Белить холсты
Кудель времён свивая в нить судьбы,
на кросна дней натягивая туго,
порой не отличить от сказки быль,
зерно от плевел и врага от друга.
Что соткано - уже не расплетёшь,
ошибок не разгладишь узелочки...
...Белить холсты несёшь весной под дождь,
под искры капель на набухших почках.
И как спросонья, залпом, ошалев,
глотнёшь весну, закашлявшись на вдохе,
и оглянувшись, не узнаешь вех
тобой прожитой маленькой эпохи.
...В грязь полотно беспечно уронив,
сквозь даль глядишь - не можешь наглядеться
в глаза фиалок, спрятавших в тени
наивный взор вернувшегося детства...
Весне
Пиши на календарных листиках
свои небрежные заметки:
тепла стремительные приступы
и сок хмельной в тревожной ветке.
Последний снег в полях проснувшихся
зацвёл берёзовой болезнью,
и солнце начало вылущивать
листок из клейкого надреза.
Пиши, весна, на лицах сумрачных
автограф ультрафиолетом,
крась тротуары мокрых улочек
в масть послезавтрашнего лета,
срывай листок - напишешь новое,
взойдёшь цветком, забьёшь фонтаном.
Ты завтра будешь коронована:
ты в этом мире долгожданна!
По сердцу
В каталоге правд, истин и истиночек,
порой в истёртой мелочи вечно правых сентенций
выбираем - то наугад, то пристально,
то, что нам пО сердцу, реже - по сЕрдцу.
Выбираем в сомнениях, а на что сподобились,
может быть, после когда-нибудь узнаем.
...Кто-то, в здравый смысл укутавшись, жлобится,
а иной - божественно невменяем.
Кто-то в муках делит на правды и истины
земное бытие, как орех грецкий...
А истина однажды возьмёт да и выстрелит:
разнесёт то, что пО сердцу, полоснёт - по сЕрдцу.
Непризнание… или признание?
Ночь опрокинулась, накрыла с головой
созвездья фонарей, зигзаги улиц,
и с ней ко мне молчание вернулось,
давая право снова быть немой.
Не мой. Казнил упрямо правдой ты,
не видя содроганья нервных клеток.
И россыпь слов - истёршихся монеток -
лежит на дне под толщей немоты.
Бренчащей мелочью не оплатить счета,
предъявленные строем горьких истин,
не выразить простой и ясной мысли
привычными движениями рта.
Не выдам словом сердца перебой.
Так вышло: ты не мой, а я немая.
Всё, что меня наполнило до края.
ночь, опрокинувшись, накрыла с головой.
Ну что я всё про Петербург?
Разлом сезонов. И тепло опять
опаивает зельем приворотным
прохожих, наловчившихся нырять
в ощеренные пасти подворотен.
А там, несчётно штопанным бельём,
изнанка пышной и надменной славы...
Мзды не дают, да мы и не берём,
и вроде, не в обиде за державу.
Не -град, а -бург, так европейски-горд,
что Ярославнам не рыдать на стогнах,
из тёмной топи жертвенно исторгнут
на нищету, на славу, на восторг.
Избит и нервен коммунальный быт,
но сквозь граффити проступает явно:
кудрявый бес четырёхстопным ямбом
навеки вызолотил твой гранит.
Пожалуйста, верните тишину!
Пожалуйста, верните тишину
в расстеленную выбеленность неба,
лист календарный, тот, что на потребу
надорванно ладошку протянул -
и сорвала. И сорвалась, сперва
трусцой, рысцой и - бешеным карьером
в страну без лиц, где слава и слова
одним - игра, другим - догматы веры.
Но в шуме тонет этот перекос,
а свет - смятен, сметён порывом ветра,
где провокационностью ответа
насквозь пронзённый, корчится вопрос,
где пенится грохочущий поток
и вымывает из богов сакральность,
где неизбежно к окончанью строк
начала их теряют актуальность.
Страна безликих, нервный пульс on-line,
где каждый звук ощерился колюче
на сердце - перепуганную лань...
Виток спирали. Снова ante lucem.
Спираль ведёт лукаво в пустоту,
где глохнет гамма в беспросветном гаме,
и в отвращенье к чистому листу,
который надо замарать словами...
Пожалуйста! Верните тишину!
Я заплачу! Я даром не умею!
Но небо взорвано, и вижу я, немея,
в прорехе взрыва шумную страну...
...но всё твержу, потерянно и тупо:
"Пожалуйста, верните...Mea culpa..."
Я стану блюзом.
Судьба нанижет новый день
горошиной на связку бус...
Душа недужит, думать лень...
Бог с ним, сыграю лучше блюз.
Губной гармоникой ко рту
прильнёт капризная печаль,
синкопу выдаст сердца стук,
споткнувшись как-то невзначай.
Блюз потечёт, расплавит кровь,
отравит и сведёт с ума,
заполоняя до краёв -
и стану блюзом я сама...
Кто изобрёл, в какой из дней,
чей это был хмельной каприз:
блюз подарить живой струне,
чтоб в ней вибрировала жизнь?
...И лопнет нитка старых бус
и разлетится по одной...
Мой друг, когда ты слышишь блюз,
то ты беседуешь со мной...
На кой Вам сдалась Итака?
Я этот сорву спектакль!
Невежливо, мимо такта...
Я Вас огорчу, не так ли?
На кой Вам сдалась Итака?
Не повод, что Вы небриты -
И всё-таки Вы не эллин.
Из Ваших судов Харибда
Щепы накрошит на мели.
А путать кифару с гитарой
В наш век уже не пристало.
Как ёжатся под ударом
Усталые нервы стали!
Никчёмный житейский опыт
Толкает идти по трапу.
Неузнанная Пенелопа -
Вослед Вам:"Эго сагапо."*
Вы воин, певец, Вы эллин
С мечтой о законном рае?
Сказала бы Вам:"Се фело"** -
Но гордость не позволяет.
Вы рвётесь из нашей эры!
А где Ваш корабль, однако?
Запишетесь в Монгольфьеры,
И в небо - искать Итаку.
На струны бросаются рифмы,
Вы множите в море пену,
И Вам наплевать на рифы,
И Вас не страшат сирены.
Скажите, по крайней мере,
На кой Вам сдалась Итака?
Но Вам - уходить и верить,
А мне... Я не буду плакать!
* Эго сагапо (греч.) - я тебя люблю.
** Се фело (грекч.) - я тебя хочу.
Будущее
Обрывками будущего, листками, клочками -
начала стихов, только без окончанья,
приходят и тлеют... А мне - в облака мне!
Змеем бумажным на нитке отчаянья!
Бескрылой, унылой, затрёпанной ветром -
зачем в облака, в их тяжёлую влагу?
Чтоб сделаться будущим - капелькой света
и лечь окончаньем стиха на бумагу.
Mr. Pejo s wandering dolls
Солнечный зайчик - улыбка паяца,
шарик воздушный в небо заброшен,
что-то отчаянно тянет смеяться
и невзначай вспоминать о хорошем.
Пёстрые платья, старая площадь,
прошлые дни - под сегодняшней маской,
тянет повозку усталая лошадь,
и Пульчинелла толпою обласкан.
Грубый мазок на холсте лицедейства
будто бы Землю обратно вращает,
светлые крошки прошедшего детства
не возвращает, а дарит, нищая.
Тортом - по морде, блёстки - вдогонку,
слёзы с улыбкой стараются слиться,
взрослую маску смывая с ребёнка
и утверждая светлые лица.
Щедрым, бесплатным, дарующим жестом,
всем без разбора, не порционно,
так неожиданно новое детство
юркнуло к сердцу щекочущим комом.
Шарик - воздушное прикосновенье
к вере наивной ладонями счастья.
Дайте сегодня поймать на мгновенье
солнечный зайчик - улыбку паяца.
Дайте света!
Дайте света! И старый слуга в шандалах
Огоньки желтовато засветит,
Понесут караул восковые тела
В кандалах из начищенной меди.
Дайте света! Эпоха ночей истекла.
Постарайтесь, эй вы, Эдисоны!
Киловаттами солнца под грушу стекла
Потекут по цепи электроны.
Дайте света! И принц Гаутамо, смеясь,
Повлечёт по реке распластаться,
Обретая свет истины, чуждый для нас,
В непонятной глуби медитаций.
Дайте света! Не лунную рябь на воде!
Осветите мне добрую пропасть:
Справедливость - как право свободных людей,
Вспоминая бродягу Эзопа.
Дайте света! Смести равнодушие глаз,
Безразлично не ждущих ответа.
Канделябры и люстры... Ещё:"Бог подаст".
Не пойму! Не приму! Дайте Света!
Кораблик из сосновой коры
Из серого корня в рыжую высь - нахально! -
взметнуться и стать в строю сестёр корабельных.
Ветра теребят - вольнО им бродить верхами,
не трогать белёсый стланик мшистой постели.
Назавтра проснувшись, забыть, что такое "завтра",
оставить привычку ступать на старые грабли...
Кору сколупнёт мальчишка, сбежав от парты,
о камень потрёт и выточит свой кораблик.
Не хочет судьба в расчёт принимать размеры,
не знаешь, кто будет обласкан, а кто наказан:
важнее чудес и знамений отвага веры,
а мы всё твердим о причинно-следственных связях.
Но может быть, часть важнее целого станет,
а ломаный грош дороже иных миллионов?
Дошли аргонавты, зато затонул "Титаник"...
Мелькает надеждой кусочек коры на волнах.
Он дерзкий и рыжий, не знает, что значит "завтра",
не видит, как строят ветра штормовые отряды,
и правдам не верит, начерченным в лоцманских картах.
...Его провожу я тягучей слезой Гелиады.
Смех улитки
Вы видели смех улитки?
Не сочтите, что я безумствую...
Острый излом улыбки,
Помноженный на предчувствие,
Поделённый на пережитое,
На смысл, из века вырванный...
Церковной свече с софитами
Даже смешно конкурировать...
Черты в морщины состарены
Язвительными улыбками,
И след на пути - испарина,
Избыток опыта липкого.
Из хрупкой ракушки знания
Вдруг высунется под солнце...
Всё понимает заранее,
И всё же она смеётся.
Весёлая клякса
Печалей смог - для лёгких вреден,
а потому уйти пора
из мира маленьких трагедий,
не удостоенных наград.
Не стоит множить скопидомно
обид кривые лоскутки
и в серых будней балахоны
сшивать неровно, от руки.
А пёстрых радостных обрывков
перетрясти скупой запас,
небрежно прихватить улыбкой -
готово "домино" на час!
И кляксу маленьких комедий
стряхнуть с весёлого пера -
не ради шляпы с горсткой меди
на пыльном коврике двора...
Многоточие
Пытаюсь угадать предназначение
того, что не находит воплощения,
всё - многоточия, пробелы между строк...
Но вместо неба - плоский потолок,
2.60, в метрической системе.
Отрывок мирозданья держат стены
незыблемостью правильной своей,
а многоточья бесятся за ней
в попытках просочиться и прорваться,
войти и быть. Совсем не для оваций -
для космоса. Найти иную суть,
незыблемые стены пошатнуть,
стать новым миром, новым обретением,
позволить угадать предназначение.
Роме Базарову
Аккорд! И поздно отступить.
Аккорд! Бросок на амбразуру.
И правой – рвать тугую нить,
И в левой – злость аппликатуры.
И жадно тёмной сцены пасть
Тебе дохнула жаром в спину.
Аккорд! И в музыку упасть,
В её несущую лавину.
Запомнить: «Ты или тебя».
В грудную клетку бьёт рефреном.
Допеть, ликуя и губя,
Всё, до последнего катрена.
Пропасть, воскреснуть – дар Певца,
Болеть до замиранья звона.
А маска белого лица
Светла, как тёмный лик иконы.
Белая ночь
Побелели от зноя сирени у нас во дворе,
и асфальт побелел от мелка под рукой первоклашки,
а рассвет по плечу ударяет вечерней заре,
белой ночью, по-детски, играя друг с другом в пятнашки.
Петропавловка, вздыбив грот-мачту, у Кронверка спит,
не приняв во вниманье высокую парусность неба,
триста лет белым пухом июни ласкают гранит
и плывут белорыбицей в ловко расставленный невод.
Белой ночью сердца и раздумья спокойно-чисты,
будто время ночей темнотой никогда не догонит.
Не об этом ли шепчут сегодня молитву мосты,
в небеса воздевая попарно пролётов ладони?
Потом
Как в детстве, утром слышишь звуки горна.
Молясь на кофе повседневным ртом,
ты давишь ком, пульсирующий в горле,
всё лишнее оставив на потом.
Штурмуешь дней безликих перевалы.
забытых "Вед" желтеет пухлый том...
Зовут и ждут? Сегодня зова мало,
всё лишнее оставим на потом.
Когда-нибудь ещё настанет завтра,
тогда и поспешишь обнять фантом.
Бормочешь извинения, как мантру,
и, лишним, оставляешь на потом.
Но за порог махнёшь и не заметишь,
как памяти твердеющий бетон
неумолимо превращает в фетиш
всё то, что "до" и никогда "потом".
Грех лицедейства
Губительный грех лицедейства,
посмешище жадной толпы:
в личину одевшись - раздеться
и тем ниспровергнуть столпы.
Четвёртого действия квота -
партер, соболезнуя, ржал -
и пятое за поворотом
готовило холод ножа.
Подайте нам автора пьесы!
За что нам пришлось претерпеть,
вздымая мечи:" Ave, caesar!
Приветствуем, идя на смерть!"
Затиснутый в глубь амфитеатра,
за лавровой сенью незрим,
но чудится: образ крылатый
распахнуто реет за ним.
Играть - и нельзя отвертеться!
Цените отвагу и стиль!
Губительный грех лицедейства
меня попытался спасти...
Век
Врастают корни в рубежи времён...
Он был злолик и яростен, как выстрел,
Век, расщепивший атомы и мысли,
Век, превративший Фауста в патрон.
Ложь
"Хочешь, чтобы я лгал тебе?" - отвечаю:"Нет!"
Сколько раз ты задашь вопрос - столько раз повторю ответ.
Нобелевские лавры велели жить не по лжи -
это единственное условие для того, чтобы жить.
И одинокое утро я буду пить стократ
так же, как чашу с цикутой спокойно выпил Сократ,
терпеть, как спартанский мальчик, не посмею моргнуть
в миг, когда дикий лисёнок насмерть грызёт мою грудь.
Стоики и философы, за правду идей борцы -
стоит ли новыми строфами преумножать цирк?
Стоит ли правда жизни, когда уже сложен гимн?
"Хочешь, чтобы я лгал тебе?" - "Солги мне, солги, солги!"
Убийца-любовь
Евангелие от Юдифь.
Евангелие от Саломеи.
Рифмой разрезано вкривь,
нежности капли алеют.
Самым святым - убить!
В крике любви - немея.
Евангелие от Юдифь.
Евангелие от Саломеи.
Да, не читают его
Ни с паперти, ни с амвона.
Тайный капкан "зеро" -
Между строк Соломона.
И не хватает тузов,
И не придумано масти,
Кроющей властный зов
Счастья или несчастья.
И удила закусив,
Рухнешь, дрожа и млея,
В Евангелие от Юдифь,
В Евангелие от Саломеи.
Рейкъявик
Неслышно и властно приблизилось лето,
раскрыло, как зонтик, сиреневый ком.
Бомжи по кустам - оскорбленье эстетам,
а тоже ведь люди, хотя и с душком.
Каблук застревает в разломах асфальта
(катали по осени, прямо под дождь,
и влага весенняя сделала смальтой,
нарезала, вздыбив квадратную дрожь).
Допеты и снег, и приметы проталин,
так быстро исчерпан холодный сезон.
... А в евангелисты меня не позвали,
поскольку всегда нарушаю канон.
Пускай мне о главном сказать не позволят -
я лето шагами пойду измерять,
диезы нахально сменю на бемоли,
смеша музыкантов несметную рать.
И если сестра Пастернака предъявит
охапку счетов за любовь и восторг,
сбегу неплательщиком злостным в Рейкъявик,
где снова сгорела яичница Бьорк.
Там гейзеры вместо полуденных радуг,
и есть ли там лето - поди разбери!
Но я унесу мимолётную радость
и спрячу в закладках июньской зари.
Проклятие
Сфинксы проклятье впечатали в сумрачный город
над зеркалами холодными чёрной воды.
Как ни прями позвоночник проспектами гордо,
реет в глазах безысходность, как облачный дым.
Как ни злати купола дерзновенных соборов,
смоют сияние с них миллионы дождей.
Друг мой безвинный, сурово страдающий город,
пасынок лет под прицелом безжалостных дней.
Как ни ищи в редких проблесках луч позитива,
но напряжённы и сгорблены своды мостов,
рана Кривуши по сердцу прорезана криво.
На состраданье к тебе не способен никто,
кроме задёрганных, злых, с отчужденьем на лицах,
грузом тяжёлым несущих тебя на плечах...
Сфинксы уставили глаз равнодушных бойницы,
в каменных лапах навечно проклятье зажав.
Эльсинор
Сосчитав года по шрамам и по срезам,
размечтав любить и падать ниц,
лбом ударишься в трагическую трезвость,
в послевкусие дочитанных страниц.
Чёрной строчкой от укола до укора
в нераспавшейся ещё связи времён:
кто для нас построил эти Эльсиноры,
где с земли уже откинут дёрн?
Бледный пленник в каземате слова,
сделай шаг по острию ножа -
на тебя капканы мышеловок
по углам поставят сторожа.
Вышел срок - учись играть на флейте,
наложи табу на миражи,
завершив бессмысленностью смерти
повесть о бессмысленности жить.
Когда…
Когда времен настанет смена,
когда наступит межсезонье,
когда проклюнутся несмело
нелепо-грязные газоны,
когда осколки неба лягут
под ноги странникам недужным
и растекутся синей влагой
в еще слегка хрустящих лужах,
когда исчезнет спозаранок
зимы вчерашний отпечаток,
и в первый раз у горожанок
ладони будут без перчаток,
волна, пришедшая с залива,
плеснет в лицо мое бесстрашьем,
и отзовется четкость линий
в простом наброске карандашном,
томясь новорожденным мифом,
я разгляжу простое в сложном
и обрету в словах и рифмах
все, что казалось невозможным.
Впадаем
И мы впадаем в бред, как в свет,
как в образ жизни, в грех впадаем -
и называется: «страдаем»,
и думаем, что счастья нет.
А счастье есть, да не про нас,
оно невинно и сурово,
а мы к расплате не готовы
ни в первый, ни в последний раз.
Бредя по жизни, как во сне,
мы ничего о ней не знаем,
как в ненависть, в любовь впадаем
и ждем спасения извне.
|
|