День улыбался. Солнышко припекало так ласково, что лес поверил в приход весны. Расчирикались птички. На полянках появились проталины, по взгоркам-пригоркам побежали неугомонные ручейки. Лапы елей, ощутив тепло, проснулись и распушились.
На согретом солнцем пне сидел Дед Семивред, без шапки, в распахнутой шубейке, и страдал: от такой благостной картины ему было просто плохо. И скучно. Ведь он дня не мог прожить, чтобы не совершить какую ни то пакость. Вот и сейчас – сидел и думал, чего бы такого отчебучить. Но что за цирк без зрителей? – Пошел к болоту. Снег на болоте еще лежал, но местами совсем темный, и окон уже много.
- Эй, Люська-кикимора! Хватит дрыхнуть, вылазь. Солнышко светит.
- Не-а, - пропищала кикимора противным голосом, - холодно ишшо. Погодю пока. Не мешай спать.
Вздохнул Семивред и потащился дальше. Перешагивая через один слишком шустрый ручеек, не удержался и перегородил его валежником, камушки подложил:
- Хи-хи, а вот поглядём, что получится.
И направился дальше, к Лешему Ваське. Искал его, искал, то один пень за него принял, то другой. Стал кричать:
- Эй, анчутка, растуды твою качель, кончай в прятки играть.
- А чё у тебя загорелось, дед? – прошелестело из-за куста.
- Да скушно больно. Айда в село, хушь Машку попугаем. Повеселимся.
- А мужики дрынами не огреют? А собаки не накинутся?
- Да не, мужики в город подались, за семенами, а псы – кто на припеке балдеет, кто кобелится.
- Ну, ладушки.
И потопали потиху.
Вдруг из чащи им навстречу хозяин - рычит, глазом сверкает:
- Ты почто, гнусный дед, в своем доме гадишь?
Дед хоть и вредный был, а медведя испугался:
- А и што я такого сделал? – миролюбиво произнес он.
- И ты еще спрашиваешь? – зарычал медведь.- По всему лесу писк стоит – затопил ты мышиное поселение.
- Да не хотел я топить – просто пошутил.
- Ну и шуточки у тебя дурацкие, как и ты сам. В другой раз руку отхряпаю, чтоб не делал чего не надо.
Леший стоял в стороне и не вмешивался. Когда инцидент был исчерпан и стороны разошлись восвояси, Леший спросил Семивреда, зачем он так сделал.
- А из вредности. Видишь, она из меня сама так и прет. И сам не хочу, да все мои поступки оборачиваются только вредом.
- Да-а, клиника. А не пробовал к бабке сходить?
- К какой ищо такой бабке?! На весь лес одна-единственная, да и та Яга. К ней, штоль, иттить?
- Да, пожалуй, не стоит.
И отправились они дальше. По дороге у деда Семивреда руки так и чесались: то разорит только что начатое строиться гнездо, то дерево переломит или завалит, да так, что ни пройти, ни проехать – только обходить по грязи, то шуганет встречного зайца. Но что это за пакости? – Так, мелочи одни. Никакой радости. Ему хотелось чего-то такого глобального. И такое ему подвернулось. На подходе к селу попалась им речушка. Она еще не разлилась, но уже была полная. И селяне загодя мосток наладили. И поскольку Леший в состоянии весенней прострации шел сам по себе, глазея по сторонам и мурлыкая про себя свою лешачью песенку, то он не заметил, как Семивред свернул пару опор мостка, так что они теперь не держали мост, а были пустой видимостью. Ох, дорого ему обойдется эта эйфория! Но пока он этого не знает и топает в село.
Подошли они с задов к манькиному подворью. Никого нет, только козы мекают. Видать, доит Манька. А на кольях забора развешены чистые банки – сушатся, сверкают на солнце. Дед с лешаком банки поскидывали, а в последние снежками запулили. Звук раздался – что надо, и осколки в разные стороны. А сами спрятались. На звук выскочила Манька с подойником в руках, увидела эту живопись, и запричитала:
- Ахти, боже ж ты мой! И какие поганцы нахулиганили?- Поставила подойник с молоком на скамеечку, подобрала в фартук уцелевшие банки и ушла ополаскивать (молоко-то надо переливать!). А дед с лешаком в это время подобрались к молоку, напились досыта и, довольные донельзя, притаились за плетнем. Вышла Машка. Развесила банки, подошла к ведру – молока на донышке.
- Рятуйте! – закричала она дурным голосом. – Нечисть повадилась!
А двое красавцев смотрят на этот цирк издалека и животики надрывают от смеха.
Но опускать руки – не в привычке самостоятельной деревенской молодухи.
- Ну, уж нет, - решила она. – Кто бы это ни был – не спущу ему. Подою-ка я другую козу, выставлю молоко, а когда вор придет – ухватом его и огрею.
Ушла доить. А наши затейники снова поскидывали банки. И опять затаились. Через некоторое время вышла Маня с ухватом и подойником. Молоко опять поставила на скамеечку, а сама с ухватом притаилась за клетью. Час сидит – никто не пожаловал, другой сидит, да и задремала. А шалуны наши не дремали – тут как тут: молоко выпили, в ведро чучело, сделанное из палки и дедова треуха, поставили и для большего эффекта перекинули через стропило веревку, концы которой привязали к манькиной юбке. И стали ждать. А та все спит. Тогда решили ускорить процесс. Семивред кинул снежочком в пустое ведро, то громко звякнуло. Манька проснулась, увидела перед собой что-то невообразимое и с испугу перекрестилась:
- Свят, свят, свят, чур меня!
Но быстро оклемалась, схватила вилы наперевес и кинулась в атаку на чучело. Но не тут то было. Юбка, привязанная к стропилу, взвилась вверх и накрыла Марью с головой. Это было настолько неожиданно, что девушка, на секунду взвыв, потеряла дар речи и молча барахталась в юбке вместе с ухватом, запутываясь все больше. Озорники не выдержали и со смехом покатились по грязному снегу. Услышав смех и поняв, что это проделки каких-то реально живых шутников, Машуня разозлилась и так дернулась, что юбка порвалась и она вылетела из нее в виде, совсем не подобающем для сельской девушки. Васька с Семивредом залились смехом еще пуще, никак не могли остановиться. А Марья, взглянув на них, встала как вкопанная – ужас, на кого они были похожи, эти мужики! Страшно смотреть. Мало того, что чудные, неказистые, лохматые, оборванные, так еще и грязные по само некуда. Она не могла решить, что ей делать – плакать или смеяться – такая была дурацкая ситуация. В конце концов, увидев себя со стороны, крикнув «Ну, вы еще у меня попляшете!», кинулась в хату, мгновенно натянула на себя юбку и выскочила обратно.
Наши герои, возможно, от недостатка интеллекта, продолжали хохотать. Но когда увидали разъяренную фурию, смех застрял у них в горле на полуноте. Они бросились в разные стороны. Но Васька был помоложе деда и бегал быстрее, поэтому Маня побежала за дедом. Оба понимали, что молодая ядреная девка рано или поздно догонит их, и что сделает потом – никому неизвестно. Поэтому бежали изо всех сил. Вот уже стали задыхаться. К счастью, показалась речушка. Но к этому моменту она стала уже совсем не маленькой – разлилась. Дед Семивред метался вдоль берега в поисках места, где сподручнее перебраться, но понял, что все равно придется мокнуть. Разбежался и прыгнул что было силы. Угодил на самую середину речки. Холодно, бр-р-р, да и не мелко. Штаны уже намокли по самое это. Но делать нечего – пошел дальше. А Леший, который ничего не знал про мосток, запрыгнул на него. Тот оторвался и поплыл. Леший заголосил:
- Ай-яй-яй! Куды это меня тащит? Потопну, не иначе. Помогите!
А мостик повернулся и тихо поплыл по течению. Вода небольшими волнами набегала на помост, и скоро ноги Лешего промокли. А надо сказать, что он очень не любил сырость, потому что чихал от нее. И вскоре на него напал неукротимый чих. Так, чихая, он плыл как на плоте. Семивред добрался до противоположного берега и бежал вдоль речки вслед за дружбаном. А по этому берегу с вилами наперевес неслась Манька, не переставая угрожать. Зрелище было то еще. Так они двигались в направлении леса. Только не своего, а чужого. Когда Васька осознал это, он попытался слезть с мостка, но не получилось: как только ноги погрузились глубже, чем по щиколотку, он испугался. Леший попросту не умел плавать. Но и оказаться в том лесу ему совсем не светило.
- Ой-ой ой! Не надыть туда. Защекотют, окаянные, до смерти. Остановите меня! Но никто
Не спешил ему на помощь. – Эй, дед, сманил меня, а таперича бросил на произвол судьбы. Совести у тебя нет. Один вред от тебя.
Так они перемещались в сторону заповедного леса. Никто из наших героев не знал, что там было. Но слухи ходили разные. И недобрые. Поэтому к их мокрым ногам и штанам прибавились взмокшие от страха спины. А хоть весеннее солнышко и ласкало – а грело пока не очень. И вскоре наши забавники уже зуб на зуб не могли попасть. Лес неумолимо приближался. Что их там ждет? И Васька в отчаянии бросился в воду, но там было глубоко, и он стал тонуть. Манька, хоть и была на них злая, но все-таки женщина, жалостливая – не дала погибнуть живой твари. Подцепила Ваську ухватом и притянула к берегу. Он вышел на берег в таком жалком виде, что мокрая курица по сравнению с ним выглядела просто шикарно. Манька залилась смехом, глядя на него, но, вспомнив про обиду, замолкла и замахнулась на него ухватом.
- Ой, не бей, не бей меня, - заскулил Леший, - это он все виноват. Он подбил меня.
- Да что ты за чучело такое и откуда ты взялся на мою голову?
- Дак Леший я - вон из того леса.
- Ах, Леший, из того леса… Так получай по заслугам и сиди в своем лесу – нос не высовывай.
И она начала охаживать его ухватом. Васька заголосил. Семивред бросился ему на выручку. Но плыть быстро не получалось – дед все-таки, старый. Манька заметила, что он выбирается на берег:
- А это что еще за явление?
- Это Дед Семивред, - заикаясь, проговорил Леший.
- Семивред? – взвыла Марья. – Преочень наслышаны про его вредные делишки. Так вот кто ко мне пожаловал! Сейчас я покажу ему, как вред людям чинить.
И с этими словами Марья бросилась на него, как на амбразуру. Дед был хоть и вредный, но все-таки мужчина, и не с руки ему было бить женщину. Поэтому он только защищался, иногда, правда, из вредности пуская в ход щипки и щекотания. Так они катались, вцепившись друг в друга. Леший бегал вокруг и все пытался встрять, но, получив пару тумаков, перестал соваться и ограничился словесными комментариями. Неизвестно, чем бы это все закончилось, - скорее всего, свалились бы в воду, - но вдруг перед ними на фоне леса возникла необыкновенной красоты девушка. Она была высокая, стройная, статная. На ней было необыкновенное платье из ярко-зеленых листьев и цветов. На голове венок из полевых цветов. От нее исходило какое-то таинственное свечение.
- Это кто нарушает покой и благоденствие в моем царстве? Прекратите немедленно! – сказала девушка необыкновенно мелодичным, но властным голосом.
Драчуны застыли, как изваяния.
- Кто это? – шепотом спросил Семивред.
- Я – Весна, словно услышав его вопрос, ответила девица. – Я принесла на вашу землю красоту и любовь. И не позволю омрачать такой чудесный день глупцам вроде вас.
- Они хулюганют, - попробовала оправдаться Марья.
- Я все знаю, - сказала Весна. И вот что я вам приказываю. Ты, Леший, ступай в свой лес и занимайся там своими делами – их сейчас предостаточно. Не гоже тебе соваться к людям и пугать их. Ты, дедок, стал таким вредным от безделья. А потому почини-ка сломанный тобой мосток, а потом отправляйся к девушке и помоги ей навести порядок. И не вздумай делать гадости – я все вижу и накажу тебя. А вообще, пора бы тебе определиться – кто тебе ближе: нечисть всякая, звери или люди. Ступайте с миром и помните мой наказ.
И Весна исчезла так же, как и появилась. И такой от девицы Весны покой на них пал, такое умиротворение, что пошли они обратно, совершенно забыв о том, что произошло совсем недавно. Семивред тащил мосток за веревку, а Манька распутывала, когда веревка цеплялась за кусты. Помогла она деду и держать мостик, пока тот чинил его. Леший по мостику перешел на другую сторону и поплелся в свой лес. А Манька с дедом вместе пришли к ней на двор. Семивред подобрал осколки от банок, подмел двор, прибил пару планок к забору. Время от времени его так и подмывало пошкодить (привычка- вторая натура), но он сдерживал себя, памятуя о предупреждении Весны. Вот он отвязал юбку. А как ее зашивать? И он пошел в хату за иголкой. Манька сидела перед каким-то ящиком и таращилась в него. Там что-то двигалось и говорило. Семивред остолбенел.
- Что это? – спросил он срывающимся голосом.
- Это? – Телевизор. А ты не знаешь? Да сколько ж тебе лет, Дед Семивред?
- Сто лет в обед.
- Да ну, а по виду не скажешь. Хорошо сохранился. Тогда понятно, что отстал ты от жизни. Где ж тебя черти носили?
- В лесу я обитаю. Из деревни меня ищо давно выгнали за вредность.
- Ладно, садись, посмотри кино, - пожалела она его. – Только сперва помойся, а то страсть господня.
Через некоторое время Семивред, умытый, причесанный и, насколько возможно, почищенный, чинно сидел на табуретке и с упоением смотрел кино – впервые в жизни. И так ему это понравилось, что он на время забыл все свои глупости, у него исчез зуд вредности. И даже голос его изменился – вредность куда-то пропала.
- Слышь, Мань, ты не серчай. Я боле не буду тебя обижать. Можно я к тебе ищо приду телявизор смотреть?
- Ну, што с тебя взять? Приходи.
А сама подумала: «Ладно, пусть. Какой-никакой, а все мужик. Може, когда и подмогнет. Да и не так скушно будет. Хоть поговорить будет с кем, и то ладно».
- Слышь, а ты самовар умеешь разводить? Давай во дворе чаю попьем. Больно день ныне славный.
- Весна…
|
|