Даже ночью вздыхает от старости матовый Город,
Переполненный жизнью до самого до кадыка...
Его главная пища – вселенская пресность. Тоска.
И, под слоем белил неожиданно cтроен и молод,
Маскируя под красками тонкие струйки седин,
Он дрожащие вены проспектов питает толпой.
Мне так дорог тот город, что больше навечно не мой,
Тот, что с детством моим так щемяще - до боли - един.
Мне до Стрелки бежалось в то время почти полчаса.
Развернулась – и медленным шагом обратно домой.
(Говорят, что теперь Город стал совершенно другой).
Ветер с Балтики листья на мерзлую землю бросал.
Коммунальные дрязги тогда мне казались игрой,
Мама грела на кухне огромный чугунный утюг...
А у Горного жил мой с забывшимся именем друг -
Наши судьбы размыты давно отхлестнувшей волной...
И в стиральной машине играла малышка-сестра –
Не найти было в городе ныне привычный манеж.
Маме был так к лицу тот искристый кремпленовый беж.
А мы вечно в колодце своем – детвора со двора.
Я – блондинка тогда – в страшном горе от срезанных кос
Увлекалась войнушкой и Вовкой из пятого ‘Б’ –
Он был странным, как я... На концертах играл на трубе
И однажды портфель мне до самого дома донёс.
Поменялись давно времена, имена... И страна.
Даже Городу прежнее имя вернули опять.
Я не знаю - веренусь ли. Но буду всегда тосковать
По тебе – Ленинград. Из того белоснежного сна –
Из июньских ночей, где дворцов отраженья в волнах
И по звонким камням мостовых - перестук каблучков -
Как гулялось тогда у ночных разведенных мостов!
(Оказалось – навек для меня разведенных мостов)...
Жаль – не встретиться людям на разных речных берегах.
|
|