ковыль над головой. Услышал тяжёлый гул немецких самолётов и вспомнил всё. Утомлённый и обессиленный, он откинулся на подушку, готовый провалиться в спасительный сон. Неожиданно громкие голоса заставили его с трудом открыть глаза и прислушаться.

– Ну, доктор, показывайте.

– Его койка у окна. Только вряд ли он что-то вспомнит: серьёзная контузия.

Усталый доктор подвёл к кровати высокого офицера с тремя «кубарями» на петлицах.

«Политрук, – насторожился Иван. – Что ему нужно?»

– Иван, это к тебе, – сказал доктор. Я пошёл – раненых привезли.

– Михайловский, выходит, ты живой?

– Выходит так, товарищ политрук, – недоумённо ответил Иван и попытался приподняться, но не смог.

– Лежи, лежи, боец! Тут вот какое дело: сообщили, что из вашей батареи никого в живых не осталось. Потом Сергеев с Думчембаевым объявились, а теперь и ты… Прости, мы домой похоронку послали. Значит, долго жить будешь!

Иван растерянно молчал.

– Ты мне вот что скажи: доложили, что с позиции Степанова, когда их уже накрыли, кто-то третий «Юнкерс» сбил. Ты видел?

– Так это я. Один на позиции остался. Вижу: пушка целая, снаряды… Вот и успел, пока снова не долбанули.

– Молодец, Михайловский! Будем тебя к награде представлять. А домой сам напиши поскорее, обрадуй. Давай выздоравливай и быстрее в строй!

 

***

 

Пожилой танкист осторожно присел к Ивану на краешек кровати:

– Парень, так ты – герой! Если бы сам не слышал – не поверил бы. Сказочников на войне хватает. Вспоминай, как «Юнкерса» подбил.

– Что там рассказывать? Повезло, да и всё. Иной раз, чтобы самолёт сбить, сотни снарядов уходило. А тут всего один ящик оставался.

– Видно, Ваня, сильно ты хотел отомстить за ребят! Вот Он, – танкист поднял палец вверх, – тебе и помог!

Иван кивнул и в который раз подумал: «Если бы не те двести метров…»

 

Июнь 2019 г.

7841 знак