Долгую песню Таграй услышал, когда был еще таким маленьким, что ему и собак кормить не доверяли.

 

Песня летела над поселением, едва касаясь верхушек высоких яранг. Мощная, полная жизни, она почти заглушала звуки вокруг. Повизгиванье собак, громкие разговоры женщин, шум ребячьих игр — все будто притихло.

 

Таграй бежал за песней, не обращая внимания на призывные крики друзей и ворчание взрослых, которым попадался под ноги. Миновав последний шатер, он встал, как вкопанный.

 

Вдалеке, спиной к Таграю, сидел на снегу дедушка и покачивался в такт мелодии, которую играл на варгане. Таграй надолго запомнил одинокую колеблющуюся фигурку на белом фоне бескрайнего, уходящего к горизонту снега.

 

Он постоял немного, заслушавшись гортанным напевом, но вскоре замерз без движения и бросился обратно к оставленным товарищам и детским забавам. Но даже в игре мальчик то и дело замирал, прислушиваясь к песне.

 

Вечером за ужином Таграй спросил мать, зачем дедушка ушел петь на край, за яранги.

 

- Старик поет для своего медведя, - пояснила та, вынимая из чана мясо.

 

- Разве у дедушки есть медведь? - черные глаза мальчика блеснули интересом.

 

- У каждого есть медведь, - ответила мать, протягивая Таграю плошку с куском вареной тюленины.

 

Таграй даже рот открыл от удивления.

 

- И у меня?

 

- Рождается человек — рождается его медведь, - говорила мать, развешивая коптиться вверху на жердях полоски сырого мяса. - Как закончится в человеке сила жить и потянет его за край снегов, садится он играть на варгане долгую песню. Медведь слышит, приходит на зов и провожает туда, где все песни сливаются в одну.

 

Мать часто рассказывала сказки, пока мальчик жевал горячее ароматное мясо. Но эта оказалась лучше прежних и запала Таграю глубоко в сердце.

 

Песня старика над селением вскоре смолкла, а чуть погодя, с шорохом откинув оленью шкуру, в ярангу вошел отец. Лицо его показалось Таграю темнее обычного. Но не загар был в том виноват; а что — мальчик спросить не решился.

 

Отец снял рукавицы, шапку и сел по другую сторону огнища у стены. Обычно говорливый и улыбчивый, сегодня он молчал. Достал длинную трубку, привычно и ловко набил ее едва шелестящим под пальцами табаком и принялся раскуривать, попыхивая. Через минуту, когда горьковатый аромат коснулся носа Таграя, отец поднялся, подошел к мальчику и протянул в грубой ладони маленькую, похожую на узкую рыбку, пластинку.

 

- Теперь это твое, - сказал он, выдыхая дым.

 

- Это же дедушкин, - возразил мальчишка, разглядывая варган в отцовской руке.

 

- Старику он больше не нужен...- отец подтолкнул Таграя к пологу у задней стены, - иди-ка спать теперь, поздно уже...

 

Раздевшись за пологом и устроившись под мягкими шкурами, мальчик стал прислушиваться к отцовскому рокотанию. Тот говорил что-то о медвежьих следах за ярангами и о дедушке, ушедшем за край. Отцовскому вторил голос матери. Уже сквозь сон до Таграя доносились ее слова про новую кухлянку для старика и погребальный обряд.

 

Наутро Таграй обнаружил, что всю ночь проспал, сжимая дедушкин варган в кулаке. «Мой. Мой теперь!» - думал он, впервые став обладателем чего-то личного. Мальчик торопливо оделся и вылез из-под полога. Отца в яранге уже не было: охотники рано начинали свой день. Мать, склонясь над оленьей шкурой, шила последнюю одежду для деда.

 

Таграй выудил из чана остатки вчерашнего мяса, наспех поел, облизал пальцы и вытер о себя перемазанные жиром ладошки. Когда он направился к выходу, мать попросила не убегать далеко. Таграй кивнул и юркнул наружу.

 

Ветер сбивал идущий из яранг дым и покачивал развешанные на воздухе выделанные шкуры. Таграй оглянулся на свой шатер, прикрыл плотнее щель на входе и побежал следом за ветром - туда, где видел вчера сидящего на снегу деда.

 

Солнце светило ярко. Снежная степь блестела белыми искрами, слепила глаза и стелилась далеко, прикасаясь в конце к голубому, как глаза отцовских собак, небу.

 

Таграй опустился на снег, достал из рукавицы рыбку варгана, неловко сунул ее между губ и пару раз стукнул пальцем по язычку. Звук вышел слабый, отрывистый. Таграй нахмурился, подобрался всем телом, попробовал еще раз. Плохо. Не летит звук, не длится долго. Мальчик насупил брови сильнее, вздохнул и только собрался вновь коснуться язычка, как вдалеке, у полоски горизонта шевельнулось неясное пятнышко. Еще раз. И еще.

 

Таграй приподнялся, всмотрелся пристально — пятнышко приближалось. Через несколько мгновений он смог разглядеть, что это. Медвежонок. Белый, как зима, только нос да глаза угольками. Медвежонок слабенько, неумеючи заревел, кивая в сторону Таграя. Мальчик вздрогнул, спрятал варган обратно в рукавицу, зачерпнул в горсть снега и наскоро слепил колобок. Медвежонок заревел снова.

 

Таграй встал на ноги.

 

- Эй, иди прочь! - закричал и швырнул что есть силы снежком в сторону незваного гостя, - я еще не сочинил песню! Уходи!

 

Звереныш остановился, задрал морду, принюхался и поднялся на задние лапы. Таграй оглянулся — никого не было рядом, слишком далеко отошел он от последнего шатра. Сердце мальчика забилось громко, словно бубен в груди зазвучал.

 

Вдруг где-то там, за самым краем снега, послышался ворчливый рык. Медвежонок вновь встал на четыре лапы и оглянулся. Рык повторился громче. Звереныш посмотрел последний раз в сторону Таграя, резво повернулся и поспешил на призыв, смешно переваливаясь толстым белым задом.

 

Таграй тоже мешкать не стал и бросился домой. Когда мать спросила, где он пропадал, обманывать не решился — рассказал, как было. Мать посмотрела сурово и велела из яранги носа не высовывать, а вечером пожаловалась отцу.

 

Отец, как вчера, сел у противоположной стены, набил трубку, раскурил и только после подсел к Таграю.

 

- Зачем ходил на край? - спросил мягко, хоть и нахмурив лоб.

 

- Хотел, чтоб песня задевала верхушки яранг...как у дедушки... - мальчик отвечал тихо, опустив глаза.

 

Отец удивленно поднял брови:

 

- Вот какой... Много зим надо прожить для такой песни...очень много... - отец приобнял Таграя, наклонился ближе, пахнув табачной горечью, - а на край один больше не ходи! Мал ты еще... Опасно.

 

* * *

 

Таграй сидел на снегу так далеко от поселения, что последний шатер был едва виден. Он смотрел вдаль, туда, где искрящийся снег прикасается к небу, голубому, как глаза собак из упряжки сына.

 

Таграй закрыл глаза. Выудил морщинистой рукой рыбку варгана из рукавицы. Удобно пристроил ее между губ.

 

Песня потекла ровно, сильно, глубоко.

 

В ней было все. Сказки матери, склонившейся над бурлящим чаном. Тихий, но сильный голос отца, обучающего Таграя премудростям быта и ремесла. Звенели в песне разноцветные бусины, вплетенные в черные косы невесты. Басовитый смех сыновей, тонкий голосок дочери и первый лепет внуков вплетались в мелодию легко и живо. Лай собачьих упряжек, плеск волн под кормой первой лодки, шепот и гул ветра, сонная ночная тишина, потрескивание дров в огневище, звонкое веселье праздников и гулкая печаль потерь — все наполняло мелодию. Был в ней и слабый рык маленького белого медведя, встреченного Таграем в далеком детстве.

 

Песня легко уходила в небо. Растекалась позади Таграя над поселением, цепляя верхушки высоких яранг. Улетала вперед и вдаль, за край снега. Оттуда — из-за края — в ответ раздавался медвежий рев. Он приближался, вплетался в мелодию, становился с нею одним целым.

 

Канул день, канула ночь. Поднималось над сонными шатрами солнце. Две фигуры шли в сторону далекого горизонта: маленькая, легкая и темная, и большая, грузная и белая. Шли бок о бок почти не оставляя следов. Впереди летела их долгая песня.

 

Рыбка варгана лежала, оставленная, в примятом снегу. Розовощекий темноглазый мальчик, такой маленький, что ему и собак кормить не доверяли, нашел ее, поднял и сунул поглубже в рукавицу.

 

2019г.