Дед Всеслав жил один. Хотя, это громко сказано « Всеслав», так его никто не называл уже лет сорок, для всех этот высокий сухощавый старик, сохранивший и в свои семьдесят с лишним военную выправку, был просто дедом Севой, бывшим участковым, грозой всех поколений « преступных элементов» села. Он уже давно занимался своим огородом и , казалось, не интересовался жизнью сельчан и , тем более, нередкими пьяными драками, скандалами, а иногда и поножовщиной, которыми славилась сельская жизнь. Уже лет двадцать за порядком следил Федор Васильевич, в простонародье Федька, свой же, родной, назначенный участковым вместо пришлого капитана, проработавшего здесь всего-то пару лет и сбежавший обратно в райцентр. Не то, чтобы здесь было особо опасно, просто не воспринимали его сельчане, чужой он был для них. Вот и бегали по старой привычке к Всеславу со своими заботами и горестями. Теперь вот к Федьке бегают, хотя знают прекрасно, что тот в свою очередь к Всеславу за советом бежит. А как иначе, у того опыт, нюх, как у ищейки. Без него ни одно дело Федька решить не сможет. Сморчок он, Федька, по сравнению со Всеславом! А деда Севу теперь сторонились, можно даже сказать, боялись. Уж если сына родного не пожалел, то им, селянам, тем более ждать от него сочувствия нечего. Давняя это история. Родьке, сыну Всеслава, тогда лет восемнадцать было. В армию готовился идти, невеста была. Только все пошло не так. Собрались парни как-то по банкам в поле пострелять. Вот Родька и взял отцовский пистолет, выкрал, можно сказать, пока отец спал. Только забава та к несчастью привела: подстрелил Родька Сашку, сына вдовы Игнатовны, хорошо, только плечо задел. Но получил по полной! И хотя парни все в голос рассказывали, что Сашка сам под пулю выскочил, что Родька первый бросился к нему и на своих плечах до райцентра его тащил, да и сам Сашка не в обиде на дружка своего был, каялся, что невовремя решил к банкам бежать, ничего не помогло. Мало того, что Родьку за выстрел судили, так еще и за воровство оружия ему попало. Марья, жена Всеслава, в ногах у него валялась, просила мужа сказать, что пистолет он сам сыну взять разрешил, чтоб хоть это скосили парню. Да куда там! Упорно стоял на своем старый участковый: украл и все тут. И что, что сын? Пусть, как и все, отвечает за себя и не прячется за отцовской спиной. Надолго увезли Родьку. Марья так и не дождалась сына. После ее смерти Всеслав на пенсию и вышел, как раз двадцать пять лет службы стукнуло. Переехал сначала в райцентр,где-то работал то ли сторожем, то ли вахтером, впрочем какая разница. А двадцать лет назад в село вернулся. С тех пор так и жил один, не с кем не общался, разве только вот Федька к нему бегает да Верка-почтальонша газеты иногда носит. Помнят сельчане, что и письма раньше приходили деду Севе, да только не читал он их, сразу же рвал на мелкие кусочки и в помойную яму бросал. Верка-то говорила, что письма от Родьки, откуда-то из Сибири, да не казенные, видно, освободился парень, живет теперь где-то. Лет десять назад приезжал он к отцу, но пробыл в родном доме недолго, выгнал его Всеслав, да еще и обвинил, сына в смерти Марьи. Видели бабы, как Родька на кладбище пошел, побрели следом, хотели расспросить, что да как, только Родька много не рассказывал, сказал, что отсидел свое сполна, вышел, на работу устроился. Теперь вот, семья у него. Хотел с отцом жить, детей к деду привезти, да не судьба видно: не может отец простить ему ни его проступка, ни смерти матери. Побыл Родька у Марьиной могилы почти весь день, а к вечеру уехал. И с тех пор ни писем, ни его самого как не бывало. Вот и живет- доживает Всеслав один свой век. Не нужен ему никто, да и сам он никому не нужен. Скоро и пес сторожевой сдохнет,которого Федька Всеславу подарил, тому уже лет пятнадцать поди, так совсем старик один останется...

Шло время. Оно неторопливо отсчитывало однообразно текущие дни и одинокие ночи.В одну из таких ночей Всеславу плохо спалось. Снились ему то Марья, то сын. Маленький Родька бегал по желтому от одуванчиков лугу, а Марья, сидя на сером валуне, улыбалась ему и махала рукой. Потом вдруг Родька стал взрослым ( дед Сева не сразу и понял,что это он). Сын внимательно посмотрел на Всеслава и, протянув ему старый пистолет, спросил: « За что ж ты, батя, со мной так? Ну ладно, тогда, может ты и прав был, отвечать за все надо. Но теперь-то за что? Сашка-то жив-здоров, вон внуков сколько у Игнатовны бегает, А ты своих видеть не хочешь. Неужто не простишь никогда?». Подошла Марья, обняла сына за плечи и увела с собой в луга. Они шли по желтым головкам одуванчиков, а над ними плыли по голубому небу белые облака и разливался яркий свет.

Всеслав проснулся в поту. Серенький рассвет уже вплывал в комнату. Где-то горланили петухи. Вышел Всеслав на влажное от росы крыльцо. Огляделся. Пусто у него на дворе, вон и старый Пират в конуру свою забился, лишний раз вылезти сил нет. Живность Всеслав не держал: пенсия, огород да сад, чего еще надо! А вот у соседей целыми днями галдежь: то дети скандалят, то внуки дружно ревут; качели скрипят на ветру, куры на насесте квохчут. Вот, кажется, скандальная, шумная семейка, а поди ты, обидь кого из них, как воронье, налетают все на обидчика!Да и все в селе так, у каждого родня имеется. Только он, Всеслав, один землю топчет, обиды старые помнит. Хотя какие обиды? В смерти Марьи поди сам виноват: уперся на своем, не захотел часть сыновьей вины на себя взять, хоть и понимал, что не надо было оружие в дом приносить, видел же, как блестели Родькины глаза при виде отцовского пистолета. Вот и не сдержался парень! Жену мучил упреками, что за сыном не углядела, на письма сыновьи отвечать запрещал. « Нет у нас больше Родьки,-говорил сквозь зубы,- нет и не будет, забудь». Вот и стала Марья на глазах чахнуть. Каждый день вечером выходила к проселку, по которому Родьку в город увозили. А через год слегла. Умерла молча, ни слова не сказала мужу, только упрек в глазах ее Всеслав видел. Смерть жены еще больше озлобила его, настроила против сына. Поэтому, когда приехал Родька, погнал его прочь, даже говорить не захотел. Сказал только, что мать на погосте навестить может, и дверь плотно за сыном закрыл. А теперь вот один остался, случись что, воды подать некому будет! Эх, упрямство да гордыня человеческая! Хотел ходить с гордо поднятой головой: вот, дескать, я какой, принципиальный; сына не пожалел, не пошел против совести. И что?.. А ведь прости он Родьку, все теперь по-другому бы было.

Старый Всеслав вздохнул. Где же искать тебя, Родька? С тех пор, как уехал, ни одного письма не написал. Сам Всеслав и запретил ему писать.Не буду, сказал, отвечать тебе, зря бумагу не марай,нет у тебя отца и все тут. Хотя, адрес, вроде, Родькин где-то завалялся. Слукавил как-то Всеслав, когда Верка-почтальонша первое письмо принесла. Письмо прочел, порвал, а конверт оставил. Сам не знал, зачем спрятал его в шкатулку, где Марья хранила свои немудреные украшения: золотое колечко с бирюзой, которое Всеслав ей к рождению сына подарил, сережки тоненькие в виде кольца да крестик серебряный на цепочке.

Трясущимися руками достал Всеслав старый пожелтевший конверт. Долго вглядывался в буквы, написанные родным почерком, а потом, еле дождавшись девяти часов отправился по сельской улице к покосившемуся, давно требующего ремонта одноэтажному зданию, где находилась почта. Там попросил отбить телеграмму, состоящую из нескольких слов, и, сгорбившись, пошел обратно по - стариковски шаркая ногами и повесив голову. Встречные бабы и мужики изумленно смотрели на Всеслава, шушукались вслед: « Что с Севкой-то приключилось? Смотри, как сдал сразу. Вчера еще гоголем ходил. А сегодня старик-стариком!».

А Всеслав вышел за село. На лугу он упал на мягкий желтый ковер из одуванчиков и стал смотреть в яркую голубизну неба. «Где ты, Родька? Прости меня старого, глупого! Прости, сынок! Не я тебя, ты прости. И за себя, и за мать. Я виноват, что сначала не углядел, а потом стыдился тебя. Мать извел упреками, тебя прогнал. Родька, сыночек! Прости!»

По старым морщинистым щекам текли слезы. Всеслав не оттирал их, и они, чистые и прозрачные, скатывались по лицу и падали на траву, оставаясь блестеть на зелени маленькими капельками. Где-то недалеко послышалось мычание стада и щелканье пастушьего кнута. Всеслав продолжал лежать, глядя на проплывающие над ним облака, и представлял себе сына. Родька протягивал ему руки, а издали им улыбалась Марья и, как раньше,в минуты волнения, теребила концы лежащего на плечах платка...

А где-то почтальон держал в руках телеграмму, которая никогда уже и не найдет своего адресата.