Мой дневник


Svet      [12.07.2006 11:30]
Душа родилась крылатой
(о Марине Цветаевой)
 
Знакомство с поэтом начинается с его стихов. У меня — со всеми — знакомство, знаковость — с имени.
С Цветаевой — тоже.
Весною 1981 года на фестивале творческой молодёжи Витебской области после моего поэтического выступления ко мне подошёл человек, и с восхищением выдохнул: Цветаева!..
Со всем юношеским максимализмом я — даже не зная стихов этой Цветаевой: ну, серебряный век, ну, на стыке эпох, ну и что? — заявила: я — просто Света Захарченко.
Потом по приезде в Витебск, — город, в котором я тогда училась, а когда-то жил Марк Шагал, моя подруга Галя Красильникова читала нам по ночам стихи Цветаевой (томик в то время был большой редкостью — в ротапринте, и естественно, из-за границы, а также всего лишь — перепечатка у нас).
В волны увлечения Цветаевой были подхвачены все наши друзья (кроме меня). Ещё одна подруга, Наташа Туркина, замечательная гитаристка, художница из Бобруйска, положила на музыку 2 стихотворения Цветаевой, из цикла «Комедьянт». И только тогда я — прозрела:
 
1
Я помню ночь на склоне ноября.
Туман и дождь. При свете фонаря
Ваш нежный лик — сомнительный и странный,
По-диккенсовски — тусклый и туманный,
Знобящий грудь, как зимние моря...
— Ваш нежный лик при свете фонаря...
 
И ветер дул, и лестница вилась...
От Ваших губ не отрывая глаз,
Полусмеясь, свивая пальцы в узел,
Стояла я, как маленькая Муза,
Невинная — как самый поздний час —
И ветер дул, и лестница вилась.
 
А на меня из-под усталых вежд
Струился сонм сомнительных надежд,
— Затронув губы, взор змеился мимо... —
Так серафим, томимый и хранимый
Таинственною святостью одежд,
Прельщает мир из-под усталых вежд.
 
Сегодня снова диккенсова ночь.
И тоже дождь, и так же не помочь
Ни мне, ни Вам, — и так же хлещут трубы,
И лестница летит, — И те же губы —
И тот же шаг, уже спешащий прочь —
Туда — куда-то — в диккенсову ночь.
2 ноября 1918
 
6
Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
— Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! —
Сказать ешё? — Златого утра краше.
Сказать ещё? — Один во всей вселенной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша.
 
Друг, разрешите мне на лад старинный
Сказать любовь, нежнейшую на свете.
Я Вас люблю. — В камине воет ветер.
Облокотясь — уставясь в жар каминный —
Я Вас люблю. Моя любовь невинна.
Я говорю, как маленькие дети.
 
Друг! Всё пройдёт! — Виски в ладонях сжаты, —
Жизнь разожмёт! — Младой военнопленный,
Любовь отпустит Вас, но — вдохновенный —
Всем пророкочет голос мой крылатый —
О том, что жили на земле когда-то
Вы, — столь забывчивый, сколь незабвенный!
52 ноября 1918
 
Оба эти стихотворения (и ещё — песочница) до сих пор мои самые любимые из Цветаевских.
Летом 82 года в Одессе Юра Кондратюк, замечательный поэт-фантазёр, с которым меня познакомила Галя (так начинал складываться дружеский круг, — круговая порука), протянул мне два пожелтевших листка из журнала «Огонёк» начала шестидесятых. Такой оттепелью пахнуло от строк: Цветаева. Из непечатавшегося:
 
Времени у нас часок.
Дальше — вечность друг без друга!
А в песочнице — песок —
Утечёт!
 
Что меня к тебе влечёт —
Вовсе не твоя заслуга!
Просто страх, что роза щёк —
Отцветёт.
 
Ты на солнечных часах
Монастырских — вызнал время?
На небесных на весах —
Взвесил — час?
 
Для созвездий и для нас —
Тот же час — один — над всеми.
Не хочу, чтобы зачах —
Этот час!
 
Только маленький часок
Я у Вечности украла.
Только час — на
Всю любовь.
 
Мой — весь грех, моя — вся кара.
И обоих нас — укроет —
Песок.
27 апреля 1920
 
А дальше пошли годы, время от времени в разговорах всплывало имя Цветаевой. Меня с ней сравнивали разве что за глаза, зная о моём отношении к Поэту с большой буквы. Поэт — личность, он поэтому и поэт — что — неповторим! Но имя Цветаевой у меня сразу же вызывало ассоциацию: «Комедьянт», и в очередной раз оказывалось, что этих стихов ни у кого — нет.
Прошлой весной (почти двадцать лет спустя), — а я уже знала, что этот цикл посвящён актёру Юрию Завадскому, в которого Цветаева была влюблена — да можно ли так о поэте — влюблена!? — в которого Цветаева выплеснула душу. — Зима 1918 года. «— Посвящение — Комедьянту, игравшему Ангела, — или Ангелу, игравшему Комедьянта — не все равно ли, раз — Вашей милостью — я, вместо снежной повинности Москвы 19 года несла — нежную.»
 
и моё: ***
И это — ангел?
Господи!
Это — ангел!
Как облик чёрен,
как ясен контрастом свет,
из глаз его исходящий двумя лучами,
двумя потоками,
словно двумя истоками
двух ипостасей,
оставивших в сердце след.
 
И этот ангел, —
как грусть его мимолётна, —
как взрыв вселенной,
как нового мира звезда,
из двух потоков
сплетает тугую плётку
и месяцем вёртким,
как меж пальцев вода,
проскальзывает,
протекает
проистекает,
и крыльями-волнами
ласково градит вихры
спасённого мира.
Господи!
Как он легко управляет снами,
как просто он справляется с нами! —
Как Ты — создаёшь миры...
26.05.01 (13:37)
 
Так вот, прошлой весной звонок: привезли очередную книгу Цветаевой. (Инга в Питере передала).
— Ой, Света, я вашу поэзию не люблю, но — начала читать в поезде... Можно, дочитаю?
Это оказалась «Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой. Открываю, как всегда, конец, где приложением — стихи, а там: цикл «Комедьянт». И я пила взахлёб стихи, но к повести не прикасалась. К тому времени была уже прочитана проза Марины «Мой Пушкин», подаренная Юрой из Одессы, у которого уже была дочь — Марина!? Уже прочитаны воспоминания сестры Цветаевой, но Марина для меня — это прежде всего — стихи! и ещё прежде — цикл «Комедьянт», который впервые: полностью — мне и мой!
Предисловие, сейчас листаю: всего 16 страничек, а тогда читала н е д е л ю. Останавливалась на «точностях». После месячного «подступа» к повести, её отобрала у меня Валентина Галышева (поэт, яшница, моя стародавняя подруга), отобрала, прочла и в разговоре, затянувшемся на целый день, заявила безапелляционно:
— Света! Я же тебе давно талдычу, да только ты всегда пропускаешь мимо ушей:
Ты — Она, но — сейчас.
Я не слушала её объяснений о каких-то кармических наследованиях, о желании Поэта совершенствовать свой дар и многом другом. Так можно было договориться до того, что Юрка из Одессы — это дух Юрия Завадского, воплотившегося и т.д. и т.п. Потому что наш Юрка-одессит вечно фиглярствует, пишет об актёрах и актрисах, драмах и пьесах, даже мыльные пузыри лопаются в его стихах театрально. Я зарывалась в себя и, как когда-то Марина о себе: «Кто я?.. Я не дворянка — (ни гонора, ни речи) и не хозяйка (слишком веселюсь), я не простонародье... и не богема (страдаю от нечищенных башмаков, грубости их радуюсь, — будут носиться!) Я действительно, абсолютно, до мозга костей, — вне сословия, профессии, ранга. — За царем — цари, за нищим — нищие, за мной — пустота.» — Оглядывалась, чувствуя эту пустоту за спиной. Здесь была вторая остановка при чтении предисловия.
Дальше: «Цветаева пишет не только пьесы. Ещё, разумеется, и стихи. Море стихов!» — Это уже Ирма Кудрова, составитель. А у меня: ступор разума, сердцебиенье/ учащённое: до двадцати/ в день рождается стихотворений./ Не иду, а лечу по пути... — Это уже не она-тогда, а я-сейчас.
А самый первый Stop — на первой же странице (дважды!): «В тысячу первый (или в миллион первый?) раз — о любви... В сущности, вся мировая литература — о любви, за немногими исключениями. Разгадать любовь нельзя, потому что тайна её бесконечно многолика и всякий раз неповторима — как неповторима человеческая личность. Сколько людей на свете, столько и особенностей любовного чувства. Но даже один и тот же человек может любить по-разному разных людей, встретившихся ему на жизненном пути... Цветаева прирождённо обладала необычайно развитым и мощным эмоциональным миром — при тонком проницательном уме и страсти к самонаблюдению. Плюс к тому это был человек беспощадной искренности . —это опять Ирма.
И я уже не слушала Валю, потому что я-сейчас — это и она-Марина, и она-Сонечка, — воедино — я, я — любящая всех:
«Любить было «её призвание — и назначение», говорит о ней Цветаева. «Как я люблю — любить!» — повторяет Сонечка снова и снова. И настаивает: именно самой любить!
И тут нас подстерегает (по мнению Ирмы) самое интересное.
Сонечка — несомненное alter ego Цветаевой... Впервые на это обратила внимание Анастасия Цветаева. «Я точно то же слышала о любви, что говорит в повести Сонечка, от самой Марины!» — говорила Анастасия Ивановна. Спутать она не могла хотя бы потому, что с Сонечкой сама никогда не встречалась.
В цветаевской биографии поражает чуть ли не непрерывная череда её влюблённостей. Это неизбывная потребность её сердца. «Я, когда не люблю, — не я», — записала она в свою тетрадку всего за год до конца жизненного пути. »
И ещё один Stop, — Это уже Сонечка в повести:
Как я вас тогда испугалась! Как боялась, что вы его у меня отымете! Потому что не полюбить — вас, Марина, не полюбить вас — на коленях — немыслимо, несбыточно, просто (удивлённые глаза) — глупо? Потому я к вам так долго не шла, потому что знала, что вас так полюблю, вас, которую любит он, из-за которой он меня не любит, и не знала, что мне делать с этой своей любовью, потому что я вас уже любила, с первой минуты тогда, на сцене, когда вы только опустили глаза — читать. А потом — о, какой нож в сердце! какой нож! — когда он к вам последний подошёл, и вы с ним рядом стояли на краю сцены, отгородившись от всего, одни, и он вам что-то тихонько говорил, а вы так и не подняли глаз, — так что он совсем в вас говорил... Я, Марина, правда не хотела вас любить! А теперь — мне все равно, потому что для меня его нет, есть вы, Марина, и теперь я сама вижу, что он не мог вас любить, потому что — если бы он мог вас любить — он бы не репетировал без конца «Святого Антония», а Святым Антонием бы — был, или не Антонием, а вообще святым...
— Юрием.
— Да, да, и вообще бы никогда бы не обедал и не завтракал. И ушёл бы в Армию.
— Святым Георгием.
— Да. О, Марина! Именно Святым Георгием, с копьём, как на кремлёвских воротах! Или просто бы умер от любви.
И по тому, как она произносила это умер от любви, видно было, что она сама — от любви к нему — и ко мне — и ко всему — умирает; революция — не революция, пайки — не пайки, большевики — не большевики — всё равно умрёт от любви, потому что это её призвание — и назначение.
— Марина, вы всегда меня будете любить? Марина, вы меня всегда будете любить, потому что я скоро умру, я совсем не знаю отчего, я так люблю жизнь, но я знаю, что скоро умру, и потому, потому всё так безумно, безнадёжно люблю... Когда я говорю: Юра — вы не верьте. Потому что я знаю, что в других городах... — Только вас, Марина, нет в других городах, а — их!.. — Марина, вы когда-нибудь думали, что вот сейчас, в эту самую минуту, в эту самую сию-минуточку, где-то, в портовом городе, может быть на каком-нибудь острове, всходит на корабль — тот, кого вы могли бы любить? А может быть — сходит с корабля — у меня это почему-то всегда матрос, вообще моряк, офицер — всё равно... сходит с корабля и бродит по городу и ищет вас, которая здесь, в Борисоглебском переулке. А может быть просто проходит по Третьей Мещанской (сейчас в Москве ужасно много матросов, вы заметили? За пять минут — все глаза растеряешь!), но Третья Мещанская, это так же далеко от Борисоглебского переулка, как Сингапур... (Пауза.) Я в школе любила только географию — конечно, не все эти широты и долготы и градусы (меридианы — любила)...И самое ужасное, Марина, что городов и островов много, полный земной шар! — и что на каждой точке этого земного шара (у вас есть глобус? Я бы показала) — на каждой точке этого земного шара — потому что шар только на вид такой маленький и точка только на вид — точка, — тысячи, тысячи тех, кого я могла бы любить...
Марина, кто изобрёл глобус? Не знаете? Я тоже ничего не знаю — ни кто глобус, ни кто карты, ни кто часы. — Чему нас в школе учат?! — Благословляю того, кто изобрёл глобус (наверное, какой-нибудь старик с длинной белой бородой...) — за то, что я могу сразу этими двумя руками обнять весь земной шар — со всеми моими любимыми!
«Ни кто — часы»...
Однажды она у меня играла песочными часами, детскими, пятиминутными: стеклянная стопочка в деревянных жёрдочках с перехватом-талией — и вот, сквозь эту «талию» — тончайшей струечкой — песок — в пятиминутный срок.
...Так она играла — долго, нахмурив бровки, вся уйдя в эту струечку. (Я — в неё). И вдруг — отчаянный вопль:
— О, Марина! Я пропустила! Я — вдруг — глубоко — задумалась и не перевернула время, и теперь я никогда не буду знать, который час...
О, Марина, у меня чувство, что я кого-то убила!
—Вы время убили, Сонечка:
«Который час?» — его спросили здесь,
А он ответил любопытным: «Вечность».
— О, как это чудесно! Что это! Кто этот он и это правда — было?
— Он, это с ума сшедший поэт Батюшков, и это, правда, было.
— Глупо у поэта спрашивать время. Без-дарно. Потому он и сошёл с ума — от таких глупых вопросов. Нашли себе часы! Ему нужно говорить время, а не у него — спрашивать.
...Но, Марина, представьте себе, что я была бы — Бог... нет, не так: что вместо меня Бог бы держал часы и забыл бы перевернуть. Ну, задумался на секундочку — и — кончено время.
... Какая страшная, какая чудная игрушка, Марина. Я бы хотела с ней спать.
И ещё —55 стр.:
— Марина, вы думаете, меня Бог простит — что я так многих целовала?
— А вы думаете — Бог считал?
— Я — тоже не считала.
 
...А главное, я всегда целую — первая, так же просто, как жму руку, только — неудержимее. Просто никак не могу дождаться! Потом, каждый раз: «Ну, кто тебя тянул? Сама виновата!» Я ведь знаю, что это никому не нравится, что все они любят кланяться, клянчить, искать случая, добиваться, охотиться... А главное — я терпеть не могу, когда другой целует — первый. Так я по крайней мере знаю, что я этого хочу.
 
— Марина, я никогда не могла понять (и себя не понимаю), как можно — только что целовавшись — говорить молитву. Теми же губами... нет, не теми! Я, когда молюсь — никогда не целовалась, и когда целуюсь — никогда не молилась.
— Сонечка! Сонечка! От избытка сердца целуют уста ваши.
Я останавливаюсь, потому что теряюсь: я говорю сама с собой, нет, это Марина с Сонечкой, но я так делаю, так считаю, так веду себя сейчас, как они — тогда...
И так — всю книжечку в 216 страничек. С остановками, чтобы не разорвалось сердце, чтобы не сойти с ума: можно ли сначала, чтобы тебя написали, а потом — ты есть? Сначала (19 век) — образ, а потом (в 20-м) — человек? Всегда было наоборот: сначала прототип, затем только — образ. Или же Цветаева летала так высоко, что с высоты своей души летящей видела весь двадцатый и меня — в середине (или же с краю?) — не люблю сравнений, как и не люблю впадать в крайности. — Бред. — Кто я? Просто Света Захарченко.
Книжку прочла только к зиме, радуясь, когда находила явные (явленные) неточности "моего" образа и меня-сейчас. Но в глубине души понимала, что несоответствие — только внешнее: стиль одежды, а отсюда и привычки, диктуются веком.
Конец 20-го века. Марат Тарасов, прочитав мои стихи:
— Слишком много перьев и крыльев, оторвано от реальности, сплошная любовь...
Начало 20-го. Маринины облака, звёзды до «стихов, как драгоценных вин» (1913) и после:
— О, летящие в ночь поезда!
 
— Я была для Вас
Тающая легче снега...
 
— И яблони — что ангелы — белы,
И голуби на них — что ладан — сизы...
 
— Снежный лебедь
Мне под ноги перья стелет.
Перья реют
И медленно никнут в снег.
Так, по перьям,
Иду к двери,
За которой — смерть.
 
— Когда над головой блеснут
Два пламенных крыла!..
 
— Имя твоё — птица в руке...
 
Думали — человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.
— Плачьте о мёртвом ангеле!
 
...О, поглядите — как
веки ввалились, тёмные!
О поглядите — как
Крылья его поломаны!
 
Все крылья Марины — не перечесть, а любовь, любовь — красная нить — как кровавый след её жизни — в каждой строке.
Мать называла её в детстве — лебедёнок. Любимый герой, Маринин образ — Наполеон, орлёнок.
Душа потому и летает, что — любит.
Душа потому и не может жить без любви...
 
И мое:
Люблю дыханье робкое ночей,
.........................................
И всё — и руки — это уже — крылья, и окрылённая любовью — ввысь!
И здесь, в этом стихотворении, образ был изначален, до прототипа.
А Евгений Евтушенко прошлым летом, услышав, завёлся с пол-оборота, полчаса бился над последним четверостишием и протянул мне исправленное:
Люблю забыться на кровати смятой
между забытым и желаньем знать,
что вновь меня швырнуло на кровать,
где я летаю, став на ней распятой.
Евтушенко — наша гордость российская, а — не увидел, что здесь не эротика, не пух и перья перин и подушек, но — улетающая от всего обыденного (даже от обычного представления о любви!)душа.
Он увидел грамматику:
— Нельзя!!! — закричал он, — быть распятой на кровать, — это всё равно что на лестница, здесь должен быть творительный падеж — т в о р и т е л ь н ы й падеж (ну не дико ли: творить, падая?). Нет, Евгений Александрович! Здесь есть акт творения, а не падения, а падеж винительный (заданный вопросом, и управляющий предлогом). Ибо женщина — с яблока райского — виновна в падении. А моя героиня — не женщина в постели, на постели, моя героиня — душа, и она творит, как и сотворена по образу и подобию Божьему.
Это для вас, Евгений Александрович, поэзия — езда в незнаемое, а для женщины это — полёт.
Но я говорю это сейчас, а тогда на все его нападки, — трижды — с улыбкой:
Нет, Евгений Александрович.
 
Любить любимого любовью,
что лишь любовника достойна,
Любить и любоваться на
Любимый облик у окна.
Любить… За что так больно словом
Мы прямо по сердцу сурово
Царапаем и сургучем
Скрепляем чувства, и мечом
На части разрубаем, словно
Непримиримы мы с любовью?
Любить, люблю, влюбленный, люб…
О, как грубы слова для губ,
Что тянутся лишь к поцелую!
Но почему «тебя люблю я»
Они вышептывают вновь,
Ведь это меньше, чем любовь…
...........................................
Кто определит, где больше, а где — меньше?
Это также неопределимо, неотделимо, как Добро и Зло, жизнь и смерть. Это — две руки или два крыла. Маринино:
 
Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.
 
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
 
Но вихрь встаёт — и бездна пролегла
От правого— до левого крыла!
10 июля 1918
 
Моё: *****
Я всё чаще нелепо взмахиваю
руками, но не взлетаю,
и слезливые капли смахиваю:
жалко, что не святая.
 
А на голову мне напялили
колпак с бубенцами криво.
«Хорошо ещё, не распяли», —
улыбаюсь счастливо.
 
А когда меня спросят в старости:
— Чего тебе не хватает?»
Я отвечу: «Конечно, святости»
и — растаю...
22.06.01 (10:30)
 
 
и ещё:
Крыльев порой не хватает, чтоб в небо взлетать,
Слов не хватает сказаться — куда и откуда.
Белое облако — будто Твоя благодать.
Тёмное облако — видимо, чья-то причуда.
 
Голубь-сизарь завершил свой вчерашний кульбит,
Света голубка беззвучно, как лада, выходит.
Что-то сегодня душа никуда не летит, —
Оба Завета ей, видимо, не по погоде.
23.05.01 (9:50)
 
Поэт всегда стоит в центре противоречий, состоит из противоречий, которые разрывают его надвое: на тело и душу, на мирское и духовное. И поэт всегда — Человек, а не женщина или мужчина, он независим от пола. Я говорила своим друзьям-поэтам, что мы недоженщины и недомужчины. Каюсь, меряла по себе. Каюсь потому, что Цветаева-поэт — больше, чем женщина. Поэт-женщина всегда больше, чем женщина. Её любовь кажется страстью, но это всего лишь безудержность желания обрести гармонию двух начал:
Маринино: Чёрным вихрем летя беззвучным,
Не подругою быть — сподручным!
Не единою быть — вторым!
Близнецом — двойником — крестовым
Стройным братом, огнём костровым,
Ятаганом его кривым.
Поэт проходит испытание, мужчина-поэт - испытание на смелость, стойкость.
Женщина-поэт — исрытание в умении сохранить искру своего чувства:
 
*****
Я прошла испытание чувством
до последней ступени, до края;
и любить, как и жить, не боюсь я.
Как светло эта флейта играет!
Как легки её звуки, и трели
поднимают до неба созвучий
душу осени в спайке с метелью, —
им чем выше обеим, тем лучше.
И яснее становятся взгляды,
и на сердце спокойствие ляжет:
я смогла, пролетев листопадом,
так в любви убедиться, что даже
я поверила в счастье земное,
пусть до дна не испила я чашу;
и неважно, что ты не со мною,
я лечу, упоённая, дальше,
и попутчики мне не помеха,
и союзники счастья надёжны.
Я прошла испытание смехом
издевательским, также, как ложью.
Я глотала сомнений печали,
уподобила слово металлу.
Но мы оба с тобою не знали,
что конец приведёт нас к началу.
22.02.01 (07:56)
 
А ещё через три дня выдохнулось:
 
*****
Когда мы вместе —
Дух Святой нисходит
на нас двоих, и тройственность видна
любому, кто любил, любим и будет...
И ты поймёшь, любовь испив до дна,
что Дух Святой к нам нисходил когда-то...
И я люблю лететь в твои глаза,
в которые теперь глядеть нельзя,
которые по-прежнему так святы,
что я молюсь на эти образа
и постигаю молчаливость песни,
когда мы вместе...
Были ли мы вместе?
Но жизнь — любовь,
и в гневе жить нельзя.
Так уподобься ты Святому Духу
и снизойди до верности моей,
а ты молчишь: тебе всегда видней,
с кем хочешь ты во тьме идти под руку,
кого ты хочешь в губы целовать...
Ах, милый мой, мне ль этого не знать...
Ведь Дух Святой сходил на нас тем летом...
Молчу, молчу... И стоит ли об этом...
25.02.01 (19:54)
 
Мой сегодняшний рассказ— не сравнительно-сопоставительный анализ творчества Марины Цветаевой и моих опусов, и не поэзия Цветаевой в призме моего миропонимания. Это всего лишь начало разговора о душе, о изначально крылатой душе, всегда возвращающейся (улетающей) к Тому, кто вдохнул её в образ свой, чтобы появился Человек.
Сумеет ли каждый из нас осознать в себе лёгкость, невесомость души, сумеет ли сохранить её чистый свет — это уже вопрос не литературы, но жизни.
Юрий Цыганков   [ 22.07.2006 13:41 ]
Света, я прочитал Вашу Цветаеву... а вернее Вас и её... на одном дыхании, с немым потрясением. То, что Вы написали... безумно интересно, глубоко и дорого. Здесь непредставляется возможным говорить про всё про ЭТО... Бог даст, ещё свидимся.
Очень странно, что я не вижу здесь никаких откликов. Повторюсь, для меня Ваш
текст стал откровеием...
 
Юра
Svet   [ 24.07.2006 14:53 ]
Да, Юра, спасибо, что увидели "Мою Цветаеву". Это и продолжение литературных традиций, и объяснение существования единого литературного пространства. А также тебе теперь понятно, каким судьбоносным является для меня имя Юрий. Ты - который, как Юрий Завадский, живущий в Москвемоего времени... Меня саму иногда охватывает жуткое чувство невозможности происходящего. Но я так давно живу в творческом поле и только духовно подпитываюсь, что начинаю к этому привыкать, как к данности. Так человек привыкает дышать под толщей снега после прошедшей лавины.
До возможной встречи.
А Маришку в Нете нашел?
Юрий Цыганков   [ 07.08.2006 21:43 ]
Света, извини, я на время выпал с ЧХА...
Встретиться очень хочу, если у тебя будет возможность, напиши, пожалуйста.
 
Юора
Svet   [ 09.08.2006 10:21 ]
Напишу, но пока ничего не известно. Может быть, что-то узнаю дней через 10.
Юрий Цыганков   [ 12.08.2006 23:32 ]
Света, а если не поедешь, то тем более напиши...
 
Юра


Svet
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Закрыть

Rambler's Top100



Besucherzahler ukraine woman
счетчик посещений
Здесь находится аттестат 
нашего WM идентификатора 435056360409
Проверить аттестат

Статистика
Сообщений
1
Ответов
5